А меня ждали в Бюро… Напрасно я пытался объяснить сторожу, что задержка будет иметь пагубные последствия. Он был непреклонен. Прошёл целый час, пока посылали другого дежурного за новым пропуском.

Вот какова сила преклонения немцев перед порядком и законом!

Столица Германии – Берлин. В переводе – берлога. Мрачный город.

Как и все немецкие города. В их архитектуре есть общая… какая‑то ужасно застывшая угрюмая одинаковость.

Дома – как фибровые коричневые чемоданы.

Вывески всех магазинов написаны одними и теми же готическими буквами, витрины похожи одна на другую, как пара кайзеровских начищенных сапог или блестящих моноклей…

Вот хотя бы взять любую улицу в Берлине, на которой ты живёшь, допустим, два-три года. И вот однажды пьяным тебя привозят на такси и оставляют совершенно на другой улице и на другом конце города… и даже может быть в другом городе.

И тебе обязательно покажется, что это улица твоя!

Кроме Курфюрстендама, в Берлине все улицы похожи между собою. Да и памятники тоже. В немецком искусстве нет возвышенной эстетики и самое главное – нет полёта фантазии. Все представления немцев о красоте тесно связаны с армией, удобствами и пользой.

Я сейчас полностью убеждён, что если немцу снится рай, то он обязательно в виде ровных рядов постриженных деревьев, увешанных гроздьями сосисок, и фонтанов, бьющих пивом, спрятанных в прохладной тени этих ровных деревьев. Пресловутый тевтонский, прусский милитаризм очень отразился на памятниках.

Целые аллеи в Тиргартене заставлены памятниками прошлых кайзеров и генералов в самых пышных военных позах.

В Берлине я не видал ни одного памятника человеку в цивильном. Если они и есть, то их не видно. Они растворены в общей массе солдафонских монументов.

Столица Германии переполнена мещанскими вещами.

По чьей‑то инициативе был даже создан великолепное заведение развлечений: «Музей безвкусия».

Там собрали массу всякого рода скульптур, живописи и вещей домашнего обихода, которыми немцы украшают свой быт.

Я был в этом музе. Это – потрясающее зрелище мещанской пошлости, обывательского понятия о роскоши и красоте.

Чтобы описать всех этих голых красавиц в виде статуэток, раскрашенных в лилово-жёлтые тона, всех этих адово-красных Мефистофелей и картинок из «красивой римской жизни» не хватит никаких … даже русских ругательств…

И тем не менее… в каждой семье бюргера я видел всё, что было на этой выставке.

Немецкое представление об эстетике наивно, тяжело и местами ужасно.

Оно проявляется во всем: в одежде, домашней обстановке, в еде, в развлечениях, в юморе.

Приехав в Германию в 1930 году, после советской скудной гастрономической действительности, я был поражён её немецким разнообразием.

Я с удовольствием стал тут регулярно есть сосиски, которые, конечно, немцы делают непревзойдённо.

Хотя еда в Германии также весьма тяжёлая.

Это я уже потом понял, что немецкие меню на самом деле разнообразием не блещут.

Главным блюдом в их гаштетах является свинина.

В любых сочетаниях, под разными соусами. Будь то это сосиски, колбасы, окорока, котлеты или просто зажаренная нога – но всегда свинина.

Есть ещё гусь, но это уже считается роскошью и подаётся только на Рождество.

Рыбу немцы не уважают, но вот картофель их настоящая национальная еда. Его они едят со всяким блюдом и в огромном количестве.

Едят немцы помногу и жирно.

Одно из блюд, которое подают в их заведениях общепита, приводит меня прямо в ужас.

Оно называется «айсбайн» – это огромная говяжья нога, хорошо отваренная в супе, и которая подаётся на стол целиком, как она есть.

Я, припоминаю, как задрожал, впервые увидев, как её едят.

Вначале немцы орудуют над ней ножом и вилкой, постепенно срезая с неё мясо и жир.

Затем этот огромный мосёл они берут в обе руки и начинают обгрызать его. Настоящий обед каннибалов!.. Ха-ха.

Запивают немцы свою пищу неизмеримым количеством пива.

Которое… нужно отдельно сказать… тоже превосходного качества. Но напиваются немцы тяжело и мрачно.

У Германии есть Рейн, на берегах которого произрастает чудесный виноград и из которого производят одни из лучших в мире по качеству, знаменитые рейнские белые вина. С которыми не могут соперничать даже лучшие белые вина Франции.

Но немцы не любят вино.

Они пьют пиво. А вино идёт на экспорт.

По всей Германии выстроены тысячи огромных пивных дворцов… в четыре-пять этажей, … во всех города, они вмещают тысячи посетителей каждый, но даже они не могут вместить всего количества посещающих их.

На каждом этаже такого дворца играет отдельный оркестр.

Вся там собравшаяся публика пьёт только пиво.

Весьма примечательны и интересны мужские уборные при них.

Они представляют из себя особое произведение германского гения и искусства… это целые дворцы из кафеля и мрамора с высокими потолками и все в зеркалах и с начищенной бронзой.

Всё в пивных дворцах – для удобства пивных клиентов.

У такого важного заведения, как туалет в пивном дворце, конечно же есть его заведующий! Он встречает всех у входа туда… величественный, как губернатор на дворянском балу.

Начальник такой уборной всегда полный собственного достоинства толстяк немец. На нём чёрный сюртук, который наглухо застёгнут, из под него виден накрахмаленный воротник с непременным чёрным галстуком. Во рту у этого стража клозета неизбежная вонючая сигара, на лице блуждает снисходительная ухмылка…

Тут мои воспоминания о Германии переключились на курьёз, который произошёл со мною перед самым моим отъездом…

Приблизительно дня за три до моего отъезда в Париж ко мне в пансион прибыла довольно экстравагантная делегация.

В неё входили несколько дам и пара тройка мужчин.

По фамилиям, которые они мне называли при представлении, я понял, что они все явно балтийско-немецкого происхождения – то есть остзейские, как тут принято говорить о немцах с тех мест.

Некоторые из них были графами и баронами, остальные соответственно – графини и баронессы. После того, как я им предложил присесть, я осведомился о причине их визита ко мне.

Начали дамы… с преувеличенных комплиментов моей популярности в дипломатических, политических и светских кругах Берлина.

Сделав, так сказать, «артиллерийскую подготовку».

Затем началась атака по всем правилам ведения светских бесед. Слово взял уже представитель сильного пола.

Один из баронов, протерев перед этим тщательно свои очки и рассматривая свои холёные руки в родовых дворянских кольцах с гербами, стал излагать мне цель их визита, осторожно подыскивая слова.

Дело, оказывается, было в том, что они пожелали последовать примеру национал-социалистской партии и решили объединить здесь, в Германии, всех «национально мыслящих» русских людей, создать что‑то вроде союза или «русского отдела» этой партии.

– Правительство с поддержкой отнеслось к этой идее и уже отвело нам целый дом на какой‑то «Лейпцигштрассе», – добавил другой барон.

– Обещает в дальнейшем хорошо субсидировать нашу организацию, – вставил свои пять копеек один из графьёв.

– Дом шестиэтажный, с чудными будуарами и видами!, – не выдержав воскликнула одна из прелестных баронесс.

– Уже утверждён даже проект формы от Хьюго Босс!, – добавила другая, с ударением на фамилию модного тут сейчас молодого нациствующего кутюрье..

– Мы будем иметь казачьи фуражки, – перебила её другая дама, кажется графиня и зарделась, как гимназистка.

– Но только общего коричневого цвета, и такие же, как у всех наци, рубашки, – строго уточнила самая старшая из дам… тоном гувернантки или «классной дамы».

– И повязку со знаком свастики на левой руке!, – с энтузиазмом воскликнул, вскочив со своего стула, самый молодой безусый «корнет».

Я ничего не понимал.

– Но, простите, чем я могу быть вам полезен?, – спросил я с недоумением.

Снова слово взял самый холёный барон:

– Немного терпения!, герр фон Козырёфф…

А я подумал весело: «Ого… Серёжа… да тебя уже тоже в бароны записали»

Тот, увидев моё удивление, довольно продолжил:

– Сейчас вам всё станет ясно…

Затем он торжественно обвёл всех взглядом… те все вскочили, как по команде, я тоже встал, а он громко сообщил мне:

– Уважаемый наш соотечественник герр фон Козырёфф, имею честь и удовольствие вам сообщить… что с этого момента вы обладатель наследного дворянского титула «барон ниеншанский»…

При этих словах он, как заправский фокусник, достал откуда-то древний пергамент и ловко вписал, также не понятно откуда взявшимся, гусиным пером в него мою фамилию и имя… и передал мне…

Вот так я неожиданно для себя и стал обладателем старинной фамильной грамоты, титула «барон» и судя по записям… ещё и какого-то клочка земли… – Кажется это право зовётся «ленн», – мелькнула у меня мысль из моих познаний в баронских правах на землю.

Видя мою полную растерянность… другой высокий худой барон предложил всем снова присесть.

Затем он закурил сигарету и, пододвинув к себе пепельницу, чуть-чуть улыбаясь, медленно и терпеливо стал объяснять мне:

– У нас, герр фон Козырёфф, понимаете ли, есть некоторые препятствия… то есть… вернее… затруднения… в этом направлении… эээ… в создании нашего общества…

– Нам нужно имя…, – снова не выдержал, воскликнул пылкий юнец.

Худой спокойно продолжил:

– То есть, я хочу сказать, нам нужен человек с именем, который был бы известен всей нашей русской немецкой публике и в то же время репутация которого была бы, так сказать, не запятнана. Ну… нейтральный, что ли, – пояснил он.

Я начал понимать.

– И что же, у вас в Берлине не нашлось ни одного человека с «незапятнанной» репутацией?, – не выдержав, спросил я.

Барон неопределённо развёл руками.

– Очень трудно найти подходящее лицо, – уклончиво ответил за него другой… кажется граф.

– Различие взглядов… Политическое прошлое… Возникают возражения!, – добавил с сожалением третий собеседник.

– Но я же советский дипломат, – попытался я возразить.

Этим своим очевидным заявлением я всего лишь вызвал улыбки и реплику: «…на службе у фюрера».

– Ваше имя нас устраивает… Вы, так сказать, достаточно лояльны и из другого мира! – поддержал «важный» барон.

– Чего же вы от меня хотите конкретно?, – спросил я.

Бароны и графья переглянулись. Баронессы и графини смотрели с мольбой на меня.

– Мы предлагаем вам возглавить наш союз, – твёрдо сказал один из баронов.

Тут наперебой заговорили дамы.

– У вас там будет чудная квартирка, – промурлыкала самая молодая, стреляя в меня глазками.

– Чушь говоришь, Жаннет… Мы отведём вам весь бельэтаж!, – с пылом сказала строгая «классная дама».

– Весь этот дом наш!, – добавила другая.

– Работы особенно никакой не будет!, – выложил «веский» аргумент молодой граф с видом повесы.

– Просто подписывать несколько бумаг в день, и все!.., – с лукавством мурлыкнул «кот Базиллио» графского чина.

– Ну, и официальное представительство, так сказать!, – добавил «главный» из баронов.

Я уже все понял.

Это была гнусная провокация Розенберга…

Они искали дурака – это было ясно.

Вот эту «честь» они и решили предложить или «подложить» мне.

Едва сдерживаясь, чтоб не рассмеяться, я поблагодарил их и встал.

Бароны тоже поднялись.

– Я советую вам подумать над этим. Это будет для вас и полезно, и приятно в одно и то же время!, – сказал один из них.

Нотка угрозы едва уловимо прозвучала в этих словах.

– И это нисколько не помешает вашей дипломатической деятельности, – добавил другой.

– Напротив… укрепит связи русских немцев в Германии с Советской Россией, – с жаром выдохнула перезрелая графиня-фройляйн на выданье.

– Разрешите мне дать вам ответ в четверг, – попросил я.

Бароны молча поклонились.

После их ухода я упал в кресло и стал хохотать, обдумывая, какой анекдот я сделаю из этого разговора и как я буду его пересказывать моим приятелям тут. И как будут хохотать в Центре и в нашем полпредстве…

Но к моему недоумению из Москвы пришёл категорический приказ: «Возглавить Союз русских немцев в Германии».

В четверг, как я и обещал… посыльным я направил остзейским баронам своё согласие, одновременно с извинением, пояснив, что срочно выезжаю в командировку, а полномочия подписывать бумаги могу передать любому доверенному лицу.

Потом я взял телефонную книгу, позвонил в бюро и заказал себе билет на парижский экспресс.

В ту же ночь я покинул Берлин.

На вокзале правда меня перехватил один усач и представившись знакомой фамилией, что говорило о его принадлежности к группе лиц, меня недавно посетившей, и попросил подписать два документа.

Первым документом было моё согласие возглавить их Союз, а вторым я уполномочивал этого господина вести дела их сборища… ха-ха.

Я их с лёгким сердцем подписал и шагнул в неизвестность… то есть сел в свой вагон…

***

Сталин читал сводную докладную по Франции от Артузова…

Агрессивные действия этого негодяя Гитлера подстегивали всех в Европе искать союзников…

На заседание совета министров Франции министр иностранных дел Лаваль сделал сообщение о дипломатической обстановке. По его словам, «именно Италия является в данный момент той страной, которая наиболее полна решимости применить в случае надобности силу. Муссолини согласен на содействие России только при условии одновременного участия Польши».

Был зачитан проект меморандума Лиге наций, в котором упоминается «непрерывная и очевидная ложь» Геринга и Нейрата (министр иностранных дел Германии – справка Артузова). «Однако в связи с создавшейся обстановкой и итальянским предложением возник чрезвычайно серьезный вопрос о возможном применении силы, то есть о войне». Этот вопрос поставил Фланден – премьер.

Пространные объяснения Лаваля показались Сталину отвлеченными и туманными.

Затем Лаваль перешел к франко-русскому вопросу. Лаваль заявил, что «он задумал многосторонний пакт о ненападении и консультациях наряду с двусторонними договорами о взаимопомощи». Он зачитал проект двустороннего договора, «который намерен представить Потемкину» – Наш полпред в Париже – отметил про себя Сталин.

В договоре содержится ссылка на Устав Лиги наций. Лаваль хочет, как он выразился «вести переговоры с Советами лишь для того, чтобы поддержать Малую Антанту и помешать германо-русскому соглашению. Но в глубине души – и он признает это – он опасается возможного воздействия большевистской армии на французскую армию. Он пока еще не согласен, чтобы союзные обязательства вступали в силу автоматически».

Тут Сталин хитро ухмыльнулся и продолжил чтение.

Премьер Фланден изложил решения верховного командования:

«Правительство постановило временно оставить в армии контингент, который подлежал демобилизации 13 апреля. Однако на призывников этого контингента, которые принадлежат к предыдущим призывным возрастам, но ранее получали отсрочку и были временно освобождены от военной службы, распространяются обязательства только их призывного возраста, и, следовательно, они будут демобилизованы согласно условиям, установленным ранее. Этот контингент останется в армии до тех пор, пока новобранцы, подлежащие призыву в апреле, не пройдут необходимой подготовки. Он будет использован для пограничной службы и для возведения защитных укреплений и будет демобилизован не позднее 1 августа. Военнослужащие, задержанные в рядах армии, будут пользоваться особым режимом отпусков, и в частности отпуском на время сельскохозяйственных работ, сверх того им будет сокращен срок последующего пребывания в запасе».

Далее Сталин перешёл к чтению ноты об отношении Германии к проекту Восточного пакта которую фон Нейрат вручил сэру Джону Саймону (министр иностранных дел Англии – справка Артузова) во время их берлинских переговоров 25-26 марта этого 1935 года.

Германия предлагала следующие:

«1. Договаривающиеся державы обязуются не нападать друг на друга и не прибегать к силе в какой бы то ни было форме.

2. Договаривающиеся державы обязуются заключить между собой в случае если они еще не сделали этого, – договоры об арбитраже и согласительной процедуре, предусматривающие процедуру обязательного арбитража в случае спора юридического порядка и согласительную процедуру в целях мирного урегулирования политического конфликта.

3. Если тем не менее одна из договаривающихся держав считает, что ей угрожает агрессия или применение силы со стороны какой-либо другой договаривающейся державы, то по требованию вышеупомянутой державы должна быть немедленно созвана конференция представителей правительств всех договаривающихся государств с целью обсуждения создавшегося положения и в случае необходимости мер, которые следует принять для поддержания мира.

4. Если вопреки этому соглашению между двумя договаривающимися державами возникнут все же военные действия, другие договаривающиеся державы обязуются не оказывать агрессору никакой поддержки ни в области экономики, ни в области финансов, ни в военной области.

5. Пакт заключается на десятилетний срок, который может быть продлен на дальнейший период».

Сталин знал, что это совершенно секретная информация была добыта Козыревым перед самым его отъездом из Берлина.

– А не поторопились ли мы его от туда выдернуть?, – мелькнула у Сталина мысль.

Но тут же он сам себе ответил:

– Нет… Он нужнее сейчас в Париже… Нам нужен этот договор с Францией, чтобы вбить клин между ними и Германией…

Глава 2.

И вот я приехал в Париж.

Была чудесная весна. На бульварах города зацветали каштаны, на Пляс-де-ля-Конкорд били серебряными струями фонтаны.

Цветочницы … все как одна – молодые, бойкие и весёлые… предлагали букетики лионских фиалок.

Огромные толпы парижан вышли на променад и собою заполняли тротуары и террасы кафе. Только что вспыхнули бледновато-голубым светом гирлянды уличных фонарей. Острый запах духов всевозможных ароматов смешался с бензиновым угаром и их сиреневатое облако стояло в воздухе.

Тут мне подумалось, что наряду с образом, каждая страна имеет свой особый запах, который ты ощущаешь сразу при въезде в неё.

Англия, например, для меня запомнилась запахом дыма, каменным углём и лавандой, Америка – бензином и жжёной резиной, Германия – сигарами и пивом, Испания – чесноком и розами, Япония – копчёной рыбой.

Этот запах мне кажется ты запоминаешь навсегда, и, когда хочешь вспомнить страну, то вспоминаешь сперва её запах.

Тысячи ароматов лугов, полей, лесов и степей я увёз в своей памяти из России… необъятная и далёкая, она остаётся в памяти каждого на всю жизнь…

Итак, Париж пах духами… как пишут в бульварных романах… ха-ха.

После хлопот по размещению и представлению в нашем полпредстве в Париже я сидел на террасе парижского кафе Парнас и любовался городом.

В эти предвечерние часы, когда электричество ещё не победило свет уходящего дня, он был потрясающе красив.

Люди разноголосо шумели за своими столиками. Но вот… неожиданно все повернули свои головы влево.

Там, куда все восторженно смотрели… из огромной… скорее всего американской машины вышел неспеша высокий человек в светло-сером костюме.

Он шёл не торопясь по тротуару, величественно помахивая при этом тростью, направляясь к одному из многочисленных кафе. Толпа сразу узнала его.

– Шаляпин! Шаляпин! – все разом загалдели.

Я тоже оглянулся. Известный оперный русский певец остановился и как бы позировал всем… Он просто стоял на фоне заката – огромный, великолепный, ни на кого не похожий, на две головы выше всех.

Кто-то к нему подошёл и он, улыбаясь, разговаривал с ним.

Затем все осмелели и его обступили – всем хотелось пожать ему руку. Меня охватило чувство гордости за него.

– Только в России мог появиться такой талантище, – подумал я. – Сразу видно, что идёт наш, русский артист! У французов – таких нет. «Он – точно памятник самому себе…, – как сказал как-то мне о нём мой друг Александр Вертинский.

Мои мысли вернулись к Франции…

Я полюбил Францию искренне, как почти всякий, кто в ней бывал…

Собственно говоря, пока «моя Франция» – это только один Париж, но зато один Париж – это вся Франция!, – как тут любят восклицать.

Так могу сказать и я, неоднократно бывая в этой прекрасной стране …

Париж покорял всех, покорил и меня.

Этот город нельзя было не полюбить, так же как нельзя забыть его или предпочесть ему другой город.

Я, объездив многие города Европы, бывал в Америке и других частях света, могу с уверенностью сказать, что не знаю равного ему на земле.

Ещё одно «открытие» я совершил… Мне кажется, что русские не чувствуют себя так легко и свободно нигде за границей, как именно в Париже.

Как рассказывали мои местные знакомые и тот же Вертинский, что тут нетрудно никому быстро освоиться, найти работу.

В этом мегаполисе никому нет никакого дела до вашей личной жизни. Это город, где человеческая личность и её свобода чтится и уважается.

Франция, обессиленная продолжительной войной, нуждается в мужском труде, ибо война унесла многих её отцов и сынов в могилу. Мужские руки тут ценятся. Десятки тысяч моих соотечественников – русских эмигрантов работали на заводах Рено, Ситроена, Пежо и других. Много из них жили в сельской местности, как говорится: «сели на землю» и занимались сельским хозяйством – и собственным, если были средства, и чужим, если приходилось наниматься.

Всего русских сейчас во Франции, как писали в газетах, было тысяч двести-триста…

В Париже «наших» было тысяч восемьдесят. Но они как‑то умудрялись не попадаться на глаза. В этом огромном городе все растворялись как капля воды в океане.

Любой, приехав сюда, через какой‑нибудь год уже считал себя настоящим парижанином.

«Наши» тут говорили по-французски, знали всё, что творится вокруг

Оно повсюду работали с французами бок о бок и старались подражать им во многом. У них была и своя ниша и быт: свои церкви, рестораны, клубы, библиотеки, театры.

Это я знал как из своего опыта, так и от своих парижских друзей, прежде всего от своего друга и неподражаемого русского певца – Александра Вертинского.

Он осторожно вводил меня в круг русских эмигрантов… Так как среди них были и озлобленные, оголтелые личности… Но вот молодёжь, выросшие дети русских эмигрантов, тянулась ко мне… как сверстнику и с жаждой поглощали мои рассказы о послереволюционной России.

Есть у «наших» тут в Париже и свои фирмы, магазины, дела, делишки.

Но это для общения, для взаимной поддержки, чтобы не потеряться в этой стране.

В душе же каждый из них считает себя европейцем и парижанином.

Приглашают друг друга – уже не к себе в дом, как на родине, а обязательно в ресторан или в кабачки на Сене.

Ежедневно они совершают прогулки в Булонском лесу с собачками и без собак, пьют до двенадцати дня различные аперитивы.

Кишит русскими и весь Монмартр. Группируются они около ресторанов и ночных дансингов.

Как просветил меня Вертинский, одни из «наших» служат гарсонами, другие метрдотелями, третьи на кухне моют посуду.

Есть среди них и танцоры – «дансэр де ля мэзон», или «жиголо» по-французски, молодые люди, красивые, элегантно одетые, для танцев и развлечения старых американок.

Имеются среди «наших» и артисты, певцы, музыканты, балетные танцоры, исполнители лезгинки – молодые красавцы грузины в черкесках, затянутые в рюмочку.

И конечно же цыгане и цыганки…

Много «наших» девушек и среди цветочниц.

Бывшие военные в основном работают зазывалами-вышибалами, швейцарами и шофёрами.

Вся эта русская эмиграция живёт главным образом за счёт иностранцев.

Последние, разменяв свои фунты и доллары, получают тут за них кучу франков, и поэтому им всё кажется тут дёшево.

Отвыкшие у себя на родине от алкоголя, американцы напиваются быстро, счета оплачивают не глядя.

А иногда и по два раза один и тот же счёт, – как смеясь рассказывал про это мне Вертинский. – На чай они дают щедро, и за ними охотятся, как за настоящей дичью, – рассказывал он удивительные истории…

– Их передают из рук в руки. Облапошив гостя в своём ресторане, метрдотель посылает его со своим шофёром в другой, предварительно условившись по телефону, сколько он будет за это иметь процентов со счета.

– Их заманивают, переманивают при помощи женщин, перепродают, и просто грабят…

Правда, по словам Вертинского, который тут жил с 25-го года, любопытные американские туристы ездят иногда осматривать и поля битв.

Там… на месте сражений… сотни тысяч рабочих до сих пор выкапывают медь, свинец и железо из земли, вспаханной германскими снарядами.

<1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

2 из 4