Возвращение Улисса

Улисс отнюдь не казался измученным, даже напротив: всеобщий восторг подпитывал его свежей энергией; он купался в стихии признания; ему нравилось удивлять, восхищать, очаровывать… Толпа студентов постепенно рассасывалась, университетские дамы устремились домой – переодеться в нарядные платья перед мероприятием в ректорате, но вокруг профессора Киофара продолжали клубиться коллеги.

Вайлен Кеннай завладел Улиссом и вел с ним переговоры о лекции для уйлоанистов в Музее Уйлоа. Улисс, насколько я могла расслышать, находясь на почтительном расстоянии, отвечал любезно, но обтекаемо: расписание его выступлений зависит от госпожи директора, профессора Цветановой-Флорес, сейчас он занят очередным докладом о биосфере море Сайял…

Говоря это всё, Улисс смотрел не столько на собеседника, сколько в сторону.

Я невольно перехватила направление его взгляда.

Он искал глазами Вайвенну, которая стояла в другом конце опустевшего зала и разговаривала с профессором Лео Кальманом – директором Института биологии Тиатары в Миарре, одним из моих заместителей.

Вайвенна смотрела не на Улисса, а на своего уважаемого собеседника. Однако даже я, не будучи уйлоанкой и не видя третьим глазом искрящееся «сюон-вэй-сюон», ощущала некий энергетический ток между ними. Улисс понимал, что Вайвенна пришла сюда ради него, нарядилась в пурпур ради него, и говорит сейчас с Лео Кальманом только о нем. А она была уверена, что Улиссу приятно ее присутствие, нравится ее яркий, но строгий, наряд, и сама она кажется желаннейшей женщиной во всех окрестных мирах…

Я приблизилась к Вайвенне и профессору Кальману и непринужденно сказала: «Дорогие друзья, вы, надеюсь, пойдете на продолжение нашего научного празднества?» Профессор Кальман ответил: «Конечно, с большим удовольствием! Госпожа Вайвенна Сеннай подала мне прекрасную мысль – пригласить профессора Киофара в Миарру, с вашего позволения». – «Если он пожелает, почему бы и нет?» – сказала я, про себя усмехнувшись той дерзкой решительности, с которой Вайвенна взялась за дело.

Институт в Миарре был создан намного раньше нашего, и, когда куратор Уиссхаиньщщ самовольно включил его в состав Тиамуна и сделал филиалом Института истории Тиатары, возникло заметное недовольство миаррских ученых.

До объединения биологи существовали практически автономно, подчиняясь Межгалактическому совету по научным связям разумных миров, который, собственно, и создает подобные институты со всеми необходимыми подразделениями. Польза – всем. В инфоцентры совета стекается вся информация о планетах, и обитаемых, и необитаемых, и не нужно повсюду рассылать экспедиции. А на любой, даже дикой, планете возникает современное учреждение с кампусом для сотрудников и стажеров, инфоцентром, клиникой, школой для разных детей (принимают всех, кто пройдет необходимые тесты), выставочным помещением или музеем. В Миарре приманкой для посетителей стал живой музей – аквариум и зверинец, где издавна содержали не слишком опасную фауну. Дети очень любят милых кротких варати, которых здесь (только здесь!) разрешается гладить. Ведь в природе их шкуры кишат паразитами, и, хотя зверушки весьма незлобивы, трогать их запрещено.

Сотрудникам миаррского института реорганизация показалась обидной и несправедливой. С какой это стати тиарологами, биологами и экологами начнут командовать историки цивилизации? Как можно вообще объединить естественные науки с архивными штудиями? Зачем составителям исторических хроник – виварий и лаборатории?

Уиссхаиньщщ сумел погасить нараставший ропот, не прибегая к насильственным мерам. Во-первых, после объединения сразу выросли оклады сотрудников, сравнявшись с университетскими ставками. Во-вторых, рутинная жизнь небольшого миаррского института оживилась и стала куда интереснее: туда прихлынули практиканты, лаборатории заработали круглосуточно, заявки на новое современное оборудование выполнялись незамедлительно, диссертации защищались в Межгалактическом университете, и не только магистерские, но и докторские… Наконец, один из ведущих специалистов по минералогии, Эктор Жиро, стал одним из ректоров Тиамуна.

Постепенно все признали, что концепция Уиссхаиньщща оказалась удачной: история Тиатары – это не только рассказы о подвигах первых переселенцев. Все эти подвиги совершались на незнакомой планете, которую приходилось попутно осваивать и изучать. И этот процесс продолжается в настоящее время нашими стараниями и трудами. Поэтому самый разумный путь – совместное исследование планеты как единой системы: космической, природной и социальной. Контакты между учеными разных специальностей необходимы, и комплексные конференции порождают идеи, которые не возникли бы в узком профессиональном кругу. А некоторые специальности изначально подразумевают широкий взгляд на предмет: например, биоэтика, требующая знания и биологии, и экологии, и юриспруденции, и психологии.

Когда директором стала я, никто уже не удивлялся тому, что Институтом истории Тиатары – а стало быть, и биологами, и планетологами, – руководит профессор космолингвистики.

Улиссу наша концепция сразу понравилась. Она позволяла ему быть собой, не втискивая свои дарования в жесткие дисциплинарные рамки. Его не увлекали ни чистое языкознание, ни педагогическая рутина, ни подсчет популяции каких-нибудь рукокрылых уйшу, ни выяснение рациона морских змееящеров, ни сравнительный анализ экосистем – но всё это вместе входило в круг его интересов, и он не желал отказываться ни от чего. В силу возраста он не мог уже стать ни великим космолингвистом, ни, тем более, великим биологом, однако он обладал уникальным опытом и своеобразным стилем мышления.

На приеме присутствовали оба ректора, виссеванец Рамарраихх Ушшвандарр, и предостопочтенное Мину-Минулло-Минулло с Алечуа. Я напомнила Улиссу, что алечуанцы, невзирая на свой мягкий и уютный подушкообразный вид, очень чувствительны к соблюдению принятого у них этикета, и, если он хочет сохранить хорошие отношения с ректором, нужно помнить, что при общении категорически нельзя опускать ни слово «предостопочтенное», ни один из элементов тройного имени. «Дорогая, но вы же сами сдавали мне зачет по ономастике!» – с укоризной ответил Улисс, и тотчас бросился извиняться: «Простите, Юлия. Конечно, сдавали, но только не мне. А Ульвену. У меня опять аберрация памяти. Я – не он. Однако про нравы алечуанцев, конечно, знаю. И не ошибусь, уж будьте спокойны».

Я тихонько подсказывала Улиссу, к кому надлежит подойти и как правильно обратиться, сама же старалась не показывать вида, будто я кем-то руковожу, и вела себя как настоящая светская дама: скользила по залу, со всеми здороваясь, перекидываясь учтивыми фразами на всех языках, знакомила незнакомых, принимала искренние (надеюсь!) комплименты моей наружности (кому-то из плотоядных инопланетных коллег я, возможно, кажусь аппетитной?), хвалила наряды дам (если в их культуре это имело значение)…

Иссоа, Ульвен и Эллаф слегка припозднились: доклад они слушали по трансляции, а после ее окончания не могли прилететь немедленно.

Улисс увидел родных, но не решался мгновенно свернуть беседу с предостопочтенным Минну-Минулло-Минулло. Пока он обменивался с ним учтивыми формулами на алечуанском, к семье Киофар полошла Вайвенна, почтительно поклонилась императрице и ее супругу, и дружески соприкоснулась руками с принцем Ульвеном. Цвета нарядов Иссоа и Вайвенны составляли яркий, но приятный глазу контраст: винно-пурпурный и глубокий иссиня-зеленый.

Мое длинное платье сливочного оттенка с золотистым шарфом хорошо вписалось в эту изысканную палитру. Я обняла Иссоа и Эллафа, по-матерински поцеловала в щеку Ульвена и спросила, следили ли за трансляцией принц Элвен и принцесса Ниссоа.

– Да, госпожа Хранительница, конечно! По этому случаю мы разрешили им пропустить занятия в школе! – сообщил Ульвен. – Но сюда с собою не взяли. Это было бы слишком, nicht wahr?

– Ниссоа упорно просилась с нами, но Элвен, умница, объяснил ей, что в университет детям нельзя, – добавил Эллаф.

– Она скучает по дяде Улиссу? – осведомилась Вайвенна.

– Конечно! Мы все скучаем! – заверил ее Ульвен.

В этот миг Улисс, наконец, освободился из липких пут алечуанского этикета и поспешно приблизился к родственникам: «Дорогая сестра! Милый Эллаф! Драгоценный Ульвен! Прекрасная госпожа Вайвенна!»…

Он выглядел опьяненным успехом и не мог удержаться от горделивого хвастовства: «Вы всё видели? Да? Как я выглядел на экране? Оказывается, я весьма неплохой оратор! Ха, естественно, если долго тренироваться на баадарах, то нетрудно завладеть вниманием и разумной аудитории!»

– Дядя, вы разговаривали с баадарами? – удивился Ульвен. – А они вообще слышат что-нибудь?

– Разумеется, слышат! И видят! К счастью, охотятся чаще ночью. В это время я мирно спал в своем флаере. Днем они сыты, и перед ними можно выступать хоть с речами, хоть с песнями!

– Брат, неужели ты пел перед этими тварями? – содрогнулась Иссоа.

– Я, скажем так, проводил с ними эксперименты. Изучал, как они реагируют на различные звуки. Воспринимают они только громкость или чувствительны к интонациям. Об этом нужно сделать еще один обстоятельный доклад. Меня уже пригласили в Институт биологии Тиатары!

– Когда? – поинтересовалась я.

– Дату мы согласуем. Надеюсь, моя восхитительная начальница, вы не будете возражать? – обратился Улисс ко мне.

– Нет, не буду. Но, кажется, мы с вами уже разработали план выступлений. Ближайшее – на базе спасателей. Всё-таки вы обязаны им жизнью. И ваш опыт им будет невероятно полезен.

– Конечно, милая Юлия. Похоже, теперь у меня совсем не останется свободного времени.

– Наука требует жертв, дорогой Улисс. График можно перекроить, но учтите: вы теперь нарасхват, и вам придется оправдать ожидания.

Улисса всё это ничуть не пугало и не смущало.

Мне казалось, что воздух над его головой искрился от счастья. Или, может быть, так ощущалось «сюон-вэй-сюон», витавшее между ним и Вайвенной. Я осторожно обменялась взглядом с Иссоа. Она тоже всё поняла. И прикидывала, насколько скоро в их семье появится еще одна «госпожа Киофар».

Седьмое июля

Многочисленные обязанности не позволяли мне присутствовать на всех лекциях и докладах Улисса. Я предоставила ему полную самостоятельность, попросив лишь ставить меня в известность о выступлениях, а после них отсылать мне отчет – можно в форме видеозаписи. Файл транскрибируется автоматически. Ему останется лишь просмотреть готовый текст и внести коррективы.

– А зачем это, Юлия? – попытался отбиться он от формальностей. – Разве устные выступления всех сотрудников Тиамуна непременно записываются и кладутся в архив?

– Ваш случай – особенный, дорогой Улисс. Вы воскресли из небытия, и вдобавок сменили специальность.

– Вовсе нет, я всего лишь овладел нужной терминологией, что для космолингвиста нетрудно! – возразил он.

– Тем не менее, координатор Уиссхаиньщщ очень интересуется вашей деятельностью и желал бы иметь эти тексты для ознакомления.

– Он всё ещё подозревает меня в коварных планах?

– Не думаю. Но судьба Тиатары ему вовсе не безразлична. Он много десятилетий работал на планете куратором, и, хотя не способен испытывать наших эмоций, ощущает свою причастность ко всему, что здесь происходит.

– Понятно. Ладно, постараюсь не подвести вас, моя благодетельница и покровительница.

Отзывы очевидцев о лекциях и мастер-классах Улисса варьировались от сдержанно-одобрительных до восторженных. Спасателям он рассказывал, как обустроил свой быт, какие приспособления применял для решения насущных житейских проблем, как ездил с острова на материк, какие опасности подстерегали одинокого странника в зарослях диких мангров, в болотах и в джунглях… Экспедиций в море Сайял после Виктора никто не предпринимал, эту область решили оставить незаселенной, ведь прокладывать туда коммуникации страшно дорого, а вторжение сколько-нибудь значительных сил чревато уничтожением эндемичной флоры и фауны. Опыт Улисса оказался едва ли не идеальным: ему удалось, оставаясь цивилизованным существом, вписаться в природу и вести наблюдения, не особо сильно влияя на жизнь коренных обитателей моря, суши и местных лесов.

Конечно, попади Улисс на остров Ойгон без должного снаряжения, он вряд ли выжил бы там в течение столь долгого времени. Принц Ульвен, укомплектовавший флаер по высшему классу, знал, что делал: он был внуком профессионального спасателя. Хотя дедушку он никогда не видел, в доме семьи Киофар сохранились пособия, по которым Ульвен Киофар Сиовэй учился профессии сам, а потом принимал экзамены у молодежи. Но принц-музыкант не имел походного опыта, его знания ограничивались усвоенной втихомолку теорией. Без личной храбрости, выдержки, воли и изобретательности Улисса никакие полезные инструменты не смогли бы спасти его жизнь и даже сделать ее отчасти комфортной. Он позаботился о маскировке убежища, невидимого ниоткуда, он максимально эффективно использовал тесное пространство флаера, он пристроил подобие крытого дворика, оградив его от проникновения крупных хищников, он устроил себе маленькую «загородную резиденцию», как он ее иронически называл – настил между двумя деревьями неподалеку от источника в джунглях, где порой отдыхал, выслеживал дичь или плел веревки и сети из волокнистых стеблей лиан.

«Хитроумный Улисс», – он вполне соответствовал имени, которым Гомер наделил своего героя.

Выступление в Институте биологии Тиатары включало лекцию, семинар с ответами на вопросы и несколько светских мероприятий – знакомство Улисса с лабораториями института, экскурсии на флаере и на катере в дельту

Джумая, обед с коллегами… Осилить такую программу не хватило бы дня. Предполагалась ночевка, которую Институт с удовольствием взялся ему обеспечить.

Воспользовавшись окном в моем плотном графике, я отпустила Улисса в Миарру и решила, наконец, повидаться с родными.

В последнее время мне некогда было слетать в Витанову. Правда, Виктора я видела почти ежедневно, но не как брата, а как своего заместителя по Институту, и говорили мы о делах. Всем прочим близким я ежедневно звонила, однако это не могло заменить теплоты физического соприкоснования и расслабленной обстановки нашего дома-гнезда, где у каждого был свой укромный угол, однако все постоянно толклись на виду друг у друга, перекликаясь, шутя и болтая на нескольких бытовавших у нас языках: немецком, испанском, русском, английском, а последние годы и на португальском… Сезар, друг нашей «чокнутой валькирии», Валерии – бразилец, и хотя отлично владеет английским, испанским, космолингвой и чуть хуже – кучей других языков, очень обрадовался возможности поговорить со мной на своем родном языке. Правда, мое португальское произношение – классическое, не бразильское, а локального сленга я вовсе не знаю, и мы иногда переспрашиваем друг друга.

Вернувшись домой, я нашла там большую компанию. Повидаться со мной собрались почти все мои милые родственники. Не было только Карла с Валерией, улетевших на «Гране». Семейство Цветановых-Флорес (папа, Виктор с Афиной и две их дочки, Фиона и Диана), барон Максимилиан Александр, разросшийся клан Древичей – Лаура с мужем Стефаном, их сыновья Макс и Юлий, мама Стефана – моя восхитительная подруга, космопсихолог Камелия Древич с сэром Колином Маклеодом (дедушкой нашей Афины)… Сезар тоже явился, привезя с собой Антона Карла – сына Валерии. Мальчик учится в школе при Тиамуне, а живет в профессорской резиденции с Сезаром, который считает его приемным сыном и радуется, когда тот зовет его «папой». Настоящий родитель Антона Карла – наш бывший сосед, доктор Тадди Уайтфилд-Маккизи – с сыном видится редко, у него другая семья, он работает директором медицинского центра и почти не бывает у родителей, Мери и Джона.

«Доченька!»… «Мама!»… «Abuelita!»… «Liebe Julia!»

На меня набросились любящие родственники всех возрастов, темпераментов и мастей, взахлеб поздравлявшие меня на нескольких языках.

Я даже не поняла, по какому поводу столько восторгов.

«Юленька, ну ты совсем заработалась!» – ласково упрекнул меня папа и напомнил: «По земному календарю сегодня – седьмое июля!»

Ах, да. День рождения. На Тиатаре это – условность, тут другая продолжительность года и суток, другой календарь, и седьмое июля непринужденно плавает по здешним месяцам, останавливаясь, где ему заблагорассудится. В моем возрасте отмечать день рождения, радуясь каждому прожитому году, либо уже слишком поздно (я давно не ребенок, торопящийся сделаться взрослым!), либо пока еще рано (после восьмидесяти, наверное, снова станет уместно).

«Ой! Спасибо, что не забыли!» – поблагодарила я, переобнимав и перецеловав всех собравшихся.

По случаю прекрасной погоды столы накрыли на свежем воздухе. Никакой чинной трапезы с сакральными ритуалами, мы же не уйлоанцы! Правда, нас с папой усадили на почетные места под развесистой мараджикой, притащив из гостиной удобные мягкие кресла. А все остальные довольствовались складными стульями, табуретками, надувными пуфиками или собственными ногами: можно было брать еду и напитки с подносов, наполняя тарелки по мере надобности, и свободно располагаться, где кому нравится.

Папа поднял тост в мою честь, назвав меня невероятным подарком судьбы, своей радостью, гордостью и опорой (да не обидится Виктор! Но брат не обиделся, он привык, что я – старшая, и всегда пробиваю дорогу для прочих).

Строгого порядка в тостах не предполагалось, периодически кто-то что-то произносил, дети даже устроили маленький самодельный концертик, исполнив под руководством Сезара самбу с припевом «Аллилуйя, Юлия!». Сезар великолепно поет – у него настоящий оперный баритон! – и виртуозно владеет гитарой, которую привез с Арпадана, где работал до приглашения в Тиамун.

Опасаясь, что звонкие вопли четырех веселых подростков и лихие аккорды гитары Сезара вызовут недовольство соседей, я кинула взгляд за ограду. У нас на улицу обращен не глухой забор, а густая живая изгородь, в которую встроена кованая калитка.

За узорной решеткой застенчиво притаилась девочка, смотревшая на наш веселый бедлам с любопытством и тихой завистью.

Это была Мариассоль Кан-Жиро, дочь профессора Лори Кан и ее супруга, профессора Альфреда Жиро. Они жили наискосок от нас, на углу ближайшего перекрестка. Мои отношения с Лори Кан – очень давние и непростые. Уважение – да, дружба – нет. Я когда-то училась у Лори, а потом она попыталась сорвать защиту моей магистерской, фактически обвинив меня в плагиате – вернее, в том, что я написала текст под диктовку научного руководителя. Ульвен объяснил мне в весьма доверительном разговоре, что Лори отчаянно ревновала меня к нему (у них в ранней юности был неудачный роман!) и считала «магистра Цветанову-Флорес» его креатурой и бледной посредственностью. Сильно спорить не буду: ученый я – так себе, предпочитаю не строить мудреных концепций, довольствуюсь прагматическими материями. Однако мой профессионализм – вне сомнений. Как переводчик-синхронист я долгое время считалась вне конкуренции (сейчас не рискну состязаться с молодежью: давно не практиковалась). В педагогике мне удалось внедрить собственный метод. Мысли, приемы, стиль изложения в моих опубликованных текстах – оригинальные, их не спутаешь с незабвенной манерой Ульвена…

Ладно, я отвлеклась.

«Мариассоль! – окликнула я. – Будь добра, заходи! Открыто! У нас вечеринка в честь моего дня рождения!»

Девочка нерешительно проскользнула во двор и, кажется, пробормотала что-то насчет мамы и папы, которые начнут беспокоиться… Но соблазн оказался слишком велик.

Мариассоль – позднее и единственное дитя, появившееся на свет в искусственной биоматке. Из-за почтенного возраста Лори была не в состоянии выносить дочку сама. Первого ребенка они потеряли почти накануне родов, и Лори уже тогда была не вполне молода. Вероятно, она боялась, что Альф, который младше жены на одиннадцать лет, со временем бросит ее, если она состарится, а детей у них так и не будет. Однако честолюбивая Лори сначала поработала ректором Тиамуна, затем добилась избрания на эту должность Альфа, и лишь после этого занялась решением репродуктивных проблем.

Супруги страшно тряслись над столь трудно доставшейся дочкой, никуда ее не пускали, не позволяли безнадзорно слоняться по улице и дружить с кем попало… Но Мариассоль уже не малолетний ребенок, а подросток. Тоненькая, грациозная, черноглазая, волосы – каштановые с рыжиной. Альф – блондин, почти альбинос, а у Лори в роду кого только не было, включая китайцев, японцев и итальянцев…

«Позвони своей маме, – предложила я. – Или, лучше, я сама позвоню».

Набрав код Лори, я первым делом осведомилась, не мешает ли ей шум из нашего сада. «Нет, – сказала она. – Мои окна выходят во двор, там почти ничего не слышно». Я вежливо пригласила ее и Альфа присоединиться к празднику, но Альф занимался с магистрантами в Тиамуне, а Лори, якобы, страдала мигренью – потому она и разрешила Мариассоль прогуляться одной вдоль по улице, от сквера с фонтаном на перекрестке до выхода на набережную Виссаны, где есть обзорная площадка и киоск с тагманскими лакомствами.

Я клятвенно обещала, что мы проводим Мариассоль до двери их дома, и Лори милостиво согласилась: «Да, пусть немного повеселится».

Танцы, затеянные неутомимым Сезаром, достигли почти карнавального буйства. Дети вертелись и прыгали, гримасничая и чуть ли не кувыркаясь. Пары сложились сами собой: Фиона и Диана – с Максом и Юлием, Антон Карл – с Мариассоль… Наш барончик, похоже, старался понравиться хрупкой соседке и держался не столь отвязно, как его младшие родственники.

Допив бокал, я вдруг вспомнила: надо бы позвонить Улиссу, спросить, гладко ли прошло его нынешнее выступление. Делать это среди царившего на лужайке гама, визга и зажигательной музыки мне не хотелось.

Извинившись перед гостями, я встала и бочком пробралась в дом. Внутри было на удивление тихо.

– Дорогой Улисс, – произнесла я, когда он откликнулся. – Извините, я ненадолго. Захотелось узнать, хорошо ли вас приняли.

– Моя заботливая попечительница, всё превосходно, завтра я проведу семинар.

– Рада за вас. Отдыхайте! Вы удобно устроились?…

В этот миг до моего слуха донеслись детские крики. Я сперва подумала, это расшумелись сестрички Цветановы-Флорес и братья Древичи, но нет, голоса малышей раздавались на том конце.

– Я в гостях у госпожи Вайвенны Сеннай, – сообщил Улисс, сбавив голос. – У нее очаровательные близнецы. Они недовольны, что я прервал рассказ о моих приключениях.

– Ну, не смею мешать вам! Приятного вечера, дорогой Улисс, передайте мой привет госпоже Вайвенне.

Роман разворачивался невероятно стремительно.

Вряд ли можно было усомниться в том, что Вайвенна сумеет задержать его после семейного ужина: поговорить по душам без помех, когда мальчики лягут спать. А потом… Вайвенна – красивая, умная, зрелая женщина, изголодавшаяся по мужчине… Улисс сильно старше ее, но он – герой, знаменитость, звезда Тиамуна, и он – из семьи Киофар…

Какое мне, в сущности, дело до их отношений? Пусть будут счастливы. Оба этого заслужили.

Я собиралась закрыть кабинет и вернуться во двор, но передо мной вдруг встал Сезар: «Дона Жулия, можно вас на несколько слов?»

Пришлось вновь занять мое кресло: «Пожалуйста, Сезар. Устраивайтесь. Здесь нас никто не услышит».

Он уселся напротив. Мускулистый гигант шоколадного цвета, который недавно резвился с нашими малышами, смущенно проговорил:

– Мне неловко, дона Жулия, отвлекать вас в такой замечательный день. Но прийти к вам по частному делу в Институт я стесняюсь. Вы всегда заняты, у вас нет свободной минуты.

– Сезар, вы поссорились с Валли?

– Нет, что вы! Напротив! Вернее, да, немного поссорились, но потому, что я уговаривал ее выйти за меня, наконец-то замуж, а она рассердилась и улетела, даже не попрощавшись! Дона Жулия, вы ведь можете повлиять на нее? Объясните ей, что семья – это важно! Важнее карьеры!

– Я бы рада, Сезар, но Валерия с детства была непокорной. И ни с кем не советовалась, принимая решения. Захотела родить – родила в шестнадцать, захотела летать – полетела. Даже Карл не смог ее отговорить. Либо ты ее любишь такую, как есть, либо…

– Терять ее я не хочу, дона Жулия! Антонио Карлос привык ко мне, я готов его усыновить, я не прочь завести и других детишек, хотя бы еще одного…

– Милый Сезар, я тут бессильна. Заставить ее поступать, как нам нравится, не выйдет ни у кого.

– Ладно, я… Но ведь – сын! Неужели он ей не дороже всех этих железок, напичканных электроникой?

– Космос манит и не отпускает своих избранников. Я это знаю. Мой муж – такой же. Мы договорились когда-то, что я принимаю его целиком. И он меня. Вместе с профессией.

– Ну… попробую еще раз.

– Конечно, попробуй, – сказала я доверительно, перейдя на материнское «ты». – Только не дави на нее, Сезар. Тогда она непременно начнет сопротивляться. Пусть дозреет до мысли о браке сама. Если только у тебя хватит терпения ждать. Не хватит – пойму. Валли бывает невыносима.