Дети Азии. Часть 3 «Океан»

– Я не вижу тебя. Уходи.

Затем он стал говорить что-то несвязное, видимо, пребывал в бреду. Он ослеп… Он больше не мог творить. Он не мог жить… Я опоздал. Я хотел помочь ему, но он стал прогонять меня. Я вышел, будто задыхаясь. Я потерял единственного человека, который мог бы понять меня. Я брел по мартовской грязи, слушая, как солнечные лучи бьют по колоколам и всматриваясь в ветер на куполах.

Врубель умер 1 апреля 1910 года. Его шедевр, о котором он говорил, под названием «Шестикрылый серафим» уже давно был завершен. Я увидел его, но он, на удивление, совсем не понравился мне. Я глубоко вздохнул и побрел дальше. Очередная рана на душе затягивалась, а время продолжало свой бег.

Охота за мной началась очень быстро – боги спохватились и созвали масштабное собрание, где каждый, изнывая от волнения, стал предлагать варианты по устранению их врага номер один. Если бы они знали, как убить меня, то я бы сам пришел и, умоляя, рухнул перед Юй-ди на колени. Но они понятия не имели, как сделать это. Еще в древности они изощрялись всеми безумными способами, но в итоге лишь разожгли во мне адскую злобу, которая испепелила всех и каждого.

Я знал, что они строят планы о том, как и куда заточить меня. Вечная тюрьма было бы худшим исходом. Даже на свободе, когда мне была предоставлена вся Вселенная, я чувствовал себя птицей, запертой в клетке, и с каждой минутой все больше задыхался. В заточении я бы сошел с ума, мои мучения умножились бы на число звезд в ночном небе.

Я знал, что они не могли схватить меня и одолеть, но сгорал от любопытства и хотел узнать, что же они придумают на этот раз. Когда они узнали, что я собрался искать лекарство от вечности под названием «любовь», они решили подослать ко мне подставную девушку-демона. Дохлый номер, на что они надеялись? Я сразу же вычислил обман, подыграл, заманил, заставил показать свое истинное обличие, а потом утопил ее в ледяной февральской воде с криком «передавай привет своему императору!».

Наверное, хорошо, что я нажал на спусковой крючок и выпустил на себя небесную свору. Мне нравилось жить в окружении постоянных ловушек. В сражениях я мог излить злобу, а эту энергию затем направить на созидание и общение с людьми.

Спустя продолжительное время я заметил, что история циклична, а с каждым циклом время как будто ускорялось, словно на новом витке спирали ей давали божественный пинок. Лица людей мелькали передо мной в нескончаемом потоке. Я стал путать имена ученых, политиков и девушек, с которыми знакомился и даже на какое-то время сближался. Им нравилось разгадывать меня, а мне нравилось наблюдать за ними. Я не могу сказать, что делал это бездушно и отстраненно, ведь я вкладывался в наше общение, дарил эмоции и иногда покровительствовал. Я помогал, если их мотивы шли от чистого сердца. Они боялись меня, но уважали, а я смеялся над ними, но ценил.

Век моего «поиска любви и созидания» закончился, осталась лишь привычка искать в людях что-то интересное. Каждый раз мне казалось, что я находил клад, пока не утыкался в мелкое дно, под которым была лишь пустота. Все люди так походили друг на друга, их истории, которые они рассказывали и писали, нанизывались на одну и ту же нитку. Но я одинаково грустил по ним, когда лишался. Они покидали меня, оставляя одного. «Неужели это проклятье», – думал я. Я не понимал, почему все, кто был рядом со мной, уходили раньше времени.

Мне запомнилась одна девушка из Англии, то был 1879 год. У нее была семья: сын и муж. Как же ее звали? Я не помню, я совсем не запоминал имен. Мне тогда хотелось добиться чистейшего произношения на английском. Она работала учительницей и могла помочь мне. Сначала она сторонилась меня, но я смог по щелчку пальцев заслужить ее доверие. Она нравилась мне своей скромностью и живым умом.

Она не питала любви к мужу, но оставалась верна ему, даже заботилась о нем больше, чем о себе. В какой-то момент я отчетливо видел огонь в глубине ее глаз, но она не разожгла его и не вынула на поверхность, чтобы отдать мне. За это я уважал ее и помогал во всем, хоть и жалел. Она находила мне учебники и при встрече все пыталась узнать, откуда я родом. Но каждый раз я уходил от ответа и ласково улыбался ей, делая вид, что не понимаю. Она видела мою ложь, но не смела продолжать и настаивать.

Ее сын всегда обнимал меня, а я давал ему ворованные конфеты и рассказывал про то, почему день сменяет ночь и сколько костей набито в человеческом теле. «Есть хоть что-то, о чем ты не знаешь?» – спрашивал он меня. «Малыш, я не знаю и капли из океана мировых знаний». Она улыбалась и спрашивала:

– Вы учились в Оксфорде?

– Я мог бы там всех научить, – смеялся я.

В какой-то момент мне даже показалось, что я почувствовал себя счастливым. Я ощутил, как злоба откатилась от горла, а дышалось легко и свободно. Но вдруг я узнал, что ее сбил поезд. Неужели это произошло случайно?? Или она бросилась под него сама? Как же я недоглядел? Что, если ее муж не вынес меня и довел ее? Я ненавидел его холодность и равнодушие. Он был настолько безразличен к жизни, что Будда бы принес ему чаю и назвал самым важным гостем в нирване. Я бы убил его, если бы не моя любовь к маленькому мальчику из Лондона.

Я возненавидел Джорджа Стефенсона2 и его творение. Я долго не мог принять стальных чудовищ, чьи железные сухожилия тянули и тянули сотни тонн на тысячи ли без устали вперед и вперед. Их паровое дыхание ломало расстояние, они вдыхали огонь и выдыхали грязь, наводя ужас на всех, кто сталкивался с ними впервые. При виде их колес в моем сознании возникала женщина из Лондона, которая тушила мою злость, но разжигала внутри нечто иное. Образ «поезда-убийцы» накрепко засел в моей голове. Люди возжелали прыгнуть выше головы и стереть границы между странами и городами, подчинить пустыни, иссушить океаны, подмять бескрайние леса, как газон под окном. Они обезумели и кинулись на рожон.

Спустя одиннадцать лет я прознал, что люди решили затянуть огромным железным поясом Запад и Восток, расширив горизонты своих возможностей и потешив собственное величие. Я видел ад, в пучину которого потекли реки человеческих жизней. Могущественная природа щелкала строителей, как семечки. Их сил и здоровья хватало на секунду общемирового времени. Железный пояс, к ногам которого они клали себя, прозвали Великой Транссибирской магистралью. Они полезли в самое сердце Азии, которая оказалась жестока и беспощадна. Я сидел на самом верху скалистого хребта, чей крутой склон из желтых камней спускался прямо к древнему озеру Байкал. Люди старались пробить тоннели в мощных камнях, срезать скалы, словно податливый кусок подтаявшего сливочного масла. Но скала не была маслом, а камни мягким зефиром. С каждым ударом тесака, с каждым криком, с каждым выдохом из рабочих раскаленными струями выходила остывающая жизнь. Один за другим они ложились под стройными соснами, костями выстилая Кругобайкальскую железную дорогу.

Я смотрел и улыбался. Этому демону нужно было все больше жертв, его колеса следовало смазывать не маслом, а кровью. Я бы полюбил его, если бы он не отобрал важного для меня человека.

Я вернулся в это холодное сердце Сибири через несколько лет и увидел истинное торжество смерти: железное чудовище с криком ехало по ржавым костям, издавая обжигающий воздух рев. Я спрятался за цепкой сосной на отвесной стене и с ненавистью наблюдал за этим исчадием человеческого гения и человеческого страдания. Злость во мне росла так же быстро, как и скорость, с которой приближался поезд. Я перестал контролировать себя, моя рука сжала посох и вонзила его в раскаленный от обеденного солнца камень. Вмиг камнепад устремился вниз и снес чудовище, в очередной раз доказав, насколько жалки попытки людей обуздать природу и перехитрить ее законы. Я смеялся, а пассажиры тонули под обломками и ледяной гладью исполинского Байкала. Я смеялся, а они гибли.

Боги, наверное, жутко взбесились при виде этой катастрофы. Они считали меня сумасшедшим и не понимали, зачем я совершаю те или иные действия. Но правда заключалась в том, что они были еще более безумны. Если внимательнее присмотреться к этой Вселенной, то можно обнаружить, что все в ней лишено логики и смысла, любые поступки уничижают Абсолют, особенно если посудить, что он логичен, праведен и идеален.

Эта девушка из Лондона была не единственным примером моего проклятья, подобное случалось со многими, кто встречался на моем пути. «Наверное, я тайный агент Янь-вана», – шутил я сквозь слезы. Почему я не мог перестать привязываться? Почему одних я убивал чуть ли не для забавы, а над другими плакал, заливаясь горькими слезами? Наверное, я сам для себя являлся загадкой. Я не мог объяснить многое, что делал. Может, боги были правы, и я действительно обезумел?

Веками я кидался из огня в полымя, бросался то к одному, то к другому, молниеносно вспыхивал и также быстро угасал. Я старался найти пристанище хоть у чего-то или кого-то. Неизменным оставались лишь три вещи: моя страсть познавать, гнев как источник энергии и бескрайняя ненависть богов ко мне.

Страсть познавать в первую очередь касалась наук о жизни. Я скептически относился к механике и двигающимся кускам железа (различным машинам, аппаратам и хитроумным приспособлениям). Я интересовался ими постольку-поскольку, всегда замечал лишь недостатки и презрительно фыркал, узнавая о новых открытиях.

Тем временем жизнь стала для меня неиссякаемым источником восхищения. В одном лишь человеческом глазу я мог рассмотреть целую Вселенную. Я не пропускал ни одного труда по медицине, которые нескончаемым потоком выходили в разных уголках Земли. Был период, когда я специально вернулся в Китай, чтобы вплотную заняться исследованием мозга и нервной системы. Меня так затянуло, что я и остался там, запутавшись в нервах, как в паутине.

Я хотел узнать, как работает каждая клетка организма, как жизнь переходит в смерть и наоборот, чем я отличаюсь от людей и от богов и, наконец, найти ответ на главный вопрос – как мне прекратить свое существование. Тело должно было предоставить все разгадки на фарфоровом блюдечке.

Люди довольно быстро стали открываться мне, их сердца, мышцы и нервы так и осыпали меня информацией, в которой я тонул. Я стал работать врачом в провинции Юньнань, веками проводил исследования, мог найти причину любой болезни. Я стал путешествовать по Китаю и искать самые странные и запущенные случаи, через какое-то время в мое поле зрения попали Индия, Корея и Япония. Мои пациенты стали одновременно моими подопытными.

Из всех людей на планете я, не побоюсь сказать этого, был самым выдающимся медиком, который знал организм от А до Я. Чтобы добиться таких высот и делать открытия еще до того, как за них давали Нобелевские премии, я тайно пробирался в библиотеку Хуа То и ночами штудировал многотомные издания, аккуратно написанные от руки самим даосским целителем. Один раз я все же попался на глаза небожителю и еле унес ноги, но зато прихватил с собой книгу с привлекательным названием «Змеиные яды от душевной хвори». К сожалению, мне они не помогли, зато вылечили одну девочку из корейской деревни, страдавшую эпилепсией.

Я отчетливо видел, чем я отличаюсь от людей. Наверное, самым верным ответом на этот вопрос было слово «всем». Первое, на что я не мог не обратить внимание, была моя кровь. Ее состав кардинально отличался от человеческой. Обычная кровь включала в себя тромбоциты, лейкоциты, эритроциты, плазму и еще кучу всяких микроэлементов. В моей же не было ничего, кроме стволовых клеток. Стволовые клетки – это внутренние часы нашего организма, предки всех клеток нашего тела. Они могут стать любой клеткой, излечить раны, убрать повреждения. Каждый орган может обратиться к костному мозгу с просьбой послать отважных бойцов. Но, увы, их у людей ограниченное количество. Истощая запас стволовых клеток, мы приближаемся к могиле. В моей крови стволовые клетки вели себя очень агрессивно и не давали даже шанса на смерть. Но на этом отличия не заканчивались.

Помимо стволовых клеток, которые каждую секунду латали меня, я обнаружил, что все остальные клетки могли делиться бесконечное количество раз. Какой-то дьявольский механизм защищал теломеры от изнашивания. Они не укорачивались, что означало одно: я смог достичь биологического бессмертия. Кроме того, во мне было то, что делало меня больше похожим на акулу, чем на обезьяну. Мой генетический материал каждый раз делился с поразительной точностью, как будто какой-то строгий начальник сверял каждую пару генов и не позволял сбиться ни одной строке. Таким образом в моем организме за все тысячи лет не образовалось ни одной злокачественной клетки. Я не смог бы заживо сгнить, пронзенный этими щупальцами.

Я понимал, что мои клетки восстанавливались с такой скоростью, что я не мог бы причинить себе ни малейшего вреда. Вирусы не приживались во мне, никакие разрушительные факторы не брали, генетика жестоко контролировалась какими-то неведомыми машинами. Я не понимал, как сделать свои ткани обычными и избавиться от бессмертия, как прекратить свои мучения. Но да, боги. Чем я отличался от богов? Почему я был другим? Получить биоматериал людей было для меня слишком легкой задачей, а вот достать что-то у богов представляло определенную сложность. Мне требовался хитроумный план.

Я давно не заявлял о себе, но вдруг решил разрушить даосский храм на острове Хайнань. Как я и думал, петушки побежали на зерна. Вмиг Юй-ди прислал своих воинов – Нэчжу и Ли-Тяньвана. Мне уже становилось смешно от этой древней игры в догонялки, в которой победителем всегда выходил только я, а они в моих глазах выглядели раскрасневшимся от злости карапузами, которые смешно семенили ногами в попытках угнаться за своей целью.

Я поразмыслил и решил взять в заложники Нэчжу. Когда-то мы даже были друзьями, но спустя столько лет в это верилось с трудом.

Я заметался из стороны в сторону, разделил их, привлек внимание Нэчжи и заманил его в узкое ущелье, которое вмиг завалил огромными валунами. Зная, что драконоборец может с легкостью раскидать эти валуны, я, не мешкая, схватил его, заломив руки.

– Ай! Ай! АЙ! – смешно закричал он.

– Не бойся, я скоро отпущу тебя, – засмеялся я.

– Что ты задумал, скверная обезьяна!

Я не стал выслушивать его нескончаемые страдальчески-героические вопли и притащил в свою лабораторию в Юньнани. Я усадил его на стул и крепко-накрепко связал цепями из чешуи дракона.

– А ты приготовился! – закричал он. – Знай, что скоро все твои злодеяния закончатся, а ты получишь по заслугам иии..!

– Да, я помню, каждый раз одна и та же пластинка, – холодно ответил я и, осторожно сжав его руку, запустил в вену иглу.

– ААААААААА!

– Да не дергайся ты! Я тебе даже больно не сделал.

Я посмотрел на него с укором и придвинулся к увеличительному прибору, который украл у Хуа То.

– Ах ты вор! Я знаю, откуда ты взял это!

– Да-да, я верну, одну минуту…

Я придвинулся и вырвал у Нэчжи волос.

– ААААААА!

– Нэчжа, еще одно «аааа!», и я вырву тебе уже ноготь. Смотри, какой я гостеприимный, что выбрал именно волос.

Маленький бог на минуту замолк и с интересом уставился на меня, пристально вглядывающегося в увеличительный аппарат. Поразительно! У богов клетки вообще не делились. По факту их тела мало чем отличались от тела умершего человека, лишь какая-то неведомая сила заставляла их двигаться и излучать тепло.

– Нэчжа, а я могу попросить тебя попить водички и вон там за углом в эту баночку…

– Ты ненормальный! – заорал мой подопытный.

– Я? Ну возможно. Зато теперь я точно знаю, чем я отличаюсь от тебя. Ты хочешь посмотреть, как выглядит твоя кровь? Это поразительно, я никогда не видел такого, это…

– Дай посмотреть! Дай-дай-дай!

Я потеплел и освободил его. Иногда я не понимал Нэчжу. Ни в одном из справочников по психиатрии не нашлось бы диагноза, способного объяснить его поведение. Мне казалось, что иногда он забывал что-то. Или его голова не могла одновременно вместить взрослую и детскую психику. Я сто раз обманывал его, сто раз кидал, еще две сотни раз использовал, а он постоянно хвостиком волочился за мной. Он ненавидел меня, а уже через секунду смеялся над моими шутками. Я заметил эту странность еще в самую первую нашу встречу. Тогда мы завертелись в сражении, успели знатно помутузить друг друга, а потом я просто сказал ему: «Хочешь покажу собачку?». И он радостно понесся за мной! Я злился и ненавидел всех на Небе, но ему бы никогда не сделал ничего плохого. Он был чист душой и не похож на остальных богов.

Я с радостью показал его кровь, волосы, затем продемонстрировал свою кровь. Час рассказывал про то, что обнаружил в наших организмах. Он слушал так внимательно, будто понимал все до единого слова. О Будда, как округлились его глаза! Через тридцать минут он действительно бежал мочиться в мою баночку… Наверное, я успел бы раскрыть все загадки мира, даже секрет своего бессмертия, но понять мотивы его поведения – это поистине недосягаемая планка.

Нэчжа втайне от Нефритового императора стал таскаться ко мне и узнавать результаты анализов, наблюдал за тем, как я лечил людей, и не скрывал своего любопытства. «У тебя поразительный организм, Нэчжа, – говорил я. – Я не имею ни малейшего понятия, как твои почки, будучи мертвыми, выполняют все функции живых органов. Все боги, ставшие такими в определенном возрасте, навсегда как бы застывают в этом состоянии. Эх, как бы вскрыть еще вашу душу и понять, как вы не устаете жить вечно». «Не надо вспарывать мою душу! Иначе я оторву тебе хвост!» – злился Ночжа, даже не понимая, что это был просто шутка. Я начинал смеяться, отчего он злился все пуще, превращаясь в большого ребенка, которого обижали.

Конечно, его похождения не могли не остаться незамеченными. Его обнаружили и отлупили. «Бедный Нэчжа, – думал я, – как бы я хотел помочь ему. Вот кто-кто, но он этого не заслужил. Надеюсь, с ним все хорошо…».

Шло время, я начинал видеть мир шире. Когда-то Лао-цзы достал из черного ящика нефритовую пилюлю. Он сказал, что это единственное в мире лекарство от всех болезней. Я недоверчиво посмотрел на него тогда, ведь это лекарство никогда не использовалось. И лишь спустя годы я понял, почему этой пилюле суждено было навеки лежать в нефритовом ящике. Ни люди, ни боги еще не были готовы к нему. За это лекарство человечество развязало бы страшную войну, куда вмешались бы еще и боги. Бесплатный сыр лежит только в мышеловке, чудодейственное лекарство в конечном счете станет тем, что погубит этот мир. Все, к чему люди всегда стремились – это обрести бессмертие, избавиться от боли и спасти собственные тела. Веками они копались в себе и изучали сложные, страшные и неизведанные системы и древние природные механизмы. Люди с восхищением смотрели на себя, а затем в ужасе замечали, какие страшные враги поджидают их, какие чудовищные поломки могут произойти внутри организма. Поломка одной маленькой и, казалось, незначительной клеточки в итоге приводит к гибели.

Я пачками штудировал медицинские книги и на небе, и на земле, без устали что-то записывал и конспектировал. Моими услугами постоянно пользовались короли и императоры, я вытаскивал самых безнадежных больных и самых тяжелых раненых. Я мог лишь по ладони определить, в каком органе искать неполадку, а с помощью красной шелковой нити измерить пульс. Я проводил операции, ломал и вправлял кости, лечил от вирусов и инфекций, принимал роды, запускал сердце, промывал кровь, возвращал зрение, корректировал шрамы, лечил кожу, помогал с болями в голове и животе. Весь список моих достижений был огромен. Я не пользовался современными лекарствами, потому как считал их ядом. По этой причине я часто готовил их сам.

Я не могу сказать, что испытывал удовольствие, помогая людям, скорее мне нравилось разгадывать загадки. Чем сложнее случай встречался на моем пути, тем больше я загорался, желая решить эту головоломку. Мне хотелось изучить феномен человеческого тела со всей его красотой и безобразием. В нем было так много уродства, особенно в его поломках. Но я рассматривал каждую поломку как вызов, который должен был принять.

Я бился и бился, как умирающий карась на камнях. Но все попытки узнать тайну собственного организма с крахом проваливались. Помню, был у меня такой период, когда я просто лежал на кровати полгода: ничего не ел и не пил, даже не понимал, сплю ли или бодрствую. «Хоть бы какого-нибудь придурка мне Юй-ди прислал», – думал я, чуть не плача. Я не понимал, откуда взять сил. Я выдул целую канистру «змеиного яда от душевной хвори», но не получил взамен ничего, кроме тошноты.

И тогда я решил, что пора спасать свою душу старинным способом – злостью. «Даже медицина уже выжила меня, как лимон, и оставила у разбитого корыта. Неужели я всегда упираюсь в одну точку…». И я решился.

Долгие годы я искал достойную замену углям в виде злости и в итоге, после безнадежных скитаний, вернулся на исходную позицию. Мне стало очевидно, что быть злым и приносить несчастья – это мое призвание. Меня не принимали нигде, я всегда оставался за бортом жизни. Я, как никто другой, имел право быть источником зла в этой Вселенной. Если бы Будда принял меня, то мир получил бы достойного защитника и славного героя. Но жизнь и смерть, не сговариваясь, объявили, что я не нужен никому из них. Я вынужден был скитаться на обочине, без любви и надежды, не отбрасывая тени, но имея горячее тело, не имея возможности понять, кто я: Бог? Демон? Человек? Животное? Жизнь? Смерть? Никто? Так и буду ходить по краю между Адом и Раем, путать лица и видеть умерших во снах… Я больше не мог вынести это!!

С того самого момента я окончательно превратился в чудовище, потерявшее какие-либо ценности. Мое жалкое существование строилось на обмане. Я лгал всем, обводил вокруг пальца каждого. Я воровал, занимался разбоем, криминалом, похищал людей. Все это получалось у меня непринужденно. Я не жил, а играл, как будто мир был для меня большим театром кабуки, а я на этой сцене – главным актером.

Деньги летели мне в руки. Все, за что бы я ни взялся, приносило отличную прибыль. Мне так нравилось управлять людьми с помощью бумажек. XIX век стал эпохой капитализма, а дальше весь мир начал скатываться на дно с бешеной скоростью. «Мельница создала феодализм, а паровая машина – капитализм», – сказал Маркс.

Я видел его, он был умным дядькой, который мог встать на мое место – стать наблюдателем. Из центра все видно не так хорошо, как со стороны. Я раскрутил свой бизнес в Европе, затем тут же продал его. Вернувшись в Китай, я с любопытством наблюдал за тем, как два континента с диким скрипом врезаются друг в друга, стараясь подмять и уничтожить.

«Интересно, куда же делись боги», – ухмылялся я, рассматривая, как старательно Лин Цзэсюй выводил информацию, составляя свои «Сведения о четырех материках». Я поделился с ним некоторой информацией. «Пусть китайцы узнают о Европе», – думал я. Интересно, что из этого получится? А боги, которые громче всех кричали о своем величии, все меньше стали вмешиваться в дела людей. Они сидели смирно в своем мирке и развлекались, пожалуй, только слежкой за мной. Подлые трусы, спрятавшиеся по норам.

Раньше они чувствовали себя фривольно, пугали людей и заставляли их подчиняться, а теперь вдруг оказалось, что мир сжимается со скоростью флагмана британской флотилии. Скоро и на Небе станет тесновато, не так ли, Юй-ди?

Мне становилось все интереснее. XIX век и начало XX позабавили меня. По крайней мере, я не чувствовал себя таким злодеем на фоне детей той эпохи. Интересно, какого было в этот период Янь-вану? Что он чувствовал? Старался ли он как-то исправить этот перекос в сторону Ада? Или он совсем не задумывался о том, почему в его жалкую конторку такая очередь? Или он вообще ни о чем не думал?

Как же мне было хорошо от того, что тяжесть столпа времени навалилась неподъемным грузом на всех, кроме меня. Я торжествовал от того, сколько же убийственных штук мне удалось познать за тот период. Я все гадал, когда же люди смогут создать оружие, которому по силам уничтожить даже Ад. Или, по крайней мере, превратить в Ад землю. И такое оружие нашлось. Я проснулся в то утро с трепетом и хотел отправиться прямо в эпицентр событий. Я уже собрался туда, но вдруг не смог пошевелиться. Что заиграло во мне в тот момент? Совесть? Это невозможно, нет! Совесть во мне уже давно была мертва, я не смог бы так просто пробудить ее. Но что-то защемило так неистово.

Я не смог пересилить себя. В глубине груди, под ложечкой, как по наковальне, начало бить раскаленным молоточком. Проснулось древнее чудище, пожирающее изнутри. Совесть и злоба били по сердцу тем самым молоточком. На мгновение мне захотелось броситься туда, спасти тысячи людей и заорать на весь мир, чтобы люди остановились и не накаляли ситуацию на маленьком шарике. Но я просто забился в пещеры Чжанцзяцзе и проспал там пять лет, забрав все свои деньги из банков и выкинув их в туманные ущелья.

Спустя пять лет беспамятства я вышел на самый верх пика из песчаника и кварца. Десятки подобных исполинских столбов, окутанных туманом и покрытых плотной листвой, тянулись к небу, будто росли прямо из-под земли, как каменные деревья. Эти причудливые геологические образования вымывались упорной водой и выветривались упрямыми потоками воздуха. Здесь застывало время и замедлялось дыхание. Я слышал, как кровь шумела в моих ушах. Я затвердевал, словно умирая и превращаясь в камень. От того мне так нравилось это место с его мостами, водопадами, гротами, скалами и нескончаемыми пещерами.