Сукины дети – 3. Круги на воде

– Извини, я забыл, – сказал я после паузы.

Я и вправду забыл. Мысль об отпуске, сборы, чемоданное настроение, так меня увлекли, что я и думать забыл об обязательной утренней дозе.

– Жопу свою лучше бы забыл, – буркнула Антигона. Неудобно скорчившись, одной рукой она вела Хам, а другой шарила за своим сиденьем. – На! – наконец выпростав руку, она бросила мне на колени стальной термос.

Накатила волна благодарности. Сам я даже не подумал, что мне придётся чем-то питаться в дороге, да и на месте тоже…

Дома кровь мне поставляли из нескольких фермерских хозяйств – свиную, свежую. Хрюшки не очень переживали, когда у них забирали литр-другой в неделю. К тому же, свиная кровь по составу наиболее близка к человеческой…

Редкая болезнь, – наврал фермерам Алекс. – Гемоглобиновое голодание. Недостаток собственных кровяных телец.

Те вошли в положение – за немаленькую мзду.

– Мне остановиться? – спросила Антигона, когда я принялся отвинчивать крышку термоса.

– Не надо. Я справлюсь.

Марать пластиковую чашку из походного набора я не стал, отхлебнул прямо из горлышка. В нос ударил кислый запах меди, на языке образовалась сладкая горечь.

Чувствуя, как отпускает, я завинтил термос и не глядя сунул его в сетку за спинкой своего кресла.

– Спасибо.

– Думай в следующий раз, – Антигона всё ещё была сердита. – А если на тебя жор нападёт?

– Я никогда не причиню тебе вреда, – тихо сказал я. – Слышишь? Я скорее умру.

– Зарекалась свинья в грязь не лезть.

Она права, – думал я. – Надо уже как-то самому привыкать заботиться.

Разумеется, о человеческой крови не могло быть и речи. По совету Алекса я научился питаться эфирными телами, но ведь рядом со мной постоянно – только близкие люди, а быть паразитом я не желал.

Совет был прав в одном: мы, стригои, причиняем вред одним своим существованием.

Питиё свиной крови я выбрал, как меньшее из зол.

Алекс назвал это вынужденным мазохизмом, и в чём-то он был прав: каждый раз, когда я делал глоток, что-то внутри восставало против. Сознание кричало, что пить кровь животных – мерзко, а главное – унизительно.

Ты – вершина пищевой цепочки – уверяло гнусное подсознание. – Ты – царь среди людей, Владыка. Так почему ты довольствуешься малым?

Видимо, ещё и поэтому я каждый раз оттягивал неприятный момент насыщения как можно дольше.

Но Антигона права. С этим надо кончать. В конце концов, принимать опеку девчонки почти на десять лет моложе себя – тоже унизительно.

Хам свернул с дороги на совершенно неприметный просёлок. Если б я ехал один – ни за что бы не догадался, что за разросшимися кустами шиповника скрывается вполне современный тракт с электрическим освещением и бетонкой.

– Деревня зовётся Ненарадовкой, – Антигона оттаяла и принялась меня просвещать. – Она чуть в стороне от озера, почитай, среди леса. А господский терем – на самом берегу. Шесть спален, гостиная, столовая и кабинет. Я в прошлый приезд просила кухню перестроить – провести электричество, поставить современное оборудование… Но не знаю. По-моему, шефу моя идея не понравилась.

– Почему?

– Он считает, что иногда полезно отвратиться от благ цивилизации, дабы вкусить незамутнённой пасторальной жизни. То есть, обходиться без света, горячей воды и пользоваться нужником во дворе. Так что везу с собой походный кофейный набор, а пропитаться придётся за счёт селян.

– В смысле? – вкус крови на языке вызвал у меня нездоровые ассоциации.

– Кушать, что Бог послал, с деревенскими передал. Шаньги с грибами, сметана с мёдом, копчёный омуль, белужья икра…

– Ну, меня – то ваши мирские дела не касаются, – как мне казалось, незаметно вздохнул я. – Мне бы хлев поближе и свинку почище.

Перед мысленным взором встала, как живая, вислоухая хавронья. Масляный пятачок, крохотные добрые глазки и жесткая щетина на розоватом боку… Замутило.

– Скотоложцем обругают, – пригрозила Антигона.

– Ну, тогда в лес буду ходить, – мне показалось, я это очень хорошо придумал. – Наверняка тут водятся лоси…

– Лесной дяденька скотинку обижать не позволит, – отбрила Антигона. – В болото заведёт, в трясине утопит. И будешь ты утоплик: зелёный, поросший мхом и с перепонками между пальцев.

– Добрая ты.

Внезапно перспектива провести пару недель в глуши показалась не такой уж и привлекательной.

Долгий будет отпуск, на голодном пайке. О-очень долгий.

– А чего? – не унималась вредная девчонка. – Ундинку какую-никакую приманишь, хозяйство заведёте, детишек настрогаете…

По-моему, она перешла некую грань. Но я был Антигоне должен, так что возбухать не стал, а постарался свести подколки в более безопасное русло.

– Ундины – это те же русалки, верно?

– А вот и неверно. Ундины – это девки с хвостом вместо ног. А русалки – обыкновенные утопленницы. Как какую парень бросил накануне свадьбы – та сразу топиться. Из таких русалки и получаются… Не люблю я их. Не уважаю.

– Это ж за какие грехи?

– Вместо того, чтобы топиться, надавали бы изменщикам между рог, и жили бы себе припеваючи. Я вот, например, никогда замуж не выйду.

Я тут же улыбнулся – все девчонки так говорят. А потом испугался: здоровая девчонка. Не красавица, но с интересной придурью. Рано или поздно встретит она парня, и бросит нас, грешных, на произвол судьбы…

А как же мы с Алексом? – мыслишка была подленькая, эгоистичная. Девчонки – Антигона, Афина и Амальтея – вились вокруг нас, как орлицы над драгоценными птенчиками. Пылинки сдували. Еду прямо в клювики запихивали. Я к этому привык, я принимал это, как должное. И даже ни разу не поинтересовался: а чем они живут вне работы?..

Возможно я исходил из того, что у меня самого, кроме "Петербургских Тайн", ничего не было… Особенно с тех пор, как я расстался с Мириам. Но ведь, как я уже упоминал, все три были молодые, здоровые девахи. Им бы по клубам. И кавалеров, как перчатки, менять.

Но развить тему я не успел: мы приехали.

– Шеф! – протянув руку назад, Антигона потормошила разоспавшегося Алекса. – Мы приехали, шеф. Вставайте.

Дорога привела прямо к воротам усадьбы. Они были распахнуты, внутрь вела поросшая бурьяном колея, а невдалеке, за купами берёз, угадывался терем с гнутой под луковку крышей.

Деревня располагалась справа: через обширное вытоптанное поле виднелись крытые шифером и тёсом крыши, торчал колодезный журавль и кричали петухи.

По пустырю носились белоголовые ребятишки: увидев Хам, они оставили игры и сбежались смотреть на приезжих. Один, что был повыше других, опрометью бросился в деревню, победно выкрикивая на бегу: – Барин приехал!.. Барин!..

Антигона заглушила двигатель, и пока Алекс потягивался на заднем сиденьи, я полез наружу.

Здесь было больше лиственных деревьев. Как потомственный городской житель, я различал берёзу, осину, клён, вяз и хвойные вечнозелёные. Остальная флора сливалась в сплошную лесную массу…

Тут и там темнели отдельные ели, а вниз, по пологому берегу, спускались сосны. Солнце припекало нежарко, но вполне ласково, и неожиданно я понял, что мне здесь нравится.

Детишки, выстроившись неровной шеренгой, не спускали с меня пытливых глаз. Одеты они были странно, если не сказать, скудно. Сероватые широкие рубахи, тёмные мешковатые штаны… До меня не сразу дошло, что одежда эта – ручной работы, а не производства однотипных китайских фабрик, на которых выпускают пластиковую мишуру…

– Стригой, – донеслось вдруг откуда-то из-за спины. Голос был придушенный, словно горло говорившего связывала цепь. – Нежить поганая…

Обернувшись, я только и успел, что подставить руки, когда в горло мне прыгнула здоровенная кудлатая псина. Чёрная пасть её была распахнута, в ней, как в замедленной съёмке, я увидел розовый в чёрных пятнах язык, по краям покрытый жёлтым налётом пены.

Псина была тяжелая. Я не удержался на ногах и мы покатились – по отлогому, поросшему травой склону, прямо к озеру.

Отпуск начался на торжественной, праздничной ноте.

Краем глаза я видел, как из машины выскочили Антигона и Алекс, как через пустырь к нам несутся какие-то мужики с вилами…

Вот тебе и "барин приехал"– подумал я, а потом мне стало некогда.

– Ты эта, звиняй, что я тя порвал, – мой новый друг опрокинул мне же на спину лохань кипятку, и стал прохаживаться берёзовым веником. Я чуть не завыл от наслаждения. – Отец Онуфрий вот тоже меня ругает: ты, говорит, Гриня, как красна девица: волос долог, а ум короток. Я, конечно, в обидушки – а чего он меня девкой зовёт?.. Но и сам понимаю: с тобой я перегнул малёха.

– Ничего, – просвистел я сквозь зубы. – Я не в обиде.

Гриня плеснул на каменку, под низкий чёрный потолок взметнулся раскалённый гриб квасного пару. Я опять застонал.

Раны, нанесённые зубами оборотня, заживают не в пример дольше и болезненнее, чем от того же железа. Или даже серебра…

– А я виноват, что от тебя кровухой пахло? Я там неподалёку верши ставил, чуешь? Слышу – Степашка надрывается: барин приехал… А мы вас со вчера ждём. Никифор уже и самовар взгрел, баба Нюра пирогов с вязигой напекла – страсть. Ну там, сало копчёное, сиг да жерех… Терем барский прибирали – чуть не языками вылизывали. Шутка ли! Сам барин Алесан Сергеич из городу пожаловали…

Хороший парень – Гриня. Можно вот так лежать на лавке, дышать квасным и рябиновым паром, а он будет мять тебе бока, плечи, спину, временами поливая кипятком и охаживая веником, и говорить, говорить…

Я чувствовал, как уходит боль из едва подживших ран, как перестают скрипеть суставы, и рассеивается, как смог на свежем ветру, осенний питерский сплин.

– Так вот, слышу это я, как Степашка надрывается, верши побросал и сюда. Встретить – приветить, Анчутку-егозу к сердцу прижать, Алесан Сергеичу, опять же, в ножки поклониться… Подхожу, чую – кровью пахнет. Зырю – стригой. Ну, ретивое и взыграло… Я из портков, как был, перекинулся – и на тебя. А знатно мы пошкомутались, а?..

– Ага…

Как я его не прибил – не понимаю. Наверное, сработал инстинкт: солдат ребёнка не обидит. А Гриня – детина добрых двух метров росту, с фигурой, как у Геракла, работы скульптора Фидия, – и впрямь был ребёнком. Осьмнадцати годков и трёх месяцев – как гордо и трогательно довёл до моего сведения его папаня – деревенский староста Мефодий Кириллович, по-совместительству – лесной оборотень.

Прошу не путать с вервольфами: у них с оборотнями какая-то классовая вражда на почве обоюдной ненависти. Отличие таково: у вервольфов "вторая сущность"одна, волчья. Оборотни же существа творческие. Захотят – лосем перекинутся, а захотят – налимом, царём среди озёрных рыб.

Гриня вот любил псом обращаться. Здоровенным кудлатым волкодавом – святая простота, он усматривал в этой породе особую иронию…

Додумать не получилось.

Распахнув дверку баньки, Гриня сгрёб меня в охапку и швырнул прямо в ледяные воды Ладожского озера.

Банька стояла даже не на берегу, а на просмоленных сваях, прямо в воде. Окружал её широкий причал-веранда, с которого можно было сигать прямо в воду…

…Электричества в деревне не признавали. И хотя в подклети господского терема обнаружился стосильный генератор фирмы "Хонда", шеф предпочёл обретаться при свечах.

Множество их, толстых, как полено, и желтых, как липовая пыльца, восковых, пахнущих мёдом, было расставлено по всей горнице.

Пол, устеленный полосатыми вязанными половиками, вызывал умиление. Коврики на стенах, с лебедями, с лягушками-царевнами, с старинными замками – воспоминания из детства.

Над моей кроватью тоже был коврик с замком. Я-маленький населил его благородными рыцарями, которые каждую ночь, пока я сплю, выходили на бой с чудовищем…

Из баньки мы с Гриней вышли чистые, лёгкие и безгрешные, аки Серафимы. Мой новый друг тут же уселся за хозяйский стол. Шефа он дико уважал и слегка побаивался, Антигону звал Анчуткой, и отношения с ней имел самые дружеские.

Напихав полную пасть, Гриня начал смачно хрустеть квашеной капустой. Тяжело вздохнув, я пристроился с краешку.

Всем разносолам на столе я даже не знал названий. Определил лишь грибы, пироги, опять же, тонко нарезанную, со слезой, копчёную рыбу и мочёные ягоды с капустой. Но были ещё глиняные горшочки – из одного такого Антигона уписывала за обе щёки; закрытые судки, туесочки и блюдечки. В центре возвышался самовар, и староста, надувшись от важности, разливал чаи.

На меня он посмотрел осторожно, искоса, а потом крякнул, и отечески похлопал по плечу… Видимо, о моих реалиях местных уже успели просветить, так что отнеслись ко мне не как к нежити, а скорее, как к больному, страдающему тяжелым неизлечимым недугом.

Мужики понимающе хмыкали и крестились, бабы пускали слезу, утирая уголки глаз кончиками расписных платков.

Но это было завтра.

Сегодня вечером Гриня, набив пасть, пазуху и карманы дарёными пряниками, повёл нас с Антигоной смотреть навок.

Алекс милостиво отпустил: ему со старостой о делах поговорить надобно, а мы мешаем.

Стемнело. Небо было усыпано таким количеством звёзд, какого в городе отродясь не бывало. Вот где я понял, почему – именно Млечный путь…

Пахло скошенной травой, берёзовыми серёжками и дымом – в деревне все топили печи. В лесу, который начинался сразу за пустырём, по левую сторону от деревни, кто-то тоскливо гукал.

– Это что, навки? – спросил я, когда гуканье приблизилось и сделалось до настырного громким.

– Николаич это, – непонятно пояснил Гриша. – Филин он. По ночам не спит, сидит в дупле и размышляет о вечном. Вечное ему не нравится, вот он и выказывает недовольство доступными ему средствами…

– Да ты филосов, Гринёк, – не зло поддела Антигона.

– А то! Инок Софроний, давеча, давал "Анналы"почитать, древнего грека Плиния. Я там много интересного почерпнул.

– Например? – не унималась Антигона.

– Не плюй в колодец, а то в глаз получишь, вот тебе пример, – Гришка допетрил, что Антигона его подкалывает.

Идти по лесу было неудобно. Несмотря на то, что я отлично видел в темноте, под ноги всё время бросались какие-то корни, кочки, ямки и гнилые брёвна. Руки через пять минут были исхлёстаны крапивой. Прямо на щёку мне прыгнул откормленный крестовик, и только после того, как меня выпутали из паутины – хозяина оной сердобольный Гриня сберёг на ствол сосны – я заметил, что и наш проводник и Антигона размеренно машут длинными еловыми ветками там, где собираются идти…

– А теперь тихо, – скомандовал Гриша, когда завёл нас, как мне казалось, в самую беспросветную глушь. – Хоронитесь за вон тем брёвнышком и ждите. А я с той стороны их на вас погоню…

Перед нами махнул яркий лисий хвост, и Гришка исчез в темноте.

– Интересно, а как он в небольших зверей перекидывается? – шепотом спросил я. – Ну, закон сохранения массы никто ведь не отменял… Куда девается остальной Гришка, когда он превращается в тридцатикилограммового лиса?

– Тут чудеса, тут леший бродит, русалка на ветвях сидит… – таким же шепотом ответила Антигона, устраиваясь среди лопухов, за громадной поваленной елью. – Не спрашивай того, что разум постичь не могёт. Во всяком случае, не у меня.

– А у кого?

– Да есть один умник. Всё пытается грань между наукой и магией вычислить. Может, когда и встретитесь. Ну всё, помолчи, – скомандовала девчонка, когда я тоже уселся в траву. Трава была влажная от выпавшей росы, с острым режущим краем. – А то навки не придут.

Ждали мы, наверное, долго. От холода я не страдал, но зато напала дикая сонливость. Глаза натурально слипались, на веки словно уронили по мешку песка. От стараний не заснуть лицо онемело, а тело сделалось тяжелым, как колода.

– Обхитрил нас Гришка, – хотел я сказать Антигоне, когда бороться со сном сделалось совершенной пыткой. – Оставил в лесу, а сам в терем вернулся и пироги жрёт.

Но не успел. Потому что показалось, что я что-то вижу…

Глава 3

На фоне тёмных деревьев полянка казалась светлым серебряным пятаком. В лунном свете поблёскивала мокрая от росы трава, по ней шли волны от едва заметного ветерка.

И вот в этой траве, на фоне тёмной опушки, заколыхалось нечто зыбкое, эфемерное, как туман. Я протёр глаза. Широко известный факт: если долго таращиться в темноту, что угодно может примерещиться.

Но вдруг теней сделалось больше. И не тени это были, а светлые контуры девичьих фигур, будто бы в платоч

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.