Страсти болотные

– Она оказалась у него? – расширились глаза у Ани.

– Да. Выяснилось, что дед был по уши влюблён в Алину, именно из-за её сходства с богоматерью. А религия у него была своя, простая, хотя и не новая: верил не в Христа, а в его мать Марию. В общем Корней заманил Алину в дом, напоил снотворным и устроил её в подвале.

– Неужто измывался, дедуган?

– А вот этого не было. Хорошо кормил, снабжал книгами по её вкусу, даже телевизор установил, и… молился на Алину как на икону. Когда мы её нашли, девушка долго плакала и непонятно отчего больше: радуясь возвращению в мир бренный или горюя, что деда посадят.

– Как же обошлись с дедом?

– Отпустили на поруки… подмосковным монахам. Но Корней не доехал до монастыря и умер в дороге… Вот так бывает, – закончил Гордей.

Аня задала ещё несколько вопросов, старательно записала услышанное в блокнот, и они вышли из кабинета. Находясь вод впечатлением, Аня выглядела задумчивой: что-то её тронуло в этом рассказе…

Глава 4. Изобретатель-самоучка

Село Квашеное расположилось в глубине Бургородской области, на краю смешанного леса, в котором, правда, в большинстве преобладали хвойные деревья.. Лес окаймлял внушительное болото и тянулся неровной, изогнутой линией, пересекаемой просеками и извилистыми дорогами, разной степени “наезженности”. Между лесом и селом проходила дорога с “твёрдым ямочным” покрытием, именуемая сельчанами “трассой”. От неё ответвлялся кусочек грунтовки, ведущей в село.

С недавних колхозных времён село считалось “неперспективным”. Хотя и разместилось оно не в низине, но влажная почва мешала нормальному разведению популярных овощей и фруктов. Местный неприхотливый народ приловчился, конечно, осушать примитивным дренажом землю-кормилицу, но для колхозного размаха чего-то не хватило: то ли средств, то ли желания руководства, то ли энтузиазма трудящихся. Тем не менее, несколько десятков деревянных домиков разной степени ветхости под крышами деревянными, шиферными и даже когда-то железными, выстроились вокруг изогнутой, холмистой дороги, образуя улицу. Дома с усадьбами, огороженными плесневелыми дощатыми заборами, с развесистыми яблонями, грушами и вишнями внутри, стояли просторно, поэтому улица была так широка, что по её центру уместилась цепочка болотистых луж. В них дотемна резвилась пернатая живность: утки и гуси. С ними миролюбиво соседствовали представители мелкого и крупного рогатого скота, как-то: коровы, телята и козлики с овцами.

Неказистая, не жалуемая Богом и властями деревня всё же имела в данный исторический момент свою достопримечательность, которая не только разнообразила унылое полуболотное существование, но и на одно время сделалась чрезвычайно популярной в некоторых слоях населения Квашеного и не только… Явилась “достопримечательность” в эпохальные шестидесятые годы двадцатого века в образе мальчика школьного возраста Матвея Кулябкина. Этого беспризорника подобрала на маленькой местной станции сердобольная Клавдия Ногова.

Потомственная “квашня”, как называли жителей села остряки-соседи, она слыла невезучей с детства. Родилась в момент, когда её мать доила корову. Неспокойная скотина чуть не наступила на крикливое существо, выскочившее из-под подола хозяйки. Когда крестили (церковь была далеко и усталого священника доставили в село гужевым способом) перепутали воду и беднягу окунули в ледяную колодезную купель. И так по всей жизни со всех сторон. “Отметина на тебе, видать, – говорил местный провидец, дед Евлампий. – Корову ту, при которой ты родилась, надо было зарезать, спалить а пепел среди двора закопать, во! – вещал старик. -. А, так, преследует она тебя, рогатая…”

Как бы там ни было, но Клавдия и замуж не вышла: побоялась за будущее своих детей из-за коровьего проклятья. Всю молодость и зрелость положила на колхозных полях и на родительском заболоченном огороде. Братья-сёстры переженились и разъехались по свету, а она, из цветущей когда-то девушки, постепенно превратилась в высохшую, согбенную, простоволосую селянку с грубыми, заскорузлыми ладонями рук; обветренным, сморщенным лицом и грустными глазами. Однако, нерастраченные женские чувства нет-нет да просыпались в Клавдии и выливались наружу при виде всякого обиженного, обездоленного и неприкаянного. Когда похоронила родителей, дополнительно завела бездомных кошек, покалеченных собак, даже сыча с пораненным крылом.

В тот день Клавдия отправилась на железнодорожную станцию, что находилась в нескольких километрах восточнее села, за мешком муки. В дальнюю дорогу поехала на местном популярном транспорте – велосипеде. Споро преодолев сельские колеи, благополучно прибыла на место. Маленькая станция была для деревенских чем-то вроде промышленного и торгового центра. Здесь имелся не только магазин, в котором торговали всем, но и склады, тракторные мастерские, оплот государственной медицины – фельдшерский пункт.

Заняв очередь в магазине, Клавдия решила прогуляться по перрону. Тут и привлёк её внимание мальчик, явно свободного образа жизни, не обременённого родительским вниманием. У него были взлохмаченные волосы, не по росту неряшливого вида брюки, футболка (или рубаха с оборванными рукавами) и, как водится, грязное лицо и босые ноги “Может сынок какой-нибудь пропойцы? – подумала Клавдия. – Беспризорных детей у нас при социализме быть не должно: партия не допустит”.

Мальчик стоял возле почтового вагона и очень внимательно наблюдал, как ловко орудует погрузочно-разгрузочная электрокара. Когда водитель, закончив работу, слез с сиденья и подошёл к грузчикам, мальчик приблизился к машине и стал в неё заглядывать, изучая подъёмный механизм.

– Пошёл отсюда! – гаркнул, свирепо выпучив глаза, водитель, заметив движение мальчика.

Тот же остался невозмутимым и вдруг сказал:

– А я бы сделал по-другому! Если впереди поставить упорные пневматические лапы и слегка усилить подъёмник, то можно поднимать и перевозить груза больше в два раза как минимум!

– Я тебе подниму, я тебе усилю! – почему-то рассвирепел водитель и, оставив коллег, которые тоже начали возмущаться наглым оборвышем, кинулся к нему, махая руками.

Тот по-прежнему не спешил убегать, что вызвало оторопь у подбежавшего мужика. Однако, он взял ребёнка за “футболку” и резко толкнул. Не устояв на ногах, мальчик растянулся на асфальте.

– Задай ему, Боря! Обнаглела эта пацанва беспризорная! – поддержали грузчики расправу над малолетним и беззащитным человечком.

Тут и подоспела возмущённая Клавдия.

– И не стыдно дитя бить! Что же он тебе, верзиле этакому, плохого сделал? – гневно выговаривала селянка, помогая мальчику встать.

Водитель стушевался от такого резкого нападения на свою персону и убавил пыл. Только сам невинно пострадавший оставался по-прежнему невозмутим – очевидно, привык к такому отношению посторонних. Он сноровисто отряхнулся и, глянув чистым, умным взглядом на свою заступницу, сказал:

– Что они понимают в технике? Я им такую “рацуху” предлагал, а они…

Презрительно скривившись, он по-мужски махнул рукой, смачно сплюнул и медленно пошёл по перрону в сторону от станции.

– Подожди! – поспешила за ним Клавдия. – Ты наверное голодный – идём со мной…

Советский детдомовец-беглец остановился в нерешительности, помялся и медленным шагом вернулся назад, к доброй женщине.

Так Клавдия обзавелась то ли сыном, то ли помощником, то ли дополнительным немалым беспокойством. Но жизнь селянки с приходом беглого детдомовца Матвея Кулябкина резко изменилась. И в деревне стало не так однообразно…

Своих родителей Матвей не помнил. Единственно кого он смутно представлял, так это своего старшего брата, правда, образно, как что-то родное, близкое и самое дорогое. В памяти навечно осталась картинка: идут они вдвоём по шумному вокзалу, взявшись за руки, и едят яблоки. Брат свысока улыбается и быстро о чём-то говорит. Матвей вскидывает голову, слушая брата, и чувствует как легко и просто на душе, кажется, сейчас подхватиться и… взлетит! Но счастье кончилось быстро – им перекрыли дорогу дяди в форме, оторвали брата и разъединили навсегда, уведя плачущего Матвея к сердитой тёте. Где делся брат, он так и не узнал…

Потом был детдом. Не так уж и плохо жилось в этом государственном учреждении Матвею. Наверное отбыл бы он своё до конца, если бы не увлечение придумывать, изобретать. Вернее не само пристрастие к изобретательству, а учитель физики Леонид Павлович, который и разбудил в мальчике непомерный интерес к новому.

В кружок юных техников, организованный учителем, Матвей напросился во втором классе, хотя приём начинался с пятого. Уж очень мальчика поразил прибор для демонстрации разряда молнии, который он увидел, когда полюбопытствовал робко войдя в комнату “физиков”. Естественно, что Леонид Павлович вежливо выставил малыша… Тот пришёл на следующий день… Его опять выставили! Может и не взяли в юные изобретатели настойчивого ребёнка, если бы тот не принёс своё первое, самостоятельно сделанное устройство – прыгающую лягушку! Демонстрация механического животного даже бывалого учителя привела в изумление и лёгкое замешательство: как это удалось! Когда Матвей раскрыл свою идею, все поразились оригинальности и простоте замысла, основанного на обычной гибкой пружине. Так решилась судьба мальчика, которому дали кличку “Кулябкин”, в честь знаменитого русского изобретателя Кулибина.

Леонид Павлович был натурой увлечённой, неординарной. Любил своих воспитанников и всегда защищал их шалости перед директором, грозным Василием Самсоновичем. Тот за такое заступничество и панибратство с учениками недолюбливал учителя и, когда представился случай, – уволил. С уходом руководителя и вдохновителя детского творчества кружок распался. Матвей переживал больше всех ребят. Несколько ночей он проплакал в подушку, а потом решил по-своему отомстить грозному Василию.

Весь состав школы: учителя, технические работники, воспитанники – вот уже несколько дней мыли, чистили, полировали и подкрашивали школу. Василий Самсонович сопя носил своё немужское брюшко по этажам, подвалам и закоулкам школьных зданий, покрикивал и поругивал всех подряд. Немыслимая для данного времени года суета была вызвана назревающей министерской проверкой. Готовился и Матвей…

Казалось, конца этой кутерьме не будет. Наконец, после нескольких фальшстартов комиссия прибыла! Её работа вызвала кое у кого даже некоторое разочарование: мыли-мыли, чистили-чистили – а они бегло пробежались по школе, заглянули в первый и десятый классы; задержались в душевой и надёжно застряли в столовой! Вернее, в той её части, где питались особо приближённые к директору.

Матвей было запереживал, что его хитроумная месть не состоится. Но к вечеру, перед ужином, воспитанников младших классов одели в парадные пионерские костюмы с неизменными коммунистическими атрибутами: октябрятскими звёздочками и пионерскими галстуками – и выстроили на линейку в спортивном зале. После недолгого стояния и томительного ожидания, министерская комиссия, порозовевшая, раздобревшая и с блестящими взорами, под торжественный бой пионерских барабанов – явилась! Впереди шествовал, переливаясь багровыми пятнами на отвислых щеках, колыхая брюшком и непроизвольно сопя, сам Василий Самсонович. Когда процессия с благостным видом застыла перед стройной шеренгой детей, Василию поднесла микрофон цветущая, немного бледная пионервожатая. Перед этим она мягко пододвинула директора на квадрат с ковриком, обозначенный на полу белой краской как место для выступающих. Уже после первых слов начались метаморфозы.

Из мощных колонок, перебивая речь директора, понеслись, как с заезженной пластинки, громогласные, гнусавые слова:

– Уважаемая комиссия! Я плохой директор: преследую и выгоняю честных и хороших учителей, бью и ругаю детей, ношу домой продукты из столовой…

От неожиданности у Василия Самсоновича ёкнуло в левой части брюха и – отняло речь! Он выкатил из орбит глаза, затравлено оглянулся на уже перемигивающихся в недоумении “высоких гостей” и попытался подать пионервожатой знак рукой. Та, бледная как перестиранная простыня, заметалась по залу в полной растерянности. В этот момент, когда из колонки выплывали слова “…берёт взятки и ворует…”, микрофон вдруг прыгнул в руках директора, вылетел из рук и упал на пол. По грозному Василию пробежала судорога, наподобие электрического разряда, откинув его назад. Он попытался удержать равновесие, но ноги намертво прилипли к коврику. Ещё одна попытка поднять ногу и – грохот падающего массивного тела гулким эхом отозвался в правом верхнем углу спортивного зала. Затем на мгновение установилась тишина…

Директор не умер ни от электрошока, ни от позора, его даже не выгнали из школы, а лишь указали на некоторые недостатки. А вот организатору “представления” Матвею Кулябкину пришлось… бежать, чтобы не подвергнуться наказанию, да и не мог он оставаться в детдоме без Леонида Павловича с ненавистным “брюхачём”. Вычислили виновника срыва торжественного мероприятия сразу же, поскольку Матвей к тому времени на “общественных началах” (как самый сведущий, несмотря на возраст) заведовал в школе звуковоспроизводящей аппаратурой и должен был обеспечить выступление директора, гостей и детей. И Матвей постарался: включил в момент директорской речи собственную магнитофонную запись на замедленной скорости и подсоединил в соответствующий момент микрофон к фазе в 380 вольт. Перед этим, до начала торжества, подменил коврик другим, с хитроумно запрятанным суперклеем!

Сбежав, Кулябкин мудро рассудил, что надо ехать в глубинку: там милиции меньше и простора больше. Использовал для передвижения традиционные “беспризорные способы” – железные дороги с товарными поездами. Встречающиеся по пути вокзалы, станции, разъезды и полустанки напоминали о далёком брате. “Может, где встречу братишку?” – с тайной надеждой и детской тоской вглядывался мальчик.

Почему пошёл за женщиной, которая вступилась за него, Матвей понял лишь позже…

Детдомовскую фамилию-кличку не захотел менять и всем в селе гордо представлялся Кулябкиным, не боясь, что его могут найти. К тому же, Клавдия не постеснялась покривить душой и объявила, что взяла к себе осиротевшего племянника. Зная всю подноготную жизни одинокой женщины, односельчане, и зловредные и не очень, в целом одобрительно отнеслись к её решению. Тем более, что мальчик оказался смышлёным: превратил подворье Клавдии в единый хитроумный набор поделок и механизмов.

Вскоре так просто во двор Клавдии зайти было уже нельзя: после стука в обитую обрезками из-под кожи дверь, она грозно выспрашивала, кто и зачем пришёл. Опешивший гость тушевался и выкладывал всё как на духу! Когда дверь убеждалась, что чедлвек не состоит на государственной службе: милиции, инспекции, санстанции и тому подобное – то медленно самостоятельно открывалась. При этом сверху неслись звуки бодрого марша “Прощание славянки” (другой пластинки Матвей не нашёл). Если же приходил нежеланный гость, то дверь вежливо сообщала, что хозяева ушли и будут не скоро. Когда гость разочарованно разворачивался уходить, вслед ему нёсся похоронный марш.

Узнав про умную дверь, сельчане стали ходить к Клавдии, как на какой-нибудь аттракцион. Бедная женщина было переполошилась, стала уговаривать Матвея убрать “интеллектуальные способности” двери. Но сельчане по достоинству оценили оригинальный ум и своеобразный юмор мальчика и отговорили Клавдию. Потом все привыкли и развлекательные хождения прекратились. Однако курьёзный эпизод всё же случился… с землемером, неким Булыгиным Титом Липатовичем.

Совершая служебный вояж по деревне, он благополучно добрался до подворья Клавдии. Во время диалога с дверью, Тит Липатович – человек очень высокого мнения о своей персоне – возмутился её непонятливостью в части своей профессии.

– Землемер я, землемер! – стучал в пышную грудь Булыгин. – Огород надо Ваш уточнить, гражданка Ногова (чиновник чистосердечно считал, что говорит с хозяйкой).

– Прошу прощения, но хозяев нет дома. Приходите позже…

– Да мне всё равно, кто дома! – горячился Тит Липатович. – Измерю и уйду.

– Прошу прощения, но....

– Ты ещё и издеваешься! – рассвирепел ответственный человек, непривыкший к такому непочтительному обращению. – Ну, смотри мне!

Он гневно развернулся и стал отходить от непонятливой хозяйки и её двери. В этот момент грянул похоронный марш – первые звуки тарелок. Булыгина как кипятком ошпарило всего целиком, в глазах потемнело от неожиданного явления. Он со страхом обернулся на ворота Клавдии и вдруг припустился бежать! После того случая о землемере Тите Липатовиче в селе стали забывать: слухи доходили, что перевёлся в другой район....

Автокормушка для пернатых, поилка для коровы и телёнка, дробильня, точильня, давильня… – чего только ни придумал Матвей за время проживания у Клавдии. Даже свою систему осушения огорода придумал, которую потом переняли (как и другие изобретения) жители Квашеного. Так с самого начала Матвей завоевал полное их уважение. В своё время община села помогла Клавдии усыновить мальчика, подписав показания в суд о его родстве с Ноговой. Закончив школу, Матвей бы пошёл дальше учиться (в армию почему-то не призывали, забыли, по видимому…), да вышла у парня неувязка: загорелся идеей сделать установку по получению нефти из болотной тины-грязи.

Новаторские мысли так захватили ум и душу изобретателя, что стало и не до учёбы, не до других новшеств и даже не до женитьбы. К подсобному хозяйству охладел. На краю огорода расчистил площадку, соорудил навес и занялся осуществлением своей, ставшей маниакальной, идеи. Корпел над эскизами, чертежами, книгами (ездил за ними в районную библиотеку); собирал механизмы, двигатели, какие-то огромные поршни; что-то строил.

Вскоре умерла постаревшая Клавдия, Матвей возмужал, достиг почтенного возраста и превратился в поджарого, худощавого, с лёгкой сединой мужчину. Подженился (хозяйка-то в доме нужна) на овдовевшей соседке Марфе Даниловой – а конца работы над установкой не предвиделось. Изобретение Кулябкина постепенно стало в селе притчей во языцех. Только самый ленивый не посмеивался над его многолетним увлечением-мучением. Тем более, что процесс создания установки, призванной революционизировать процесс добычи нефти (болот, слава Богу, на земле хватает) сопровождался побочными явлениями, изобретениями и потешными случаями.

Идея неутомимого Кулябкина была проста по сути и, как водится, сложна в воплощении. “Раз учёные установили, что нефть образуется из органических остатков под сверхвысоком давлением, – рассуждал изобретатель, – то для меня самое главное создать такое давление. Болотная же грязь и тина – это органика нужного качества и количества, которой здесь как грязи”. Поэтому Матвей и трудился над созданием мощного пресса. Пробовал и механические рычаги, и гидравлику, и пневматику…

Поскольку собирал опытные образцы из подручных средств, используя мотоциклетные, автомобильные и тракторные двигатели, их оси и полуоси, то, ввиду низкого качества деталей и несовершенства конструкции, случались казусы. Так, однажды деревню накрыла такая пулемётная пальба, что даже глухой дед Евлампий встрепенулся, вспомнив войну. Гуси с утками взлетели и заметались в панике над центральной лужей. Коровы и бычки устроили корриду, разгоняя и круша всё живое и неживое на своём пути. Петухи решили, что наступает утро, и затеяли хоровое пение. У телятницы Меланьи преждевременно опоросилась свинья, а у бабы Степаниды взбесился кот-перестарок – стал кидаться на сучек. Весь этот переполох сопровождался грязевым фейерверком со стороны Клавдиного огорода. Оттуда, где разместился изобретатель, с околозвуковой скоростью на бреющем полёте стремительно неслись куски грязи правильной цилиндрической формы. Укрыв ровной чёрной полоской часть огорода, забор и дорогу, стрельба прекратилась – кончилось сырьё!

Село с неделю обсуждало происшествие, а последствия, связанные в основном со скотиньими стрессами, ощущались дольше: у петухов сбилось чувство времени и подсели голоса, гуси разучились летать… временно, а коровы справляли нужду так часто и густо, и такими неподъёмными блинами, что пришлось нанимать трактор у фермера из соседнего села для чистки улицы.

Первым пользу от Матвеевых изысканий усмотрел бывший колхозный скотник Филимон. Это было время послабления государственных вожжей и поощрения частной инициативы. Бросив колхоз, Филимон, кряжистый, хитроватый мужик, перевоплотился в кооператора и занялся разведением свиней. Он не раз приходил к Матвею и молча наблюдал, как работает “грязедавилка” Однажды пришёл со свинячьей ногой и предложил:

– Давай-ка, Матвей Иваныч, посмотрим, что будет, ежели на твоём устройстве сдавить свинину, ногу то есть. Интересно – что за пищевой продукт получится, а? По телевизору показывают, как мусор давят и получают полезные вещи. У тебя, вон, из грязи вот-вот солярка брызнет! Может и из этой костяшки с копытом новый толк будет?

Матвей внимательно рассмотрел ногу, понюхал её; покривил свой рот, пошевелил бровями и сказал:

– Тут давление нужно подобрать соответствующее. А то ведь и следа от твоей свинины не останется.

– Ну, так подбери. А то ведь пропадают кости и копыта зазря, а так продукт выйдет…

Поразмышляв немного (не хотелось отступать от главной цели – нефти) Матвей согласился. Вычистив рабочий стакан, куда помещал “сырьё”, уменьшив давление до минимума, стал пробовать. Уже первый результат обнадёжил: нога сплюснулась в тонкий, округлой формы блин. Филимон, не огорчаясь от неэстетичного вида “пищевого продукта”, взял его и понёс домой пробовать в приготовлении. Через некоторое время примчался обратно со сверкающими глазами и слипшимся, вспотевшим реденьким чубом.

– Получилось, Матюха, получилось! На пробуй, – сунул он Матвею ещё тёплый обжаренный кусок.

Кулинарное изделие напоминало свиную отбивную, хотя и несколько жестковатую.

– Что напоминает? – радовался как ребёнок Филимон. – Эти давленые ножки можно продавать как отбивные, что в пять раз дороже, чем просто ноги!

– Раз так… – пожимал плечами Матвей, дожёвывая кусок, – то… но у меня другая цель, – заартачился он.

– Не боись – я всё оплачу! Городи для меня установку: я ещё и не это давить буду!

Пришлось изобретателю отложить на время свои эксперименты и соорудить Филимону отдельный пресс. И дело у мужика пошло, но… ненадолго. У предприимчивого селянина возникли вскоре проблемы с потребителями его мясных сомнительных продуктов. Жадность подвела: начал прессовать свиней чуть ли не тушами, только и того что потрошеными, а так, с костями, и продавать как мясо высокой категории! Прицепились общество потребителей, санстанция, милиция… В общем, кончилось штрафом, а пахло тюрьмой! Филимон страдал не долго и стал давить… куриные ноги.

Ещё один случай был связан с удобрениями…

Приметили селяне, что на земле возле Матвеевой мастерской, куда попадали грязевые образцы экспериментов, бурно росло всё: бурьяны, лопухи, картошка, пшеница, подсолнухи и другие культурные и не очень растения, семена которых имели неосторожность сюда залететь. Причём отличались такими размерами, что хоть на выставку в Париж вези. Так, “грязевым” лопухом Адам закрыл бы себя целиком, а не только интимные места, а на подсолнухи пацаны-дошкольники лазили как на тополя. Картошка достигала размера ядер времён крымской войны, а одну тыкву не могли поднять трое мужиков!

Тогда и договорился с Матвеем хозяйственный Панкрат – упитанный, квадратного вида мужик средних лет – на предмет приобретения отходов “нефтяной” установки для удобрения огорода. Кулябкин, естественно, не возражал: зачем накапливать лишнюю грязь у дома. Примеру Панкрата остальные селяне следовать не поспешили, в силу природной крестьянской подозрительности ко всему новому. И, как оказалось, правильно сделали.

На огороде у Панкрата выросло такое, что не только Квашеное, но и из соседних сёл приходили смотреть! Когда же пришло время собирать урожай и пробовать созревшие овощи, тут и пошли неприятности. Пока оно, то есть помидор, огурец, картошка и иже с ними, было маленькое, то некоторые недостатки вкуса Панкрат списывал на недозрелость. А теперь, когда дозрело, стало отдавать пропавшими яйцами или, на худой конец, горелой резиной с оттенками запаха болотной тины. Как ни старался скрыть Панкрат свой промах, но каждому в селе хотелось попробовать огурец, напоминающий позеленевшее бревно от спиленной ольхи. Или помидор, который разрезали как приличный арбуз и ели скибками. Тут и донюхались и досмаковались, чем пахнут Панкратовы феноменальные продукты! Потешались долго. Лишь огороднику-экспериментатору было не до смеха, а жаловаться на Матвея не с руки было…

И вот, однажды многолетние титанические усилия дали первый обнадёживающий результат! Из желоба установки потекла грязно-зелёная вязкая жидкость с противным, но характерным резиновым запахом. У Матвея сердце прыгнуло к горлу, дыхание перехватило, и он даже присел на корточки, вытирая холодный пот. Потом дрожащими руками отлил жидкость в банку и поднёс спичку: хлопок – и дымчатые, серые струи взвились вверх! Это было ещё не пламя, а дым от тления, но реакция окисления была на лицо!