Выпитое солнце

Мария Валерьева

Выпитое солнце

Глава 1

«Памятью гибель красна». Алиса, «Шабаш»

«Я вздыхаю о месте в твоем сердце, а не томлюсь от жажды разделить с тобой наслаждение». Мэтью Грегори Льюис, «Монах»

«Огонь очищающий и огонь разрушающий. Кто разберет, где который?»

Завтрак после неудавшегося самоубийства всегда кажется вкуснее. Уже не такой необходимостью, чтобы поддерживать существование, а ритуалом, где каждое помешивание растворимого кофе в чашке – привлечение хороших событий на день. Три помешивания по часовой стрелке – на хорошую погоду. Три против часовой стрелки – на молчание детей. Обычно в восемь утра она не позволяла себе роскоши с завтраком, а уже шла на работу, но сегодня праздник, новый день рождения, и можно выиграть пару часов. Два часа все равно пришлось проваляться в кровати, отходя от ночного.

Что-то изменилось. Что-то изменилось. Что-то…

В коридоре раздалось шарканье. Медленно, неминуемо и настороженно, как доисторическая птица на охоте. Жаль, что все вымерли. Стая таких птиц – зрелище, наверное, занимательное.

– Доброе утро, Катюш, ты сегодня ночью не спала? Я слышала какой-то грохот. – На кухню зашла Галина Георгиевна в несменном голубом теплом халате с цветочками.

– Доброе. Да так, как обычно. Снимала Тайлера со шкафа и свалилась.

– Как ж он туда попал-то?

– Я кормила его вечером и забыла закрыть клетку.

– Ты поаккуратней. Он-то слетит, если что, а ты-то – нет, – сказала Галина Георгиевна, открыла холодильник, изучающе оглядела полки, закрыла дверцу и опять посмотрела на Октябрину, словно позабыла, что ее уже видела. – А ты сегодня разве не работаешь?

– Если бы. Пойду, наверное к одиннадцати, пораньше. У меня не с первого, – ответила Октябрина, сделала глоток и отставила чашку. Кофе остыл, пить такую дрянь невозможно.

– А я раньше не думала, пойти ли. Выбирать не приходилось. – Покачала головой Галина Георгиевна. – Ты хоть позавтракай, вон, и творожок, и молоко, можно овсянку заварить. У меня в ящике изюм есть. Свежий, хороший, ты возьми. Он полезный.

– Спасибо, Галина Георгиевна, я сейчас поем что-нибудь, – сказала Октябрина и все-таки отпила кофе. Вроде ничего.

– Поешь, на тебе что-то совсем лица нет. Спать надо больше, – Она сказала это уже в дверях, после того, как отодвинула длинные деревянные висюльки шторки в сторону. Птица опять прошаркала по коридору. Через пару минут в гостиной за стенкой послышался шум телевизионной программы. Теперь до вечера не смолкнет.

Почему-то пожилые люди никогда не признаются в том, что в прошлом им приходилось тяжко. Может, с годами «розовые очки» появляются сами собой, в комплекте с бессонницей и плохим зрением, но Октябрина не понаслышке знала, как во времена, когда Галина Георгиевна только начала преподавать математику после университета, выпускника могли отправить по работе в любую точку Советского Союза. Старушка только по большой удаче переехала всего-то в соседний город, потому что некоторых отправляли чуть ли не на другой конец света.

Октябрина вытащила из кармана пижамных шорт телефон. Усмехнулась и опять отпила кофе. Все как обычно: Роман написал, что был в городе и ждал встречи, Варя уже успела на что-то пожаловаться, Женя приехала в школу и была полна энергии (наверное, БАДы все-таки действуют). Для приличия Октябрина тоже написала, что с ней все хорошо.

По утрам девушка старалась уйти пораньше. Сначала, конечно, помыть посуду. Потом – покормить живность. Полтора стаканчика Клюкве, половину стаканчика – Тайлеру, хотя он, кажется, вообще ничего не ест. Потом собрать сумку. Не забыть тетради, пересчитать и связать резинкой. Поставить таймер на пятнадцать минут и накраситься так, словно на работу шла не в школу, а как минимум в офис модного журнала, потому что, как говорила Варя, когда вычитала это в какой-то книжке по саморазвитию: «Чтобы стать человеком, у которого все в порядке, нужно прикинуться человеком, у которого все в порядке». Потом посмотреться в зеркало. Положить в карман брюк коробочку с наушниками, погладить Клюкву на прощание и выйти, прошаркать, как младшей птице, по коридору, закрыть за собой обитую объеденным временем мягким материалом дверь и забыться до вечера, а, может, и до ночи. Но этим утром пришлось задержаться: только она дошла до двери в свою комнату, как из зала позвала хозяйка и попросила вкрутить лампочку.

Отказаться нельзя – обидится.

– Ты сегодня какая-то… Какая-то не такая, – заметила Галина Георгиевна. – У тебя не болит голова? А то какие-то бури по телевизору передавали. У меня таблетки есть.

– Не болит. – Только недостаток чего-то в организме. Может, железа. Перед глазами иногда темнеет. – Куда вам засунуть лампочку?

Пенсионерка указала пальцем на люстру.

– А, точно.

Октябрина положила сумку на кресло рядом с огромной игрушкой одноглазой собаки и поставила табуретку под люстру. Руки немного дрожали. Пришлось переставить, чтобы встать точно под люстру.

– Ты только не упади. Тебя поддержать? – спросила Галина Георгиевна, прежде чем Октябрина залезла на ту же табуретку, что видела в полумраке и ночью.

– Не надо меня поддерживать.

В гостиной люстра хлипкая, висела на цепочке, которая в любой момент готова оторваться. Такая не подойдет. Да и остальные в квартире – тоже. Старушка будто знала.

Погруженная в мысли Октябрина меняла лампочку. Против часовой стрелки. По часовой стрелке. Свет снова загорелся, очень ярко. Белый свет ужасен, напоминает больничный. А табуретка под ногами все такая же шаткая, долго на ней не простоишь.

– Катенька, а помнишь Дарью Борисовну? – вдруг сказала Галина Георгиевна и, кажется, села в кресло. Кресло громко вздохнуло.

– Это какая? – спросила Октябрина, не оборачиваясь. – Вот блин, выскочила. – Пальцем Октябрина задела лампочку, она выскочила и заново не желала вкручиваться.

– Ходила у нас во дворе. Утро, завтракаешь, а она уже гуляет. Дождь или снег, а на идет. Скрюченная такая, маленькая. – Галина Георгиевна достала из кармашка халата очки, выдохнула на стекла и начала громко их тереть. – У нее сын алкоголик был, посадили за что-то. За воровство что ли. Курточка у нее старенькая такая была, коричневая, но всегда чистенькая. Чистая старушка, всегда поговорить любила.

– Может и помню, – сказала Октябрина. – А что?

– Как-то сидели с Ольгой Кирилловной на скамейке, видим, проходит она. Мы спрашиваем, что ж ты гуляешь с утра? И погода ведь была такая, холодная, я еще, помню, в куртке новой пошла, продрогла. Я как-то в окно-то выглядываю, а она все ходит и ходит. Так мы спросили, чего она постоянно гуляет, дома делать что ль нечего. А она говорит, что у нее телевизора нет. А Ольга Кирилловна и говорит: «Да давай я тебе отдам. У меня стоит, мне его подарили давно». А у Ольги Кирилловны же зять богатый, ты ведь знаешь, я говорила. Он на металлургии работает, машину новую недавно купил.

– И что с ней?

– А ей дали комнату с подселением. Квартира трехкомнатная, одну, самую маленькую. Там мужик такой, широкоплечий, большой, хозяин, а она в самой маленькой комнатке… Отправили ее в дом престарелых.

– Что же, вот так взяли и отправили? – спросила Октябрина. Лампочка уже светила, даже не моргала, а Октябрина не двигалась.

– Она ведь маленькую получала совсем, жила бедно, на полпенсии. А работала на заводе каком-то, никогда много не получала, а работала всю жизнь, пока могла. – Галина Георгиевна вздохнула. – Мы видели, как она бутылочки собирала, сдавать ходила. Ей там хорошо, будет на равных. Она к изыскам не приучена, съест все, что дадут. Будет свой угол. Жизнь – она такая, понимаешь, маленькая, съеженная. А она оговорит, погуляет. Ей там лучше, чем здесь было. Там ей свободней.

Октябрина хотела уже спросить что-то еще, но когда посмотрела на Галину Георгиевну с высоты, все мысли исчезли. Осталась только одна: поскорее бы подышать свежим воздухом. Солнечных ванн ждать не приходится – солнце ей давно не улыбалось.

Глава 2

Не сказать, чтобы хозяйка квартиры была зловредной старушонкой, которая сует нос везде, куда не просят, и дает непрошенные советы. Галина Георгиевна наоборот редко начинала разговор первая, разве что по утрам, а просто наблюдала. Жизнь посторонних людей Галине Георгиевне будто не по совести. Любимым ее занятием было смотреть в окно, если погода не подходящая для прогулок, или сидеть на лавочке у подъезда с соседками и обсуждать прохожих.

Утром обычного дня, когда у Галины Георгиевны не болела голова, а погода была не слишком жаркая, но и не прохладная, женщина стояла у окна с чашкой цикория и долго смотрела на Октябрину. Седые волосы забраны в высокую прическу крабиком, ноги, какая бы температура в квартире ни была, в теплых тапочках.

– Простынешь! – говорила она Октябрине и протягивала новую пару тапочек. – Под нами подвал, холод по полу ходит, а ты не замечаешь. А потом проблемы будут!

Даже после того, как Октябрина тапочки все-таки надевала, Галина Георгиевна начинала говорить о чем-то другом. Ела Октябрина мало, работала много, а ночами пропадала – часто невесть где. Октябрина все это знала. Не сказать, чтобы совсем не переживала, не пыталась изменить свою жизнь. Просто слышать о своих проблемах в сотый раз от другого человека невыносимо.

Дырявить дырку в голове Октябрины хозяйка квартиры могла до тех пор, пока постоялица бы не сдалась и не спросила что-то по типу:

– Как у вас день вчера прошел, Галина Георгиевна?

Галина Георгиевна оживала. На бледных впалых щеках появлялся румянец, глаза зажигались светом юности. Она прошаркивала к табуретке, садилась за стол рядом с Октябриной и доставала из вазочки конфету, а пока разворачивала, начинала говорить что-то подобное:

– Вчера иду я в магазин. Купила я значит яйца, молока два пакета, хлеба черного, ржаного. Нравится мне этот хлеб, чувствуется, что не пыль и грязь там какая-то, а что-то натуральное. Только в этом магазине продается. – Она отворачивалась к окну, словно вспоминала, что еще хотела сказать. – Вижу Людку! А я Людку не видела уже очень давно, как-то мы с ней виделись на рынке, она молоко покупала. А там молоко еще такое, похоже на деревенское, но я не покупаю его, потому что оно не превращается в сметану, если очень долго стоит, а хорошее молоко должно превращаться в сметану, а не просто вонять. Я у нее спрашиваю: «Людочка, я тебя так давно не видала. Как твой Вася?» А Вася – это сын ее. Людка жената была дважды. Первый муж у нее был врач, работал в больнице, кажется, лором. Хороший такой, крепкий мужчина. У его семьи еще квартира была на Железнодорожной, там, у парка. Мать у него работала в детском саду, а вот отец… Отец не помню. Но тоже крепкий такой мужик был, метра два ростом. Но вот развелись они. А он потом женился на какой-то женщине из Рязани и уехал туда. А вот второй муж у Людки, он повар в ресторане у площади. Эдик, низенький такой, пришибленный какой-то. У него волос почти нет, какие-то залысины на макушке, он еще постоянно кепку носит, чтобы не напекало. А Васю Людка родила прям через пару месяцев после свадьбы. Она на свадьбе в огромном платье была, чтобы живот скрыть. Вася этот учился в колледже. И вот Людка мне говорит, что он на заводе поработал, а потом ушел. Сказал, что там сейчас работать по шесть дней в неделю, почти по двенадцать часов. У Васи еще девушка есть, но вот они не женятся. И вот сейчас представляешь, решил второе образование получать, записался на какие-то курсы в интернете и что-то там с программированием изучает. Вот мы с Людкой поговорили, и я домой пошла.

Октябрина знала столько информации о знакомых Галины Георгиевны, которых даже никогда не видела, что считала, будто знакома со всеми заочно. Но женщина вспоминала не каждый день, ей, наверное, нужно было настроение, чтобы вспоминать прошлое.

Большую часть времени она сидела в зале перед телевизором и вязала носки или шила одежду внукам, которые приезжали только летом и увозили ее с горсткой вещей на дачу за триста километров от дома. И если сын был благосклонен хотя бы пару месяцев в году, то дочь появлялась на праздники и в те дни, когда ей нужно побыть в квартире. В последнее время это случалось чаще, чем говорили бы границы разумного, и разрушительней, чем следовало бы назвать «обыкновенным плановым посещением матери». Легче запереться в комнате и сделать вид, что в квартире кроме пенсионерки никого нет, что никто не ругается на кухне, не бьется посуда, а на балконе не появляется странных пакетов, из которых иногда выползали маленькие рыжие постояльцы. Пакеты не разбирались, даже не трогались. На балкон старались не выходить, но тараканам не страшны ни закрытые двери, ни окна. После обнаружения «новоприбывших» в комнатах еще долго пахло химией. Галина Георгиевна бледнела, худела и почти с Октябриной не разговаривала, даже когда девушка пыталась разговорить ее или развеселить.

Но тяжело было до мая. В мае откуда-то появились силы выходить на улицу, и терпеть появления дочери Галины Георгиевны стало проще. К концу месяца дочь появляться перестала.

Октябрина вышла на улицу. Дверь за спиной скрипнула, скрипнула так жалостливо, будто попросила за что-то прощения, а потом громко хлопнула. Во дворе никого.

Даже с первого этажа нельзя рассмотреть май во всей его красе. В отдалении дома, где не слышно даже шума широких дорог, груши усыпаны белыми цветами, уже раскрылись алые тюльпаны и трава залечила проплешины, превратилась во влажный зеленый ковер. В воздухе пахло летом и дымом – среди частных домов опять что-то горело. Вдали раздавалась сирена пожарной машины. Летом пахнет, конечно, не так, как в родном городе, но все же лучше, чем было до мая. До остановки идти не больше пяти минут, но Октябрина шла в обход. Мимо других старых пятиэтажек, недавно выкрашенных в разные яркие цвета. Радуга, настоящая радуга, уже потускневшая после покраски. Асфальт в прежних дырках. Машины спотыкаются каждый раз, водители ругаются, но все остается по-прежнему.

До школы на автобусе быстрее, но Октябрина выбирала трамвай. Со времен учебы она привыкла приезжать к звонку, и в рабочие годы не собиралась изменять привычке. Ходить по кончику ножа – удовольствие, доступное только умеющим идти на риск. Да и увольнять ее не за что – все-таки она ни разу не опоздала и ни с кем н ругалась.

Покачивания трамвая на старых рельсах успокаивали. Октябрина даже не стала доставать наушники. Молча смотрела в окно и ни о чем не думала.

День обещал быть удивительно пригожим.

Или все-таки нет? Может, и на него найдется туча.

В школе Октябрину встретила тишина. У входа девушка остановилась у зеркала, будто бы посмотреть на себя еще раз, чтобы не забыться совсем, но на самом деле – послушать тишину, густую, объемную. В мае, конечно, школьников меньше, но любая гробовая тишина в школе – это всегда предвестник чего-то нехорошего, она еще со своих учебных лет помнила. Наверное, за дверями ученикам сейчас совсем плохо.

Она взяла у охранника ключ кабинета, в котором должна провести урок, поднялась на второй этаж и собиралась уже открыть дверь, как за спиной вдруг раздалось достаточно громкое:

– Брина!

Октябрина досчитала до трех, сжала руки в кулаки и – обернулась. Конечно, это был Никита. Он не мог заставить себя называть ее так, как она просила.

– В следующий раз я не отзовусь.

– Ну сейчас-то отозвалась. – Он улыбнулся. Веснушки его на губах стали такие темные, что издалека можно принять за родинки.

– Тогда мне тебя называть Кешей? – спросила Октябрина и прислонилась спиной к двери. Дверь липкая, ее недавно красили, но на водолазке краска не отпечатается. Если бы и отпечататься, дети бы бегали вымазанные. А стоять ровно нельзя – болтал их с Женей общий знакомый Никита всегда обо всем и ни о чем одновременно, с ним они встречались не слишком часто, так что в этот раз точно надолго.

Никита рассмеялся, поднимая мощные плечи. В мае он убирал рубашки подальше, и носил футболки с пиджаками. Не из удобства: Октябрина еще в сентябре заметила, какими взглядами провожали его в коридоре старшеклассницы, поначалу даже подшучивала, чтобы он был поаккуратнее. А он будто специально не обратил внимания.

– У тебя же почти не осталось уроков? – спросил Никита, и почесал голову. Волосы у него отросли, распадались почти до ушей. Ему шло.

– Разве не у всех?

– У меня пока есть.

– У меня немного.

– А, ну, у тебя же нет класса.

– И слава богу, – хмыкнула Октябрина.

– Ну как же, а выпускной? – Никита улыбнулся. – Они так много ног отдавят, наверное. Нужно будет вызывать скорую.

– Веселее будет. На моем выпускном можно было повеситься от скуки.

Октябрина знала – Никита о своих школьных годах рассказывал всем, кому не хватало смелости отказать ему, а таких обычно не находилось. Рассказывал он так, словно ему было хорошо за пятьдесят, может, даже за шестьдесят, и его молодость была совсем другая, не то что у «современной молодежи». А ему всего-то двадцать четыре.

– У тебя там, наверное, было не так все, как у нас. Мы в ресторане были, диджея приглашали. – Он засмеялся. – А он, знаешь, что удумал…

Кажется, Никита даже настроился снова рассказать о том, как его друзья напились в туалете в ресторане на выпускном и половину вечера провели над унитазами, в обнимку с бутылками алкоголя, как кто-то переливал виски в пачки из-под детского сока, как бутылки проносили в сменной обуви штанах, как кто-то придерживал дверь туалета, пока друзья предавались страстям в кабинках, как выпускники снимали друг друга на телефоны, как потом они гуляли, били бутылки и пели песни так громко, что кто-то из случайных прохожих почти вызвал полицию, но Октябрина остановила его до того, как отказ стал бы слишком болезненным.

– Меня, наверное, будет ждать Женя. Мы договорились сходить в кино.

– В кино? А на что? – Никита нахохлился как попугайчик корелла. Даже щеки покраснели.

– На какую-то дурацкую романтическую фигню, Женя такое любит. – В «яблочко». Никита не предложит составить компанию.

– Ну ладно, тогда в следующий раз расскажу.

Он, кажется, расстроился, но Октябрина ушла слишком быстро, чтобы это заметить.

Вверх, в учительскую. В самое сердце школы, туда, где просто так не проходят ученики, где не пахнет какао из столовой, где нет лестниц. Где, кажется, даже думать нужно о хорошем. Октябрина смотрела под ноги, чтобы никто не узнал по дороге. Не хотелось слышать лишних вопросов, не хотелось слышать вопросов вовсе, но совсем без них тоже не уйти. Все равно потом спросят.

Учительская всегда появлялась неожиданно, даже если кто-то и шел к ней, встреча с ней всегда случалась будто бы случайно. Красивая дверь с отметиной посередине: один школьник как-то влетел в нее. До сих пор не поменяли. Октябрина зашла в учительскую со слабой надеждой, что будет одна. Хоть воротник можно отвернуть. Но она была не одна.

Удивительно, что Никита все еще верил, что они на самом деле ходят в кино. Не хватило ума проверить, спросить лишний раз, о чем смотрели фильм, будто он просто не мог поверить, что ему могли врать намеренно.

– Привет, Жень.

Женя никогда не ходила в кино. Она считала, что любой фильм приятнее смотреть в тишине, дома, без жующих под ухом незнакомцев. Женя вообще ценила все незаметное и беззвучное, но отчего-то все равно не отказалась идти в школу, где такие понятия почти отсутствовали. Она сидела на диване у шкафа с журналами и читала книжку на английском в яркой желтой обложке. В новом платье Женя выглядела еще худее, чем два дня назад. Может, опять питьевая диета или таблетки «Минус десять килограммов за две недели! Не переживайте, что не влезаете в платье или уродливо смотритесь в бикини. Наши биоактивные добавки заменят вам еду!». Или – посиделки со скучающим видом в столовой, обдумывание плана питания на три дня. Брокколи или белокочанная? А если сменить рисовое молоко на овсяное? Сколько в них вообще калорий?

Женя оторвалась от чтения, поглядела на Октябрину как сыщик смотрит на труп на полу. Изучающе, но уже представляя, что сказать.

– Что-то бледно выглядишь.

– Забыла румяна. У тебя нет случайно?

– Я не ношу, они мои щеки делают больше, – цыкнула Женя. – У Дарьи Алексеевны есть.

– Я не хочу оранжевые. – Октябрина оглядела учительскую, словно не верила, что за шкафом не прячется кто-то, чтобы подслушать свежие сплетни. – Ты случайно не хочешь приворожить Никиту? Вы бы хорошо смотрелись.

– Да иди ты! Какой хорошо. – усмехнулась Женя и заложила книжку карандашом. – Ты представь, как мы на фотографиях смотреться будем. Мы же совсем друг другу не подходим.

– Ты же говорила, что он тебе нравился.

– Ну, поговорить с ним можно, но быть с ним… Да как-то не очень хочется. В школе он был посимпатичней. А где ты на него напоролась?

– У кабинета. Следил же, не просто так встретились.

– У него разве есть уроки?

– Сказал, что есть. Как там на деле…

– Покажи ему фотографию Ромы, он отстанет.

Женя знала, что фотографий Ромы нет, что голоса Ромы нет, что в «контактах» он записал совсем не под своим именем, что его ссылки не найти ни в одной социальной сети, что ни одного видео с Ромой не найти в телефоне у Октябрины, но продолжала надеяться. Может, хоть чужие неприятности помогут утолить жажду любопытства.

– Обойдется.

– А ты скоро уходишь? – спросила Женя и пригладила волосы и без того гладкие под слоем лака.

– У меня три урока. Может, потом немного посижу тут, заполню документы. – Пожала плечами Октябрина. А потом вспомнила, сколько на самом деле оставалось работы и вздохнула так, словно у нее был выбор. – Все равно уже пришла.

– У меня еще два. А кто у тебя первый?

– Твои.

– А, мои. – Женя улыбнулась. – Что-то они вялые сардельки какие-то.

– Конец года, дети устали. Дай им отдохнуть хотя бы у меня.

– Ничего они не устали, расшевели их. Дай им тест какой-то или работу написать. Что-то они расслабились.

Больше Октябрина ничего говорить не стала. С Женей они общались с четвертого курса вместе ходили на практики, а потом оказались в одной школе. Сначала вовсе не пытались наладить отношения, но потом их сблизили совместные подготовки учебных планов. Девушкам дали одинаковые классы.

– У меня сегодня два, а потом кружок, – вздохнула Женя и повела плечами. – Не знаю даже, во сколько сегодня освобожусь.

Жене тоже вдруг почти все стало безразлично, словно и школы, и шкафов с журналами, и папок с личными делами рядом не лежало, а были только законченные дела. Будто она и не работала в школе вовсе, а училась. В мае учиться никому уже не хочется.

– А он тебе звонил? – спросила все-таки Женя.

– Пока нет, – Октябрина вздохнула. Каждый секрет, рассказанный даже самому доверенному лицу, все равно кажется раскрытым. Лучше молчать всегда.

– Он опять уехал?

– Нет, он просто занят на работе, – ответила Октябрина.

– Жалко, что он не ходит с нами. Классно было бы увидеть тебя счастливой.

Октябрина усмехнулась про себя. Почему-то все люди уверены, что в чужой компании человек обязательно выглядит лучше.

– Я предложу ему как-нибудь, но сама понимаешь…

– Да, я помню, он серьезный человек. – Женя вымученно улыбнулась. – Ну мы тоже не так себе. Нужные люди.

В ответ Октябрина улыбнулась также.

Прозвенел звонок. Скоро в учительской набьется людей, что не протолкнешься. Они ждут этой минуты, перемалывают темы для разговоров на уроках в невидимых ступах, пока глядят на учеников, а потом, когда все собираются, отчаянно перебрасываются ими.

Женя поднялась с дивана, положила книжку в маленькую сумку, с которой ходила на работу, и поправила платье на сбросившем за месяц пять килограммов теле. Почти модель, только низковата, как сказал агент модельной школы.

Октябрина сдержанно подавила приступ зависти. Умудрялась Женя как-то всегда выглядеть отлично, но иногда – будто не к месту. То ли место не то, то ли они все – не к месту.

– Пойдем вечером, как договаривались? – спросила Женя, прежде чем выйти в коридор.

Октябрина почесала шею, скрытую за горлышком водолазки. Приятное жжение, как когда приходит время снять уже нагревший кожу горчичник. Есть в этом что-то целебное.

Вечером? Вечером они точно будут «к месту».

– Пойдем. Только позвони, а то мало ли.

– Я помню, Рома. Напиши тогда, где будешь. Ну, если что. – И, улыбнувшись напоследок, закрыла дверь.

Октябрина осталась одна в комнате. На нее смотрели папки, чужие чашки, журналы, цветы на подоконнике.

И снова – почти лечебная тишина.

Глава 3

Октябрина детей уважала, но не питала к ним нежных чувств, не умилялась новорожденным и воспринимала детей исключительно как людей «начальной версии», которые вырастут и превратятся во взрослых. Даже хороших, если с ними будут достаточно заниматься родители.