Пташка

Кузнец подошел ближе, остановившись на почтительном расстоянии, и, вытирая руки о тряпку, обратился к ней, степенно поклонившись:

– Чему бедный кузнец обязан удовольствием видеть в своей хижине маленькую госпожу? – На его губах промелькнула лукавая, но безобидная улыбка. – Может, она заблудилась, собирая в лесу малину?

Глаза человека излучали доброту и участие. Гнеда, не привыкшая к подобному, смешалась еще больше.

– Я вовсе не госпожа, господин Кузнец…

Девочка потупила глаза и замолчала. Кузнец улыбнулся:

– Что ж, тогда я тоже не господин. Мое имя Катбад. А как зовут мою милую гостью?

Гнеда удивленно вскинула брови. Ей никто никогда не говорил, что она мила, и уж тем более не величал госпожой.

– Я Гнеда из Перебродов… – она снова запнулась.

– Ну что же, Гнеда из Перебродов, – сказал Кузнец, скользнув взглядом по рваному вороту рубахи и большому синяку на руке девочки, – не окажешь ли мне честь и не разделишь мой скромный обед?

Он вопросительно посмотрел на Гнеду. При его словах глаза девочки загорелись, она вспомнила, что почти ничего не ела со вчерашнего дня. Заметив это, а также ее колебание, Катбад отворил перед гостьей калитку, приглашая пройти в дом. Большая собака приветливо завиляла хвостом и лизнула руку Гнеды. Кузнец провел гостью на задний дворик, где помог умыться. Когда девочка привела себя в порядок и вошла в дом, на столе ее уже ждал обед: в горшке дымилась каша, рядом в крынке стояло свежее молоко, тут же лежали щедрые ломти сыра и хлеба. От такого обилия яств у Гнеды закружилась голова, и она жадно накинулась на еду. Катбад же почти не притронулся к пище, с любопытством глядя на голодную девочку. Дождавшись, когда она наестся, Кузнец наконец промолвил:

– Что же, думаю, на сытый желудок беседовать легче. Что-то подсказывает мне, что Гнеда забрела в Черноречье не совсем случайно. Я прав?

Девочка с беспокойством вспомнила о том, зачем пришла. Ее цель казалась теперь нелепой, но Катбад внимательно смотрел на нее.

– Вижу, у тебя неприятности?

– Да, господин… то есть… Да, Катбад, ты прав.

Сбивчиво и торопливо Гнеда рассказала о своей вражде с перебродскими задирами.

– Так ты и есть приемная девочка Домомысла, – словно про себя произнес Кузнец, когда она закончила свой незамысловатый рассказ.

– Подкидыш, – поправила Гнеда, нахмурившись. Так ее называли в деревне. – Меня подбросили на порог Вежи.

– Странный выбор, – снова подумал вслух Катбад. – Из всей деревни остановиться на отшельнике-книжнике, который едва ли знал, что с тобой делать. Удивительно, как старец не передал тебя в одну из деревенских семей.

Тут Кузнец очнулся от своих мыслей и посмотрел на девочку, запоздало испугавшись, что его прямодушные размышления могли обидеть ее.

– Твердята, моя кормилица, хотела забрать меня к себе, но кому нужен лишний рот у печи, – не по возрасту рассудительно сказала Гнеда, – и потом, Домомысл не желал отдавать меня. Он говорит, что просто так ничего не бывает, значит, ему свыше суждено вырастить меня. Я и сама бы не рассталась с ним ни за что на свете. Лучше Домомысла никого нет.

Девочка замолчала и опустила голову, по-стариковски сложив худенькие ручки на коленях. Катбад улыбнулся и погладил ее по голове.

– Значит, ты совсем ничего не знаешь о своих родителях?

– Домомысл говорил, – начала Гнеда, и ее голос зазвучал напевно и отдаленно, и стало понятно, что она не раз заставляла своего опекуна повторять этот рассказ, затвердив его наизусть, – что это произошло в самую темную и холодную из осенних ночей. Бушевала гроза, лил дождь, ветер гнул деревья, и никто в деревне не отваживался высунуться за порог. Домомысл развешивал заготовленные травы и не сразу понял, что звук снизу – стук в дверь. Он сразу почувствовал волнение, ведь в столь поздний час и непогоду едва ли стоит ждать обычных гостей.

Отсутствующий взгляд Гнеды устремился вперед, словно она пыталась увидеть сквозь года события той судьбоносной для нее ночи.

– Когда он второпях спустился по лестнице, стучать уже перестали. Открыв дверь, Домомысл заметил на пороге сверток. Огляделся по сторонам, но не смог никого увидеть. Так он нашел меня… Наутро Домомысл обежал всю деревню в поисках помощи и моих возможных родителей, но ни у кого не пропадали младенцы. Меня принес в Переброды кто-то чужой, пришедший к нам по Дороге…

Девочка вздохнула, а уголки ее рта печально опустились.

– Твой рассказ и вправду грустный, – посочувствовал Катбад, положил свою большую ладонь ей на плечо и легонько сжал его, ободряюще улыбнувшись. – Не кручинься о том, что мелят глупые мальчишки. Возможно, когда-нибудь ты найдешь своих родителей или узнаешь, кем они были и что их заставило так поступить.

Гнеда вскинула на него глаза, в которых сверкнула надежда.

– У меня есть кое-что, что поможет мне разыскать их, – тихо произнесла она и, засунув руку за пазуху, бережно вынула небольшой предмет, висящий на веревочке у нее на шее. – Это все, что было при мне, когда Домомысл нашел меня.

Взору Кузнеца предстал крошечный серебристый желудь с золоченой шапочкой. Украшение было сработано так тонко и искусно, что Катбад невольно ахнул.

– Домомысл сказал, чтобы я никому не показывала его, – прошептала Гнеда.

– Тогда тебе стоит послушаться своего воспитателя, – строго ответил Катбад, с трудом отводя взор от подвески. – Мне известно немного умельцев, способных изготовить такую вещицу. Уж поверь, я знаю, о чем говорю.

Девочка торопливо спрятала украшение и виновато посмотрела на Кузнеца.

– Ты хороший. Ты не обидишь меня, – еле слышно проговорила она.

Катбад смягчился, но ответил без тени улыбки:

– Не все обиды бывают намеренными. Твой опекун считает, что эту вещь следует укрывать от чужих глаз, пусть так оно и будет. Кстати, об обидах. Не пора ли нам выступать? Негоже заставлять себя ждать.

Кузнец лукаво улыбнулся и встал, протягивая Гнеде руку. Вздохнув, она вложила свою ладошку в его мягкую теплую ладонь. Вместе они не спеша вышли из дома и отправились к реке. Еще не дойдя до моста, Гнеда увидела на противоположном берегу ораву деревенских мальчишек, которые уже поджидали ее, вольготно рассевшись на траве. Сердце девочки ушло в пятки, и она с тревогой посмотрела снизу вверх на своего спутника.

– Ничего не бойся, – улыбнулся Катбад и сильнее сжал ее руку, – они тебя больше пальцем не тронут, обещаю.

Заприметив девочку и Кузнеца, который рядом с маленькой Гнедой казался еще выше и страшнее, мальчишки повскакивали с мест и начали беспокойно переглядываться. Их взоры метались по Гнеде и Кузнецу и возвращались к Завиду, храбрость которого заметно пошатнулась. Было похоже, что лишь остатки гордости удерживали его от позорного бегства.

Тем временем девочка и Кузнец неторопливо перешли мост. Мальчишки сгрудились за своим предводителем, готовые в любой миг припустить прочь.

– Так говоришь, эти обалдуи тебя хаяли? – спросил Катбад и обвел ватагу прищуренным глазом. – Ну, кто тут самый лихой? – обратился он к оробевшим ребятам.

Среди них раздались несмелые бормотания:

– Да мы ничего…

– Мы ее не трогали, господин Кузнец…

– Вот что! – громко прикрикнул Катбад. – Если еще раз обидите Гнеду, если хоть одну слезинку она прольет из-за вас, пеняйте на себя. Одно ее слово, и я буду здесь. Найду вас хоть из-под земли, и тогда пощады не ждите!

Голос Кузнеца был таким строгим и страшным, что Гнеда невольно сжалась. Пожалуй, никто бы не захотел навлечь на себя гнев этого человека.

– Уразумели? – гаркнул он на них.

– Уразумели, господин Кузнец! – дружно ответили мальчишки.

– Так и зарубите себе на носу! А сейчас чтобы духу вашего здесь не было!

Казалось, только этого и ждали перебродские драчуны. Они мгновенно развернулись и что было мочи помчались в деревню.

С тех пор Гнеду перестали обижать, и даже взрослые жители Перебродов посматривали на девочку по-другому. Все-таки иметь в друзьях Кузнеца чего-то да стоит. И теперь, когда Гнеда боялась так, как никогда прежде, она со всех ног летела по знакомой тропинке в сторону Черноречья.

4. Побег

Не удосуживаясь дойти до калитки, девушка перемахнула через низкий забор, оставив Грома, огромного пса Катбада, в полном недоумении. Сломя голову она пронеслась прямо на задний двор, где и нашла Кузнеца перебирающим сданную в починку деревенскую утварь.

– Катбад! – закричала Гнеда, кидаясь ошарашенному Кузнецу на шею, так что он едва успел отбросить косу, которую держал в руке.

– Ты что, шальная! – с неодобрительным удивлением воскликнул он.

– Там, в Веже… – задохнулась Гнеда.

– Да что стряслось? – сердито спросил Катбад, отстраняя от себя девушку и заглядывая ей в глаза. – Обидел тебя кто?

Гнеда нетерпеливо вывернулась из рук Кузнеца, сжимающих ее плечи.

– Два всадника на огромных лошадях! Я только что видела их! В Веже!

– Всадники? – Он нахмурился. – Успокойся и расскажи все по порядку, – велел Катбад и силой усадил девушку на скамейку. – С самого начала.

Гнеда глубоко вздохнула и принялась пересказывать события прошлой ночи. Катбад молча слушал девушку, прищурив голубые глаза. Когда она дошла до того, как отправилась ночевать в поле, Кузнец лишь хмыкнул.

– Они видели тебя? – отрывисто спросил Катбад, стоило Гнеде окончить свою путаную и суетливую речь.

Девушка помотала головой.

Кузнец нахмурился и встал. Пройдя несколько шагов в задумчивости, он посмотрел на Гнеду, приложив руку ко рту, словно борясь с желанием сказать что-то. Какое-то время он стоял так. Наконец его взгляд прояснился.

– Нам нужно увести тебя отсюда.

Гнеда оторопело смотрела на него, ожидая объяснений.

– Ступай в дом, собери еду в дорогу.

На ходу стягивая с себя передник, Катбад снял со стены потертый заплечный мешок и начал быстро кидать туда разный скарб.

– Живее! – прикрикнул он на все еще стоявшую на пороге девушку.

Гнеда послушно принялась выполнять приказание, время от времени с тревогой поглядывая на Кузнеца. Но Катбад был так строг и сосредоточен, что не замечал ее, а задавать вопросы Гнеда не отважилась. Она никогда прежде не видела друга таким.

Вскоре перед ними лежали две плотно набитые сумки. Катбад накинул сверху поддевку и туго перетянулся поясом.

– Куда мы идем? – спросила девушка, когда Кузнец наконец остановился и посмотрел на нее.

– В Завежье, к Твердяте.

Твердята была кормилицей Гнеды. Рано овдовев, она вернулась в родную деревню, где у нее появилась новая семья.

– Мне нужно в Вежу, взять свои…

– Мы не можем возвращаться, это опасно.

– Но…

– Не хватайся за вещи. Были бы руки, наживешь еще. Идем.

С этими словами Кузнец водрузил одну из сумок Гнеде на плечи и подтолкнул к двери. Они вышли через задний двор, сразу за которым начинался лес.

Гнеда обернулась. Отсюда еще была видна Вежа, растерянно озиравшаяся вокруг пустыми глазницами своих окон.

Катбад коротко присвистнул, и через мгновение Гром уже яростно бил пушистым хвостом, путаясь у них под ногами. Кузнец шел уверенно и быстро. Гнеде приходилось почти бежать, чтобы не отставать от него. Время от времени Катбад оглядывался и только прибавлял шагу. Постепенно они оказались на едва заметной тропе, то и дело терявшейся в молодой траве. Пес убежал вперед, радуясь непредвиденному путешествию, и с восторгом принялся ловить крапивниц и рыжегрудых малиновок, испуганно вспархивающих из-под его огромных лап. Недавно распустившиеся листья были не больше прясленя[8] и не давали защиты от весеннего солнца, потихоньку карабкавшегося все выше на небосклон. Гнеде стало жарко, и она с удовольствием думала о роднике, который должен был встретиться на их пути. Если бы не суровое молчание Кузнеца, можно было бы вообразить, что они отправились рубить шалаш на тетеревином току или собирать живицу[9] этим погожим утром.

Когда путники добрались до ключа, Катбад разрешил передышку.

– Стереги! – приказал он собаке, и Гром послушно засеменил назад по тропе.

Кузнец проворно свернул из бересты два маленьких чужлика[10], и Гнеда с наслаждением напилась и обтерла пот с горячего лица. Она наконец поймала взгляд Кузнеца, но тот сразу опустил глаза и провел рукой по мокрым курчавым волосам. И когда только в его соломенно-русых прядях появилась седина?

– Твой старик всегда боялся, что они придут. Словно ждал этого, – глядя мимо девушки, промолвил Катбад после недолгого молчания. Он зачерпнул воды и не спеша выпил. – Домомысл говорил всем, что нашел дитя на пороге, так ведь это неправда. Тебя из рук в руки передал ему человек. Незнакомец. Всадник в хорошем плаще и с добрым клинком на поясе. Платок, в который ты была завернута, не зазорно было надеть боярыне, так говаривал твой старик.

– Что? – вскрикнула девушка, вскакивая с земли. – И ты таил это от меня?

– Домомысл так решил, – развел руками Катбад. – Он не желал, чтобы в деревне заподозрили, что ты из богатой семьи. И тебе это знать было незачем. Первое время старик надеялся, что всадник вернется, но годы шли, а никто не приходил. В те времена в княжестве была смута, все встало с ног на голову, многие роды попали в опалу. Кто знает, какое несчастье забросило тебя в наши края. Была ли ты нежеланной дочерью, от которой стремились избавиться, или же любимым дитя, спасаемым от грозы, нависшей над домом, мы не знаем. Домомысл верил во второе и считал, что никто из твоих родичей не уцелел, коли они не разыскали своего младенца. С тех пор он лишь боялся, что появятся те, по чьей воле ты оказалась разлучена с родителями.

– Он никогда не говорил мне этого… Как он мог? А что, если, – глаза Гнеды страстно загорелись, – если это был мой отец?! Как Домомысл мог не рассказать мне хотя бы перед смертью! Ведь он видел его, говорил с ним! – Девушка опустилась на траву и сжала руками виски. Вдруг новая мысль посетила ее. – Но эти люди, ты думаешь, они…

– Никто не вторгается на рассвете в чужой дом с добром, – нахмурившись, покачал головой Катбад. – Уж не ведаю, по твою ли душу они пожаловали, а только не нравится мне это. – Кузнец поднялся и свистнул собаку. – Идем, путь неблизкий.

Гнеда послушно встала, и они снова двинулись вперед. В другое время девушка непременно бы любовалась нежной, с молочным отливом зеленью берез. Нарвала бы пролески и сон-травы и украсила бы свои волосы барвинком, так шедшим к ее темным прядям. Она бы полной грудью вдыхала смешанный запах нагретой земли и прелых листьев, через которые уже проклюнулись настырные кулачки папоротника. Радовалась бы перекличке дятлов и журчанию песни коноплянки. Но теперь Гнеда могла думать лишь о том, что сказал ей Катбад. Сколько раз бессонными ночами размышляла она, гадала о том, кем были ее родители, почему мать оторвала ее от груди и подкинула ученому старцу. Сколько раз заставляла Домомысла повторять ей рассказ о событиях той ночи! Что еще мог утаить опекун? Что мог знать о ее судьбе?

За этими размышлениями Гнеда почти не замечала, как проходил день. Кузнец стремился уйти как можно дальше от Перебродов и продолжал путь даже в жаркие полуденные часы. Девушка была хорошим ходоком, но и она утомилась от зноя и скорого шага своего спутника. Катбад позволил сделать еще несколько коротких привалов, прежде чем с приходом сумерек окончательно остановился на ночлег. Кажется, Кузнец был доволен: погони за ними не последовало. Тем не менее путешественники не стали разжигать костер и, наскоро поужинав, улеглись спать.

Несмотря на тревоги дня, Гнеда мгновенно погрузилась в крепкий здоровый сон. Она проснулась оттого, что Катбад немилосердно расталкивал ее.

– Что-то стряслось? – испугалась девушка, вскакивая с хвойной подстилки.

– Вот-вот рассветет, пора.

И они двинулись дальше. Теперь Катбад шел без вчерашней спешки. Безмятежно проведенная ночь немного умерила его волнение, но он не переставал поглядывать по сторонам зоркими глазами охотника. К счастью, опасения Кузнеца оказались напрасными, и к вечеру второго дня окольными стежками путники добрались до деревни.

Лесная тропа кончалась у реки, откуда к жилью вел неглубокий каменистый брод. Как же сладостно было окунуться уставшими ногами в студеную воду после целого дня ходьбы! Гнеда и Катбад весело переглянулись: кажется, их путешествие заканчивалось благополучно. Гром почувствовал их настроение и весело поскакал вперед по мокрым валунам.

Перейдя на правый берег, они поднялись вверх по крутому холму. На деревню уже спускались сумерки. Скотина была загнана, над домами ровными столбиками курился дым. Приятно пахло речной сыростью, остывающим после жаркого дня песком и свежим хлебом. Эти запахи напомнили Гнеде Переброды, и она почувствовала тоску по дому. Кто знает, суждено ли ей вернуться?

Под деловитый лай собак спутники дошли до места. Дом Твердяты стоял на высоком берегу. Внизу уютно журчала Листвянка. Из-за плетня доносилось нежное благоухание первоцветов. Двор потихоньку погружался в полутьму, люди и звери готовились к вечерней трапезе и сну. Лишь собака, почуяв чужаков, принялась разрываться злым осипшим лаем.

Не успел Кузнец остановиться у ворот, как из избы выпорхнула тень.

– Батюшки, Катбад, ты ли это? – всплеснула руками маленькая женщина, появившаяся перед ними. Гнеда сразу узнала голос своей кормилицы, который совсем не изменился со временем. – А я слышу, Раскат заливается, думаю, кто же это пожаловал!

Твердята разглядывала гостей, беспокойно заправляя выбившуюся прядь под повойник[11]. Ее тело оставалось по-девичьи хрупким, на загорелом, уже тронутом первыми морщинами лице проступали обветренные скулы, ясные голубые глаза озабоченно перебегали с Кузнеца на девушку.

– Батюшки, Гнеда, деточка! – Твердята скорее догадалась, чем узнала свою молочную дочь.

– Твердята! – Девушка не смогла сдержать радости и заключила женщину в объятия. – Вспомнила меня?

– Да как забыть, доченька! Какая же ты большая выросла, – воскликнула Твердята, вскинув руки и отстраняя от себя девушку, чтобы разглядеть ее. – Заневестилась уж поди! В понёву впрыгнула…[12] – Твердята сложила руки на груди, подперев одной из них подбородок, и мелко закачала головой. – Как же скорехонько время бежит, батюшки мои. Уж даве-то тебя на руках нянчила!

Гнеда счастливо засмеялась, и Твердята залюбовалась ею. Девушка уже перешла грань детства, ее тело начало приобретать мягкость, но глаза оставались ребяческими. Вороная коса доходила до пояса, вокруг которого действительно была обернута красно-зеленая понёва.

– Да что ж мы тут стоим! – всплеснула вдруг руками женщина. – Идем в избу!

– Погоди, – понизив голос, остановил ее Кузнец. – Мы не просто в гости пришли. Сможешь ты приютить девку на время?

– Отчего ж не приютить, – удивленно ответила Твердята. – Мы ведь как раз зимусь[13] старшую выдали в Дубно, пашня да сев на носу, там и страда, лишняя пара рук как раз ко двору!

– Ну вот и славно, – удовлетворенно кивнул Катбад.

Когда Твердята ввела в сруб гостей, все домочадцы сидели за столом. Женщина торопливо что-то прошептала мужу, который лишь молча кивнул и встал, здороваясь с вошедшими.

– Мир твоему дому, Вячко! – поклонился Кузнец, не впервые бывавший в этой семье. – Хлеб да соль!

Пока мужчины обменивались словами приветствия, Гнеда переглядывалась с детворой, разрывавшейся между любопытством к вновь прибывшим и досадой от задерживаемого ужина. Гнеда в свою очередь низко поклонилась хозяину дома и старичку – видимо, отцу Вячко, – и Твердята поспешила усадить ее на лавку.

– Пчелка, а ну пододвинься. Небось и не помните друг дружку, а ведь от одной груди кормились, – засмеялась Твердята и потрепала по головам Гнеду и ее соседку. – Вот, дочка моя, тебе молочная сестрица.

Пчелка приветливо улыбнулась и подала гостье ложку.

Гнеда была так полна впечатлений от переживаний и дороги, что остаток вечера, проведенный в доме кормилицы, вспоминался потом словно в тумане. После ужина детей отпустили спать, взрослые же остались за беседой. Уходя, Гнеда кинула прощальный взгляд на Кузнеца, но тот с сосредоточенным видом обсуждал что-то с Вячко.

Твердята отправила девушек ночевать в сенник. Перед тем как улечься, Пчелка вдруг спохватилась, что не показала своей новоявленной сестре недавно родившегося теленка. И еще долго перед сном они гладили нежную бархатистую шерстку пахнущего молоком и сеном малыша под неодобрительным взором рогатой мамаши.

Пчелка никак не могла наговориться – все братья и сестры были гораздо младше, и теперь у нее вдруг появилась сестра и подруга одновременно. Но Гнеда, свернувшаяся калачиком в постеленном на сено овчинном кожухе, уже не разбирала слов. Речь Пчелки постепенно сливалась с переливом реки внизу. Шумные вздохи коровы, печальный скрип коростеля на лугу, непривычная сытость и запах чего-то родного, давно забытого и вновь обретенного, заставили ее уснуть самым сладким за долгое время сном.

5. Семья

На другой день Гнеда не сразу поняла, где находится. Сквозь дрему она услышала звуки льющейся воды и тихий женский голос. Девушка пошевелилась, и щеку укололо сеном. Из хлева доносилась утренняя возня, поквокивали куры, тихонько стукало ведро о корыто, и хлюпала пойлом корова. Твердята что-то ласково говорила ей, а может быть, теленку. Чуть в отдалении скрипнули ворота и фыркнула лошадь, прошуршали колеса телеги.

Гнеда с усилием стряхнула с себя сонную негу и приподнялась на локтях. Рядом посапывала Пчелка, утренний свет мягко очертил ее умиротворенное лицо, вишневые губы и светлые ресницы. Девушка потеребила подругу за плечо.

– Ты чего? – спросонья удивилась Пчелка.

– Мать уже скотине корм задает, а мы все дрыхнем.

– А-а-а, – вяло пробормотала девушка и, махнув рукой, перевернулась на другой бок. – Она меня бережет. Говорит, в молодухах еще наработаюсь.

Последние слова Пчелка уже мямлила сквозь сон.

Гнеда вздохнула и принялась спускаться. Тихо, чтобы не разбудить спящих по-летнему в клети детей, она прошла в избу. Дрова в растопленной печи уже догорали, и устье зевнуло на девушку жаром, когда она наклонилась к стоящей рядом бочке напиться.

– Батюшки, ни свет ни заря. Ступай досыпать, дочка! – удивленно засмеялась вошедшая Твердята.

Она была в чистой рубахе, опрятно закатанные рукава обнажали тонкие загорелые руки. На шее краснела рябиновая низка.

Гнеда улыбнулась в ответ:

– Пойду воды натаскаю. – Она взялась за дверь, но тут вспомнила: – А где Катбад?

– Да они втроем чуть свет орать[14] вышли. Жаворонок да жаба уж давно песни поют, выгоняют в поле[15].

Подхватив коромысло, девушка направилась вниз к реке. Она миновала амбар, прошла огород, который, как и поле, ждал со дня на день принять в себя семена будущего урожая. Поленница на краю подворья была по-хозяйски полна дровами на любой случай: и жаркие березовые, и еловые, смолистые и трескучие, и ольховые, которые в мыльне любую хворь выгонят из тела. А вот и сама баня, почти у самой воды.

Дойдя до реки, Гнеда первым делом умылась и причесалась. Она переплела косу и перехватила волосы очельем[16]. Набрав полные ведра, девушка склонилась над одним из них.

Из дрожащего зеркала на нее глядели насмешливые карие глаза. Гнеда не любила своего отражения. Ее лицо было слишком угловатым, глаза – недостаточно большими и слегка раскосыми, нос, напротив, казался чересчур велик, а уж темные волосы и брови напоминали ей и всем окружающим, что она чужачка. Но в это утро девушка на удивление нравилась себе. Да и румянец на щеках проступал даже через закопченную злым весенним солнцем кожу. Улыбнувшись смуглянке в ведре, Гнеда легонько шлепнула по воде ладонью, и ее образ разошелся колеблющимися кругами.

Вернувшись в дом, Гнеда как следует вымела печь и помогла Твердяте скинуть на под пять пухлых хлебов, которые хозяйка успела сотворить из кислого ноздреватого теста. Потом в четыре руки убрали избу, вычистили дресвой[17] полы и хорошенько выскребли стол ножами. Перетряхнули постели и завели квашню на вечерние пироги. До завтрака они успели еще расстелить на росной траве холсты, а когда проснулись малыши, их уже ждали на столе вчерашние щи с ржаным караваем. Пчелка удивленно приподняла бровь, увидев свою новую сестру, распоряжающуюся по дому, словно это она, Пчелка, была у нее в гостях.

Дети, и так почти не дичившиеся незнакомки, вскоре совсем освоились с ней, и не успела Гнеда оглянуться, как одни уже сидели у нее на коленях, а другие прыгали около, принося на похвальбу кто игрушку, кто глиняную свистульку. Старшему мальчику минуло десять, и он уже смотрел маленьким мужичком. Мать поручила ему важное дело – отнести пахарям горячее в поле, и он с многозначительным видом ждал, пока она приноравливала ему на плечо жердь с привязанными с обеих сторон горшочками.