Далёкие огни, или В ад и обратно

У Петра голова шла кругом. Так, значит, память сыграла с ним злую шутку? Теперь он уже совсем ничего не понимал: как, каким образом он вообще мог вспомнить то, чего с ним никогда не было?

Доктор продолжал, в упор глядя на Петра:

– А теперь, мужик, после всего, что я тебе сообщил, подумай и скажи: никаких проблесков, озарений или чего-нибудь подобного мои слова в твоей непутёвой башке не вызвали? Ведь всё, что ты якобы вспомнил до сего момента, – откровенная туфта. Истина-то, она глубже зарыта, понимаешь?

Пётр с минуту молчал. Потом медленно покачал головой.

– Ни-че-го. Полная пустота. Абсолютный ноль.

– Этого я и боялся.

Доктор машинально закурил, потом, спохватившись, затушил сигарету.

– Извини, забылся…

Он прошёлся по комнате, запустив руки в свою густую шевелюру. Затем остановился напротив кровати, где лежал больной.

– Но и это ещё не всё, мужик.

Пётр усмехнулся, хотя в глубине души ощущал приступ всё возрастающей тревоги.

– Что, ещё один сюрприз приготовил?

– Сюрприз не сюрприз, а некоторое наблюдение имеется. Словом, когда ты тут в отключке лежал, то в бреду такое нёс, что я, сказать по чести, решил было, что нахожусь не иначе как на учёном совете где-нибудь в Академии Наук или, на худой конец, на совещании совета директоров какой-нибудь шибко продвинутой компании. Я тут даже кое-что записал… Вот, например: слово «франчайзинг» тебе ничего не говорит?

Лицо Петра дрогнуло.

– Так-так, – кивнул доктор, уловив реакцию собеседника. – Значит, мы на правильном пути. Вот и выходит, что личность ты весьма и весьма тёмная. Я бы сказал, загадочная личность. И в бомжи ты попал явно случайно.

– Кто же я? – в отчаянии спросил Пётр.

– Это ты у меня спрашиваешь? – усмехнулся доктор. – Ладно, давай пока поставим точку. У меня тут один план есть. Если всё будет о’кей, надеюсь, многое тогда прояснится.

– Что ещё за план?

– А план следующий. Ещё денька два-три ты здесь прокантуешься, пока силёнок не поднаберёшься, а потом я тебя к себе в отделение положу. Просветим тебя, снимочки кое-какие сделаем, ультразвуковую диагностику проведём, а заодно и котелок твой проверим, – словом, устроим тебе проверочку по полной программе. Может, ты шпион какой-нибудь, а? – Доктор хитро подмигнул. – И заслан ты сюда, в наш город, для сбора секретной информации стратегического характера. Ладно, шутки в сторону. Согласен на мой план?

Пётр кивнул. Он почему-то чувствовал полное доверие к этому чудному человеку.

– А заодно и подлечим тебя. Негоже такому здоровому парню по больничным койкам валяться.

Глава восьмая

Доктор не обманул: в городской клинике Петра проверили по полной программе. На следующий день после окончания обследования доктор отвёз Петра к себе на квартиру.

Было начало ноября, однако снегу уже навалило предостаточно, да и морозы стояли под пятнадцать-двадцать градусов; в этих местах зима начиналась рано и как-то сразу, без предупреждения.

Доктор был мрачен и всё время молчал, на вопросы отвечал односложно и часто невпопад. О результатах обследования Петру он пока ещё ничего не сообщил. Не рискнул. То, что он узнал, походило на самый настоящий кошмар.

Однако не сообщить он не мог. И этот ответственный момент настал.

– Долго будешь меня томить? – нетерпеливо спросил Пётр, когда они снова оказались в гостеприимном жилище доктора. – Вижу, что дело хреново, так выложи всё разом – и делу конец.

– Уверен? – коротко бросил доктор, полуобернувшись.

– Уверен.

– Тогда слушай, – решился наконец доктор. – Только предупреждаю: то, что ты сейчас услышишь, превосходит самые страшные твои ожидания.

– Я должен знать правду, – решительно заявил Пётр.

– Правду так правду. Понимаешь ли, дело в том… словом, просветил я твои потроха на рентгене и обнаружил, что у тебя…

– Ну?!

– …только одна почка!

– Погоди, погоди, что-то я в толк не возьму, – забормотал Пётр, обалдело уставившись на собеседника. – Что значит – одна? Как это так – одна? А вторая где же?

– Вырезали её у тебя, вот где! – выпалил доктор.

Пётр почувствовал, что задыхается – словно кто-то наступил на шланг, который подаёт кислород к его лёгким.

– Чего ты мелешь, а? Как это – вырезали?! – выдавил он из себя.

Доктор уже обрёл уверенность.

– Тот шов у тебя на боку – не от ножевой раны, а от тонкой хирургической операции, цель которой – удаление почки. Слышал что-нибудь о трансплантации органов? – Пётр машинально кивнул. – Насколько я хоть что-то понимаю во всей этой дерьмовой истории, какому-то богатому ублюдку понадобилась здоровая почка. Твоя почка. И он её получил. И здравствует теперь, подонок, с твоей почкой, и будет здравствовать ещё лет пятьдесят, поскольку здоровья в тебе как у быка-трёхлетка. Знали ведь, кого в доноры взять, знали, мерзавцы!

Пётр слушал, раскрыв рот и выпучив глаза. Всё, что он только что услышал, не укладывалось у него в мозгу. Не хотело укладываться.

– Да как же это, а? Вот так запросто взяли – и вырезали? Так что ли получается? Да это же… это же…

– Успокойся, мужик. – Доктор положил ему руку на плечо. – Не всё так плохо, как ты думаешь. Да хрен с ней, с этой почкой. И с одной люди живут, и горя не знают. Забудь. Почку ты всё равно не вернёшь.

– Забыть? Забыть?!

– Ладно, не паникуй. Насчёт забыть, это я, конечно, чушь сморозил. Но жить-то всё-таки как-то надо, так ведь? Так. Возьми себя в руки, и давай потолкуем. Дело-то здесь не только в почке. Сейчас нам нужно думать о другом. О другом, понимаешь. О том, что было потом.

– Потом?

– Именно. Потом, после операции. После того, как тебя лишили части твоего организма. И если честно, то меня удивляет, что тебя вообще оставили в живых: мёртвые, как известно, молчат. А им, я думаю, огласка была совершенно ни к чему. Однако ты жив. Отсюда вопрос: кто ещё молчит кроме мёртвых? Отвечаю: те, кто ничего не помнит. Улавливаешь, куда я клоню?

Пётр в упор, не мигая, смотрел на доктора.

– Они выключили мою память, – прошептал он.

– Похоже на то, – кивнул доктор. – Я бы сказал: не выключили, а заблокировали. Кстати, исследования твоей черепушки дали именно такой результат: у тебя там такой сумбур творится, что… – он развёл руками. – Наш энцефаллограф аж задымил, когда мы тебя электродами обложили. Словом, всё, что с тобой было до сентября, в твоей голове не зафиксировано. Мёртвая зона, так сказать, прямо по Стивену Кингу. Белый лист бумаги – ни точки, ни запятой, ни тире; полный провал: даже детство, и то выпало напрочь, как будто его и не было вовсе.

– Та-ак, – протянул Пётр, сдвинув брови, – выходит, что я вовсе не тот, за кого себя выдаю? Так, что ли?

– Выпить хочешь? – внезапно предложил доктор. – По сто пятьдесят? Для поддержания духа, а? А то что-то меня трясёт всего.

Пётр кивнул. Доктор налил по полстакана водки; они молча выпили.

– Не знаю, – сказал он, – кто ты на самом деле – тот ли, кто обозначен в твоём паспорте, который, возможно, липовый, или кто-то другой… – он пожал плечами. – Не знаю. Возможно, к Петру Суханову ты, действительно, никакого отношения не имеешь.

– Надеюсь, что так.

– Надеешься?

– Именно. Не нравится мне этот тип, а особенно его пьяница-жена. Бр-р!..

Доктор вдруг встрепенулся.

– Кстати, кто такая Лариса? – быстро спросил он, в упор глядя на Петра.

Тот вздрогнул, как от удара током.

– Н… не знаю… не помню. – Он отчаянно замотал головой. – Хоть убей, не помню! А она что, из… из этой… из прошлой моей жизни, да?

– Мне-то откуда знать! Я ж всё-таки не ясновидящий. Просто в бреду ты неоднократно называл её имя, вот я и решил, так сказать, прозондировать.

Пётр обхватил голову руками и застонал.

– Не помню… ничего, ничего не помню!.. Что делать-то теперь, а? – он поднял на доктора глаза, полные беспомощной тоски. – Куда же теперь?..

– Не дрейфь, мужик. – Доктор уверенно поднялся и плеснул себе в стакан ещё грамм сто. – Найдём мы твоё прошлое, найдём; всё раскопаем, до самой последней минуты, до самого отдалённого мгновения твоей тёмной пока ещё жизни. Только одно мне скажи, мужик: сам-то ты согласен на эти раскопки, а? Если да, то вот тебе моя рука.

Он порывисто протянул руку и замер в ожидании.

Пётр растерянно перевёл взгляд с этой дружески раскрытой ладони на лицо доктора, раскрасневшееся то ли от выпитой водки, то ли от охватившего его воодушевления. Наконец он решительно поднялся и крепко пожал протянутую руку.

– Согласен.

– Вот это по-нашему! Вот таким ты мне нравишься. Вдвоём мы – сила! Вдвоём мы горы свернём, а если потребуется, то и шеи кому нужно.

Пётр, не выпуская руки доктора, пристально смотрел тому в глаза.

– А теперь ты мне ответь, – медленно проговорил он, – на кой хрен я тебе сдался? Валандаешься со мной, от смерти, можно сказать, спас, а зачем? Смысл?

Доктор грустно усмехнулся.

– А если без всякого смысла? Если просто так, за здорово живёшь? Смысл, говоришь? А скажи-ка, в твоей жизни много смысла? Вот то-то и оно. В моей, если говорить начистоту, его тоже не слишком-то. Просто, понимаешь… – он слегка стушевался, – приглянулся ты мне. Что-то у тебя в глазах было эдакое… не знаю, как и сказать. Словом, не вписывался ты в бомжарскую среду. Впрочем, если тебе моё участие в тягость, ты так и скажи. Я в друзья набиваться не стану.

Пётр хитро прищурился.

– Э, нет, так дело не пойдёт. Если мне не изменяет память, мы уже скрепили наш союз. Так что на попятный теперь уже идти поздно. По крайней мере, я этого делать не собираюсь. Да и тебе не позволю.

Доктор улыбнулся.

– Думаю, я в тебе не ошибся, мужик. Ладно, оставим сантименты, пора браться за дело.

– У тебя уже есть какой-то план?

– План не план, а так, некоторые намётки. Во-первых, жить ты будешь у меня. Никакие возражения не принимаются, – второпях добавил доктор, заметив протестующий жест Петра. – Я всё равно живу один, так что в тягость ты мне не будешь. Вдвоём даже как-то веселей. Во-вторых, завтра же устроишься на работу. На первых порах поработаешь санитаром в нашей клинике. Бабки, правда, небольшие, но на жратву хватит. А там поглядим. В-третьих, завтра я свяжусь с одним корешем из городского УВД, задам ему несколько вопросов по старой дружбе. Я ему когда-то пулю из брюха вытащил, так что он мне многим обязан. Как тебя моя диспозиция?

Пётр кивнул.

– Вполне.

– Тогда ужинать – и на боковую. Завтра начинаем новую жизнь, мужик. Вот увидишь – мы им ещё покажем!..

* * *

Утром, ни свет ни заря, доктор поднял Петра с постели.

– Собирайся. На работу пора. Хватит баклуши бить. Завтрак уже готов. Кстати, ты когда в последний раз в зеркало смотрелся? Ага, не помнишь! Так пойди и взгляни – там, в ванной, зеркало есть.

Пётр послушно направился в ванную комнату.

Из зеркала на него уставился мрачный, обросший тип с полуторамесячной щетиной, покрывавшей всё его измождённое лицо. Пётр невесело усмехнулся: фото с такими вот физиономиями обычно украшают плакаты «Их разыскивает милиция».

На пороге ванной появился доктор.

– Ну как, впечатляет? Хорош видок, не правда ли? Желания побриться не появилось?

Пётр кивнул:

– Появилось.

– Тогда дерзай. Бритвенные принадлежности найдёшь вот здесь.

Через четверть часа Пётр, гладко выбритый и надушенный лосьоном, вошёл в комнату. Доктор окинул его оценивающим взглядом и удовлетворённо кивнул.

– Порядок. Теперь хоть на человека похож стал. Лет двадцать как минимум сбросил. Садись за стол, мужик, времени у нас в обрез.

Когда с завтраком было покончено, доктор ещё раз критически осмотрел своего постояльца и покачал головой.

– С рожей твоей мы разобрались, а вот прикид у тебя явно неважнецкий. В таком даже в нашей Богом забытой клинике появляться не рекомендуется. Значит так: я тебе кое что выдам из своего барахлишка, благо, у меня этого добра навалом, а ты запрячь свою гордость куда подальше и поживей одевайся. Как заработаешь – рассчитаешься. Понял? И не ерепенься, у тебя всё равно выбора нет.

Пётр возражать не стал, хотя идея доктора пришлась ему явно не по вкусу. Впрочем, тот был прав: другого выхода у него, действительно, не было. В своём бомжарском наряде он вряд ли мог появиться в городской больнице, куда его в качестве санитара собирался пристроить доктор.

В тот же день Пётр был принят на работу и уже с полудня приступил к исполнению своих новых обязанностей.

Глава девятая

Пролетел ноябрь, а за ним и декабрь. Пётр трудился в больнице, в поте лица добывая хлеб свой. Деньги, правда, платили небольшие, но на жизнь, как и предрекал доктор, хватало.

В клинике, каждый занятый своей работой, они почти не пересекались, однако вечерами, собираясь за кухонным столом на квартире у доктора, подробно обсуждали минувшие события и планы на будущее. Впрочем, событий за эти полтора-два месяца не было почти никаких. Память к Петру так и не вернулась, а сведения из городского УВД, на которые возлагал большие надежды доктор, пока не поступали. Каких именно сведений ждал доктор, Пётр не знал, доктор же на его вопросы лишь лукаво щурился и подмигивал: мол, не торопи события, мужик, придёт время – узнаешь.

Разговоры в основном вертелись вокруг той тёмной истории с вырезанной почкой и неизвестным мерзавцем, эту почку присвоившим.

– Я одного в толк не возьму, – говорил доктор, прохаживаясь по комнате, – почему они тебя не укокошили? Ведь куда было бы проще: пулю в затылок – и концы в воду. Уж тогда-то тебе язык точно никто развязать не смог бы. С мёртвых, сам понимаешь, взятки гладки. Так? Так. А они почему-то пошли на риск. Спрашивается – зачем?

Пётр пожал плечами.

– А леший их разберёт – зачем…

– А ты думай, думай своим умишком, мужик, кумекай, шевели извилинами. Ну?

Пётр снова пожал плечами.

– Да тут думай не думай, всё одно выходит: слишком они уверены в себе, эти мерзавцы. Не боятся ничего, вот и пошли на такой риск. Видно, всё у них схвачено, за всё, как говорится, заплачено. Игру затеяли с живым человеком, как кошка с мышью: нет бы сразу сожрать, так нет, сначала надо помучить! Да и риска, если честно, нет никакого – я всё равно ничего не помню.

– А вот это ты брось, мужик. Придёт время – всё вспомнишь, это я тебе обещаю.

Пётр невесело усмехнулся и ничего не ответил.

– А насчёт уверенности это ты верно подметил, – продолжал доктор с воодушевлением. – Сила, видать, есть у мерзавцев, и сила немалая. На больших бабках сидя, большими делами ворочают. Ну ничего, докопаемся мы до них, это уж как пить дать!.. Кстати, есть у меня для тебя одна новость. Снёс я тут на днях твой паспорт в городскую управу, показать тамошним экспертам. Дай, думаю, проверю, не липовая ли твоя ксива. И знаешь, какое заключение дали эксперты? Ксива-то оказалась настоящей, самой что ни на есть подлинной!

– И что же из этого следует? Что я действительно Пётр Суханов?

– Не спеши делать оргвыводы, мужик. Из этого пока ничего не следует. А всё-таки сдаётся мне, что паспорт твой фальшивый. То есть состряпали-то его, действительно, в органах – по крайней мере, эксперты это установили, – но состряпали, похоже, на заказ.

– Догадываюсь, кто заказчик, – мрачно кивнул Пётр.

– Вот-вот. Связи, видать, у них обширные, везде свои люди посажены. За хорошие бабки сейчас кого угодно купить можно. Понимаешь, куда я клоню?

Пётр снова кивнул.

– А клоню я к тому, – продолжал доктор, – что ты, действительно, к Петру Суханову, похоже, никакого отношения не имеешь. Паспорт-то твой, понимаешь, с виду старенький, потрёпанный, да и дата выдачи на нём стоит семилетней давности, а вот номерок-то свеженький, и серия из самых последних. Так-то вот, мужик.

Пётр долго молчал, хмурил лоб, что-то пытаясь вспомнить.

– Я тут знаешь о чём подумал, – проговорил он наконец, растягивая слова. – В тот самый день, когда я вроде как бы очнулся, то есть впервые осознал себя Петром Сухановым – это было где-то в середине сентября, я стоял на улице и не мог понять, где я и кто я, – краем глаза я заметил машину, явно не из дешёвых. Она прошмыгнула у меня за спиной и быстро скрылась в какой-то улочке. Тогда я не придал этому значения, но сейчас… Скажи, у вас в городе иномарки часто можно увидеть?

Глаза у доктора загорелись.

– Ни одной до сих пор не видел, – быстро сказал он. – Народ у нас бедный, не то что иномарка – старенький «жигуль», и тот нашему обывателю не по карману.

– А местные коммерсанты?

– Да какие они коммерсанты! – махнул рукой доктор. – Едва-едва концы с концами сводят. Не до жиру им. Нет, некому здесь на иномарках разъезжать, это уж я тебе как старожил заявляю. А чужие к нам не заезжают, тем более на иномарках.

– Вот и выходит, что меня на той самой машине привезли, – нахмурился Пётр. – Привезли – и прямо на улице бросили.

– Вполне вероятно, – задумчиво произнёс доктор. – Я бы сказал, не бросили, а просто-напросто выбросили. На обочину. Сунули в зубы липовый паспорт, запудрили мозги легендой о Петре Суханове – и выбросили. А там… выбирайся, мол, сам. Похоже?

– Похоже, – кивнул Пётр мрачно. – Расклад вроде верный.

– Вот и будем придерживаться этого расклада. Тем более, что он хорошо вписывается в нашу версию о богатом мерзавце, позарившемся на твою почку.

Спать легли уже заполночь. А наутро снова отправились на работу в городскую клинику.

Ежедневные беседы, вертевшиеся всегда вокруг одной и той же темы, заметно сблизили их. Пётр оттаял и перестал дуться на своего спасителя, в его отношениях с доктором наметилось какое-то молчаливое взаимопонимание и взаимодоверие: они понимали друг друга с полуслова, полувзгляда, полунамёка.

Курить Пётр так и не бросил и вскоре дымил уже как паровоз. «Горбатого могила исправит», – махнул на него рукой доктор. Правда, здоровье Петра заметно поправилось и продолжало быстро улучшаться с каждым днём, несмотря на вернувшееся пристрастие к табаку: видно, запас жизненных сил у него был слишком велик. А вот пить они с доктором стали значительно меньше: выпьют, бывало, грамм по сто после работы, для поддержания беседы, да и то не каждый день. Так и тянулись дни однообразной чередой, не принося ничего нового. Но оба знали: что-то должно произойти. Что-то, что в корне изменит их судьбу.

Постепенно между ними завязалась крепкая дружба.

Глава десятая

Накануне Нового года от доктора поступило неожиданное предложение: отметить праздник в «бомжеубежище», на свежем воздухе, среди старых знакомых-бомжей. Тем более, что к концу декабря столбик термометра сильно подскочил вверх и замер примерно на отметке «минус пять». После лютых, трескучих морозов в ноябре и первой половине декабря стало казаться, что вот-вот грянет весна.

Пётр горячо поддержал идею доктора. Встреча новогодних праздников под открытым небом, в кругу бездомных бродяг, явно пришлась ему по сердцу: если честно, где-то в глубине души он скучал по этим несчастным оборванцам, особенно по деду Евсею и полковнику Коле.

С аванса купили десять бутылок водки, пять бутылок шампанского, два ящика пива, несколько батонов колбасы, три трёхлитровые банки солёных огурцов, полмешка хлеба, яблок, мандаринов и ещё целую кучу всякой всячины, в том числе несколько упаковок бенгальских огней. В одну из ночей, где-то суток за двое-трое до Нового года, доктор отлучился в ближайший лесок и приволок оттуда пушистую ёлку.

– Новый год без ёлки, – назидательно заметил он, – всё равно что Испания без корриды.

Потом выгреб с антресолей целую гору каких-то пыльных коробок, в одной из которых обнаружились старые ёлочные игрушки, мишура и даже стеклянная пятиконечная звезда с отбитым лучом, которую доктор решил водрузить на самую макушку ёлки. Словом, приготовления шли полным ходом.

В последний день старого года у кого-то из знакомых он одолжил старенький «рафик», в который они и погрузили всё приготовленное добро.

В девять вечера тридцать первого декабря их «рафик» уже подруливал к «району высадки».

«Бомжеубежище» в ту предновогоднюю ночь представляло собой унылое зрелище. Белое заснеженное поле было усеяно огоньками костров, у которых грудились бездомные бедолаги; где-то заунывно скулила гармошка. Атмосфера, царившая в этом забытом Богом уголке, была далека от праздничной. Этим несчастным было не до веселья: прошёл ещё один год, мрачный, тяжёлый, для многих оказавшийся последним, а следом накатывал другой, не обещавший никаких перемен к лучшему. Да и откуда этим переменам взяться? Они знали: многие из них не переживут эту зиму. Нет, не веселье и праздничное настроение – безысходность, пьяное отупение, чувство никому-не-нужности, забытости, заброшенности, безнадёги царили здесь, в этом последнем земном пристанище опустившихся, потерявших человеческий облик существ.

Слегка припорашивал лёгкий мягкий снежок. Ночь стояла тёмная, беззвёздная, в двух шагах от костра человек терялся во тьме, словно его никогда и не было.

– Да-а, – протянул доктор, окидывая взглядом заснеженную равнину, – здесь явно праздником не пахнет. Ну ничего, сейчас мы их расшевелим.

Он остановил машину у того самого костра, где обычно коротали долгие ночи дед Евсей, полковник Коля и двое-трое других бомжей. На фоне пламени чётко вырисовывались несколько бесформенных фигур.

Доктор с Петром вышли из «рафика».

– Гостей не ждёте? – весело крикнул доктор.

– Э, кто это к нам пожаловал? – донёсся от костра голос одного из бродяг, в котором Пётр признал бывшего полковника КГБ.

– А вот догадайся! – отозвался доктор.

Они уже были у костра. Неверные, подрагивающие отблески пламени легли на их лица.

– Так это же наш доктор! – радостно воскликнул второй бомж, которым оказался дед Евсей. – Вот так сюрприз! А это кто ещё с ним? Ба, да это же Петька!

Старик вскочил и бросился в объятия Петра. А тот, растерявшийся, растроганный до глубины души, глупо улыбался и мягко похлопывал деда Евсея по спине.

– Жив, подлец, жив! – лопотал старик, шмыгая носом. – Рад, чертовски рад тебя видеть, Петенька. Порадовал старика, ох как порадовал. Прикипел я к тебе, сам не знаю за что. Думал, и не свидимся боле.

Полковник Коля с трудом оторвал старика от Петра и в свою очередь облапил того своими огромными ручищами.

– Вот это по-нашему, мужики, – гудел он, скаля своё широкое лицо в добродушной улыбке. – Люблю вас за это.

Обмен приветствиями продолжался ещё минут десять. Привлечённые шумом, к костру постепенно подтягивались другие бомжи, и вскоре вокруг доктора и Петра сгрудилось около двух десятков бродяг. Каждому хотелось лично поздороваться с вновь прибывшими.

– А теперь, братва, – крикнул доктор, когда церемония приветствия подошла к концу, – выгружайте всё из этой тачки. Это всё ваше. Сегодня мы будем гулять. Кто сказал, что мы чужие на этом празднике жизни?..

Дважды повторять не пришлось. «Рафик» опустел в считанные минуты. Вскоре у костра уже красовалась новогодняя ёлка, наряженная и украшенная лично доктором. Тут же сложили съестные припасы и выпивку.

Основная часть населения «бомжеубежища» сошлась у костра дела Евсея и кольцом расположилась вокруг огня. Каждый пришёл со своим стаканом, кружкой или черпаком: другой посуды бродяги, как правило, не имели. Атмосфера в лагере в корне изменилась: чувствовалось воодушевление, предпраздничное возбуждение и оживление, в обычно тусклых, безжизненных глазах бомжей засветились весёлые огоньки, а на их небритых и немытых физиономиях заиграли радостные улыбки.

Появился гармонист и заиграл какую-то залихватскую мелодию, кто-то хрипло, фальшивя, затянул песню.

Дед Евсей и доктор суетились больше остальных. Когда, наконец, все приготовления к празднику были окончены, бутылки откупорены, колбаса и хлеб порезаны, солёные огурцы выложены прямо на газету, а бенгальские огни розданы всем присутствующим, доктор поднялся со стаканом водки в руке и призвал всех к тишине. Шум у костра мгновенно утих.

– Мужики, я не мастер говорить длинные и красивые речи, – начал он свой тост. – Поэтому буду краток. Я хочу поднять этот стакан за ту искорку, порой крохотную и едва заметную, искорку, которая живёт в сердце каждого из вас и поддерживает в самые тяжёлые минуты вашей нелёгкой жизни, ту самую искорку, которой жив каждый русский человек и без которой все мы гроша ломанного не стоили бы. Я хочу выпить за надежду.

При всеобщем молчании доктор опорожнил свой стакан.

– За надежду! – подхватил полковник Коля. – За неё, родимую!

Ещё секунд двадцать полной тишины, пока люди пили водку, припав жадными губами к своим стаканам и кружкам – а потом тишина вдруг разом разорвалась. Посыпались ответные тосты, одобрительные возгласы, смех, кто-то хлопал доктора по плечу, кто-то клялся ему в вечной дружбе, кто-то пускал слезу.