Земное притяжение. Селфи с судьбой

Это были два билета в кино с оторванным корешком.

– Вениамин Каверин, «Два капитана», – провозгласил Алексей Ильич, и Настя ушла за стеллажи. Хабаров сунул билеты в нагрудный карман.

– Каверин, Каверин… Нету. «Открытая книга» есть, а «Капитанов» нету! Должно быть, на руках.

– Должно быть, – согласился Хабаров. – Или похищены! Настя, вы не знаете, кто сочинил «Марш авиаторов»? Ну, вот этот самый – мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор?..

Железо звякнуло о железо – Джахан извлекла пулю и бросила её в металлическую кювету.

– Посуши рану и можно зашивать, Макс.

Шейнерман с осторожной брезгливостью взялся за кривую хирургическую иглу. Он терпеть не мог крови и возни с пострадавшими!..

Джахан проверила пульс и давление раненого и, по очереди оттянув веки, посмотрела в зрачки. После чего стянула перчатки и маску. Паша-Суета лежал на обеденном столе, застеленном стерильной белой тканью. Над ним была пристроена мощная лампа на суставчатой ноге.

Макс наложил последний шов и погасил лампу. Сразу стало темно, как будто за окнами наступила ночь.

– Сварить тебе кофе?

Джахан повернулась к нему спиной, и он развязал завязки на её халате. Свой Макс развязывать не стал, оторвал завязки, да и все дела. Джахан собирала перчатки, маски, тампоны и халаты в чёрный мешок.

– Сколько он проспит?

– Я думаю, еще с полчаса. Точнее сказать трудно. Нам придётся переложить его на кровать. Со стола он упадёт.

– Давай сначала кофе.

Джахан ушла на кухню. Там полилась вода, зашумела кофемолка и сразу, потеснив запах операционной, свежо и остро запахло кофе. Себе она заварила чай.

Они сидели по обе стороны круглого обеденного стола, одинаково вытянув ноги, прихлёбывали из чашек и молча гордились собой и проделанной работой.

– Не сердись на неё, – сказал Макс спустя время. – Она так понимает свою задачу.

– Я не хочу за ней подчищать, – отрезала Джахан. – Это как раз не моя задача!

– Хабаров разрешил ей вмешаться, она так и сделала.

– Она развлекается, а я вынуждена возиться с последствиями её развлечений.

– Джо, сколько лет мы знакомы?

– Пожалуйста, без восклицаний, Макс.

Шейнерман одним глотком допил кофе.

– Даша самая лучшая в своём деле.

– Я тоже самая лучшая в своём. И ты лучший. И Хабаров. Только поэтому мы вместе.

– Только поэтому? – переспросил Макс, и она не стала отвечать.

Они переложили Пашу на диван – он открыл мутные глаза и сразу же закрыл – и разошлись по своим комнатам. Джахан уволокла лампу на суставчатой ноге и горелку. Она привыкла работать чётко и без пауз, вынужденные задержки вроде сегодняшней операции её злили и сбивали с мысли.

…На самом деле девчонка ни в чём не виновата, это понятно. И злится она не на неё, а на Хабарова. Как будто нельзя добыть необходимые сведения быстро и бесшумно!.. Джахан разузнала бы всё и без человека, спасением жизни которого она вынуждена была заниматься два часа подряд. Она вообще предпочитала не связываться с людьми, добывать сведения из документов и… химических опытов! Сейчас ей нужно классифицировать яд, которым был отравлен Пётр Цветаев. Это внесёт хоть какую-то ясность в картину, которая пока никак не складывается. Джахан прикидывала так и сяк, и всё равно ничего не получалось – кому под силу обвести вокруг пальца опытного спецагента? Почему он ничего не заподозрил и не дал никому знать? Где именно спрятано то, что они… ищут? Кто им противостоит? Как это вышло, что Алексей Хабаров не заметил слежки и угодил под стрельбу – в первый же день «полевой» работы?! Что ещё известно противнику об их группе?..

Джахан разложила на столе пробы с приклеенными номерами и настроила микроскоп.

…Дед, университетский преподаватель, мечтал, чтобы она стала юристом или филологом, а бабушка непременно хотела определить девочку во врачи – самая женская профессия. Маленькая Джахан любила деда и искренне старалась увлечься языкознанием или законодательной казуистикой, но бабушка, подсовывавшая в нужный момент нужные книжки, в конце концов пересилила, и Джахан поступила на хирургическое отделение. Бабушка была счастлива – в семье растёт талантливый врач! На кафедре Джахан то и дело говорили, что она талантлива. Джахан с блеском окончила институт и ординатуру и защитила первую диссертацию – легко и красиво. В семье немного недоумевали, почему девочка так часто и так надолго уезжает в командировки, но в конце концов смирились, ведь она должна находиться на передовой науки, а не сидеть на одном месте. Девочка на самом деле находилась на передовой, и бабушка так никогда и не узнала, насколько не женская профессия у внучки.

…Бедная бабушка.

Впрочем, Джахан никогда ни о чём не жалела.

…Неправда. Вот это неправда. Она жалела, что всё так получилось с Хабаровым. Она запрещала себе вспоминать, и вроде бы получалось, а потом вдруг ловила себя на мысли о нём – и стыдилась, и пугалась, вот уж на неё не похоже!.. Иногда она даже мечтала о машине времени – чтобы вернуться в ту самую точку прошлого и всё там изменить. Переделать. Пе-ре-жить.

Ну вот опять. Опять она думает о нём!..

Джахан задрала на лоб очки, в которых размечала пробы, и уставилась в микроскоп.

Макс Шейнерман прошел у неё за спиной мимо открытой двери, о чём-то её спросил, она нетерпеливо дёрнула плечом.

Макс посчитал раненому пульс и смерил давление – тот вновь открыл глаза и что-то забормотал. И пульс, и давление были в норме – насколько это возможно, – и Макс вернулся к себе.

Хлипкая книжица кроссвордов, разделённая на отдельные листы, была разложена на столе. Макс пытался найти систему в заполненных и незаполненных строчках.

…Шифр может быть очень сложным – права Джахан. А может быть очень простым – тогда прав Хабаров.

По всей видимости, кроссворды Пётр Сергеевич разгадывал постепенно, не торопясь. Некоторые клетки были заполнены синими чернилами, другие чёрными, а третьи и вовсе карандашом.

Макс открыл толстую линованную тетрадь и стал в столбик выписывать слова – отдельно синие, отдельно чёрные и отдельно карандашные.

«Китобой», выписывал Макс, «чётки», «Маяковский», «шуба», «танго», «вомбат», «аппетит», «гиппопотам», «давление», «сретение», «овчарка», «музей», «логарифм», «засов».

…Система, система. Какая тут может быть система?..

Отдельно он выписал слова, которые в кроссвордах были не угаданы. Почему-то Пётр Сергеевич не стал их вписывать. Почему?..

«Стул», «пенька», «икона», «писатель», «самолёт», «Венера», «телефон», «гаубица», «материализм», «Урал», «мастиф», «липа», «решето».

Он знал, что рано или поздно мозг зацепится за что-то и закономерность станет ясна.

Макс Шейнерман учился в физтехе, и проще всего ему давалась математическая логика. Ему вообще нравились отвлечённости, абстракции вроде «почти периодических функций», и чем сложнее была математическая модель, тем больше Максу нравилось в ней копаться. Отец-физик увлечений сына не понимал.

«Интересно то, что повествует об устройстве мира, – говорил он с воодушевлением, – а ты копаешься в каких-то мёртвых формах!»

«Может, они и мёртвые, – отвечал семнадцатилетний Макс, – зато очень красивые».

«Это красота без души, – горячился отец. – И вообще математика – всего лишь аппарат, прикладная штука. Заниматься ею отдельно от физики смешно!»

Когда Макс увлёкся криптологией, отец вообще перестал его понимать.

«Ты зря тратишь время, – убеждал он. – Ещё возьмись за расшифровку египетских иероглифов, пташек этих, лун и пляшущих человечков!»

«Да их расшифровали давно, – с досадой говорил сын, – и нет там ни иероглифов, ни пляшущих человечков, папа!»

«Стул», «китобой», «пенька», «сретение», «чётки», «овчарка», «икона», «писатель», «танго», «аппетит», «самолёт», «музей»…

…Отца убили на даче в Малаховке. Он поехал в пятницу и почему-то без мамы, кажется, ей нужно было к тёте Фуфе. Иногда по пятницам они с тётей Фуфой устраивали посиделки, это называлось «девичьи грёзы». Мама покупала пару бутылок самого лучшего, самого дорогого порто, Фуфа пекла «наполеон» в «тридцать листов» – пласт теста должен быть настолько тонок, чтобы через него легко читался газетный текст, – а третья подруга, Марочка, готовила кисло-сладкое мясо с черносливом. Они съезжались на Зоологическую к Фуфе, в гостиной накрывался стол по всем правилам, с салфетками в серебряных кольцах, хрусталём и пирожковыми тарелками. На отдельном столике зелёного сукна приготовлялось всё для покера – карты, фишки, мелки. Подруги до ночи играли в карты, а потом садились за стол, и тут, собственно, и начинались «грёзы» – рассказывалось всё, что прожито за то время, когда они не виделись.

Отец уехал один, мама осталась на Зоологической, и нашли его только в понедельник, когда он не явился на работу, пропустив учёный совет, который не пропускал никогда. Стали звонить, искать – и нашли.

«Маяковский», «шуба», «гиппопотам», «давление», «гаубица», «решето», «музей», «материализм», «сноповязалка», «вомбат», «гром», «обобщение», «сретение».

…Говорили, что отец работал с секретными документами и почему-то забрал их на дачу, хотя непонятно, как можно забрать секретные документы на выходные, когда их положено сдавать в спецчасть, и его попросту не выпустили бы с территории института. Говорили, что документы пропали, что из-за них всё и приключилось. Следователь, грузный дядька, то и дело утиравшийся платком и с присвистом дышавший, задавал какие-то вопросы Максу и матери, соседям, друзьям, коллегам, все отвечали, как могли, и Максу было совершенно ясно, что никого не найдут.

Никого не нашли.

Мама умерла через полгода после отца. Поминали её на Зоологической в той самой гостиной, где происходили «девичьи грёзы». Без Фуфы и Марочки Макс ни с чем бы не справился, они справились за него. Они же заставили его доучиться до диплома, и не просто до какого-нибудь, а до красного, даже огненно-красного!.. Оценки «отлично» были проставлены во всех графах, и внизу мелким шрифтом напечатано: «Спецкурсы – 12, из них «отлично» – 12».

Заниматься наукой Макс не стал – не смог, хотя тётки в два голоса твердили, что он должен, обязан, в память об отце!.. Он нашёл себе совершенно другую службу, преуспел, состоялся, и с тех пор, со времён огненно-красного диплома, никогда не видел ни Фуфу, ни Марочку.

– Сварить тебе кофе?

Макс кивнул, не оглядываясь и продолжая писать.

Когда Джахан принесла чашку и аккуратно поставила на стол у его локтя, он сказал:

– В детстве меня возили в гости к маминой подруге. Окна выходили на зоопарк. И у меня там был знакомый медведь. Если забраться в кабинете на кресло, было видно его вольер. И весной я всегда ждал, когда медведя выпустят на улицу из зимней квартиры. Когда выпускали, у всех был праздник. По-моему, даже торт пекли, когда медведь в первый раз появлялся в вольере, представляешь?

Джахан молчала.

– А в самом зоопарке я ни разу не был. Никогда.

– Ты скоро закончишь?

– Пока непонятно. А у тебя что?

Она улыбнулась:

– У меня химический процесс. Нужно ждать.

И ушла.

Даша явилась под вечер. Вместе с ней явились шум, грохот и запах весенней улицы.

– Это я! – крикнула она с крыльца и втащила в коридор свой самокат. – Хоть бы свет зажгли! Еда есть? Я страшно хочу есть!

Она забежала к Максу, чмокнула его в макушку, потянула за волосы, потрясла за плечи, протянула:

– Бо-оже, сколько ты бумаги извёл!

И пропала с глаз.

– Джо! – закричала она уже из коридора. – Ты спасла несчастного, практически убитого до смерти, или он всё же помер?

– Я жив, – хрипло ответил с дивана Паша-Суета.

Джахан сказала недовольно:

– Ты очень шумишь.

– Ну и что, я всегда шумлю! Можно подумать, что мы тут в засаде и шуметь нельзя!.. Слушайте, у вас есть что-нибудь? Ну, хоть хлеб и колбаса? Я целый день в поле, а обед когда-а был!..

– Вымой руки и сядь, – приказала Джахан. – Я тебе подам.

– Да я сама возьму, хотя спасибочки, конечно!.. А где Лёха? Не был ещё?

Она сдёрнула перчатки, надоевшие за день, наспех ополоснула руки, посмотрелась в зеркало с растрескавшейся по углам амальгамой, очень себе понравилась, сама с собой пококетничала, вернулась в комнату, с грохотом подволокла стул и подсела к Паше.

– Пулю вынули? – Он неподвижно смотрел на неё. – Дырку заштопали?

Джахан внесла поднос с расписным чайником, пиалой, лепёшкой и двумя тарелками. На одной был сыр и какие-то травы, а на второй мясо и какие-то другие травы.

– Ты вымыла руки?

– Вымыла, вымыла, – и Даша сунула Джахан ладони. – Можешь посмотреть! А чего это он молчит, Джо? Ему что, плохо?

– Мне хорошо, – сказал Паша.

– Джо, где ты всё это берёшь? Чайники, пиалы? – Даша обеими руками взяла лепешку, откусила и стала с наслаждением жевать. – С собой возишь? Нет, ты скажи! Как вкусно, ужас!.. Лепёшка – ураган! Где они продаются? Я завтра себе десять куплю! И съем!

Джахан вдруг улыбнулась:

– Они не продаются. Я испекла.

Даша вытаращила глаза.

– Да ну тебя, – прохныкала она. – Вот почему ты всё умеешь, а я ничего не умею? Не умею и не успеваю!

– Ты слишком много и громко говоришь.

Джахан налила в пиалу чаю, высоко поднимая и опуская чайник, и ни одна капля не пролилась.

– Мы с ним не беседовали, – сказала она в дверях и кивнула на Пашу. – Мы и так потратили на него несколько часов. Давай сама.

– Ну конечно, сама, Джончик, спасибо тебе! Ты и лепёшки печёшь, и операции делаешь, и в трупах ковыряешься, а я!.. Что я?! Ни-че-го! – И, перегнувшись на стуле, ещё раз крикнула в пустой дверной проём: – Ни-че-го!

Облизала пальцы, отхлебнула из пиалы и зажмурилась.

Паша молча смотрел на неё.

– Может, ты есть хочешь? – спросила Даша живо и опять в дверной проём: – Джо, ему можно есть или нет?! Джо!..

– Я не хочу, – ответил Паша.

– Ну и отлично, мне больше достанется!

И она опять откусила.

– Слушай, – сказала она, поев ещё немного. – Собственно, вопрос у меня один. Кто в последнее время баловался на твоей территории? Здесь, в Тамбове? Кого раньше никогда не видел ни ты, ни твои шестёрки? Можешь сообразить? Или ты ещё под препаратами? Джо! – крикнула она и отхлебнула чаю. – Он сейчас соображает или нет?!

Паша немного пошевелился на диване. Он был по плечи закрыт стерильной тканью, а сверху ещё одеялом. Он опять пошевелился, сморщился, попытался глубоко вдохнуть – ничего не вышло.

– Зачем ты меня спасла?

Даша покрутила в воздухе пиалой:

– Ну-у, для того, чтоб спросить.

– И всё?

– Угу.

Паша смотрел на неё и молчал.

– Ну? Чего? Мне нужно знать, кто прикончил директора библиотеки. Ты знаешь?..

Он покачал головой.

– Зря, выходит, спасла, – заключила Даша.

Она допила чай, встала, сунула руки в карманы, походила по полутёмной комнате, остановилась перед книжным шкафом, почитала названия книжек, чему-то удивилась и пропела:

– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

– Кто вы такие? – спросил с дивана Паша.

– Щас! – сказала Даша.

Открыла шкаф, блеснувший пыльным стеклом в свете настольной лампы, наугад вытащила толстый фолиант, плюхнулась в кресло и вытянула длинные совершенные ноги.

– Почитаю пока, – сообщила она Паше. – Отдохну. Забегалась!

– Что это за место?

– Слушай, – сказала Даша серьёзно. – Ну, чего ты как маленький-то? Просто помещение для оперативных нужд. Давай, вспоминай про библиотекаря!.. Ты мне должен.

– Я не знаю, кто его завалил и зачем. Это не наши.

– Понятно, что не ваши, – фыркнула Даша. – Но кто-то же тут крутился у тебя под носом! Тот, кто его убил!.. Не может быть, чтоб твои бойцы тебе не донесли!

Паша закрыл глаза.

– Ты сейчас думаешь или решил поспать?

– А со мной чего теперь будет? – вдруг спросил он, не открывая глаз. – Я тебя наведу, и ты меня тоже завалишь, снайпер?

– Без меня желающих небось полно, – сухо ответила Даша. – А я профессионал. Я просто так, от нечего делать, в гражданских не стреляю.

Тут Паша как-то странно сморщился, закашлял, забулькал, Даша посмотрела на него – смеётся.

– Во дела, – выговорил он наконец. – Во чудеса! Девка из самоката Агафона накрыла, да ещё Тучу! Самого! Из-под огня меня вывезла, а теперь про гражданских втирает!..

– Паш, – сказала Даша, стараясь быть терпеливой. Когда она работала, терпения ей было не занимать, а в разговорах она всегда спешила! – Я понимаю, думать ты не приучен, но всё ж не до конца дебил! Соображай быстрей, давай, давай!.. Ты жизнью мне обязан.

– Да лучше б я там сдох! Позора меньше!

– Пожалуйста, без восклицаний, – произнесла Даша любимую фразу Джахан.

Макс Шейнерман возник в дверях, посмотрел на них и пропал.

– Выходит, тебе «язык» нужен, – вновь заговорил Паша. – А с «языками» на фронте разговор короткий. И эту вашу… явку я теперь знаю. По всем статьям хана мне выходит!..

– Да что ты заладил, – рассердилась Даша. – Какой пугливый!.. Ты чего, музейный работник-экскурсовод?! Тебе и так по всем статьям хана выходит, без нас. А тебя я вывезу. Ты мне про библиотекаря расскажешь, и я тебя вывезу куда скажешь.

– Никуда ты меня не повезёшь. В погреб сбросишь, и вся недолга. Я и тебя в лицо знаю, и дом тоже знаю.

– В этом доме через два дня никого не будет. И никогда больше никого из наших не будет. Ты за нас не беспокойся!.. Ты лучше про библиотекаря расскажи.

Паша перевёл взгляд на одеяло. Глаза у него больше не бегали, он смотрел прямо и почти не моргал. Видимо, терпел, и терпеть ему было трудно.

– Из местных в библиотеке не было никого, – наконец произнёс Паша. – Это точно. А мотоциклист какой-то там крутился. Пришлый, не наш. Мне братва говорила, с Ростова кто-то, номера ихние, ростовские. Я проверять не стал. Нам в библиотеках ловить нечего!..

– Тут, Паша, ты не прав, – назидательно сказала Даша. – Если б ты, Паша, в детстве в библиотеку записался и книжки читал, возможно, из тебя вышел бы музейный работник-экскурсовод!.. Куда подевался мотоциклист и как долго он тут крутился?

Паша помолчал.

– Возле киношки старой на той стороне байкеры тусуются. Есть там один, кликуха Борода. Он того мотоциклиста видел, базарил с ним. Найдёшь его, привет от меня передашь.

– Они каждый день там тусуются?

– По пятницам и по выходным.

– Вот и умница, – похвалила Даша. – Хороший мальчик. Куда тебя везти?

Он молча смотрел на неё. Даша скорчила ему рожу.

– Как-то чё-то помирать мне неохота, – вдруг признался он. – То всё до звезды было, а сейчас чё-то неохота.

– Если всерьёз неохота, – сказала Даша, – значит, не помрёшь. А тебя вообще можно возить-то? Или ты по дороге перекинешься? Не знаешь? Подожди, умных людей спрошу!

Она вышла было из комнаты, вернулась, захватила с тарелки последний кусок лепёшки и отправила в рот.

– Джо! – донёсся из коридора её голос. – Джо, а его можно трогать, или он должен лежать?..

Паша закрыл глаза.

Ему было больно везде, и непонятно, где начинается боль, то ли в животе, то ли в спине, то ли в горле. Он сильно мёрз под вытертым байковым одеялом, и от боли и холода мелко, как студень, тряслись и дрожали все мышцы. Мучительно слипались глаза, но он не спал – боялся, что, как только заснёт, его задушат или зарежут и по-тихому закопают под яблоней. Люди, спасшие его от смерти для каких-то своих целей, всесильны и опасны. И эта беловолосая девка с её самокатом – как ловко она его провела, в два счёта!.. В «Тамбов-Паласе», когда она залепила одному в глаз, а второму между ног, стало ясно, что она какая-то непростая и залупается не с дурьей башки, а за каким-то надом, но ему и в голову не стрельнуло, что она… Она…

Да вот – кто она?!..

Снайпер, понятное дело, вон Агафона завалила, и Тучу тоже – Паша даже застонал от отчаяния, негромко, – гараж взорвала, его из-под ментов уволокла, а сама всё в зеркало смотрелась и белые волосы приглаживала, как дурёха малоумная!.. А те двое, что его, Пашу, кроили-резали-шили-зашивали, они кто?..

И что всё это значит? Кто-то, выходит дело, на его, Пашину, землю нагрянул?.. Инопланетяне, что ль?! Американские шпионы?! Люди в чёрном?!

И что ему делать, если они его всё же не грохнут? Сдать их ментам – у вас, мол, под носом какие-то шпионы завелись?! Чтоб он, Павел Лемешев, менту поганому хоть слово по своей воле сказал – не бывать такому! Тогда что делать?

Братва с ними не справится, хоть всех подними!.. Да и сколько их в городе шурует, непонятно. Тут трое, а ещё сколько?

Паша понимал, что связался с силой, которая превосходит его в сто раз, какое-то странное чувство грызло и мучило его едва ли не сильнее, чем боль. Бессилие, страх и ещё что-то, что определить он никак не мог. Понимал только, он должен их остановить, что-то такое придумать, всё взять на себя, вот только что именно придумать и взять?! Все его враги до сегодняшнего дня были ему близки и понятны – такие же, как он, с тем же оружием, с теми же целями и средствами: подмять, забычить, заставить себя бояться, а следовательно, уважать, принудить платить, кого малую толику, а кого большие куши. Простые, нормальные дела!..

Пришельцы его не боялись. И не уважали. И не презирали за трусость и слабость.

Чихать они на него хотели.

Вот это осознать было труднее всего.

Он им зачем-то понадобился – не ради библиотекаря, ясное дело! – они его ловко выпотрошили, и в смысле пули, и в смысле сведений. Теперь они через него перешагнут и пойдут дальше – по его земле пойдут! – а он ни остановить, ни задержать их не может!..

Он опять застонал.

– Ты чего мычишь?

Паша открыл глаза. Над ним стояла снайперша, белые волосы свешивались.

– Тебе плохо, что ли, или так, от тяжёлой жизни?..

– Чего надумали? – спросил Паша с ненавистью. – Валить меня сейчас будете или когда?

– До чего вы, бандитьё, о себе заботитесь, – протянула Даша задумчиво. – До чего себя любите и жалеете!.. Какая у вас у всех душа нежная и слабая, прям фиалковая!..

Он смотрел на неё, даже не моргал.

– Ты, Паш, в людей небось чаще, чем я, стрелял! Крутышкой себя чувствовал! Они-то все слабые, боязливые, на них прикрикнуть погромче, приложить покрепче, а уж если ствол вынуть – тут все от страха описались, а ты полный царь зверей! А как дошло до серьёзного, так одно тебя и волнует, бедняжку, – завалят, не завалят, да когда завалят, да где закопают!.. Ты ещё всплакни.

На пороге показалась Джахан. Вид у неё был недовольный – как всегда.

– Зачем ты ведёшь бессмысленные разговоры? – осведомилась она. – Я позвала Макса, мы сейчас сменим повязку, и ты можешь ехать.

– Мне Лёху нужно дождаться.

– Жди, если нужно. А сейчас иди отсюда.

Даша, которая терпеть не могла крови, бинтов, шприцев, выскочила в коридор, покрутилась немного по дому, посмотрела записи Джахан, чему-то удивилась. Впрочем, в химии она разбиралась плохо, почти не разбиралась!.. Потом почитала слова, которые выписывал и расставлял в каком-то одному ему ведомом порядке Макс Шейнерман. Слов было много, и головоломные сплетения и пересечения их напоминали сложный узор.

Ни один из агентов никогда не работал на компьютере – особенно «в поле»!.. Сведения, которые можно было добыть только и исключительно в Сети, добывали только и исключительно в управлении, а потом передавали «дедовским способом» – напечатанными на бумаге. Угроза взлома и утечки информации была куда серьёзней, чем незначительная потеря времени. Большую же часть сведений приходилось держать в голове, не полагаясь ни на какие электронные хранилища.

Когда-то им говорили, что работать они будут только по «аналоговым схемам», и никогда – по цифровым!.. Их и отбирали таких, способных удерживать в памяти гигантские объёмы текста, карты, даты, мелкие факты, детали. В разведшколе время от времени возникали неясные слухи: кто-то сошёл с ума, кто-то всерьёз впал в беспамятство – от перегрузок. Даша после школы точно знала, что выучить китайский язык – плёвое дело!.. Приучить мозг к постоянной бесперебойной работе, натренировать память так, чтобы в нужный момент она выдавала нужные сведения, – трудно, почти невозможно. На переаттестациях самым сложным было сдать «аналитику», как это в шутку называлось, а вовсе не стрельбу и не боевые приёмы!..

Хабаров появился нескоро, Даша соскучилась ждать. Ни Джахан, ни Макс с ней не разговаривали, сколько она ни привязывалась, – каждый сидел, уткнувшись в свой стол. Паша после укола заснул и во сне всхлипывал, метался и сжимал кулаки. Делать было совсем нечего, а Даша любила активные действия, ясную цель. Но до ясной цели – байкера по прозвищу Борода, который вроде бы видел возле библиотеки подозрительного мотоциклиста, – времени было целый вагон, сегодняшний вечер, да и завтрашний день, ведь вряд ли байкеры начинают тусить с утра пораньше! Одна надежда на Хабарова – приедет, задание даст!..