Защита общественных интересов в гражданском судопроизводстве

К сходному выводу, но в отношении религиозных институтов иудаизма, пришел и А.Я. Клейменов. По мнению указанного автора, в настоящее время увеличилось количество случаев обращения светских евреев за разрешением возникающих споров не в суды общей юрисдикции, а к известным им раввинам, которые фактически выступают в роли медиаторов, или обращения в местные религиозные суды, разрешающие дела в соответствии с иудейским правом. Говоря о возможности выступления раввинов в качестве медиаторов, указанный автор пишет: «Выполняя возложенную на него законом функцию, при проведении медиативных процедур медиатор использует свой жизненный опыт, логику, образование. Закон о медиации ничего не говорит о применении юридических принципов, норм и правил (материального права) медиатором при разрешении споров. Это означает, что в рамках Закона о медиации в качестве медиатора может выступать раввин, он может использовать еврейский религиозный закон (Галаха), а также жизненный опыт, вообще не ставя в опасность соглашение, заключаемое по итогам процедуры медиации вследствие его возможного противоречия светскому (материальному) праву»[245]. А.Я. Клейменов полагает, что «необходимость удовлетворения растущих духовных потребностей, а также приверженность российского еврейства многовековым традициям, с одной стороны, признание и популяризация светской властью альтернативных форм разрешения споров – с другой, являются причинами, которые в совокупности объясняют практическую целесообразность признания за религиозными судами возможностей, закрепленных законодательством об арбитраже». Он также считает, что возможный конфликт применимого (религиозного) права и права светского сам по себе не рассматривается действующим законодательством в качестве основания для оспаривания или отказа в приведении в исполнение решения третейского суда, поскольку светский суд не имеет права проверять правильность применения норм материального права. Единственное основание для оспаривания решения третейского суда, которое, по мнению указанного автора, гипотетически может воспрепятствовать жизнеспособности его решения, – это противоречие такого решения основополагающим принципам российского права. Кроме того, по мнению А.Я. Клейменова, в сфере гражданско-правовых конфликтов противоречие между нормами российского материального (отраслевого) законодательства и религиозными нормами (обычаями, которые могут применяться религиозными судами) вообще не должно служить основанием для оспаривания решений религиозных третейских судов. Ведь стороны передают рассмотрение будущих споров на разрешение такому суду именно в силу принципа свободы договора вне зависимости от догматичности норм, определяющих поведение религиозных граждан. Стороны заранее выражают согласие с применением религиозных норм, несмотря на возможное их расхождение с положениями светского материального права; заранее соглашаются признать в качестве окончательного решение религиозного суда и обязуются его добровольно исполнять. Оспаривая впоследствии решение религиозного суда, защищаясь от его признания и исполнения средствами светской власти, выдвигая довод о противоречии решения основам российского права, ответствующая сторона действует недобросовестно, допуская злоупотребление правом в цивилистическом смысле[246].

Е.Г. Стрельцова определяет следующие типы организации защиты права в негосударственных судах и других АРС в соотношении с защитой права в государственных судах: «а) компетенция АРС может затрагивать только правоотношения и при этом быть суженной по сравнению с государственными судами. Этот тип компетенции АРС принят в настоящее время отечественным законодателем. При таком варианте АРС не рассматривают гражданские дела, которые государство считает необходимым отнести только к своей исключительной компетенции. Сложно назвать конкретные гражданские дела, которые в силу своей правовой природы непременно должны быть исключаемы из компетенции АРС… б) деятельность АРС может простираться на общественные отношения, не урегулированные и не признаваемые государственным правом. В настоящее время по такому типу на территории России действуют религиозные суды. Не возникает никаких сложностей в отношении компетенции этих судов по урегулированию спорных вопросов, возникающих в связи с внутренними отношениями в религиозных общинах: такие суды вправе рассматривать эти вопросы. Эти отношения государственным правом не регулируются в связи с принципом, установленным в ч. 2 ст. 14 Конституции РФ. Однако к религиозным судам прибегают и в иных случаях. Например, когда отношения по своей сути регулируются религиозными нормами или обычным правом. При этом государственное право эти отношения прямо не регулирует, хотя сами по себе отношения не являются сугубо внутренними отношениями в религиозных общинах (например, вакф). В таких случаях формально религиозный суд действует за пределами своих полномочий, хотя его действия не противозаконны потому, что государство не видит необходимости устанавливать для этих общественных отношений нормативных границ государственного регулирования. Наконец, к религиозным судам прибегают и в случае, когда государственное право и религиозные нормы по-разному регулируют порядок возникновения, изменения и прекращения одних и тех же общественных отношений (например, расторжение брака). В этом случае именно государственный порядок регистрации, изменения и прекращения отношений чаще является дублирующим по отношению к религиозным или обычным нормам. Такой вариант всегда связан с ценностным отношением к применимому праву заинтересованных лиц: значение религиозной или обычной нормы и последствия ее применения значительнее для них, нежели значение государственной нормы и ее последствий. Заинтересованные лица и, нередко, те сообщества, членами которых эти лица являются, в таких случаях связывают для себя возникновение определенных последствий именно с решением религиозного суда. Компетенция АРС, наравне с рассмотрением споров, возникающих из правоотношений, может охватывать общественные отношения, не установленные государственным правом, но признаваемые им… в) компетенция АРС, наравне с рассмотрением споров, возникающих из правоотношений, может охватывать общественные отношения, не установленные государственным правом, но признаваемые им. Прежде всего для такого варианта решения необходимы системные изменения в действующем государственном праве с целью изменения нормативного регулирования ряда материально-правовых отношений. Без возможности альтернативного регулирования – посредством государственного права и посредством негосударственного права (со схожими юридическими последствиями) – потенциал АРС будет снижен из-за дублирующего и усеченного характера их деятельности в сравнении с компетенцией государственных судов. Очевидно, что АРС, дублирующие государственные суды в усеченном объеме, не перспективны: целостный уровень правовых гарантий в негосударственном суде и других АРС не сможет достигать уровня гарантий, обеспечиваемых в государственном суде…» На взгляд Е.Г. Стрельцовой, «для развития АРС необходимо избрать вариант частично непересекающейся компетенции государственных судов и АРС. Эта частично непересекающаяся компетенция должна образоваться не за счет исключения части дел из государственной судебной юрисдикции с передачей их в исключительную компетенцию АРС, а за счет расширения компетенции АРС путем признания за ними, в том числе возможности разрешать неурегулированные государственным правом споры и при этом выносить решения, влекущие юридически значимые последствия. Однако при установлении такой компетенции АРС необходимо сохранить право каждого заинтересованного лица оспорить принятое в ходе АРС решение в особом порядке (с усеченной инстанционностью обжалования и лишь по вопросам нарушения фундаментальных прав)»[247].

Выскажем и свою позицию по обозначенному вопросу. На самом деле, никогда не было абсолютным нонсенсом то обстоятельство, что большие или меньшие группы лиц как в отношениях, не входящих в правовую сферу, так и включаемых в нее, руководствуются не теми нормами, которые государство признает правовыми, а теми, которые приняты в той или иной социальной группе. При этом с точки зрения права государств во многих случаях совершаемые ими действия не будут считаться противоправными. Например, такое вполне возможно, если в области имущественных отношений (гражданско-правовых) члены той или иной группы будут поступать, руководствуясь правилами этой группы, которые в то же время не противоречат императивным нормам гражданского права.

В других случаях одно и то же явление может быть запрещено правом государства, но разрешено правилами социальной общности, однако возникновение этого явления по правилам общности тем не менее не будет считаться противоправным с точки зрения права государства. Например, по праву государства многоженство может быть запрещено, но разрешено с точки зрения правил общности. Соответственно, после заключения брака на основании Семейного кодекса РФ и до его прекращения в установленном законом порядке мужчина взять в жены другую женщину не может. Однако если лицо, руководствуясь правилами некой общности, вступит в союз, который ею будет признаваться браком (вне зависимости от количества его участников), то такой признанный общностью брак с точки зрения государственного права недействительным считаться не будет. Это связано с тем, что для государства такой союз не является браком и не может влечь тех последствий, которые предусмотрены для брака, признаваемого государством. И на это абсолютно никак не влияет то обстоятельство, что в сознании члена общности совершенный по ее правилам брак – самый что ни на есть настоящий и, может быть, даже куда более реальный, нежели тот, который признается государством. Брак (браки) в такой ситуации как бы существуют «в разных измерениях».

Наконец, возможны, бесспорно, и столкновения в регулировании отношений, при которых реализация правил общности будет считаться очевидно противоправной с точки зрения права государства. Таких примеров также можно смоделировать множество. Например, если за определенные действия групповые правила будут предусматривать причинение смерти или увечье человеку, то с точки зрения государственного права это будет рассматриваться в качестве преступления. Если в соответствии с правилами социальной общности лицо может быть принуждено силой к сожительству или заключению договора, то с точки зрения права государства такое сожительство будет считаться насилием, а договор – недействительным.

Важно, что подчинение члена общности ее правилам поведения и выносимым на их основе решениям судов общности происходит в первую очередь из-за того значения, которое для него имеет принадлежность к ней. Подчинение может происходить добровольно или же вследствие определенного давления на него (например, в случае неисполнения решения суда общности нарушитель будет подвергнут остракизму). Однако то давление, которое оказывает общность на своего члена, не должно быть противоправным с точки зрения права государства, на территории которого она находится. Принуждение же силой очевидно будет противоправным. Решения такого рода судов будут иметь значение только для самих членов такой общности и только ими будут признаваться действующими. Однако если представить допущение правового действия таких решений, т. е. признания их в качестве влекущих правовые последствия с точки зрения права государства, то, во-первых, совершенно непонятно, для чего это нужно, а во-вторых, очевидно, что это может породить множество проблем и даже причинить вред обществу и его членам.

Начнем с того, что абсолютно неясно, что конкретно подразумевается под допущением правового действия таких решений и особенно тех из них, которые касаются отношений, не входящих в сферу правового регулирования. Поскольку в данном случае очевидно логическое противоречие. Ведь неправовая сфера собственно и отличается от правовой тем, что существующие в ее рамках отношения правом не регулируются и правовых последствий не влекут. Однако даже если представить себе, что решения судов сообществ по вопросам, не входящим в правовую сферу, вдруг будут наделяться хотя бы лишь свойством исполнимости, то это как минимум будет означать не что иное, как применение государственного принуждения к тем нормам и отношениям, которые, очевидно, им обеспечиваться не должны, поскольку такое принуждение допустимо лишь в отношении норм права, что, в частности, и отличает их от любых иных социальных норм.

Конечно же, можно нафантазировать и другой вариант. Например, после того как суд некоего сообщества выносит решение по неправовому отношению, последнее становится правовым, и, соответственно, решение по нему будет обладать правовой силой. Однако в таком случае выходит, что те или иные отношения могут становиться правовыми не за счет волеизъявления общества (населения государства), законодательного органа или государственного суда, а лишь потому, что внутренний суд некоего отдельного сообщества посчитал, что в этом есть необходимость. Тогда как очевидно, что навязывание права всем и каждому таким образом попросту противоправно.

Еще более абсурдной была бы ситуация, при которой решение суда сообщества создавало бы право лишь применительно к тем лицам, в отношении которых оно вынесено, как минимум даже потому, что вряд ли вообще можно говорить о праве, действующем исключительно и только в отношении неких конкретных лиц.

Если же не обращать внимания на всё сказанное, то в любом случае нельзя хотя бы не заметить, что реализация описанного подхода приведет к тому, что границы права полностью перестанут быть осязаемыми и даже прогнозируемыми, а это означает состояние абсолютной правовой неопределенности как для общества в целом, так и для любого его члена. Прáва станет не просто слишком много – оно буквально сможет возникать везде и охватывать любые человеческие отношения, окутывать все сферы жизни человека. В то же время сфера свободы человека от права если и не исчезнет полностью, то невероятно сузится, а это противно природе человека.

Следует заметить, что от «создания права» подобным образом в корне отличается его формирование государственным судом, о котором говорилось выше. Обратим внимание лишь на некоторые отличия. Суды сообществ для принятия решения опираются на правила поведения, принятые внутри таких сообществ, т. е. заведомо неправовые нормы. Решая вопрос об интересах своих членов, суд сообщества их оценивает в соответствии с теми критериями, которые заложены в таких нормах, весьма вероятно игнорируя интересы лиц и групп за пределами соответствующей общности, а также те подходы к их оценке, которые заложены в праве. Однако суд государства всегда должен учитывать правовые универсалии, о которых было сказано ранее, что, в свою очередь, дает гарантию обеспечения и по меньшей мере ненарушения интересов различных субъектов, их групп и общества в целом.

Ранее была показана недопустимость дозволения правового действия решений сообществ, выносимых в первую очередь применительно к отношениям, не входящим в сферу регулирования государственным правом. Однако авторы анализируемой концепции исходят также и из того, что суды сообществ должны быть вправе выносить решения по спорам об отношениях, которые включаются государством в правовую сферу, при этом применяя нормы сообществ. По мысли тех, кто отстаивает эту идею, нормы, которые будут применяться в таких случаях, не должны противоречить основополагающим принципам права, т. е. ими допускается противоречие применяемых судами сообществ норм и соответствующих решений на их основе – тем правовым нормам, которые принципами не являются.

Однако несложно заметить, что подобный подход, скорее всего, органически мог бы вписаться лишь в область гражданских правоотношений и то при условии, что не нарушаются не только правовые принципы, но и более или менее конкретные императивные запреты. Добровольное обращение в суд общины и согласие на разрешение им спора могло бы рассматриваться как соглашение о рассмотрении дела в таком суде. При этом применение норм сообществ, которые не противоречат как принципам гражданского права, так и его императивным запретам, при взгляде со стороны представляло бы собой не что иное, как реализацию и конкретизацию положений гражданского права. Однако в таком случае подобного рода суды мало чем отличались бы от давно существующих в рамках правовой действительности третейских судов.

Если же говорить о правовых отношениях, не являющихся гражданско-правовыми, то, несомненно, вообразить, что они регулируются не правовыми, а какими-то иными нормами, вполне даже можно. Но несложно понять, что в случае допущения отхода от правовых предписаний вполне вероятно не просто изменение в регулировании тех или иных отношений, но перестройка многих системных связей внутри них и при этом, скорее всего, без учета выявленной правовой наукой и по большей части отражаемой в праве их специфики. Это, в свою очередь, с большой долей вероятности породит существенный, и может быть даже критический, дисбаланс в обеспечении реализации правовых интересов, да и попросту создаст хаос в соответствующих отношениях. В связи с этим, конечно же, обсуждаемый подход в качестве некоего общего правила допускаться ни в коем случае не должен.

В заключение рассмотрения вопроса о правовых действиях решений судов сообществ заметим, что авторы, исходящие из допущения такого действия и не видящие в отходе от права при их принятии ничего страшного, указывают, что отступление от конкретных правовых предписаний нередко происходит и в признаваемых государствами АРС (в частности, третейских судах).

На это заметим, что даже несмотря на то, что такое действительно иногда происходит, тем не менее более чем вероятно, что отступление от права в АРС, признаваемых государством, и судах сообществ, применяющих их нормы (обычаи, религиозные предписания и т. д.), будет существенно различаться. Порядки деятельности АРС, которые в настоящее время признаны государством и чьи решения имеют правовое значение, в целом направлены (и всецело стимулируют) на разрешение спора на правовых основах. Сказанное можно подтвердить многим и даже тем, что, например, по общему правилу судьей арбитража (третейского суда) должен быть юрист, что само по себе в значительной мере предопределяет правовой подход к разрешению спора, если и не основанный целиком и полностью на том праве, которое действует в государстве, то очевидно учитывающий правовые закономерности. Судьи же судов сообществ юристами не являются (по крайней мере, уж точно не в силу общего правила), и применяемые ими нормы, как уже было сказано, могут не просто отличаться от современного подхода к праву, а существенно расходиться с ним, не признавать приоритетное над любыми другими правовыми институтами значение прав человека, не учитывать выявленные правовой наукой закономерности.

2.1.7. Известный французский ученый Антуан Гарапон отмечал, что изменение роли суда следует связывать с переменами в политической жизни общества. «Крупным явлением последних лет, бесспорно, стала децентрализация государства… Современное государство, осознав, что несколько перестаралось в присвоении себе права регулировать социальные связи, освобождает себя от него». Лучшим символом новой правосудной модели может служить дом правосудия, где практикуются гражданское или уголовное посредничество и коммерческий арбитраж. Все эти новые формы правосудия роднит то, что они придают большое значение непосредственному контакту сторон, осуществляемому, разумеется, с согласия последних. Рамки, в которых протекает общение, необычны: они, конечно, более гибкие, чем рамки юридической процедуры, но и не могут быть названы абсолютно неформальными. Все люди становятся судьями в том смысле, что каждый должен отвлечься от своих частных интересов, чтобы видеть оптимальное для всех решение. Отныне концепция правосудия предполагает сочетание наук друг с другом: правосудие не уподобляется больше науке, праву, но соединению различных наук в точке более высокого, обобщающего уровня. Отныне ориентиров много, и конфликты между «этическими мирами», постепенно удаляющимися друг от друга, должны будут разрешаться в сфере правосудия. Судья, находящийся в месте пересечения нескольких миров, призван, таким образом, играть главную роль в этом лишенном локализации поиске смысла. Нет больше идеального устройства, предсуществующего утопического мира, которому должно было уподобляться право. Единство права не принесено в жертву окончательно, но его не ищут больше на глобальном уровне, на уровне государственной позитивной юридической системы. Смысл будут искать казуистическим способом, т. е. свой собственный смысл для каждого определенного случая, учитывая конкретные трудности: на уровне субъекта, квартала, профессионального цеха, т. е. в децентрализованном пространстве[248].

Стоит согласиться с Гарапоном в том, что нынешняя концепция правосудия предполагает сочетание наук и что существует множество, а не один-единственный ориентир в контексте принятия решений судами; с тем, что в государственной позитивной юридической системе не может быть выражен единый для всех идеал, а также с тем, что конкретные случаи иногда нуждаются в индивидуальном решении. Кроме того, в определенной мере близки нам и подходы Бруно Леони, который, как уже говорилось, считал, что в профессиональном юридическом, судебном правотворчестве зачастую больше пользы для общества, нежели в том, которое осуществляет законодатель.

Однако всё перечисленное мы принимаем с некоторыми уточнениями. Напомним, что в разделе настоящей монографии, посвященном праву и общественным интересам, сказано, что права человека, взвешивание различных интересов и как результат – их баланс, а также принципы права являются правовыми универсалиями, которые безусловно должны учитываться при создании права, а также в процессе правоприменения. Главная же задача права – это обеспечение сосуществования в рамках одного пространства различных лиц и их групп, которые могут иметь различные потребности, интересы, а также ценности.

Основная функция по защите прав, интересов и свобод различных лиц, их групп и общества в целом возложена на суды. Безусловно, во многих случаях суды должны исходить из действующего в государстве права – иное приведет к состоянию фатальной правовой неопределенности для общества. То обстоятельство, что право не может выражать общего для всех идеала, не отменяет указанных правовых универсалий, реализация которых собственно и обеспечит реальное, а не теневое существование если не всех, то многих и неодинаковых для различных социальных групп идеалов. Соответственно, индивидуализация и нетиповое решение правового вопроса необходимы:

А) когда норма позитивного права дозволяет это применительно к той или иной ситуации (в рамках нормативно предписанного судебного усмотрения);

Б) когда поставленный перед судом вопрос не регулируется нормой позитивного права, но нуждается в правовом урегулировании. В данном случае важно то отличие судебного нормотворчества от законодательного, на которое обращал внимание Бруно Леони. Оно заключается в том, что законодатели нередко создают право в ситуации, когда общество их об этом не просит, суд же всегда решает вопрос лишь при обращении к нему, а следовательно, есть лица и даже их группы, которые как минимум полагают, что существуют те их интересы (порой имеющие значение для многих), которые не учтены позитивным правом, но нуждаются в правовой защите. Суд же – это юридический орган, который в принципе должен быть в состоянии понять природу соответствующих интересов, понять причины их неучтенности законом, уметь взвесить такие интересы и определить необходимость их правовой охраны;

В) когда суду очевидно критическое противоречие позитивного права и названых выше правовых универсалий.

В такой ситуации решение суда и нашедшие в нем отражение правовые универсалии будут обеспечиваться силой государственного принуждения, что минимизирует возможность произвола со стороны различных лиц и их групп. Подобный подход в целом допустим в случаях защиты как частных, так и различных общественных интересов при столкновении последних между собой, а также с интересами государства – с учетом того, что, как опять же неоднократно подчеркивалось в настоящей монографии, запрещение реализации интересов должно допускаться только тогда, когда она может принести существенный вред другим лицам, группам, обществу в целом. В таких ситуациях суды, по сути, занимаются правотворчеством[249].

Такого рода случаи отступления от установленного государством права каждый раз нуждаются в особом обосновании, однако сама по себе подобная судебная деятельность вносит вклад в развитие права государства, имеет корректирующий характер не только применительно к тому казусу, с которым столкнулся суд, но и устраняет дисбаланс интересов на будущее для любых аналогичных ситуаций. Данный подход имеет сходство с известным истории человечества механизмом поиска и развития права через иск (actio – ius).