Зверь в тени

Я быстро моргнула от секундного раскаяния – ощущения, будто я слишком высоко взлетела и почувствовала себя чересчур хорошей, чересчур великой и важной для окружающего мира. Позднее я не раз задавалась вопросом: а не этим ли мы навлекли на себя проклятие? Не своей ли необузданной дерзостью, заносчивой веселостью и неукротимым озорством? Но в тот момент все было слишком хорошо, чтобы остановиться.

Закинув свои пряди за плечо, Морин покосилась на меня, выгнула губы, вроде в улыбке. Я восприняла это как знак. Знак того, что она мне подыграет при исполнении соло. Иногда Морин так делала.

Когда мы зажигали вместе, это реально стоило послушать. Бренда даже замирала, наблюдая за тем, как мы подзадоривали и заводили друг друга.

Но нет. На самом деле Морин просигналила мне не об этом.

И она вовсе не улыбнулась мне.

На дорогу упала тень.

Только мне, остававшейся позади, пришлось подождать, пока тень не показала свое лицо.

Глава 3

Когда парень Морин улыбался, его физиономия могла показаться вполне приятной и честной тому, кто его не знал. Взлохмаченные каштановые волосы. Карие глаза под длинными пушистыми ресницами, слишком близко посаженные друг к другу, – как отверстия на шаре для боулинга. В начальной школе я считала его даже симпатичным. Многие из нас считали. Он первым из ребят в Пэнтауне обзавелся тачкой. Ко всему прочему, он был старше нас. Намного старше. По крайней мере, именно так я ответила Морин пару дней назад, когда она поинтересовалась, что я о нем думаю.

«Гарри? Гарри-Гусак? Да он придурок!»

«Лучше быть придурком, чем тюфяком и занудой», – парировала Морин и зашлась своим смехом, похожим на звучание каллиопы.

Я должна была догадаться, что рано или поздно он заявится на нашу репетицию (и по тому вопросу Морин, и по чрезмерному вниманию подруги к своему внешнему виду: с некоторых пор ее волосы всегда были завиты, а губы чересчур сильно блестели). До несчастного случая со мной наши матери были очень дружны. Лучшие подруги, они попивали кофе без кофеина «Санка» и курили ментоловые сигареты «Кул», пока мы с Морин глазели друг на друга из манежей. Когда мы выросли из них, они позволяли нам елозить и кувыркаться в гостиной. А затем, наконец, разрешили шататься по штольням. Просто так в Пэнтауне жили все. Со временем моя мать изменилась, миссис Хансен перестала к ней захаживать, а у Морин выросла грудь. И внезапно ребята начали относиться к ней по-другому. А что можно поделать, если к тебе стали относиться иначе? Ничего. Разве что самой вести себя по-другому. Возможно, этим и объяснялись нервозность и раздраженность подруги в последнее время.

Гарри – а точнее, Рикки – встал в проеме открытой гаражной двери, давая нам хорошенько себя рассмотреть. Точнее, его оголенную, местами поросшую волосами грудь и живот над объемными шортами. Парень лыбился через плечо кому-то за углом. Скорее всего, Антону Денке. В последнее время Рикки и Ант часто тусовались вместе, в компании какого-то нового знакомого по имени Эд. Этот Эд был родом не из Пэнтауна; я его еще не видела, но Морин клялась, что он был «чертовски сексуальным».

Бренда продолжила петь даже невзирая на то, что Морин прекратила бренчать на бас-гитаре, как только увидела Рикки (прямо перед моим соло на барабанах). Но пропела подруга лишь несколько тактов, а потом улыбнулась мне извиняющейся улыбкой и тоже замолкла.

– Не останавливайтесь из-за нас, – бросил Рикки во внезапно затихший бокс, снова покосившись на своего провожатого, и… хихикнул.

Его смешок напомнил мне звук, возникающий при трении двух листков наждачной бумаги. Свое прозвище «Гусак» Рикки получил из-за того, что постоянно щипал девчонок за попки и при этом издавал вот такой же скрипучий смешок. Его манера давать волю своим клешням-хваталкам всегда казалась мне противной, а теперь и вовсе отвратительной – ведь Рикки стукнуло девятнадцать, а парень застрял в старшей школе из-за проблем с учебой. (Все ученики школы Святого Патрика знали о сильной лихорадке, которую он перенес в девять лет: мы проводили акцию по сбору пожертвований для семьи Рикки.)

– Пошел ты… – огрызнулась на него, явно флиртуя, Морин и, перекинув ремень бас-гитары над головой, поставила инструмент на стойку.

– А ты этого хочешь? – спросил Рикки, осклабившись кривой, волчьей ухмылкой; а потом протиснулся бочком к Морин и обвил рукой ее плечи.

Мы с Брендой обменялись взглядами, подруга пожала плечами, а я ударила палочками по бас-барабану, надеясь вернуть нашу троицу к репетиции.

– Какого черта ты там топчешься? – крикнул Рикки в проем гаражной двери. – Что ты прячешься, как придурок? Давай заходи!

Через секунду перед нашими глазами возник Антон, вспотевший и смущенный. А у меня возник вопрос: почему он сразу не зашел в гараж? По крайней мере, он был в рубашке, однотонной синей футболке навыпуск, спортивных шортах, гетрах, натянутых до колен, и кедах. Глаза у Антона были голубые – один больше другого, как будто он все время щурился, – нос большой и оранжевый, с расширенными ноздрями, как у мистера Картофельная Голова, зато рот красивый, зубы ровные и белые, а губы полные и мягкие. Ант был на год старше меня и учился в другом классе. Но, как и все мы, он был «пацаном Пэнтауна», а это значило, что мы знали его лучше, чем родная бабушка. В общем и целом Ант был довольно милым, хотя порой демонстрировал агрессивность и склонность к жестокости. Мы думали, что он унаследовал их от отца.

Ант на несколько секунд застыл возле Рикки с голым торсом и Морин с лучезарными глазами – напряженный и явно испытывавший неловкость, как полный придурок или ботан, не вписавшийся в компанию. А потом, так и не услышав от них ни слова, скользнул в затемненный закуток гаража и прислонился к стене, прижавшись к моему любимому постеру, – тому самому, с которого Элис де Бур, барабанщица группы Fanny, приоткрыв рот, улыбалась мне так, словно собиралась выдать какой-то секрет.

Я посмотрела на Анта. К моему удивлению, он покраснел и уставился на кеды.

– Вы, девчонки, уже неплохо играете, – заявил Рикки и с присвистом втянул воздух сквозь зубы. – Пожалуй, достаточно хорошо, чтобы попробовать себя на сцене.

– Нам это известно, – сказала Морин, закатив глаза и вынырнув из-под его руки.

– А тебе известно, что я устроил вам выступление? – спросил Рик, почесав голую грудь (царап-царап, царап-царап – жутко громко прозвучало в гараже). Лицо его скривилось в вызывающей ухмылке.

– Это не ты, – подал голос из своего закутка Ант. – Это Эд.

Рикки дернулся к нему, вскинул руки, сжатые в кулаки. Словно решил врезать Антону. Тот съежился, хотя ребят разделяли полтора метра. Но уже в следующий миг Рик рассмеялся, как будто просто пошутил, подул на костяшки пальцев, обтер их о воображаемую рубашку и снова обратился к Морин:

– Мы будем вашими со-менеджерами, девочки.

– Мы не… – слова застыли у меня на губах.

Я хотела сказать, что мы не нуждались ни в каких менеджерах и уж, черт возьми, точно не собирались играть перед незнакомой публикой. Но от того, как все разом обернулись и уставились на меня, во рту мгновенно пересохло. И я поспешила надвинуть волосы на лицо, чтобы скрыть свой недостаток. Привычка.

К счастью, Бренда сразу вмешалась.

– Мы играем просто для удовольствия, – сказала она. – Только и всего.

– А разве вам не доставит удовольствие сыграть на ярмарке округа Бентон? – спросил Рикки. – Мы с моим приятелем Эдом делали там кое-какую работенку, устанавливали сцену и услышали, что группа, которая должна была открывать концерт Джонни Холма, в последний момент отказалась от выступления. Нужна замена. Концерты в пятницу и субботу. Заплатить не заплатят, зато хороший шанс себя показать. Будете как The Runaways, этакие «беглянки» Пэнтауна. «Пэнтэвейз!» – Рикки вновь зашелся скрипучим смехом.

Мне не хотелось говорить Рикки, что группу The Runaways я любила не меньше Fanny. Мне вообще ничего не хотелось ему говорить. Но было слишком поздно. Я поняла это по лицу Морин, по взгляду, который она обратила на Бренду.

– Ох, ребята, – сложив руки в молитвенном жесте, Морин даже подпрыгнула, – пожалуйста, пообещайте, что сделаете это. Вдруг на нас кто-нибудь обратит внимание!

Бренда все еще держала гитару в руках. Она повернулась ко мне:

– А ты что думаешь? – Ее голос прозвучал ровно, но глаза уже заблестели.

Ей тоже этого хотелось.

Я нахмурилась.

– Ну же, Хизер, решайся! – взмолилась слащавым голоском Морин. – Мы же можем выступить один раз. Всего один раз! И если нам не понравится, никто нас не заставит выступить во второй. – Морин покосилась на Рикки, поджавшего губы: парень явно не одобрил эту идею. И еще больше ему не понравилось то, что Морин вздумала решать, выступать ли нам и когда это делать. Он удостоил нас подарка, и мы обязаны были его принять и согласиться на все условия. Все или ничего. Должно быть, Морин с Брендой считали по стиснутым челюстям Рикки точно такое же послание, потому что их плечи поникли.

Я выдохнула и разжала губы.

– Хорошо, – проговорила я настолько нелюбезно, насколько мне позволила человечность. Мысль о том, что придется играть перед толпой людей, приводила меня в ужас, но подводить девчонок не хотелось. И не только потому, что они были моими подругами и участницами нашего трио. Но и потому, что год, нас разделявший (они учились в одиннадцатом классе, а я в десятом), растянулся в последнее время в непреодолимую пропасть. Их разговоры вертелись вокруг парней, коротких юбок и косметики, а я не знала, как попасть на их берег; лишь изо всех сил старалась притворяться, будто бы уже там, вместе с ними.

– Однако мы сыграем не только каверы, но и нашу песню, – добавила я.

Клод усмехнулся мне, и я украдкой улыбнулась парню в ответ. Помимо роста (он был моим ровесником, но одним из самых рослых учеников десятого класса, выше большинства ребят), Клод, по крайней мере, не изменился, а остался спокойным, уравновешенным Фредди, надежным, как часы (и почти настолько же волнующим). Справедливости ради, он действительно был симпатичным. Когда Клод улыбался, он становился точной копией Робби Бенсона из «Оды Билли Джо».

– Да играйте что угодно, – фыркнул Рикки, обменявшись мрачным взглядом с Антоном. – Мне пофиг, что вы играете. Я просто стараюсь помочь вам, девочки, обеспечить вам большой прорыв. Я подумал, это было бы здорово.

Морин подбежала и чмокнула Рикки в щеку.

– Спасибо! Мы тебе благодарны! Очень-очень!

Вот такое поведение – подлизывание вкупе с заигрыванием и хихиканьем – и было той переменой, о которой я уже упомянула. Если Бренда всегда была добродушной и покладистой, то Морин бывала свирепой. Или, по крайней мере, старалась казаться такой. Однажды, еще в начальной школе, она увидела, как старшеклассники издевались над Дженни Андерсон. Мы в Пэнтауне росли, сознавая, что это наше дело – присматривать за Дженни, убеждаться, что она успела на автобус и что за ланчем с ней кто-нибудь сел рядом. Но Морин была единственной, кому достало мужества и отваги ввязаться из-за нее в драку. Мальчишки столкнули Дженни с качелей и всячески обзывались, пока девочка плакала. Морин налетела на них, как тасманский дьявол, и шипела, плевалась, кусалась и пинала ее обидчиков до тех пор, пока не обратила всех в бегство.

Думаю, она напугала их больше, чем причинила вреда.

Впрочем, Дженни была не единственной, кого защищала Морин. На месте Дженни могла оказаться любая слабая девчонка, не способная дать отпор. Даже я.

Любому, кому вздумалось бы подшутить над моим уродством в присутствии Морин, точно не поздоровилось бы. Вот почему ее восторженное заискивание перед Рикки заставило меня позеленеть. Не из ревности. Уж больно тошнотворной, отталкивающей показалась мне эта сцена. Взмахнув палочкой, я позволила ей опуститься на барабан. Как будто случайно. Морин отстранилась от Рикки.

– Нам, наверное, следует порепетировать? – спросила я.

– А мы, пожалуй, прокатимся, – заявил Рикки. – Посмотрим, не появилась ли на ярмарке еще какая-нибудь работенка для нас. А если повезет, то разживемся еще и травкой.

Ант скосил на меня глаза:

– Не забывай, чем занимается отец Кэш.

– Ясен пень, помню, – буркнул Рикки.

Но я бы сказала, что он позабыл. Его язык опять опередил мозги. Рикки был средним из двенадцати детей и всегда старался быть услышанным и замеченным. Мой отец сказал как-то: «Жаль, что все они родились не на ферме. Там бы они пригодились. Впрочем, здорово иметь так много детей, пока они… – папа осекся, но потом добавил: – пока они ни во что не вляпываются и не создают проблем родителям. Не мешало бы некоторым из этих мальчишек закончить военно-технический колледж».

– Не грузись, – продолжил Рикки. – Нам пора прошвырнуться.

Схватив Морин, он потащил ее из гаража. Та успела все же бросить на нас взгляд и одарить дурацкой улыбкой, словно снималась в глупом ситкоме, в роли вечно страдающей жены. Но Рикки так крепко сдавливал ее руку, что кожа Морин вокруг его пятерни побелела.

– Рад был нашей встрече, Хизер, – застенчиво пролепетал Ант, прежде чем последовать за приятелем.

А я и забыла про парня. Уставившись в его спину, я хлюпнула носом. «С чего он это брякнул?» Я находилась в гараже не одна, да к тому же мы с ним виделись всего пару дней назад. Наш район был маленьким.

В памяти всплыла сцена – как этой зимой Ант заснул на школьном собрании и в какой-то момент непроизвольно застонал. В попытке это скрыть, он нарочито закашлялся, но те из нас, кто сидел рядом, все услышали. И потом задразнили его, хотя такое могло случиться с каждым.

При воспоминании о том случае мне снова стало жаль парня.

Бренда, наконец, сняла с плеча гитару и поставила ее на стойку.

– Пожалуй, на сегодня хватит репетировать.

– Сколько народу съезжается на окружную ярмарку? – поинтересовалась я.

До меня начало доходить, на что я согласилась.

Клод сразу уловил мой страх.

– Девчонки, вы правда играете классно, – подбадривающе кивнул он. – Реально круто. Вы готовы к выступлению. Сбацаете там свою оригинальную «Беглянку из тюрьмы»?

– Возможно. – Я засунула барабанные палочки в петлю на своем сиденье. – Давай, Джуни, сворачивайся. Пора домой.

– Но я еще не поиграла на бубне, – заскулила сестренка, заморгав своими длинными ресницами.

Джуни была еще одной фигурой в моей жизни, претерпевшей изменения. До недавнего времени она была просто моей маленькой сестрой. Ключевое слово «маленькой». Девчушкой с волосами и веснушками как у Пеппи Длинныйчулок, при том постоянно и сильно дерзившей. А потом она внезапно – под стать Морин, только слишком рано, – начала округляться и наливаться (что казалось мне, плоскогрудой, несправедливым). В последнее время Джуни напоминала мне лисицу. И не только своими рыжими волосами. В ней было что-то еще, некая плавность, грациозность и лукавая продуманность в том, как она двигалась. Мне оставалось лишь тихо завидовать.

– Извини, Джей, – сказала я искренне. Мне и правда было жаль. Я ведь попросила Джуни вести себя тихо, пока мы репетировали. А взамен пообещала, что она поиграет с нами на бубне. Джуни просидела почти всю репетицию молча, а я теперь нарушала свое же собственное обещание. – Давай в другой раз, ладно?

Мимо гаража проехал, посигналив, автомобиль. Мы дружно помахали, не удосужившись выглянуть. За рулем наверняка сидел какой-нибудь учитель, сосед или чей-то родитель.

Бренда подошла к Джуни, приобняла ее за плечи – точь-в-точь как Рикки Морин.

– Эти поганцы все испортили, правда? Давай я к вам заеду в выходные и мы втроем поупражняемся улыбаться?

Еще несколько недель назад Клод заметил, что у меня приятная улыбка. Я проверила это, как только оказалась в тот день дома. Клод оказался не совсем прав, но из всех особенностей моего лица рот, пожалуй, наименее всего был способен вызвать плач у маленьких детишек.

Я поняла: если поупражняться, можно сделать улыбку еще более приятной (чтобы было что предложить парням, если они попросят меня улыбнуться). Бренда пообещала помочь, и Джуни упросила допустить ее к нашему «тренингу». Но до сих пор мы были слишком заняты: летняя работа и репетиции украли почти все время.

– Клянешься? – спросила сестренка.

– Конечно, – хихикнула Бренда. – Клод, тебе тоже лучше пойти, пока мы не состарились и наши лица не лишились подвижности. – Подруга постучала по часам: – Время летит быстро.

Издав вопль, Клод бросился на нас, и мы сцепились в шуточной схватке – как в детстве. Бренда ухитрилась дать мне щелбан, Клод начал щекотать так, как умел только он, а Джуни заметалась между нами, норовя ущипнуть кого-нибудь за нос. Не прекращая возни, мы отключили лавовые лампы и сообща закрыли гараж.

Мы так развеселились, что я почти не заметила человека за рулем автомобиля, припаркованного в конце улицы, – с лицом, скрытым тенью, – похоже, наблюдавшего за нами.

Почти не заметила.

***

Было бы неточным сказать, что Бет пришла в себя, лишь оказавшись в подземелье. Нет, она уже приходила в сознание, пока ехала на пассажирском сиденье в машине; туман перед глазами рассеивался дважды. Довольно для того, чтобы ее телом овладевала тревога, зрение прояснялось, а в глотке начинал формироваться крик. Оба раза он протягивал руку и небрежно сжимал ее горло. И Бет снова проваливалась в темноту.

Но первым местом, где сознание вернулось к ней полностью, стала комната, в которой стояла кромешная тьма.

Она показалась Бет бездонной пустотой – пространством настолько черным, что поначалу у нее возникло ощущение падения. Бет вытянула руки, поскребла по скользкому земляному полу. Моргнула несколько раз, но так и не смогла различить никаких очертаний. Ее окружала одна удушающая чернота. Из груди снова начал подниматься крик, расцарапывая ей горло, как ржавый рыболовный крючок. Отчаявшись пробудиться из этого кошмарного сна, Бет с трудом поднялась на ноги, метнулась вперед и… натолкнулась на дверь. Удар отбросил ее назад. Не устояв на ногах, Бет снова осела на пол, на локти. Отрезвил ее солоноватый привкус собственной крови.

Бет осталась сидеть на холодном полу – с разъехавшимися в стороны ногами. Не в силах восстановить прерывистое дыхание, она осторожно ощупала себя. В левой части лба и носа, которыми она врезалась в стену, что-то запульсировало. Горло распухло и сделалось мягким, слишком чувствительным к прикосновениям, как и зубы за разомкнутыми губами. Руки Бет двигались все дальше и дальше, в отчаянном желании обнаружить хоть что-то реальное, на чем можно было сфокусироваться, – здесь, сейчас. Пальцы скользнули по рельефно-точечному узору из пятнышек кетчупа на ее рабочей блузке. Клиент так сильно ударил по дну бутылки, что забрызгал все вокруг. Когда это было? Несколько часов назад? Вчера? Едва сдержав слезы, Бет продолжила исследовать себя и пространство руками. Она осознала: останавливаться нельзя. Иначе можно было упасть духом.

Вот юбка. Она все еще на ней.

Бет задрала подол. Нижнее белье тоже было на ней.

Бет надавила. Никакой болезненности.

Облегчение едва не захлестнуло девушку.

Он еще не изнасиловал ее.

Пока.

А вокруг было так темно. Так черно…

Глава 4

Район Пэнтаун состоял из шести квадратных кварталов. Он появился благодаря страховому агенту Сэмюэлю Пэндольфо, который в 1917 году решил возвести очередной большой завод по производству автомобилей в старом добром Сент-Клауде, в штате Миннесота. Заводской комплекс Пэндольфо, занявший двадцать два акра земли, включал пятьдесят шесть домов, отель и даже пожарную часть для рабочих.

А чтобы завод не простаивал в непогоду и рабочие приходили на работу и в дождь, и в снег, Пэндольфо распорядился прорыть тоннели между заводскими корпусами и их домами. Те, кто знал не понаслышке, какой бывает зима в Миннесоте, увидели в этом решении проявление здравого смысла.

Увы, предприятие Пэндольфо закрылось через два года после открытия, обрекши массивные заводские корпуса пустовать и оставив без работы всех обитателей нового района. Мой учитель истории был убежден: не обошлось без саботажа – уж слишком хорошими были идеи Пэндольфо. А отец считал, что дело было не в этом. По мнению папы, Пэндольфо был поганым бизнесменом и получил то, что заслужил (а получил он десятилетний тюремный срок). Как бы там ни было, Пэндольфо оставил в Сент-Клауде и завод, теперь занимаемый производственной компанией «Франклин», и жилые дома, и подземные тоннели.

Клод, Бренда, Морин и я – мы все жили на одной улице Пэнтауна. Только Морин на одной ее стороне, а мы втроем на противоположной. Дом Клода находился на углу; прямо напротив стоял дом, который Морин делила с матерью. В трех домах от Клода – в длинном коричневом бунгало, опоясанном верандой, – обитала Бренда. У нее было два старших брата: Джерри служил в армии, а Карл учился на ветеринара за пределами штата. Мы с Джуни жили в другом конце квартала. И прямо под ногами у нас тянулся подземный лабиринт, соединявший подвальные этажи всех домов. Наша жизнь в наземной среде мало чем отличалась от жизни остальных детей и подростков. Но, спустившись вниз, под землю, мы становились другими. Грызуны, снующие в темноте существа, подергивающиеся усы… Было бы странно, если бы мы выросли без всего этого.

Хотя родители разрешали детям играть в тоннелях и даже поощряли это, шансов повстречать там взрослых практически не было. Если только этим взрослым не нужно было попасть в другой дом, а погода подводила. Так случилось в январе прошлого года, в преддверии вечеринки, посвященной просмотру сериала «Корни». Снежная буря, разбушевавшаяся наверху, превратила тоннели в оживленное подземное царство: карманные фонарики высвечивали дружелюбные лица людей с пластиковой посудой и мультиварками в руках. В те дни район охватила гавайская «лихорадка»: все хотели похвалиться своим отличным знанием гавайской кухни и потащили на вечеринку кушанья с ананасами. Меня это устроило, ведь дома осталось столько хороших закусок: и водяные каштаны, завернутые в бекон, и аппетитное, текучее сырное фондю, и салат «Амброзия»…

Клод как-то спросил: «Почему вы все еще живете в Пэнтауне, ведь твой отец – такая важная шишка, окружной прокурор! И вы богаты, можете уехать куда угодно!» Когда я задала этот вопрос отцу, он расхохотался. Так сильно, что на глазах проступили слезы, и ему пришлось их вытирать.

Мой отец был похож на Кеннеди. Не на того известного, что был президентом, а на его младшего брата. Отсмеявшись и отдышавшись, он сказал: «Хизер, мы не богатые. Хотя и не бедные. Мы оплачиваем все наши счета и живем в доме, который нам вполне подходит. В доме, в котором я вырос».

Это действительно что-то значило – прожить в доме целую жизнь, как мой отец. Он прожил в Пэнтауне весь свой век. Я не знала его родителей, моих бабушку и дедушку. Они умерли до моего рождения; дедушки Кэша не стало еще до того, как мать с отцом поженились. Он воевал во Вторую Мировую войну, но вернулся домой живым. И выглядел очень угрюмым на единственной фотографии, которую я видела, – той, что стояла на каминной полке. Бабушка Кэш казалась добрее, но в ее глазах сквозила такая напряженность, словно ее слишком часто обманывали.

На пути к их дому, который теперь был нашим, я вдруг так резко остановилась, что Джуни врезалась в мою спину. Я настолько распереживалась из-за предстоявшего выступления на окружной ярмарке, что заметила пустую подъездную дорожку лишь в самый последний момент.

– Что это? – спросила, обходя меня, Джуни. – Папа уехал?

Я кивнула:

– Похоже на то.

У Джуни вырвался вздох. Привычный мне звук, который я слышала множество раз, старый, как звезды.

– Я пойду в свою комнату, – пробормотала сестренка.

Я послала ей воздушный поцелуй.

– Спасибо тебе, Июньский Жучок. Это ненадолго, совсем на чуть-чуть.

Дело было не столько в том, что отец заботился о маме, находясь дома. А, скорее, в том, что какая-то ее часть – очень важная часть – всегда проявлялась лишь в его присутствии. А когда рядом оставались только мы с Джуни, она куда-то девалась.

И плакала мама меньше, когда отец был дома.

«Дело женщины – не только поддерживать в доме порядок, но и сохранять в нем счастье», – сказала мама однажды, целую вечность назад.

Я немного подождала. И услышав, как защелкнулась за Джуни дверь на втором этаже, на цыпочках подкралась к родительской спальне. Джуни уже достаточно повзрослела, поэтому мне следовало защищать ее от этого. Но и веской причины, чтобы делать это обеим, тоже не было. Во-первых, у меня уже имелся опыт. А во-вторых, несмотря на тревожащие изгибы, чуть ли не в одночасье преобразившие тело сестренки, ей все-таки было только двенадцать.

Прежде чем постучать, я приложила ухо к маминой двери. В спальне было тихо.

Стук-стук.

Я замерла в ожидании.

Ничего.

Я еще подождала. Сердце заколотилось. То, что за дверью не слышалось рыданий, было хорошо. Но эта подозрительная тишина? В последний раз все закончилось вызовом «Скорой помощи». Ощущение дежавю было настолько сильным, что под его гнетом – от осознания серьезности ситуации – мои ноги отяжели, и на секунду я даже схватилась за стену. Однажды, еще до всего этого, мать сказала мне: «Если ты испытываешь дежавю, надо сделать что-нибудь, совершенно несвойственное тебе. И тогда чары рассеются». Решив наглядно показать мне, что можно сделать, мама оттопырила ладонями уши и надула щеки. Как же я тогда хохотала!