лИса

Кто-то потрепал меня по плечу:

– Дима, привет! – это был мой товарищ по борьбе с безденежьем – Гера. Невысокий, бритый наголо, немного развязный парень тридцати лет, тоже стрингер, не прикрепленный ни к какому агентству. Каждый раз он снимал для новых заказчиков.

– Есть маза, что Дед подъедет на Тверскую со стороны Театра Сатиры. Валим? – пытается перекричать толпу Гера.

– Пошли!

Мы, протискиваясь сквозь толпу, то и дело натыкаясь на оцепление, двинулись в сторону концертного зала имени Чайковского. Вскоре обнаружилось, что там перекрыт выход из метро и частью народа, попавшего в своеобразную ловушку, оказались театралы. Они стояли, откровенно не понимая, как зайти в здание театра, если все вокруг оцеплено и милиция периодически гоняет их с одного места на другое. В конце концов, милиция встала живой разделительной полосой на тротуаре вдоль площади и начала регулировать потоки людей. Теперь в сторону Белорусского вокзала можно было пройти лишь по левой части тротуара, а по правой – только в сторону Пушкинской площади. Навстречу попался Вася, последнее время снимающий для французов. Здоровый коренастый пацан гоповатого вида, в шортах цвета хаки, армейских берцах и арафатке, он являл собой воплощение профессионального фоторепортера, каким он представляется в массовой культуре. Тем не менее, за внешним видом Васи, как за камуфляжем, скрывался чуткий и умный человек.

– Повязали Деда, – только из машины вылез, и свинтили, – кинул нам Вася и устремился дальше к выходу метро.

– Черт, – выдохнули мы одновременно с Герой. И тут же устремились за Васей, подозревая, что у него-то уж точно есть какой-то особый план.

Мы не ошиблись, – прямо возле перехода стояли Немцов и Пономарев. Немцов, окруженный плотным кольцом соратников, раздавал брошюру «Путин. Коррупция» своего авторства. И рассказывал о «партии жуликов и воров, готовящих спецоперацию».

– Свободу Немцову, – послышался громкий женский крик из толпы.

Все рассмеялись, Немцов отмахнулся:

– Ладно вам, меня еще не взяли!

– Давайте, ребята, разбираем книжку, – засуетился Пономарев.

– Могу подписать, – добавил Немцов.

Буквально через несколько минут милиция добралась и сюда. Однако Немцова с Пономаревым не винтили, а настойчиво попросили пройти в автобус, предварительно оттеснив толпу в сторону. Бойцы вновь выстроились коридором, и журналисты, вперемешку с оппозиционерами, снова были выпровожены с площади на тротуар. В автозаки упаковали лишь нескольких самых активных, за упоминание имени Путина всуе. Мы с Герой, сообразив, что это на сегодня максимальный результат, перешли дорогу и двинулись в сторону бара, в котором обычно собиралась наша тусовка, чтобы оперативно слить съемку по вайфаю, потрындеть за жизнь, закинуть в себя чего-нибудь съестного, да попить пивка.

– Как отснялся? – спрашивает Гера, когда мы расположились в конце длинного стола в сумраке заведения.

– Скорее хорошо, чем плохо, – отвечаю я, – можно через твой лэптоп залью на FTP?

– Да, конечно, только я первый.

– Ладно, а я пока пивка попью.

Гера

– Не хочешь сгонять со мной в Карелию, на один клевый фестиваль? – спрашиваю я Геру.

– Не хочешь. А что за фестиваль? – Не отрываясь от монитора, отвечает он.

– Рэйнбоу, собрание семьи Радуги.

Гера взглянул на меня как-то недоверчиво, но, в то же время, с любопытством:

– Звучит интересно, прям по-сектантски. Я что-то слышал об этом… Хиппи-наркоманы?

– Напротив, как раз злые хиппи там строго запрещают пить алкоголь, дуть траву, ходить голыми в Вавилон и заражать эйфорией любви местное население.

– Нее, не поеду, ну их в жопу, ненавижу хиппи, – Гера провел рукой по своему бритому затылку, как бы подтверждая то, насколько он далек от хипповой жизни, – лучше в Москве пивка попью, да в июле на недельку в Киев сгоняю.

– Ок, считай, что я тебе не предлагал.

– Считай, что не предлагал.

Мы чокнулись бутылками чешского Пилзнера, и Гера снова уткнулся в монитор.

– На самом деле, я скоро сдохну тут от тоски. Только протестные съемки и бодрят, – начал я.

– Да, Дим, что ты оправдываешься? Собирайся и дуй, тебе это нужно, сними там историю про современных волосатиков, возьми второе место на World Press Photo2.

– Да я больше сменить обстановку, – кардинально сменить.

– Тоже правильно, но историю все равно сними! Ты фотожурналист или где?

– Попробую, но это будет вторично, а в первую очередь – сам момент. Я уже забыл, когда слушал музыку, а не снимал исполнителей. Это же Рэйнбоу. Хочу расслабиться и не думать о камере. Как говорит д'Агата: «Использовать технику проживания жизни»3.

– Бро, именно так и делаются лучшие в мире истории!

– Убедил, убедил, – усмехнулся я и залпом допил пиво.

Домой добрался уже за полночь. Включил комп, открыл почту. В электронке письмо от мамы:

«Сынок, утром я прочитала у одного хорошего астролога, Нины Маничевой, что в среду произойдет особенное Солнечное затмение. А закончится оно в Близнецах и созвездии Накшатре Мригашира. Это божественное созвездие, символ которого – Олень. Поэтому не удивляйся, если почувствуешь слабость, уныние, тревожность, беспокойство и рассеянность. Захочется взяться за множество дел одновременно, но так ни одного и не закончишь. Вероятно, ты столкнешься с обманом, враньем, дезинформацией. Могут появиться проблемы со здоровьем: головные боли, проблемы с ЖКТ. Но не беспокойся, к выходным все пройдет. Береги себя. Целую, твоя мама».

«Похоже, я постоянно живу в созвездии Оленя», – подумал я и, тапнув «ответ», отпечатал:

«Спасибо, мама! Предупрежден, значит вооружен. Люблю тебя».

Неделя действительно не задалась. Началось с того, что непосредственный отправил меня снять, как из суда выходит подававший там заявление актер сериалов, некий Павел Ждун, который решил развестись со своей пассией. Светские хроники, чтоб им сахара на матрицу.

Я стоял на Каланчевской возле Басманного районного суда, рассматривал распечатанную на принтере фотку Ждуна и ждал, пока он выйдет.

Внезапно дверь распахнулась. Я узнал его и вскинул камеру. Ждун попятился, и, прикрываясь от объектива, поднял в мою сторону руку с растопыренными пальцами. Затем, скривив лицо, чуть ли не плачущим голосом протянул:

– Что вы все за нелюди такие? Хотите, чтобы я руки на себя наложил?

Я опешил. Открыл было рот чтобы оправдаться, мол, работа такая, но он, воспользовавшись моим замешательством, юркнул в припаркованный рядом шестисотый «мерин» и захлопнул за собой дверцу.

Когда в Конторе я сказал непосредственному, что снять Ждуна не удалось, – он посмотрел на меня таким гневным и в тоже время пренебрежительным взглядом, что в первый момент я даже подумал, что остался без покровительства агентства.

– На кой ты с ним разговаривал вместо того, чтобы снимать?

– Я не разговаривал.

– Ладно, учтем – ответственное тебе нельзя доверять.

Естественно, в этот день съемок больше не было. «Ответственное»! Меня распирало от злости. «Во что я превратился? Меня, как ребенка, отчитывают за то, что я, словно папарацци, не снял личную жизнь какого-то актера! Меня, профессионального журналиста!»

Пару дней я просто мониторил происходящее в городе, но ничего интересного так и не нашел. Никаких заказов. Тишина. Вот для этого и нужны постоянные привязки к какому-то агентству, чтобы хоть иногда во время затишья что-то подкидывали. Пусть сомнительного качества и за минимальную оплату, ведь на подсосе в Москве долго не проживешь. К концу недели раздался звонок. Это была Света из аналитического отдела.

– Дим, Мила Йовович прилетела в Москву на съемки фильма. Точнее, Лео Габриадзе снимает сейчас с ней несколько сцен в центре города. Нам нужны ее фотографии, любые.

– А аккредитация?

– Нет аккредитации, и не спрашивай почему. Постарайся принести хоть пару кадров, я тебе скину предположительные адреса съемок.

Я уже не злился. Так уж устроена жизнь: на что злишься, то в ответку и прилетает. Папарацци так папарацци. Камеру на шею, телевик «семьдесят-двести» в рюкзак и погнал по адресу.

Все сложилось неожиданным образом. Я ждал на некотором расстоянии от съемочной группы. Подъехала легковая машина, из которой вышла Мила Йовович и здоровый мужик, вероятно, ее телохранитель. Вскинув телевик, я успел сделать кадр, после чего Мила меня заметила и, среагировав на камеру, вытянула, по кошачьи потягиваясь, вверх руки. Охранник же практически сразу заслонил ее собой. Два кадра и вышло. Тут же подбежали какие-то ребята с площадки и попросили меня больше не снимать.

Когда я подъехал в Контору, непосредственный несколько смягчился:

– Послушай, – сказал он, – в Киргизии беспорядки, мы пару человек туда отправляем, а тебе здесь сейчас побольше работы будет.

Это было, конечно, здорово. Но, тем не менее, почему-то захотелось бросить все и тоже махнуть в Киргизию, в Джалал-Абад или в Ош. И будь что будет… Но нет. На следующей неделе Женя придет за деньгами за аренду квартиры. Через три недели отдам ключи Гере. И укачу в Карелию. И буду там – голый и свободный – слушать ночные индейские барабаны и танцевать в свете костра. Такой у меня план. Буду держаться за него и за какой-никакой гарантированный заработок.

Меня действительно на какое-то время закидали заказами. От акций прокремлевских молодежных групп, расклеивающих стикеры «Мне плевать на всех, паркуюсь, где хочу» на неправильно припаркованные автомобили – до разнообразных концертов. Особенно порадовал Петр Мамонов на своем творческом вечере в Театре Эстрады. Народу было битком. Мне разрешили снимать только с одного места в зале. Я взял телевик и иногда щелкал затвором, а остальное время просто наслаждался этим королем маргиналов. Он постоянно зависал на какой-то ноте и заунывно нудил ее. А зал благоговейно и терпеливо это созерцал. Затем Мамонов замолчал на минуту, и тихо, с легкой грустью в голосе, произнес: «Вот и дома я так же – ууу-уууу-ууууу… А внук посмотрит на меня и скажет: „Деда, может хватит уже, а?“»

За несколько лет знакомства Гера впервые заехал ко мне домой.

– А что, неплохо устроился, – сказал он, по-хозяйски окинув взглядом мою хрущобу, – на месяц, говоришь? Я возьму, не спрашивай зачем, но возьму.

А я и не собирался спрашивать. Свой человек, можно квартиру доверить и вещи не убирать. Понятно ведь зачем – баб водить.

– Давай, угощай чем-нибудь, раз я уж доехал до тебя, – с усмешкой произнес Гера и развалился на диване. – Почему у тебя телика нет?

– Не смотрю телик. Зомбоящик – истинное зло. Чай?

– А что, пива нет?

– Да я не храню как-то… Покупаю и сразу выпиваю.

– Понял. Забыл, что ты питерский. Нищебродство и снобизм, так вроде про вас говорят?

– Да, именно. Я – нищеброд.

– Ты знаешь, от питерских это даже звучит как-то аристократично. Но пойми, скажу тебе по-московски – нельзя гордиться отсутствием денег.

– А я и не горжусь. Вы спрашиваете, мы – отвечаем.

Я заварил в чайнике зеленый чай и поставил диск Джона Колтрейна.

– Охереть, Димон! Это винил? Ты такой ретроград? Я не знал.

– Я не ретроград, я – пурист, чистый и суровый. Попомни мое слово, винил – вернется. Это же эстетическое удовольствие. К тому же, иллюзия обладания музыкой определенной группы. Уже не говоря о том, что процент от продажи альбома получат музыканты.

– Вот-вот, именно иллюзия, – зацепился за слово Гера.

– Весь наш мир – иллюзия, и деньги иллюзия, и музыка.

– Хорошо, хорошо, убедил. Это прикольно, что есть такие, как ты.

– Можно кино посмотреть, если хочешь.

– Но у тебя же нет телика!

– Фильмы я смотрю с компа.

– Так значит, фильмы он с компа смотрит, а вот музыку с компа – мы суровые пуристы.

– Просто у меня по-нищебродски – нет денег на проектор.

– Понял, не дурак. Что посмотрим?

– Давай что-то стопроцентно хорошее.

– И что ты считаешь хорошим?

– «Криминальное чтиво», например.

– То у тебя хиппи, то наркоманы – больше ничего нет?

– А чем тебе Тарантино плох?

– Ну хорошо, я начинал смотреть, но что-то пошло не так.

– Только у меня с сабами, я не смотрю с переводом. Хочется настоящие голоса актеров слышать.

– Чегооо? Я не понимаю по-английски. То есть ты предлагаешь, либо смотреть картинку, либо читать субтитры.

– Гера, ты че такой однозадачный?

– Ты – нищеброд, я – однозадачный, что не так?

– Во-первых, тебе как фоторепортеру нужно развивать периферийное зрение. А во-вторых, ты только вначале читаешь, а потом просто смотришь картинку, а подсознание периферийно считывает сабы. Обрати внимание, что ты не все время их читаешь, но всегда понимаешь, что говорят актеры. Да и вообще в жизни это очень полезное свойство.

– Да где оно нужно-то, кроме как в кино?

– Ну вот я, например, вижу девушку с красивыми губами. Смотрю ей в глаза, а периферийно считываю порванные на коленках джинсы.

– Ну ты брат, знаешь, чем меня зацепить. Да ну его, это кино, пусть винил твой играет, вроде неплохая музыка.

– Колтрейн. Он был одним из лучших саксофонистов в истории.

– А что с ним стало?

– Умер в сорок лет от рака печени. Для всех это было неожиданно, потому что он никому не рассказывал о своей болезни. Его даже канонизировали после смерти.

– Офигеть. Святой Джон Колтрейн? Не знал, что музыкантов канонизируют. Прикольная, наверное, с ним икона.

– Скорее Иоанн. Да, я видел картинку, там негр с саксофоном, из которого вырываются языки пламени. И на греческом: «Бог дышит через священный рог святого Колтрейна»

– Да ладно! Чууума! Мне он уже нравится. Убедил, Димыч, у предков в кладовке должна лежать моя старая вертушка, как поеду к ним – заберу, и пластинку Колтрейна куплю.

– Хорошее дело. Будешь тут месяц у меня – послушаешь пластинки, может еще что-нибудь понравится.

– Ты знаешь, меня, как в фотожурналистике, сопутствующая информация привлекает. Сама картинка без дополнительных сведений не так много стоит.

– Вопрос спорный, могут быть исключения.

– Да, но если Колтрейн не был бы собой, если бы тайно тяжело не болел, то и музыка, наверняка, у него была бы совсем другая.

– Да, есть в этом что-то.

– В этом вся суть! Ты рассказал про его личность – я прислушался к музыке. Знаешь что, пойдем на улицу, а? Проводишь меня до метро, а по дороге пивасика попьем.

– Пойдем.

Мы вышли на улицу, дотопали до метро, там в ларьке взяли по пиву и еще примерно с час болтали. О работе, агентствах, беспорядках в Оше и предстоящем футболе, к которому я был в общем-то равнодушен, но ездил по выходным в Химки снимать для Конторы матчи «Динамо». В качестве, так сказать, тренировки – так как больше одного-двух кадров на ленту у меня все равно никогда не брали.

Мурад

Когда на утро я заявился в Контору, в корреспондентской никого не было. Я решил покурить на улице и, спускаясь по лестнице, встретил непосредственного. Он же, увидев меня заметно оживился:

– Сгоняй в Кадаши, посмотри, что там по ситуации, да наших смени. Скорее всего будет потасовка, Удальцов уже там, – озабоченно сказал он.

– Активный какой чувак, боевой. Если где какая заморочка или разборки с вероятностью мордобоя – Удальцов уже там. Недавно только снимал, как он с Левым фронтом портреты олигархов жег.

– Да он вообще жгет, по жизни.

– Ладно, поехал, – ответил я, развернулся и пошел вниз по лестнице на улицу.

Споры вокруг территории, окружающей храм в Кадашевской слободе, велись уже давно. И это понятно: земля там стоит больших денег и выглядит очень привлекательно для застройщиков и инвесторов. Ночью строители при поддержке чоповцев, предвидя сопротивление, попытались экстренно снести оставшиеся старинные здания вокруг церкви Вознесения. До этого формально чиновники признали строения рядовыми и дали разрешение на снос. Но в Замоскворечье оперативно подтянулись активисты «Левого фронта», «Архнадзора», «Справедливой России» да и просто неравнодушные рядовые граждане. С другой стороны, на помощь ЧОПовцам подъехали «люди в масках» и братки на «Линкольне», с черенками от лопат в качестве оружия. Вскоре появилась и милиция, но ясности в это дело она не внесла. Затем тягач подтянул экскаватор и перекрыл Большую Ордынку, создав тем самым пробку. Начались первые переругивания и потасовки. Сообщения об обострившейся ситуации быстро разлетелись по блогам, что спровоцировало прибытие новой волны активистов и журналистов. Быдловатого вида бойцы, глядя на фотографов и операторов мутными глазами и даже не пытаясь вникнуть в суть, светили мощными фонарями в объективы, мешая фотографировать происходящее. Стычка сразу же привлекла внимание столичной общественности и в народе была прозвана «Битвой при Кадашах». Мы, из Конторы, сменяя друг друга, ездили дежурить, ожидая очередного обострения конфликта. Когда я подъехал на следующий день, ЧОПовцы цепью стояли вдоль забора. А защитники исторических зданий, заняв старую колбасную фабрику, которую тоже приговорили к уничтожению, объявили о бессрочной акции протеста. Их задачей было не допустить на территорию машины и строителей с отбойными молотками. В какой-то момент ЧОПовцы грубо вытеснили весь народ с площадки, а строители все же принялись работать отбойниками. Среди тех, кто попал под раздачу, оказался даже один депутат Госдумы. За день ситуация обострялась пару раз, доходя до штурма ограды активистами. В критический момент, прижатый толпой к забору, я успешно отснял действо по обе стороны баррикад. Собственно, эта съемка не была для меня чем-то новым, но тут я познакомился с одним интересным репортером. Это был чеченец Мурад. С виду типичный моджахед, но без бороды, а с трехдневной щетиной и широкой радушной улыбкой, служащей лучшим пропуском в любое охраняемое место. Во время затишья мы с ним неожиданно разговорились на тему стрингерства:

– А я вообще, когда начал снимать для агентства, не был фотографом, – усмехнулся Мурад, механически сфотографировав каких-то людей, проходящих мимо, – такое дело, война шла, работал в Грозном, оператором на местном канале TV. Как-то раз мне позвонили британцы, предложили на них поработать. Я беру фотоаппарат, снимаю руины, скидываю им фотки, а редактор и говорит: «Вот у вас на третьем кадре дом разрушенный, вы не могли бы вернуться к нему и снять ракурсом чуть ниже и ближе к луже?». Представляешь? Вот так кадр за кадром и научили давать то, что им нужно.

– Круто, прям чистое стрингерство – вербовка и использование местных жителей. А потом?

– А потом на них и дальше работал. Сейчас фрилансер и все больше для АМИ снимаю.

– Почему? Неужели лучше, чем британцы? – удивился я.

– Деньги, – все западные агентства берут со съемки одну-три карточки максимум – ну, скажем по пятьдесят баксов. А то же АМИ может взять двадцать кадров, по четыреста рублей за штуку. Вот и прикинь. А то, что престижно, так у меня там уже большой портфель. Хватит. Да и выставки я в Европе делал про Чечню.

– Это очень интересно, я вот за копейки бомблю все подряд. На судах снимаю. Презентации всякие. Искусство современное.

– Ох, Дима, знаю я это их искусство, видел в Париже, – сочувственно посмотрел на меня Мурад, – давай-ка, друг, обменяемся лучше контактами, что-то возникнет на горизонте, и я тебе маякну.

Такова жизнь, и это давно не новость: ты можешь быть крутым фотографом и безуспешно стучаться в разные двери. А можешь просто оказаться в нужное время в нужном месте, и тебя не только возьмут к себе, но еще и сами всему научат.

Мы отдежурили в Кадашах до вечера и разъехались по домам. Если вникать в суть, то это был один из наиболее интересных конфликтов между москвичами и городской властью, уникальность которого заключалась в том, что жители города одержали какую-никакую, но победу. Люди, выстроившиеся живой цепью на подходе ко второму Кадашевскому переулку, фактически остановили собой технику и не позволили ей проехать на территорию слободы и Храма Воскресения.

Оставалось пара недель, и я уже практически сидел на чемоданах. Если, конечно, чемоданами называть мой городской рюкзачок и микро-палатку. Думая о поездке, работать становилось заметно легче и веселее. Воодушевленно убираюсь в квартире, режу салат из фруктов, а между делом стираю в машинке шмотки. Хозяйственный… как сумка. Или как мыло. В любом случае, очень нетипичное для меня свойство.

Кроме всяческих светских новостей, которыми эти две недели были основательно сдобрены, я поснимал митинг возле посольства Киргизии. Шумно, многолюдно и напряженно. Участники требовали ввода российских войск в Киргизию, чтобы остановить столкновения между этническими киргизами и узбеками. Ситуация на юге Киргизии полностью вышла из-под контроля. В руках у людей оказалось куча оружия. Это была уже не просто конфликтная ситуация, а реальная межнациональная бойня. Настоящая революция, прошедшая точку невозврата, с массой жертв и временным правительством, возглавляемым кавалером монгольского ордена Полярной звезды – Розой Отунбаевой. Женщина-президент в стране с мусульманским населением – это и правда достойно уважения. В целях предотвращения дальнейшего захвата оружия, временное правительство разрешило военным стрелять на поражение, а сотрудникам милиции – применять табельное оружие в полной мере. Но, кроме этого, Отунбаева попросила Россию прислать в Киргизию войска для подавления беспорядков. И ее привлекательность для меня мгновенно померкла. Конечно, не знаю, как поступил бы я на месте Розы Отунбаевой. Но я не на ее месте. Мне бы со своей жизнью разобраться.

Тридцатого июня, прямо с утра, я заскочил в Контору, и, предупредив, что меня весь месяц не будет, рванул оттуда на поезд до Питера, отходящий с Ленинградского вокзала. За спиной болтался рюкзак, в кармане лежала пачка сигарет, да подробный план-схема попадания в местечко с незатейливым названием Куокканиэми, что неподалеку от российско-финской границы.

Радуга

Утро выдалось солнечным и по-карельски холодным. Птицы уже проснулись и где-то в кронах деревьев устроили дикую какофонию. Я полностью разделся, свернул шмотки и вместе с высокими армейскими ботинками закинул их в свою расставленную на опушке леса микро-палатку. Затем повесил на плечо старенький Кэнон и побрел босиком по заросшему зеленой травой, мокрому от росы полю. Поначалу каждый шаг давался с трудом – земля после ночи была холодной, словно ледяной каток. Но затем ступни привыкли, и я пошел бодрее, стараясь, тем не менее, на землю ступать осторожно, чтобы не пораниться о короткие жесткие стебли травы.

– Доброе утро, – прозвучал в стороне приятный женский голос.

– Доброе утро, – ответил я, повернулся и встретился взглядом с молодой девушкой.

Стройная, чуть ниже меня ростом, она была также полностью обнажена. Не считая, разве что сандалий на босу ногу, фенечек на запястьях, да браслетов на лодыжках. Рыжие волосы спадали на плечи и слегка вздернутую сосками вверх небольшую грудь. Девушка улыбнулась.

– Катя, – представилась она.

– Дима, – ответил я.

Мы одновременно подняли правые руки и хлопнули друг друга в ладонь.

– Давно приехал? – спросила Катя.

– Сегодня утром.

– Сходим на «Круг»?

– Да, пойдем поздороваемся с народом.

Мы повернули и не спеша побрели в сторону большой поляны, расположенной за перелеском возле поля.

Катя заинтересованно посмотрела на меня:

– Ты фотограф? Хорошая камера, вижу, что боевая.

– Да, фотограф. Вернее, фотожурналист, работаю на одно московское агентство. А сейчас, ради Радуги, вроде как отпуск себе устроил.

– Ясно. Значит тебе подходит эта профессия, раз ты и на отдыхе не разлучаешься с инструментом.

Катя взглянула на мои ноги:

– Решил босиком походить, ближе к природе?

– Ага, интересно, смогу ли я прожить месяц без обуви.

– Круто. Здесь, конечно, не Индия, но, думаю, ты сможешь.

– А ты откуда?

– Тоже из Москвы.

– Я так-то не москвич, – зачем-то заметил я.

Катя засмеялась:

– Да и я отнюдь не коренная москвичка, Дефолт-сити – город приезжих.

Впереди, в нескольких сотнях метров от нас, показалась большая вытоптанная поляна. На ней люди занимались какими-то приготовлениями вокруг большого костровища. Мы не спеша подошли, пожелали всем доброго утра и присели на траву. Несколько человек варили кашу в огромном котле. Кто-то топором стругал длинные жерди, а некоторые просто сидели на траве. Знакомых лиц я не увидел, да и не мудрено: несмотря на то, что добраться не так-то просто, на Собрание Семьи Радуги в этом году приехало не менее двух-трех тысяч человек, и ожидалось еще до пяти. А трудности с дорогой, тем не менее, были. Место проведения фестиваля каждый год на общем собрании выбирается новое. В этот раз им стало озеро Куоккаярви. Дело в том, что существует несколько условий, которым должно соответствовать место встречи. Чтобы Радужным людям никто не мешал, чтобы они никому не мешали, и чтобы туда в принципе можно было дойти или доехать. Ну и конечно же природа – лес и легкодоступная питьевая вода. Малоизвестное озеро – вариант идеальный. Чтобы попасть на Куоккаярви, нужно было на собаках—электричках доехать из Питера до станции, что в поселке Куокканиэми. А поселок этот находился уже в приграничной с Финляндией зоне. Затем – пройти с десяток километров от поселка до радужной стоянки. Пешком. Так как транспортные средства в этой тусовке не приветствуются. И когда вдруг на маленькую станцию в погранзоне, обычно принимающую полтора туриста в год, внезапно свалились тысячи дредасто-хайерастых парней и девушек в ярких шмотках, с рюкзаками и маленькими детьми, пограничник, приписанный к станции, сбился с ног, собирая личные данные и выписывая временные пропуска. Хотя, трудности дороги – это тоже неотъемлемая часть фестиваля, олицетворяющего собой «возвращение домой». Возможно, в этом есть некая даосская истина. Или же просто, в своем роде, естественный отбор. Кому не очень нужно, или кто думает заглянуть из любопытства на денек – тот и не поедет. К тому же, трудности объединяют. Вероятно, именно поэтому, на Рэйнбоу царит мир и дружелюбие.