Мне было сказано:Не светлым лирником, что нижетШирокие и щедрые словаНа вихри струнные, качающие душу, –Ты будешь подмастерьемСловесного, святого ремесла,Ты будешь кузнецомУпорных слов,Вкус, запах, цвет и меру выплавляяИх скрытой сущности, -Ты будешьКовалом и горнилом,Чеканщиком монет, гранильщиком камней.Стих создают – безвыходность, необходимость, сжатость,Сосредоточенность…Нет грани меж прозой и стихом:Речение,В котором все слова притерты,Пригнаны и сплавлены,Умом и терпугом, паялом и терпеньем,Становится лирической строфой, -Будь то страницаТацитаИль медный текст закона.Для ремесла и духа – единый путь:Ограничение себя.Чтоб научиться чувствовать,Ты должен отказатьсяОт радости переживаний жизни,От чувства отрешиться радиСосредоточья воли;И от воли – для отрешенности сознанья.Когда же и сознанье внутри себя ты сможешь погасить –ТогдаИз глубины молчания родитсяСлово,В себе несущееВсю полноту сознанья, воли, чувства,Все трепеты и все сиянья жизни.Но знай, что каждым новымОсуществлениемТы умерщвляешь часть своей возможной жизни:Искусство живо –Живою кровью принесенных жертв.Ты будешь СтранникомПо вещим перепутьям Срединной АзииИ западных морей,Чтоб разум свой ожечь в плавильных горнах знанья,Чтоб испытать сыновность и сиротствоИ немоту отверженной земли.Душа твоя пройдет сквозь пытку и крещеньеСтрастною влагою,Сквозь зыбкие обманыНебесных обликов в зерцалах земных вод.Твое сознанье будетПотеряно в лесу противочувств,Средь черных пламеней, среди пожарищ мира.Твой дух дерзающий познает притяженьяСозвездий правящих и волящих планет…Так, высвобождаясьОт власти малого, беспамятного «я»,Увидишь ты, что все явленья –Знаки,По которым ты вспоминаешь самого себя,И волокно за волокном сбираешьТкань духа своего, разодранного миром.Когда же ты поймешь,Что ты не сын земле,Но путник по вселенным,Что солнца и созвездья возникалиИ гибли внутри тебя,Что всюду – и в тварях, и в вещах – томитсяБожественное Слово,Их к бытию призвавшее,Что ты освободитель божественных имен,Пришедший изназватьВсех духов – узников, увязших в веществе,Когда поймешь, что Человек рожден,Чтоб выплавить из мираНеобходимости и Разума –Вселенную Свободы и Любви, –Тогда лишьТы станешь Мастером.24 июня 1917 Коктебель

Поэту

1Горн свой раздуй на горе, в пустынном месте над моремЧеловеческих множеств, чтоб голос стихии широкоДушу крылил и качал, междометья людей заглушая.2Остерегайся друзей, ученичества шума и славы.Ученики развинтят и вывихнут мысли и строфы.Только противник в борьбе может быть истинным другом.3Слава тебя прикует к глыбам твоих же творений.Солнце мертвых – живым – она намогильный камень.4Будь один против всех: молчаливый, тихий и твердый.Воля утеса ломает развернутый натиск прибоя.Власть затаенной мечты покрывает смятение множеств.5Если тебя невзначай современники встретят успехом –Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды.Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем.6В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает,В дни, когда спазмы Любви выворачивают народы,В дни, когда пулемет вещает о сущности братства, –7Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся.В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога.<1925 Коктебель>

Доблесть поэта

Править поэму, как текст заокеанской депеши:Сухость, ясность, нажим – начеку каждое слово.Букву за буквой врубать на твердом и тесном камне:Чем скупее слова, тем напряженней их сила.Мысли заряд волевой равен замолчанным строфам.Вытравить из словаря слова «Красота», «Вдохновенье» –Подлый жаргон рифмачей… Поэту – понятья:Правда, конструкция, план, равносильность, сжатость и точность.В трезвом, тугом ремесле – вдохновенье и честь поэта:В глухонемом веществе заострять запредельную зоркость.2Творческий ритм от весла, гребущего против теченья,В смутах усобиц и войн постигать целокупность.Быть не частью, а всем; не с одной стороны, а с обеих.Зритель захвачен игрой – ты не актер и не зритель,Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.В дни революции быть Человеком, а не Гражданином:Помнить, что знамена, партии и программыТо же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.Быть изгоем при всех царях и народоустройствах:Совесть народа – поэт. В государстве нет места поэту.17 октября 1925 Коктебель

Дом поэта

Дверь отперта. Переступи порог.Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.В прохладных кельях, беленных известкой,Вздыхает ветр, живет глухой раскатВолны, взмывающей на берег плоский,Полынный дух и жесткий треск цикад.А за окном расплавленное мореГорит парчой в лазоревом просторе.Окрестные холмы вызореныКолючим солнцем. Серебро полыниНа шиферных окалинах пустыниТорчит вихром косматой седины.Земля могил, молитв и медитаций -Она у дома вырастила мнеСкупой посев айлантов и акацийВ ограде тамарисков. В глубинеЗа их листвой, разодранной ветрами,Скалистых гор зубчатый окоемЗамкнул залив Алкеевым стихом,Асимметрично-строгими строфами.Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,И побережьям этих скудных странВеликий пафос лирики завещанС первоначальных дней, когда вулканМетал огонь из недр глубинных трещинИ дымный факел в небе потрясал.Вон там – за профилем прибрежных скал,Запечатлевшим некое подобье(Мой лоб, мой нос, ощечье и подлобье),Как рухнувший готический собор,Торчащий непокорными зубцами,Как сказочный базальтовый костер,Широко вздувший каменное пламя,Из сизой мглы, над морем вдалекеВстает стена… Но сказ о КарадагеНе выцветать ни кистью на бумаге,Не высловить на скудном языке.Я много видел. Дивам мирозданьяКартинами и словом отдал дань…Но грудь узка для этого дыханья,Для этих слов тесна моя гортань.Заклепаны клокочущие пасти.В остывших недрах мрак и тишина.Но спазмами и судорогой страстиЗдесь вся земля от века сведена.И та же страсть и тот же мрачный генийВ борьбе племен и в смене поколений.Доселе грезят берега моиСмолёные ахейские ладьи,И мертвых кличет голос Одиссея,И киммерийская глухая мглаНа всех путях и долах залегла,Провалами беспамятства чернея.Наносы рек на сажень глубиныНасыщены камнями, черепками,Могильниками, пеплом, костяками.В одно русло дождями сметеныИ грубые обжиги неолита,И скорлупа милетских тонких ваз,И позвонки каких-то пришлых рас,Чей облик стерт, а имя позабыто.Сарматский меч и скифская стрела,Ольвийский герб, слезница из стекла,Татарский глёт зеленовато-бусыйСоседствуют с венецианской бусой.А в кладке стен кордонного постаСреди булыжников оцепенелиУзорная арабская плитаИ угол византийской капители.Каких последов в этой почве нетДля археолога и нумизмата –От римских блях и эллинских монетДо пуговицы русского солдата.Здесь, в этих складках моря и земли,Людских культур не просыхала плесень -Простор столетий был для жизни тесен,Покамест мы – Россия – не пришли.За полтораста лет – с Екатерины -Мы вытоптали мусульманский рай,Свели леса, размыкали руины,Расхитили и разорили край.Осиротелые зияют сакли;По скатам выкорчеваны сады.Народ ушел. Источники иссякли.Нет в море рыб. В фонтанах нет воды.Но скорбный лик оцепенелой маскиИдет к холмам Гомеровой страны,И патетически обнаженыЕе хребты и мускулы и связки.Но тени тех, кого здесь звал Улисс,Опять вином и кровью напилисьВ недавние трагические годы.Усобица и голод и война,Крестя мечом и пламенем народы,Весь древний Ужас подняли со дна.В те дни мой дом – слепой и запустелый –Хранил права убежища, как храм,И растворялся только беглецам,Скрывавшимся от петли и расстрела.И красный вождь, и белый офицер –Фанатики непримиримых вер -Искали здесь под кровлею поэтаУбежища, защиты и совета.Я ж делал всё, чтоб братьям помешатьСебя – губить, друг друга – истреблять,И сам читал – в одном столбце с другимиВ кровавых списках собственное имя.Но в эти дни доносов и тревогСчастливый жребий дом мой не оставил:Ни власть не отняла, ни враг не сжег,Не предал друг, грабитель не ограбил.Утихла буря. Догорел пожар.Я принял жизнь и этот дом как дарНечаянный – мне вверенный судьбою,Как знак, что я усыновлен землею.Всей грудью к морю, прямо на восток,Обращена, как церковь, мастерская,И снова человеческий потокСквозь дверь ее течет, не иссякая.Войди, мой гость: стряхни житейский прахИ плесень дум у моего порога…Со дна веков тебя приветит строгоОгромный лик царицы Таиах.Мой кров – убог. И времена – суровы.Но полки книг возносятся стеной.Тут по ночам беседуют со мнойИсторики, поэты, богословы.И здесь – их голос, властный, как орган,Глухую речь и самый тихий шепотНе заглушит ни зимний ураган,Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.Мои ж уста давно замкнуты… Пусть!Почетней быть твердимым наизустьИ списываться тайно и украдкой,При жизни быть не книгой, а тетрадкой.И ты, и я – мы все имели честь«Мир посетить в минуты роковые»И стать грустней и зорче, чем мы есть.Я не изгой, а пасынок России.Я в эти дни ее немой укор.И сам избрал пустынный сей затворЗемлею добровольного изгнанья,Чтоб в годы лжи, паденья и разрухВ уединеньи выплавить свой духИ выстрадать великое познанье.Пойми простой урок моей земли:Как Греция и Генуя прошли,Так минет всё – Европа и Россия.Гражданских смут горючая стихияРазвеется… Расставит новый векВ житейских заводях иные мрежи…Ветшают дни, проходит человек.Но небо и земля – извечно те же.Поэтому живи текущим днём.Благослови свой синий окоём.Будь прост, как ветр, неистощим, как море,И памятью насыщен, как земля.Люби далекий парус корабляИ песню волн, шумящих на просторе.Весь трепет жизни всех веков и расЖивет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.25 декабря 1926 Коктебель

Сонеты о Коктебеле

Утро

Чуть свет, Андрей приносит из деревниДля кофе хлеб. Затем выходит ПраИ варит молоко, ярясь с утраИ с солнцем становясь к полудню гневней.Все спят еще, а Макс в одежде древнейСтучится в двери и кричит: «Пора!»,Рассказывает сон сестре сестра,И тухнет самовар, урча напевней.Марина спит и видит вздор во сне.A «Dame de pique» – уж на посту в окне.Меж тем как наверху – мудрец чердачный,Друг Тобика, предчувствием объят, –Встревоженный, решительный и мрачный,Исследует открытый в хлебе яд.

Обед

Горчица, хлеб, солдатская похлебка,Баран под соусом, битки, салат,И после чай. «Ах, если б шоколад!» –С куском во рту вздыхает Лиля робко.Кидают кость; грызет Гайтана Тобка;Мяучит кот; толкает брата брат…И Миша с чердака – из рая в ад –Заглянет в дверь и выскочит, как пробка.– Опять уплыл недоенным дельфин?– Сережа! Ты не принял свой фетин…Сереже лень. Он отвечает: «Поздно».Идет убогих сладостей дележ.Все жадно ждут, лишь Максу невтерпеж.И медлит Пра, на сына глядя грозно.

Пластика

Пра, Лиля, Макс, Сергей и близнецыБерут урок пластического танца.На них глядят два хмурых оборванца,Андрей, Гаврила, Марья и жильцы.Песок и пыль летят во все концы,Зарделась Вера пламенем румянца,И бивол-Макс, принявший вид испанца,Стяжал в толпе за грацию венцы.Сергей – скептичен, Пра – сурова, Лиля,Природной скромности не пересиля,«Ведь я мила?» – допрашивает всех.И, утомясь показывать примеры,Теряет Вера шпильки. Общий смех.Следокопыт же крадет книжку Веры.

Француз

Француз – Жульё, но всё ж попал впросак.Чтоб отучить влюбленного француза,Решилась Лиля на позор союза:Макс – Лилин муж: поэт, танцор и маг.Ах! сердца русской не понять никак:Ведь русский муж – тяжелая обуза.Не снес Жульё надежд разбитых груза:«J’irai perir tout seul a Kavardak!»Все в честь Жулья городят вздор на вздоре.Макс с Верою в одеждах лезут в море.Жульё молчит и мрачно крутит ус.А ночью Лиля будит Веру: «Вера,Ведь раз я замужем, он, как француз,Еще останется? Для адюльтера?»

Пра

Я Пра из Прей. Вся жизнь моя есть пря.Я, неусыпная, слежу за домом.Оглушена немолкнущим содомом,Кормлю стада голодного зверья.Мечась весь день, и жаря, и варя,Варюсь сама в котле, давно знакомом.Я Марье раскроила череп ломомИ выгнала жильцов, живущих зря.Варить борщи и ставить самовары –Мне, тридцать лет носящей шаровары, -И клясть кухарок? – Нет! Благодарю!Когда же все пред Прою распростерты,Откинув гриву, гордо я курю,Стряхая пепл на рыжие ботфорты.

Миша

Я с чердака за домом наблюдаю:Кто вышел, кто пришел, кто встал поздней.И, с беспокойством думая о ней,Я черных глаз, бледнея, избегаю.Мы не встречаемся. И выйти к чаюНе смею я. И, что всего странней,Что радости прожитых рядом днейЯ черным знаком в сердце отмечаю.Волнует чувства розовый капот,Волнует думы сладко-лживый рот.Не счесть ее давно-отцветших весен.На мне полынь, как горький талисман.Но мне в любви нескромный взгляд несносен,И я от всех скрываю свой роман.

Тобик

Я фокстерьер по роду, но батар.Я думаю, во мне есть кровь гасконца.Я куплен был всего за полчервонца,Но кто оценит мой собачий жар?Всю прелесть битв, всю ярость наших свар,Во тьме ночей, при ярком свете солнца,Видал лишь он – глядящий из оконцаМой царь, мой бог – колдун чердачных чар.Я с ним живу еще не больше году.Я для него кидаюсь смело в воду.Он худ, он рыж, он властен, он умен.Его глаза горят во тьме, как радий.Я горд, когда испытывает онНа мне эффект своих противоядий.

Гайдан

Я их узнал, гуляя вместе с ними.Их было много. Я же шел с одной.Она одна спала в пыли со мной.И я не знал, какое дать ей имя.Она похожа лохмами своимиНа наших женщин. Ночью под лунойЯ выл о ней, кусал матрац сеннойИ чуял след ее в табачном дыме.Я не для всех вполне желанный гость.Один из псов, когда кидают кость,Залог любви за пищу принимает.Мне желтый зрак во мраке Богом дан.Я тот, кто бдит, я тот, кто в полночь лает,Я черный бес, а имя мне – Гайдан.<Май 1911Коктебель >

«Седовласы, желтороты…»

Седовласы, желтороты –Всё равно мы обормоты!Босоножки, босяки,Кошкодавы, рифмоплеты,Живописцы, живоглоты,Нам хитоны и венки!От утра до поздней ночиМы орем, что хватит мочи,В честь правительницы Пра:Эвое! Гип-гип! Ура!Стройтесь в роты, обормоты,Без труда и без заботыУтра, дни и вечераМы кишим… С утра до ночиИ от ночи до утраНами мудро правит Пра!Эвое! Гип-гип! Ура!Обормотник свой упорныйПра с утра тропой дозорнойОглядит и обойдет.Ею от других отличенИ почтен и возвеличенБудет добрый обормот.Обормот же непокорныйПолетит от гнева ПраВ тарары-тарара…Эвое! Гип-гип! Ура!

«Шоссе… Индийский телеграф…»

Шоссе… Индийский телеграф,Екатерининские версты.И разноцветны, разношерстныПоля осенних бурых трав.Взметая едкой пыли виры,Летит тяжелый автобус,Как нити порванные бус,Внутри трясутся пассажиры.От сочетаний разных тряскСпиною бьешься о пол, о кол,И осей визг, железа лязг,И треск, и блеск, и дребезг стекол.Летим в огне и в облаках,Влекомы силой сатанинской,И на опаснейших местахСмятенных обормотов страхСмиряет добрый Рогозинский.<1912Коктебель >

«Из Крокодилы с Дейшей…»

Из Крокодилы с ДейшейНе Дейша ль будет злейшей? Чуть что не так –Проглотит натощак…У Дейши руки цепки,У Дейши зубы крепки. Не взять нам в толк:Ты бабушка иль волк?Июнь 1917Коктебель

«Вышел незваным, пришел я непрошеным…»

Вышел незваным, пришел я непрошеным,Мир прохожу я в бреду и во сне…О, как приятно быть Максом Волошиным – Мне!<Лето 1923Коктебель>

Четверть века

(1900–1925)

Каждый рождается дважды. Не я лиВ духе родился на стыке веков?В год изначальный двадцатого векаНачал головокружительный бег.Мудрой судьбою закинутый в сердцеАзии, я ли не испыталВ двадцать три года всю гордость изгнаньяВ рыжих песках туркестанских пустынь?В жизни на этой магической граниКаждый впервые себя сознаетЗавоевателем древних империйИ заклинателем будущих царств.Я проходил по тропам Тамерлана,Отягощенный добычей веков,В жизнь унося миллионы сокровищВ памяти, в сердце, в ушах и в глазах.Солнце гудело, как шмель, упоенныйЗноем, цветами и запахом трав,Век разметал в триумфальных закатахРдяные перья и веера.Ширились оплеча жадные крылья,И от пространств пламенели ступни,Были подтянуты чресла и вздутыВетром апостольские паруса.Дух мой отчаливал в желтых закатахНа засмоленной рыбацкой ладье -С Павлом – от пристаней Антиохии,Из Монсеррата – с Лойолою в Рим.Алые птицы летели на запад,Шли караваны, клубились пески,Звали на завоевание мираСиние дали и свертки путей.Взглядом я мерил с престолов ПамираПоприща западной тесной земли,Где в утаенных портах Средиземья,На берегах атлантических рекНагромоздили арийские расыУлья осиных разбойничьих гнезд.Как я любил этот кактус ЕвропыНа окоёме Азийских пустынь –Эту кипящую магму народовПод неустойчивой скорлупой,Это огромное содроганьеЖизни, заклепанной в недрах машин,Эти высокие камни соборов,Этот горячечный бред мостовых,Варварский мир современной культуры,Сосредоточившей жадность и ум,Волю и веру в безвыходном бегеИ в напряженности скоростей.Я со ступеней тысячелетий,С этих высот незапамятных царств,Видел воочью всю юность Европы,Всю непочатую ярь ее сил.Здесь, у истоков Арийского мира,Я, преклонившись, ощупал рукойНаши утробные корни и связи,Вросшие в самые недра земли.Я ощутил на ладони биеньеИ напряженье артерий и вен -Неперекушенную пуповинуДревней Праматери рас и богов.Я возвращался, чтоб взять и усвоить,Всё перечувствовать, всё пережить,Чтобы связать половодное устьеС чистым истоком Азийских высот.С чем мне сравнить ликованье полетаИз Самарканда на запад – в Париж?Взгляд Галилея на кольца Сатурна…Знамя Писарро над сонмами вод…Было… всё было… так полно, так много,Больше, чем сердце может вместить:И золотые ковчеги религий,И сумасшедшие тромбы идей…Хмель городов, динамит библиотек,Книг и музеев отстоенный яд.Радость ракеты рассыпаться в искры,Воля бетона застыть, как базальт.Всё упоение ритма и слова,Весь Апокалипсис туч и зарниц,Пламя горячки и трепет ознобаОт надвигающихся катастроф.Я был свидетелем сдвигов сознанья,Геологических оползней душИ лихорадочной перестройкиКосмоса в «двадцать вторых степенях».И над широкой излучиной РейнаСполохов первых пожарищ войныНа ступенях Иоаннова ЗданьяИ на сферических куполах.Тот, кто не пережил годы затишьяПеред началом великой войны,Тот никогда не узнает свободыМудрых скитаний подревней земле.В годы, когда расточала ЕвропаЗолото внуков и кровь сыновейНа роковых перепутьях Шампани,В польских болотах и в прусских песках,Верный латинскому духу и строю,Сводам Сорбонны и умным садам,Я ни германского дуба не предал,Кельтской омеле не изменил.Я прозревал не разрыв, а слияньеВ этой звериной грызне государств,Смутную волю к последнему сплавуОтъединенных историей рас.Но посреди ратоборства народовВластно окликнут с Востока, я былБрошен в плавильные горны РоссииИ в сумасшествие Мартобря.Здесь, в тесноте, на дне преисподней,Я пережил испытанье огнем:Страшный черед всеросийских ордалий,Новым тавром заклеймивших наш дух.Видел позорное самоубийствоТрона, династии, срам алтарей,Славу «Какангелия» от Маркса,Новой враждой разделившего мир.В шквалах убийств, в исступленьи усобицЯ охранял всеединство любви,Я заклинал твои судьбы, Россия,С углем на сердце, с кляпом во рту.Даже в подвалах двадцатого года,Даже средь смрада голодных жилищЯ бы не отдал всей жизни за веруЭтих пронзительно зорких минут.Но… я утратил тебя, моя юность,На перепутьях и росстанях Понта,В зимних норд-остах, в тоске Сивашей…Из напряженного стержня столетьяНыне я кинут во внешнюю хлябь,Где только ветер, пустыня и мореИ под ногой содроганье земли…Свист урагана и топот галопаЭхом еще отдается в ушах,Стремя у стремени четверть пробега,Век – мой ровесник, мы вместе прошли.16 декабря 1927,КоктебельВ дни землетрясения

«Весь жемчужный окоём…»

Весь жемчужный окоёмОблаков, воды и светаЯсновиденьем поэтаЯ прочел в лице твоём.Всё земное – отраженье,Отсвет веры, блеск мечты…Лика милого черты –Всех миров преображенье.16 июня 1928Коктебель

Владимирская Богоматерь

Не на троне – на Ее руке,Левой ручкой обнимая шею, -Взор во взор, щекой припав к щеке,Неотступно требует… Немею –Нет ни сил, ни слов на языке…А Она в тревоге и в печалиЧерез зыбь грядущего глядитВ мировые рдеющие дали,Где закат пожарами повит.И такое скорбное волненьеВ чистых девичьих чертах, что ЛикВ пламени молитвы каждый мигКак живой меняет выраженье.Кто разверз озёра этих глаз?Не святой Лука-иконописец,Как поведал древний летописец,Не Печерский темный богомаз:В раскаленных горнах Византии,В злые дни гонения иконЛик Ее из огненной стихииБыл в земные краски воплощен.Но из всех высоких откровений,Явленных искусством, – он одинУцелел в костре самосожженийПосреди обломков и руин.От мозаик, золота, надгробий,От всего, чем тот кичился век, –

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Фадеева Т. М., Шапошников А. К., Дидуленко А. И. Старый добрый Коктебель. Симферополь: Бизнес-Информ, 2004. – 328 с., илл.

Из письма Розанова А. Н. к Мирошниченко Н. М. от [2009 г.]: «К сожалению, во многих биографических справочниках неправильно указан год рождения Эдуарда Андреевича Юнге – 1833. У меня есть копии четырёх документов свидетельствующих, что он родился 12.11.1831: 1.1. Выписка из книги записей конгрегации Евангелического Лютеранского Дома и церкви Святого Петра в Риге о рождении Иоанна Эдуарда Юнге 11 ноября 1831 года и крещении 19 января 1832 года в церкви Святого Петра в Риге (Latvijas Valsts Vestueres Archivs, histarch@latnet.lv, 19.02.2007, Nr. 3-R-8331, 664). 1.2. Копия метрического свидетельства Иоанна Эдуарда Юнге 11 ноября 1831 года и крещении 19 января 1832 года в церкви Святого Петра в Риге за подписью Д.Г. Бергман (старшего пастора церкви Св. Петра). 1.3. Копия аттестата зрелости рижской гимназии с датой рождения Иоанна Эдуарда Юнге 11 ноября 1831 года. 1.4. Прошение о приёме в Московский Университет за подписью Ивана Эдуарда Юнге от 9 июля 1851 года, где он пишет «от роду имею 19 лет» (Центральный Исторический Архив Москвы, фонд 418, опись 20, ед.хр. 149,1)».

ДМВ. Инв. № А-729. Волошина М. С. Записи рассказов М. А. Волошина. С поправками и дополнениями М.А. Волошина. Коктебель. 1932 – 18.06.1935. 125 л. (71 л. чистые), 7 л. В перепл. Л. 13.

Письмо Розанова А. Н. к Мирошниченко Н. М. [2009 г.].

Купченко В. П. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1877-1916. – СПб: Алетейя, 2002. – С. – 26.

Жарков Е. И. Страна Коктебель. Культурные очаги. Середина XIX – середина ХХ веков. – Киев: Болеро, 2008. – С. 16–17.

ДМВ. Инв. № Б-3644. Юнге Е. Ф. (урожд. графиня Толстая). Воспоминания. 1843–1863. – М.: Сфинкс, 1914. – С. II–III.

Лесина Н. П. Планерское (Коктебель): Очерк-путеводитель. – 3-е изд., доп. – Симферополь: Таврия, 1976. – С. 10.

Купченко В. П. Труды и дни Максимилиана Волошина. Летопись жизни и творчества. 1877-1916. – СПб: Алетейя, 2002. – С. – 42.

Там же. – С. 43.

Жарков Е. И. Страна Коктебель. Культурные очаги. Середина XIX – середина ХХ веков. – Киев: Болеро, 2008. – С. 17–19.

Там же. – С. 26.

Из письма Розанова А. Н. к Мирошниченко Н. М. [2009 г.]: « <…> строительство «нового» дома была инициатива Александра Эдуардовича. <…> Александр искал деньги на постройку дома, сам делал эскизы проекта, договаривался с подрядчиками. Кроме воспоминаний мамы это подтверждается письмом Александра Юнге матери Екатерине Фёдоровне Юнге (Толстой) из Коктебеля 8 марта 1905 года (письмо хранится в архиве Е. Ф. Юнге в Историческом музее в Москве). Привожу отрывок из письма: «Из этого безвыходного положения я надеялся выйти тем, что к тому времени выстрою свой домик, куда и переберусь, об этом я очень мечтаю, и тотчас по приезде сюда, хотел начинать строиться, мой проект Кальмейер вполне одобрил, находя его очень удобным и конструктивным; из нескольких моих проектов фасада (декадентских и не декадентских) ему очень понравился тот первый проект, который я тебе показывал, и который разработан вполне. Но увы! Когда Кальмейер начал приблизительно подсчитывать его стоимость, то вместо тысячи (максимум того что я решил ассигновать на это) вышло, что он обойдётся в две тысячи, чего я уж окончательно не могу. Таким образом и эта надежда рухнула, и так значит придётся и дальше в своём имении жить без своего угла, как мне не приходилось жить и тогда, когда я служил или даже раньше – когда учился. И беда в том, что никаким упрощением моего проекта, если даже отказаться от всякой эстетики и нескольких больших неудобств его, нельзя удешевить сколько-нибудь значительно. Удешевить его вдвое можно лишь уменьшив вдвое его размеры, а это уж чепуха, так как мой проект по размеру минимум того, что мне нужно уже в настоящее время и из-за чего стоило бы потратиться раз навсегда. Так что этот проект и эту мечту придётся оставить…». Финансовые трудности затянули начало строительства до 1912 года, а переселиться в новый дом Александр Эдуардович так и не успел».

<1...4 5 6 7 >

На страницу:

Перейти

6 из 7