Колыбель качается над бездной

Мне стало тревожно. Что-то здесь не вяжется. Для Лены же, похоже, всё это было в порядке вещей.

– Если бы ты видел его лицо! – снова рассмеялась она, не замечая моего беспокойства. – Испуганный какой-то, потерянный, глазами хлопает, говорит сбивчиво, невпопад. Мне даже жалко его стало.

Это она о Семёнове, своём завлабе, догадался я. Вслушиваясь в её звонкий голосок, я пытался отмахнуть от себя тревожные мысли, которые, словно червь, грызли меня изнутри.

Вывод напрашивался только один: решение о моём отпуске было принято не Крымовым, а кое-кем повыше. Дело в том, что наша фирма не была самостоятельным предприятием, а входила в состав крупнейшего холдинга. Этот факт старались не афишировать – по крайней мере, в документах компании, которые изредка проходили через мои руки, ни словом об этом не говорилось. Но слухи ходили, причём самые разные. А слухи, как известно, на пустом месте не рождаются. Значит, что-то за всем этим было. Но что именно, не знал никто. За исключением, может быть, Крымова. Хотя и он, как я подозревал, знал лишь ту долю правды, которую ему позволили знать. Кто стоял во главе холдинга, также было тайной за семью печатями. Не уверен, известно ли это было и самому Крымову. Мелькала, правда, в наших кулуарах фамилия «Иванов», но с таким же успехом могла быть названа фамилия «Петров» или «Сидоров».

Если моя судьба решалась на таком уровне, тогда всё объяснялось легко и просто. Один звонок «Иванова-Петрова-Сидорова» куда следует, и весь этот сонм Агаповых, Семёновых и чёрт знает кого ещё вытянется во фрунт, щёлкнет каблуками и примет к исполнению любое указание. Я не знал, в каких сферах обращаются руководители незримого холдинга, но был почему-то уверен, что выше этих сфер обитает только Господь Бог.

Однако быть предметом пристального внимания таких людей меня совсем не прельщало. Обласканный ими сегодня, завтра я мог впасть в крайнюю немилость, и тогда одному Богу известно, чем всё это для меня может кончиться. Нет уж, увольте! Чем реже мы попадаем в поле зрения сильных мира сего, тем спокойнее наша жизнь.

Впрочем, возможно, я слишком сгущаю краски, и всё это не более, чем игра больного воображения человека, вкалывавшего без сна трое суток кряду и поглотившего за семьдесят два часа месячную норму кофе и сигарет.

Будем жить сегодняшним днём и радоваться предстоящему отпуску, нежданно-негаданно свалившемуся на мою голову как ком прошлогоднего снега в самый разгар знойного лета. И чёрт с ней, с погодой! У природы, гласит народная мудрость, нет плохой погоды.

К реальности меня вернула внезапно наступившая тишина. Лена молчала, с тревогой всматриваясь в игру лицевой мускулатуры, которая отражала напряжённый мыслительный процесс в моей черепной коробке.

– Витенька, с тобой всё в порядке?

Я отчаянно тряхнул головой и улыбнулся.

– Всё в норме, Ленок, – сказал я, привлекая её к себе. – Устал просто, как собака. Вот и торможу сверх меры.

Она положила голову мне на плечо и вздохнула. От её волос исходил пряный аромат её (и моих тоже) любимых духов.

– Бедный! – проворковала Лена. – Тебе отдохнуть надо. Поспишь?

Я кивнул.

– Пару-тройку часов. Не больше.

– Может, поешь сначала? Голодный, поди. Хочешь, пельменей сварю? Ручной лепки, твои любимые?

– Не сейчас, Ленок. Мне б до дивана доползти.

До дивана я дополз. И сразу же отключился.

6.

Проспал я аж семь часов. Спал как убитый, без задних ног, без сновидений, без какой-либо подспудной подсознательной деятельности. Спало моё тело, спал мозг, спало моё эго, моё «я». Фактически всё это время я был без сознания. У индусов такой сон считается наибольшим приближением к Абсолюту – когда душа освобождается от оков разума и без остатка растворяется в Брахмане.

Не знаю, где там витала моя душа, пока мозг был в отключке, но только в половине восьмого вечера они вновь воссоединились, и я проснулся. Свежий, бодрый, готовый к новым трудовым подвигам. И тут только вспомнил, что завтра нам предстоит путешествие в Тверь.

Лёгкий ветерок тревоги пробежал по закоулкам души – и растаял, не оставив следа. Будем решать проблемы по мере их поступления, решил я. Создавать их искусственно было не в моих правилах. С завтрашнего дня начинается мой внеплановый двухнедельный отпуск – и это всё, что мне необходимо сегодня знать. Все домыслы, смутные догадки, пустые подозрения – по боку, в корзину для мусора. И хватит об этом.

Откушав горячих пельмешек со сметаной, предусмотрительно приготовленных моей очаровательной супругой (тридцать штук, моя обычная норма), я отправился в ближайший «Перекрёсток», чтобы закупить кое-что из продуктов на завтрашний день. Путь предстоял неблизкий: Тверь всё-таки.

К вечеру поднялся ветер. Холодный, мерзкий, пронизывающий, бр-р-р!.. Неба видно не было, вместо неба прямо над головой висела серая мгла, источающая липкую, вязкую влагу. Струи дождя хлестали по лицу, словно плетью, стекали за воротник, заставляя меня ёжиться и проклинать эту идиотскую погоду. Зонта я с собой не взял, так как не носил его принципиально. Борьба с этим неуклюжим изобретением цивилизации, особенно в ветреную погоду, всегда казалась мне занятием, позорящим высокое звание «человека разумного». Не скрою, наблюдать за тем, как под внезапным порывом ветра зонт выворачивается наизнанку, обнажая торчащие спицы, или вырывается вдруг из рук хозяина и скачет по лужам подобно перекати-полю, доставляло мне особое удовольствие и неминуемо вызывало приступ злорадного веселья. Но сам выглядеть идиотом я не хотел. Уж лучше закутаться в дождевик и накинуть капюшон на голову. Да и толку от этого больше.

Загрузившись в «Перекрёстке» (две бутылки кваса по полтора литра, палка «Брауншвейгской» сырокопчёной, буханка «Бородинского» и два блока «Парламента»), я пошлёпал домой. Едва я сунулся в свой подъезд, как в ноги мне ткнулось что-то мягкое, мокрое и лохматое. Лампочки в парадном, как обычно, не оказалось и потому темень там стояла непроглядная. Присмотревшись, на уровне своего пояса я смутно различил собачью морду, преданно смотревшую на меня.

– Марс, ты что ли?

Пёс радостно вильнул мокрой метёлкой хвоста.

Это и в самом деле был Марс, соседский пёс. Вода струями стекала с его длинной шерсти, образуя небольшую лужицу, а сам он был похож на выжатую мочалку. Несмотря на свой жалкий вид, Марс улыбался. Да, именно улыбался. Где-то я слышал, что животные улыбаться не умеют, это дано только человеку. Однако эта собака улыбалась. Не так, как человек, конечно, который использует свою лицевую мускулатуру, а всем своим видом, всем выражением своей, если хотите, собачей морды.

Этот пёс всегда вызывал у меня симпатию. Гордый бело-рыжий красавец с густой длинной шерстью, он располагал к себе своим добродушным нравом и преданностью. Впрочем, я слышал, колли все такие.

У меня никогда не было собаки. В том заведении, где я воспитывался и коротал свои детские годы, держать собак было запрещено. Ни собак, ни кошек, ни какой-либо другой живности. Позже, когда я вырвался во взрослую жизнь, покончив с детством и целым сводом запретов, собакой я снова не обзавёлся: не до того было. Жизнь вертела меня, как щепку в полноводном весеннем ручейке. Учёба, работа, женитьба, то одно, то другое, то третье – новые ориентиры, новые ценности, новые интересы. И всё же мысль завести собаку не оставляла меня никогда.

Мечта о собаке почему-то всегда вызывала в голове образ «Майн Кампф». Такая вот странная ассоциация, теперь уже необъяснимая, но устойчивая и никогда не дающая сбой. Я давно уже не помнил всей ассоциативной цепочки, всех её промежуточных звеньев, которые с очевидностью бесстрастной логики связывали два крайних её члена: первый – мысль завести собаку, и последний – печатное творение фюрера, эту нацистскую библию, после которой на душе остаётся грязный осадок и возникает непреодолимое желание вымыть руки и прополоскать рот… Как не помнил и других подобных цепочек: их у меня было несколько. Помнил только начала и концы.

Когда я принимал аспирин, я всегда отчётливо вспоминал «Женщину в песках» Кабо Абэ. Аспирин обязательно шипучий, который надо растворять в воде, иначе ассоциации не возникало. Как только большая плоская таблетка начинала шипеть в стакане с водой, мне тут же представлялась глубокая песчаная яма, мужчина и женщина на дне её, одинокая чайка на фоне сиреневых, цвета Кришны, предгрозовых туч.

Кришна тут, конечно же, не причём. Всё дело в ещё одной ассоциации, навеянной Бхагават-Гитой.

А когда я мыл посуду, перед глазами пролетала вереница романов Мураками. От «Охоты на овец» до «Кафки на пляже». Может быть потому, что все герои Мураками с особым тщанием предаются мытью посуды?

А вот Гичин Фунакоши (ещё один легендарный японец) за всю свою долгую жизнь не вымыл ни одной тарелки. И даже ни разу не был на кухне. Согласно традициям самураев, японский мужчина не должен показываться в местах, грозящих нанести его репутации непоправимый вред. Кухня – это как раз такое место. Мужчина – прирождённый воин, его дело биться с врагом, а на кухне пусть хозяйничает женщина…

Вот и ещё одна цепочка готова.

С чего я начал? С Марса, соседского пса. А чем закончил? Традициями японских самураев. Если выкинуть все промежуточные звенья, останутся только два крайних, ничем напрямую между собой не связанных: Марс и самураи. А уж отложится ли этот тандем в памяти, покажет время. Не все ассоциации живучи.

Однако я отвлёкся.

– Вот ты где, паршивец! – услышал я позади себя сердитый голос. – Я его по всему району ищу, а он вон где прячется.

В подъезд ввалился мой сосед по лестничной клетке. Скинув с головы мокрый капюшон дождевика, он заметил меня и приветливо улыбнулся.

– А, Виктор! Рад видеть, сосед.

Я кивнул в ответ.

При виде хозяина Марс пригнул косматую голову и виновато ткнулся носом в его ладонь.

– Ах, подлиза, – улыбнулся сосед и потрепал своего любимца по холке. – Ну ладно, ладно. Я сам виноват, что в такую погоду вывел тебя на прогулку. Терпеть не может всю эту слякоть. – Теперь он обращался ко мне. – Чистюля он у меня. Не дай Бог лапы в луже замочит – тут же домой мчится. Вот и сейчас примчался, улизнул от меня и примчался. А вообще он у меня умница, таких поискать. Правда ведь, Марс?

Тот радостно завилял хвостом, a priori соглашаясь со всем, что скажет его хозяин.

С Олегом Александровичем у нас сложились самые что ни на есть добрососедские отношения, хотя дальше обычного взаимного приветствия они не простирались. На вид ему было лет шестьдесят, семьи у него не было, если не считать верного Марса. Переехал в наш подъезд он года три-четыре назад. Седой, как лунь, поджарый, крепкий старикан, с лукавинкой в серых, с прищуром, глазах. Тактичный, вежливый, благожелательный, он олицетворял собой идеальный тип соседа в многоквартирном городском доме. Да, что и говорить, с соседом нам повезло. Предыдущие жильцы постоянно досаждали нам шумом, громкой музыкой и ночными дебошами.

– Как дела, Виктор? Что-то давно вас не видно.

– Да всё работа. Трое суток дома не был, аврал, только сегодня отпустили.

– Ну ничего. Отдых пойдёт вам на пользу. Когда уезжаете? Завтра?

– Завтра, – машинально ответил я, чувствуя, как на меня снова накатывает смутная тревога. А он-то откуда знает?

– С Леночкой вашей случайно столкнулся на улице. Вот она и поделилась новостью, – поспешил объясниться он, словно прочитав мои мысли.

Я кивнул. Ну да, всё проще простого. Всё легко объяснимо. И нечего в колокола бить.

– А насчёт погоды не беспокойтесь, – продолжал он. – Это здесь льёт, как из ведра. А в Тверской губернии дождей нет. Гарантия. – Он кивнул на прощание и неторопливо зашагал по лестнице. Марс степенно потрусил на полшага впереди. – Приятного вам отдыха, Виктор. Заходите, когда вернётесь. Потолкуем.

Потолкуем? Гм… любопытно. За все эти годы это было первое приглашение к общению, выходящему за рамки обычного приветствия на лестничной клетке. Однако ядовитый укол вновь пробудившейся тревоги был вызван не этим.

Ведь Лене о Твери я ничего не сказал. Ни слова.

7.

За ночь дождь перестал, а к утру шоссе даже успело просохнуть. Благо, ветер продолжал яриться, словно взбесившийся на цепи лев. Нам это было только на руку: я страсть как не любил езду по мокрому асфальту. Возникало такое чувство, что у тебя одновременно отказывали тормоза и клинило руль.

Лена о Твери не знала ничего. По крайней мере, до того момента, накануне вечером, как я изложил ей цель нашего путешествия – в той мере, конечно, насколько сам был осведомлён. По её реакции, по тем едва уловимым признакам, хорошо мне известным, я понял, что до сих пор она была в полном неведении.

Попытка отключить механизм дедуктивного мышления и плюнуть на всё с самой высокой колокольни удалась мне с великим трудом. Проклятые мысли так и лезли в голову, но укладываться в стройную систему никак не хотели. В системе явно не доставало каких-то важных звеньев. Откуда, откуда, чёрт побери, он мог узнать о Твери?

Однако, по мере удаления от Москвы и приближения к Твери, и в первую очередь благодаря моей очаровательной жёнушке, без умолку болтавшей на протяжении всего нашего трёхчасового пути, горизонт в моей голове в конце концов прояснился. Может, он телепат, откуда мне знать! Ведь не заговор же плетётся вокруг моей малозначительной персоны!

Лена была просто в восторге от всяких путешествий. Причём, в новым местах её больше привлекали не объекты культурного назначения (музеи, соборы, памятники архитектуры и так далее) и уж тем более не выбеленные жарким солнцем, истоптанные миллионами ног пляжи южных курортов, где и плюнуть-то в разгар сезона нельзя без риска попасть в чью-нибудь обожжённую, в волдырях, лоснящуюся от пота спину среднерусского обывателя, а уголки дикой, нетронутой природы, с их первозданным очарованием и какой-то удивительной, обнажённой чистотой. Увы, в густонаселённой части европейской России таких уголков оставалось всё меньше и меньше. Поэтому, когда приходило время летних отпусков, мы (каждый год) отправлялись куда-нибудь за Урал, или на Север, или в предгорья Тянь-Шаня, в тайгу и дремучие леса, на озёра и живописные речушки, с рюкзаками и всем необходимым походным скарбом – словом, в направлении, противоположному вектору обычной ежегодной миграции туристов-отпускников из пыльных бетонно-асфальтовых мегаполисов.

Я полностью разделял её страсть. Мы и познакомились-то с ней в походе, на Пахре, семь лет назад, когда наша небольшая группка из трёх особей мужского пола (я и двое моих товарищей по работе) наткнулась в лесу на их палатку. Их было четверо, все – студентки химфака МГУ. Тогда мы принципиально не брали в поход девчонок, считая их общество в таком важном деле не только обременительным, но и нарушающим некую святость всего предприятия. Однако после этой встречи мои взгляды коренным образом изменились.

Через год мы сыграли свадьбу. Лена как раз защитила диплом, и тем же летом мы стали мужем и женой. Стоит ли говорить, что свой медовый месяц мы провели с рюкзаками за плечами? Селигер остался в нашей памяти как самое прекрасное место на земле.

Любовь к лесу пробудилась у меня ещё с детства. Детский дом, в котором я воспитывался до восемнадцати лет, располагался в окрестностях большого города (я так никогда и не узнал – какого), в лесной глуши, вдали от людской толчеи и суеты скоростных автотрасс. Первые детские воспоминания у меня всегда ассоциировались с лесом. Память сохранила фрагменты моего раннего детства, чёткие, контрастные, словно чёрно-белые фотоснимки. Я хорошо помню долгие прогулки по лесу, которые совершал со своими сверстниками, такими же воспитанниками, как и я, во главе с бдительной воспитательницей. Помню поляну, на которой мы часто располагались на пикники, помню тёплые июльские ночи у костра, весёлое потрескивание берёзовых поленьев, ночную тишину, пугающую и завораживающую одновременно, искры, тающие на лету где-то высоко-высоко под сенью невидимых сосен… Детские впечатления, светлые, безмятежные, навсегда остались со мной, и вместе с ними в мою жизнь вошёл лес…

8.

Лена вся светилась от предвкушения нового приключения. Авантюрная жилка в её характере, страсть ко всему неизведанному сочеталась с глубоким, чуть ли не патологическим интересом к своей работе. Эти две крайности гармонично уживались в ней, как ин и янь, как день и ночь, как лёд и пламень. За это (не только за это, конечно) я и любил её. Тверская губерния, ясное дело, не сибирская тайга и уж тем более не горные перевалы Тянь-Шаня, но и здесь, я был уверен, есть уголки нетронутой природы, пока неиспорченные цивилизацией, куда нам стоило наведаться.

На границе Московской и Тверской областей мы сделали привал. Вернее было бы сказать – остановку, но походная терминология мне была как-то более по душе. В этой точке пути я засёк время, следуя скорее привычке, чем необходимости. Когда долго путешествуешь, как-то сама собой вырабатывается привычка делать зарубки на временной оси, отмечать своего рода реперные точки, чтобы позже, оглядываясь назад, легче было восстановить в памяти цепочку событий не только по географическим названиям населённых пунктов, которые оставляешь за плечами, но и по тем самым временным зарубкам. Порой ведь ничего, кроме этих зарубок, и не остаётся.

Часы показывали 10:48, календарь на часах высветил дату – 27 мая.

Мы перекусили на скорую руку и ровно в 11:00 двинулись дальше. В Тверь мы прибыли по расписанию. На автовокзале нас уже ждали. Едва я припарковался, как к нам подошёл молодой человек в солнцезащитных очках и предложил следовать за ним.

– О машине не беспокойтесь, о ней позаботятся. Дальше вы поедете на моём транспорте.

Нас погрузили в микроавтобус. В салоне я обнаружил пожилую чету, которая на наше появление никак не отреагировала. Без ответа осталось и наше приветствие. Я пожал плечами. Не знаю, может быть у них здесь в Твери так принято.

Мы выскочили на трассу М10 и помчались к окраине города. Вскоре городские многоэтажки остались позади, вдоль дороги потянулись серые домишки частного сектора. Но вот и они стали редеть, пока совсем не исчезли. Мы свернули на просёлок, аккуратно упакованный в асфальт. Дорога была ровная и гладкая, как стрела, ехать по ней было одно удовольствие. Через четверть часа мы остановились.

– Приехали? – спросил я у водителя, того самого человека в солнцезащитных очках. Он покачал головой.

Мы вышли из машины, все пятеро. Я огляделся и с удивлением отметил, что мы находимся на лётном поле. Чуть поодаль стоял вертолёт. Похоже, мы очутились на каком-то частном аэродроме.

Увиденное произвело на Лену не меньшее впечатление, чем на меня. В глазах её читался неподдельный интерес.

– Ни фига себе, – присвистнула она.

Пожилая чета, как по команде, повернула головы в сторону моей очаровательной супруги (пускай завидуют!) и тут же отвернулась, надменно поджав губы. Мы переглянулись и тихонько прыснули.

Наш провожатый прямиком направился к вертолёту, приглашая нас следовать за ним.

– Так мы что, на этой штуковине полетим? – догадался я.

– Там нет дорог. Сообщение только по воздуху.

Вот оно что! Выходит, в этот элитный пансионат чужому путь был заказан. Прав был Власов. Клиентов доставляли по воздуху строго в соответствии с регламентом, по чьей-то высочайшей санкции. Избранное общество, на неделю-две полностью оторванное от мирских забот, могло предаваться здесь изысканному отдыху. Идея показалась мне очень недурной.

Я перехватил взгляд Лены. По блеску её глаз я понял, что её посетили те же мысли.

Мы поднялись по трапу, опять в том же составе. Тут же загудел двигатель, корпус завибрировал, винт над нашими головами начал набирать обороты. Уже через минуту машина благополучно оторвалась от земли.

Примечательно, что окон в салоне вертолёта не было. Никто из нас не мог видеть, что творилось за бортом и куда держит путь наша стальная «стрекоза».

Провожатый перехватил мой взгляд.

– Никому не следует знать месторасположение нашей точки, – сказал он. И всё, больше ни слова. Он выдавал информацию порциями, строго дозируя её, словно опасаясь произнести лишнее слово. И вовсе не из соображения безопасности и необходимости хранить тайну, насколько я понял, а в силу своей склонности к краткости.

Точка. Походило на некий военный объект. Впрочем, неудивительно: ореол секретности, отсутствие подъездных путей, переброска клиентов в наглухо задраенном вертолёте, скрытое месторасположение – всё это роднило таинственный пансионат с объектом стратегического назначения. Я был на сто процентов уверен, что ни в одном справочнике, ни в одном туристическом каталоге, ни на одной самой подробной карте этого объекта не значилось.

Мы пробыли в полёте минут двадцать. (Зная примерную скорость вертолёта, время нахождения в пути и точку отсчёта, можно было бы прочертить некую окружность, на которой с большой долей вероятности располагался искомый объект. Потом, запасшись терпением, скрупулёзно прочесать местность вдоль полученной линии, километров эдак двести, и найти, наконец, так называемую точку. Такая вот математическая задачка. Ясно, что делать этого я не собирался).

Вертолёт сел на небольшую площадку, надёжно скрытую от посторонних глаз плотной стеной леса. Огромные вековые деревья обступали бетонный пятачок со всех сторон. Ничего, кроме деревьев, я вокруг не увидел. Ни пансионата, ни каких-либо других признаков жилья.

Нужно быть настоящим виртуозом вертолётного вождения, чтобы посадить такую машину на крохотный лесной пятачок в гуще зелёного массива.

– Красота! – восторженно прошептала Лена. – Чувствуешь, какой воздух?

Воздух, действительно, был наичистейшим. Влажный лесной дух, напоённый ароматами девственных трав и терпкой хвои, царил здесь повсюду.

Однако, чёрт побери, где же этот секретный объект? Не под землёй же он устроен, в конце концов!

– Витенька, взгляни! – задрав голову, Лена зачарованно смотрела наверх.

Высоко вверху, там, где кроны деревьев расступались и образовывали брешь в сплошном переплетении ветвей, сияло чистое, без единого облачка, небо.

Я вспомнил слова соседа по лестничной клетке. «А в Тверской губернии дождей нет». Что-то ёкнуло у меня в груди.

9.

Провожатый повёл нас прочь от взлётно-посадочной площадки по тропинке, которую я вначале не заметил. Тропка, аккуратно выложенная гравием, исчезающей лентой вилась сквозь заросли бузины и молодого подлеска. Мы пересекли миниатюрный горбатый мостик, перекинутый через ручеёк, и двинулись дальше.

Первое строение буквально выросло перед нами из лесной чащи. Это был двухэтажный коттедж, отстроенный по последнему слову современного архитектурного искусства. Чуть поодаль я заметил ещё пять-шесть таких же домиков. Они уютно примостились под сводами гигантских сосен и идеально гармонировали с окружающей естественной средой, ничуть не нарушая её покой и первозданную красоту.

Те двое напыщенных стариканов, что за всю дорогу не проронили ни слова, далеко оторвались от нас и уверенно шагали к одним им известной цели. Они неплохо ориентировались на местности, из чего я заключил, что они здесь не впервые. Постоянные клиенты, решил я, VIP-персоны, шишки особой важности, пупыри на ровном месте, которые на мелочь вроде нас, простых смертных, смотрят исключительно сквозь бронированные стёкла своих очков.

Наш попутчик остановился у одного из коттеджей.

– Мы на месте. Это ваш участок. Располагайтесь.

Точка, участок – что за терминология у этого типа!

– И это всё наше? – спросила Лена, зачарованно смотря на это чудо архитектуры.

– Полностью в вашем распоряжении. Все удобства. Вы останетесь довольны. Более подробные инструкции получите у вашего куратора. Он сам вас найдёт. А пока можете отдохнуть с дороги. Всё необходимое для отдыха вы найдёте внутри.

За всё время нашего кратковременного знакомства он ни разу не улыбнулся. Ни разу не проявил хоть какой-нибудь эмоции. Не разу не изменил тембр голоса, ни на йоту не повысил его громкости. Робот какой-то, а не человек. Впрочем, я слишком пристрастен к нему. Просто хорошо вышколенный сотрудник точки, чётко выполняющий свои функции.

– А ключи? – спросил я.

– Здесь нет замков. Не от кого запирать.

Не простившись, он повернулся и пошёл по тропинке назад, к вертолёту. А я так и не узнал, как его зовут.

Первым делом мы обследовали свои новые хоромы. Пять комнат с полной обстановкой (телевизор, DVD-плейер с набором фильмов, компьютер, камин, добротная и удобная мебель), кухня (холодильник, микроволновка, посудомоечная машина, кофейный автомат), ванная, два туалета, обширная терраса на втором этаже. В каждом помещении – кондиционер. В холодильнике – полный набор свежих продуктов. Словом, шикарное гнёздышко.