Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона

Оборванный вид солдат поражал всех, кто приезжал в Вэлли-Фордж. Вашингтон даже предложил премию в 10 долларов тому, кто изобретет замену башмакам. Но умельца не нашлось. И вот караульные натягивали на ноги шляпы и закутывались в одеяла, чтобы как-то утеплиться100. Генерал Энтони Уэйн уверял: «Наша армия выглядит хуже фальстафовых рекрутов101, на целую бригаду не найти и одной не рваной рубашки»102.

С продовольствием дело обстояло еще хуже. Вашингтон распорядился, чтобы солдатский паек включал от одного до полутора фунтов муки или хлеба, один фунт соленой говядины или рыбы, или три четверти фунта соленой свинины, или полтора фунта муки или хлеба, полфунта бекона или соленой свинины, полпинты гороха или бобов и одну бутылку виски или других спиртных напитков103. Но это распоряжение так и осталось благим пожеланием. В дневнике хирурга Альбидженса Уолдо можно найти подлинный крик отчаяния: «Идет снег. Я болен. Есть нечего. Нет виски. Нет фуража. Господи, Господи, Господи»104. Когда еду удавалось достать, из пшеничной муки солдаты пекли «огненные пирожки» (fire cakes). Рядовой Мартин подробно описывает способ их приготовления: «Муку сыпали на плоский камень и смешивали с холодной водой, затем намазывали на камень получившееся тесто и выпекали с одной стороны, пока говядина жарилась на палочке в огне. Это был обычный способ приготовления пищи во время маршей, и мы могли приготовить что угодно»105. Из кукурузной муки стряпали заварной пудинг на скорую руку (hasty pudding), но результат казался неудовлетворительным даже для неприхотливых солдатских желудков.

Вашингтон строго запрещал грабежи, «будь то у тори или нет» и надеялся, что «храбрых американцев, сражающихся за свободу», будут отличать «человечность и мягкость к женщинам и детям»106. Но голод частенько толкал солдат на мародерство. Альбидженс Уолдо признавался: «Мне стыдно это говорить, но у меня есть искушение украсть курицу, если попадется, а то и целого борова. Мне кажется, я съел бы его целиком. Но разоренный край вокруг нас немногое может предложить вору»107.

Ко всему прочему, Континентальную армию преследовали медицинские проблемы. Благодаря массовой инокуляции108 солдат удалось избежать вспышки оспы, но в лагере свирепствовали тиф, дизентерия и цинга. Пытаясь бороться с распространением заразы, Вашингтон приказал солдатам каждый день сжигать смолу или «порох от мушкетного патрона» в хижинах, чтобы очистить воздух109. Это соответствовало медицинским представлениям XVIII в., когда распространение болезней приписывали «дурному воздуху». Но на самом деле такое окуривание вряд ли было эффективным.

От голода, холода, болезней в Вэлли-Фордж умерло от двух до трех тысяч человек110. Еще около 2 000 солдат дезертировало111.

Но даже в этом мрачном месте не всегда царило отчаяние. В жизни армии случались и светлые моменты. Американцы даже находили в себе силы подшучивать над лишениями. Как-то молодые офицеры дали обед, на котором приглашенные должны были доказать, что у них нет целых штанов. Из какой-то сивухи приготовили «жженку» и распевали баллады. Заезжий француз делился впечатлениями: «Столь веселых оборванцев никогда не видывали»112. Очень многое для поддержания бодрости духа делала Марта Вашингтон. Она развила бурную деятельность: следила за закупками продовольствия для главнокомандующего и офицеров, переписывала приказы, которые нужно было разослать в нескольких экземплярах, и просто вдохновляла окружающих своим невозмутимым и жизнерадостным настроением, неподвластным никаким трудностям. Она же была хозяйкой на приемах, которые устраивал главнокомандующий. Пирог, который она испекла на день рождения своего супруга, 22 февраля 1778 г., настолько поразил всех, что стал частью традиции: такие же пироги до сих пор пекут в мемориальном комплексе Вэлли-Фордж на президентский день. Но при всем своем гостеприимстве южанки, Марта не всегда могла справиться с перебоями в снабжении. Иногда ей приходилось предлагать гостям какой-нибудь крошечный кусочек мяса, черствый хлеб и картошку. Бывало и такое, что угощение ограничивалось чашкой чая или кофе113.

Собственные праздники были и у солдат. Правда, на день благодарения им предложили разве что проповедь на текст из Евангелия: «Спрашивали его также и воины: а нам что делать? И сказал им: никого не обижайте, не клевещите». Джозеф Пламб Мартин комментировал: «Проповеднику следовало бы добавить оставшуюся часть предложения: “И довольствуйтесь своим жалованьем”114. Но это не годилось, это было бы уж чересчур уместно; однако он услышал это, как только служба закончилась, это кричала сотня языков». Угощение же было таким скудным, кто Мартин не мог забыть его даже через много лет. Он писал, не скрывая сарказма: «Перед этим два или три дня у нас не было никакой еды, кроме того, что могли предложить деревья полевые и лесные. Но теперь мы должны были получить то, что Конгресс назвал роскошным благодарением в завершение изобильного года… Так вот, чтобы добавить нечто экстраординарное к нашему нынешнему запасу провизии, наша страна, всегда внимательная к своей страдающей армии, по этому случаю раскрыла свое любящее сердце и дала нам нечто, способное удивить мир. Как ты думаешь, читатель, что это было?.. 1/8 пинты риса и столовая ложка уксуса!!!» С горя солдат попытался стянуть кусок мяса со склада, но и в этом ему не повезло115.

Зато солдаты-ирландцы при случае могли повеселить однополчан боксерским поединком.

В дальнейшем Континентальной армии приходилось переживать не менее суровые зимы, но зимовка в Вэлли-Фордж так и запомнилась всем как единственная в своем роде и самая тяжелая.

Янки-Дудл был в аду,Говорит: прохлада,Кто бывал на Вэлли Фордж,Не боится ада,

– пелось в популярном куплете.

В плену

Какова могла быть судьба военнопленного в XVIII в.? Это столетие так прославилось своими «галантными» боевыми действиями, что его войны прозвали les guerres en dentelles – войны в кружевах. Враги раскланивались друг с другом на поле боя и предлагали противнику стрелять первым, словно пропускали его вперед в дверях. Но вот насколько церемонные манеры и взаимная вежливость были применимы к Войне за независимость, где противниками английских джентльменов были не французские аристократы, с которыми можно было чувствовать себя на равной ноге, а неотесанные бунтовщики-янки? Участь пленных американцев была очень разной. Иногда действительно в ход шли офицерская честь и изысканная учтивость. Так, американский генерал-майор Чарльз Ли, попав в плен и будучи доставленным в оккупированный Нью-Йорк, не терпел особенных лишений. Видели, как он спокойно прогуливается по Бродвею.

Некоторые обычаи «войны в кружевах» и вовсе могут показаться странными нашим современникам, воспитанным в убеждении, что «это не олимпийские игры». Например, пленного американского офицера могли отпустить под честное слово не воевать против короля, скажем, в течение года. Человека XXI в., вероятно, еще больше удивит, что такое условие обычно строго соблюдалось. Вашингтон как-то самолично приказал своим офицерам, сражавшимся в нарушение данного слова, вернуться в плен116. И это при том, что офицеры, отпущенные под честное слово, нередко не знали, куда себя деть и как теперь прокормиться – особенно, если их штаты были в оккупации. После падения Чарльстона в 1780 г. множество южнокаролинских и джорджианских офицеров попали в плен, но затем были отпущены под честное слово. Они осели в Филадельфии – «в чужом краю, без денег, а некоторые – почти без одежды». По крайней мере, именно так они объясняли свое положение Конгрессу. Конгресс не оставил их в беде: было принято решение выделить им дров для отопления и трехмесячное жалованье117.

Но англичане вовсе не всегда демонстрировали рыцарское уважение к противникам. Питер Идес, бостонец, участвовавший в сражении при Банкер-хилле, вспоминал впоследствии: «Вскоре я попал в плен и имел несчастье оказаться в руках самых бесчувственных и никчемных людей, один из которых, обнаружив меня, воскликнул: “Я нашел проклятого мятежника”»118. По законам Британской империи такие, как Идес, поднявшие оружие против своего короля, были виновны в государственной измене (high treason). За это преступление полагалась особенно жестокая «квалифицированная» казнь. Приговоренного вешали, но вынимали из петли еще живым, ему вырывали внутренности, отрубали руки, ноги и, наконец, голову. Именно такова была участь якобитов, поднявших в 1745 г. восстание против английской Ганноверской династии. В Америке, правда, «квалифицированная» казнь использовалась только два раза, и оба случая имели место еще в XVII в. Тем не менее, если бы Американская революция потерпела поражение, «отцы-основатели» США могли ожидать именно такого приговора. А пока победа не спешила увенчать лаврами английских полководцев. И английские оккупационные власти не спешили судить и казнить попавших в их руки «бунтовщиков»: они опасались, что и без того ненадежная симпатия к ним со стороны лоялистов вовсе иссякнет. Но и без смертной казни существовало множество способов сделать жизнь пленных повстанцев невыносимой.

Около ста пленников были обращены в рабство119 и отправлены в Новую Шотландию трудиться в угольных копях. Этим удалось освободиться в обмен на службу в британском флоте120. Около тысячи были увезены в Англию, Ирландию, на Антигуа. Чаще же всего пленных американцев ждало длительное заключение в поистине убийственных условиях. Для их содержания использовались тюремные корабли, сахароварни, даже церкви. Страшнее всего были плавучие тюрьмы. Обычно под тюрьму переделывали ветхие корабли: забирали решетками пушечные порты и трапы, батарейную палубу использовали под бараки, а на верхней палубе размещалась охрана. Считается, что там погибло больше американцев, чем на полях сражений Войны за независимость. Смертность узников составляла от 50 до 70%121. Тела умерших наскоро закапывали вдоль берега, а то и просто бросали за борт.

Массачусетец Эбенезер Фокс сбежал на военный корабль, когда ему было всего 12 лет. В одном из сражений он попал в плен. Мальчик вспоминал впоследствии: «Одной мысли о заключении в таком месте было довольно, чтобы разум оказался охвачен горем и отчаянием… Там была пестрая толпа, покрытая лохмотьями и грязью, лица бескровные от болезни, изможденные от голода и тревог, едва ли сохранившие следы своего прежнего облика. Здесь были люди, которые некогда наслаждались жизнью, скакали верхом по горным склонам, бродили по прекрасным полям. Теперь они были истощены скудной и нездоровой диетой, мертвенно-бледные от вдыхания нечистой атмосферы, подверженные инфекциям, окруженные ужасами болезней и смерти». Пленным давали галеты, кишащие червями, и нужно было сперва вытряхнуть нежеланную «приправу», постучав галетой по столу, а уж потом есть. Горох им доставался испорченный, мука прокисшая, а вместо свинины они получали мясо дельфина122.

Надо признать, что американцы гуманнее обращались с врагами, попавшими к ним в руки. Вашингтон беспокоился о должном обращении с пленными: «Пусть у них не будет причин жаловаться на то, что мы копируем жестокий пример британской армии в их обращении с нашими несчастными братьями, попавшими в их руки»123. На практике обращение с пленными сильно отличалось от штата к штату и в зависимости от их национальности. Англичан ненавидели больше, чем наемников-гессенцев, лоялистов – больше, чем англичан. Содержались пленные обычно в бараках, на жизнь зарабатывали неквалифицированным трудом в мастерских или на фермах. Нередко они подвергались оскорблениям. Баронесса Ридезель, попавшая к американцам вместе с мужем, брауншвейгским офицером, сражавшимся на стороне англичан, жаловалась: «Особенно отталкивающими были женщины, которые бросали на меня ужасные взгляды, а некоторые даже плевались, когда я проходила мимо них»124. Но в целом судьба их складывалась получше, чем у американцев, попавших в плен.

Альянс с Францией

Коль скоро главным противником США стала их бывшая метрополия, следовательно, Францию, старинного врага этой метрополии, нужно было привечать как союзника. Но для этого требовалось преодолеть укоренившийся страх протестантов перед коварным и всепроникающим влиянием католицизма. Если не считать Мэриленда, где католиков было относительно много, жители бывших английских колоний привыкли к мысли, что папа римский и король Франции – их заклятые враги. Тем не менее, геополитические соображения перевесили. Уже в 1776 г. Джефферсон и Джон Адамс создавали проекты франко-американского договора, а в Париж были направлены американские представители Бенджамин Франклин, Артур Ли и Сайлас Дин. Официальный союз между двумя странами был заключен в 1778 г.125

Франция начала помогать американским патриотам еще до официального альянса. Знаменитый комедиограф Пьер-Огюстен Бомарше отдал все силы и всю душу американскому делу. В 1776 г. по его инициативе была создана компания «Родериг Горталес и Кº». Французское правительство выделило на ее основание миллион ливров, еще миллион дал испанский король, а Бомарше добавил третий миллион из собственного кармана. Вскоре у комедиографа была уже целая флотилия. Первый ее корабль, «Амфитрита», прибыл в Нью-Гэмпшир 30 апреля 1777 г. и произвел сенсацию: это было первое иностранное судно, пришедшее к американским берегам после начала войны. Через голландский остров Синт-Эстатиус «Родериг Горталес и Кº» отправляла в Америку мушкеты, пушки, пушечные ядра, порох, бомбы, палатки и достаточное количество одежды для 30 000 человек. Общая стоимость присланного обмундирования и боеприпасов составила 6 млн ливров126. В сражении при Саратоге американские войска шли в бой в одежде, поставленной Бомарше, и с боеприпасами, полученными от него же. А вот платить за все это Континентальный конгресс не торопился. В ответ на просьбы драматурга президент Конгресса Джон Джей писал следующее: «Конгресс Соединенных Штатов Америки, чувствуя ваши усилия в их пользу, выражает вам свою благодарность и заверяет вас в своем уважении. Он (Конгресс. – М.Ф.) сожалеет о тех неудобствах, которые вы понесли из-за действий, предпринятых в поддержку наших штатов, – несмотря на неблагоприятные обстоятельства, он прибегнет к самым эффективным мерам, какие только в его власти, чтобы погасить долг, причитающийся вам. Великодушие и широта взглядов, которые одни могли бы руководить таким поведением, как ваше, бросаются в глаза в ваших поступках и украшают вашу репутацию – в то время как вы с великим талантом служили своему государю, вы завоевали уважение молодой республики и заслужите аплодисменты нового мира»127.

Кое-какие выплаты за свои поставки Бомарше получил от французского правительства, и это спасло его от полного разорения. Но вот от США он так никогда и не дождался ничего, кроме аплодисментов нового мира. Лишь в 1834 г. американские власти погасили долг перед наследниками знаменитого драматурга, и то частично128.

Бомарше не был единственным французом, сочувствовавшим восставшей Америке. Молодой маркиз де Лафайет; будущий архитектор американской столицы Пьер Ланфан; будущий социалист-утопист Клод-Анри де Сен-Симон и многие другие – все они могли бы разделить чувства А.Н. Радищева, писавшего в оде «Вольность»:

К тебе душа моя вспаленна,К тебе, словутая страна,Стремится, гнетом где согбеннаЛежала вольность попрана;Ликуешь ты! а мы здесь страждем!Того ж, того ж и мы все жаждем;Пример твой мету обнажил.

В 1779 г. 3 000 французских солдат участвовали в неудачной попытке отбить у англичан Саванну (штат Джорджия). В 1780 г. шеститысячный французский экспедиционный корпус под командованием Рошамбо129 высадился в Ньюпорте (Род-Айленд). В Ньюпорте французы оставались почти год, пока не пришло время отправляться к Йорктауну, месту решающей битвы Войны за независимость, где их помощь оказалась неоценимой. А пока Рошамбо занимал своих солдат маневрами, строительством укреплений и мелкими стычками с врагом.

В дневнике Мэри Олми, лоялистки из Ньюпорта, прибытие французов описано как оживший кошмар: «Спустя полчаса мы были повергнуты в глубочайший ужас – по улицам разносились слова – это французский флот. В этот момент все пришли в замешательство… Торговец глядел на свой заполненный товарами склад, как будто там не было ничего ценного. Лавочник с бедственным выражением лица не нашел ничего лучшего как закрыть магазин на замок и засов»130.

Видимо, переполох и впрямь получился немалый. Но уже на следующий день ньюпортцы разобрались, что прибыли союзники, и устроили в их честь импровизированный праздник: иллюминацию и салют из тринадцати больших ракет. Некоторые шероховатости в отношениях все еще оставались. После длительного морского перехода французы жестоко страдали от цинги. Колледж Род-Айленда, баптистский молельный дом и пресвитерианская церковь в Ньюпорте были превращены в госпитали для них. Поначалу ньюпортцы опасались, что французы могли завезти в город оспу. Но когда выяснилось, что это не так, союзникам оказали всю возможную помощь. Сердца практичных новоанглийцев завоевала также готовность союзников платить золотом, а не обесцененными бумажными деньгами. К тому же Рошамбо через газеты заверил род-айлендцев, что «французские войска подчиняются самой строгой дисциплине»131. И это была правда. Не только из Ньюпорта, но и из Бостона, Филадельфии – словом, отовсюду, где проходили союзники, – слышались самые лестные отзывы как об изящных манерах французских офицеров, так и о дисциплине солдат (Континентальная армия, увы, не всегда могла этим похвалиться). Лафайет писал с законной гордостью: «Французская дисциплина такова, что между палатками бродят поросята и цыплята, и их никто не беспокоит. В лагере есть кукурузное поле, и никто не тронул ни единого листочка»132. Когда американцы из любопытства приходили во французский лагерь, их принимали с живейшей радостью и устраивали для них концерт на военных флейтах и барабанах133.

Начавшаяся зима ничем не нарушила согласия между союзниками. Полотняные палатки французов не годились для новоанглийских морозов, и в преддверии холодов Рошамбо решился разместить своих солдат в городе. Шаг был рискованный, учитывая нервную реакцию американцев на расквартирование войск в домах. Но все обошлось как нельзя лучше. Французы и американцы учили друг друга своим языкам, а когда взаимные лингвистические познания заканчивались, преподобный Эзра Стайлз134 разговаривал с Рошамбо по-латыни135.

Альянс с Францией вызвал в США всплеск интереса к французскому языку, модам, кулинарии136.

Демобилизация и «цинциннаты»

Но вот мир заключен; бывшая метрополия признала независимость США. И тут оказалось, что демобилизовать армию немногим легче, чем ее набрать. В разное время в рядах Континентальной армии сражалось около 231 тыс. чел.137 У Конгресса просто не было денег, чтобы хотя бы заплатить им всем недополученное жалованье. 26 мая 1783 г. было принято решение дать отпуск солдатам и офицерам, находящимся в запасе. С прибытием окончательного мирного договора они должны были быть уволены в отставку138. К началу января 1784 г. в армии осталось лишь ок. 700 солдат и офицеров. В Вест-Пойнте стоял гарнизон из 55 человек – все, что осталось от батареи, которой когда-то командовал Гамильтон. Им не хватало обмундирования, а зимой они жестоко страдали от холода139. Денег у демобилизованных солдат не было. Лейтенант Бенджамин Джилберт описывал это так: «Храбрецы… четыре, а то и восемь лет защищавшие свою страну и спасшие ее свободу, теперь демобилизованы и возвращаются с поля брани с радостными лицами, но с пустыми карманами. Даже один из двадцати не располагает хотя бы фартингом, чтобы добраться до своих друзей, и вынужден побираться среди того самого народа, за чью свободу и собственность так долго сражался»140.

Кроме жалованья, которое полностью так никогда и не выплатили, солдат Континентальной армии ждали земельные участки на Западе. Но кто-то предпочел обменять свой земельный сертификат на наличность (рядовой Джозеф Пламб Мартин купил на свои сертификаты новую одежду), кто-то просто не знал, как получить обещанный участок. Тот же рядовой Мартин описывал трудности своих однополчан: «Конгресс действительно выделил земли под названием “солдатских” в штате Огайо, или в каком-то штате, или в будущем штате, но не позаботился о том, чтобы солдаты их получили. Не было назначено никаких агентов, чтобы следить за тем, чтобы бедолаги завладели своими землями; никто никогда не тревожился об этом ни в малейшей степени, кроме своры спекулянтов, которые рыскали по стране, подобно злым духам, пытаясь вырвать у солдат последнее. Солдаты не знали о способах и средствах получения своих земель, и никто не был назначен, чтобы сообщить им об этом»141.

Перспективы офицеров были чуть более радужными. Еще в 1780 г. им была обещана пожизненная пенсия в размере половинного жалованья. Вот только, когда дошло до дела, обещание оказалось не так уж легко выполнить. Опыт взаимодействия с английскими военными до революции и укоренившееся в культуре Просвещения недоверие к профессиональным армиям – все это оборачивалось против Континентальной армии. Массачусетский политик Элбридж Джерри приводил Вашингтону аргументы против половинного жалованья. Он ссылался на существовавшее в США «отвращение к синекурам и пенсионам»142. Его поддерживало общественное мнение всей Новой Англии. Новоанглийские газеты доказывали, что офицерские пенсии незаконны, опасны для свободы и создают наследственную аристократию. В итоге всех дебатов офицерам выдали не половинное, а полное жалованье, но зато только в течение пяти лет, а не пожизненно143. Лишь в 1828 г. ветераны Континентальной армии все же получили пенсию в размере своего жалованья военной поры. В 1832 г. она была распространена на всех, кто прослужил во время Войны за независимость хотя бы полгода. В 1864 г. Конгресс расщедрился для ветеранов еще на дополнительные 100 долларов в год. Выплачивать их оставалось недолго: последний солдат революционной войны скончался через пять лет после этого144.

А пока все было позади: бои, голодные зимовки, лишения и боевое братство. 4 декабря 1783 г. в нью-йоркской таверне «Фраунсес»145 состоялся прощальный обед для офицеров Континентальной армии. На глазах главнокомандующего стояли слезы. Он сказал, поднимая бокал: «С сердцем, полным любви и благодарности, прощаюсь я с вами. Я от всей души желаю, чтобы ваши последние дни были настолько же обеспеченными и счастливыми, насколько прежние ваши дни были славными и почетными. Я не могу подойти к каждому из вас, но буду чувствовать себя обязанным, если каждый из вас подойдет и пожмет мне руку». И он обменялся рукопожатием с каждым из присутствовавших. Вечером он должен был отплыть в Аннаполис, чтобы получить от Конгресса свою отставку.

Идея пришла в голову генерала Генри Нокса: почему бы не увековечить боевое братство? Офицеры Континентальной армии получали собственное сообщество. Своим идеалом они избрали легендарного Луция Квинкция Цинцинната, который спас Рим от вражеского нашествия и после этого вернулся к сельскому труду. Отсюда и название: «Общество цинциннатов». Принципами общества провозглашались защита прав человека и единства Союза, братской дружбы среди ветеранов Войны за независимость. Для вступления в общество требовалось три года прослужить «с честью» (служба в ополчении не засчитывалась). Его символом был орел на сине-белой ленте, с оливковыми ветвями в когтях. На груди орла красовалось изображение Цинцинната, которому сенаторы вручали меч. Девиз гласил: «Omnia reliquit servare rempublicam»146. Председателем общества стал Вашингтон. Для него был сделан особый орденский знак, усыпанный брильянтами. После смерти Вашингтона этот знак унаследовал следующий председатель «цинциннатов» – Александр Гамильтон, и с тех пор он передается от председателя общества его преемнику.

Если офицер-«цинциннат» умирал, членство в обществе переходило к его старшему сыну. Так, когда в 1786 г. умер генерал Натанаэль Грин, «цинциннаты» немедленно предложили почетное членство его 11-летнему сыну. Мальчик должен был занять свое место среди «цинциннатов» по достижении 16 лет147.

Дополнительно было открыто отделение «цинциннатов» во Франции; его членами были иностранные офицеры, служившие в США. Пьер-Шарль Ланфан сообщал из Парижа: «Здесь во Франции больше стремятся заполучить орден Цинцинната, нежели быть украшенными крестом св. Людовика148. Я каждый день получаю соответствующие прошения»149.

А вот как проходил прием новых членов общества в Нью-Йорке. «Цинциннаты» собрались в Городской таверне. Здание украсили фестонами и лавровыми венками. Частью оформления был фригийский колпак – символ Свободы – и девиз: «Мы защитим его». По сторонам зала были воздвигнуты галереи для публики – они были полны народу. Под звуки труб и барабанов был внесен штандарт общества – орел на фоне 13 полос синего и белого шелка, а также значки и дипломы для вновь принимаемых членов. Александр Гамильтон произнес приветственную речь, а затем началась церемония инвеституры. Церемониймейстер подводил посвящаемого к креслу президента местного отделения общества – барона фон Штойбена. Новичок изъявлял желание быть принятым и клялся строго соблюдать устав. При этом он сжимал левой рукой штандарт, а правой вписывал свое имя в реестр. Затем Штойбен вручал ему орденского орла со словами: «Примите этот знак, как вознаграждение за ваши заслуги и в память о нашей достославной независимости». Затем посвящаемый получал диплом. Штойбен при этом говорил: «Это покажет ваше право как члена нашего общества. Подражайте блистательному герою, Луцию Квинкцию Цинциннату, которого мы избрали своим патроном. Подобно ему, будьте защитником своей страны и добрым гражданином»150.