Я вещаю из гробницы

– Летучая мышь в органе! – возбужденно сказала я. – Она как-то попала в церковь. Готова поспорить, что какое-то окно разбито! Как ты думаешь, Фели?

Моя отговорка была не особенно оригинальной, но это было лучшее, что я смогла придумать так быстро.

Хорошо, что она не может читать мои мысли. На самом деле я думала вот о чем: порыв холодного ветра из якобы запечатанного склепа напомнил мне о словах Даффи касательно стихотворения на надгробии Кассандры Коттлстоун.

I did dyeAnd now doe lyeAtt churche’s doorFor euermorePray for mye bodie to aleepeAnd my soule to wake[14]

«Она лежит у порога церкви, – сказала Даффи, – потому что была самоубийцей. Вот почему ее не похоронили с остальными Коттлстоунами в склепе. По правилам ее и вовсе нельзя было хоронить на церковном кладбище, но ее отец был членом городского магистрата и мог перевернуть землю и небо, что он и сделал».

На секунду я вспомнила о бедном мистере Твайнинге, старом школьном учителе моего отца, который покоится на клочке общественной земли на дальнем берегу речки позади Святого Танкреда[15]. Его отец, по всей видимости, не был членом городского магистрата.

«Миссис Коттлстоун, тем не менее, заставила выкопать подземный ход между гробницей Кассандры и семейным склепом, чтобы ее дочь – или по крайней мере душа ее дочери, – могла бы навещать родителей, когда пожелает».

«Ты все это выдумала, Даффи!»

«Нет, отнюдь. Об этом говорится в третьем томе “Истории и древностей Бишоп-Лейси”. Можешь сама посмотреть».

«Подземный ход? Правда?»

«Так говорят. И до меня дошли слухи…»

«Да? Расскажи, Даффи!»

«Может, не стоит? Ты знаешь, как отец сердится, когда думает, что мы наполняем твой разум призраками».

«Я ему не скажу. Пожалуйста, Даффи! Клянусь!»

«Нууу…»

«Пожааалуйста! Чтоб мне лопнуть!»

«Ладно, слушай. Но не говори, что я тебя не предупреждала. Однажды мистер Гаскинс сказал мне, что он копал новую могилу рядом с гробницей Кассандры Коттлстоун, ее край отодвинулся, и его лопата упала в яму. Обнаружив, что он не может дотянуться до нее рукой, он был вынужден ползти туда головой вперед и… ты уверена, что хочешь это услышать?»

Я сделала вид, что грызу костяшки пальцев.

«На полу гробницы рядом с лопатой лежала мумифицировавшаяся человеческая ступня».

«Это невозможно! Она не сохранилась бы двести лет спустя!»

«Мистер Гаскинс сказал, что могла сохраниться в определенных условиях. Что-то насчет почвы».

Разумеется! Жировоск! Трупный воск! Как я могла забыть?

Похороненное во влажном месте, человеческое тело может удивительным образом изменяться. Аммиак, выделяемый при гниении, когда жировые ткани разлагаются на пальмитиновую, олеиновую и стеариновую кислоты, работающие рука об руку с натрием и калием в земле могилы, способен превратить труп в кусок хозяйственного мыла. Простой химический процесс.

Даффи понизила голос и продолжила:

«Он сказал, что незадолго перед этим рассыпал красную кирпичную крошку на полу гробницы, чтобы увидеть, могут ли крысы с берега реки найти дорогу в церковь».

Я вздрогнула. Не прошло и года с тех пор, как меня заперли в ремонтном гараже на берегу реки, и я знала, что крысы – не плод воображения моей сестрицы[16].

Глаза Даффи расширились, и голос опустился до шепота.

«И знаешь что?»

«Что?»

Я не смогла сдержаться и тоже перешла на шепот.

«Ступня была окрашена в красный цвет, как будто вышла…»

«Кассандра Коттлстоун! – я чуть ли не кричала, и у меня волосы встали дыбом, как будто подул холодный ветер. – Она бродила…»

«Именно», – сказала Даффи.

«Не верю!»

Даффи пожала плечами.

«А мне какое дело, веришь ты или нет? Я излагаю тебе факты, а от тебя только головная боль. Теперь дуй отсюда».

И я дунула оттуда.

Пока я была погружена в воспоминания, рыдания Фели утихли, и она угрюмо уставилась в окно.

– Кто жертва? – спросила я, пытаясь подбодрить ее.

– Жертва?

– Ну ты знаешь, бедолага, которого ты собираешься отвести к алтарю.

– О, – сказала она, встряхивая волосами, и выболтала ответ с удивительно минимальным подбадриванием с моей стороны. – Нед Кроппер. Я думала, ты уже слышала это у замочной скважины.

– Нед? Ты же его презираешь.

– С чего ты взяла? Нед собирается однажды стать владельцем «Тринадцати селезней». Он хочет купить гостиницу у Тулли Стокера и перестроить ее целиком: эстрадные оркестры, дартс на террасе, боулинг на лужайке… вдохнуть свежий воздух в это дышащее на ладан место… принести в него двадцатый век. Он собирается стать миллионером. Ты только подожди и увидишь.

– Ты меня дуришь, – сказала я.

– Ну что ж, ладно. Если ты так хочешь знать, это Карл. Он умолял отца разрешить мне стать миссис Пендракой, и отец согласился – главным образом потому, что верит, что Карл происходит из рода короля Артура. Наследник с таким происхождением – бриллиант в короне отца.

– Что за дерьмо, – сказала я. – Ты меня за нос водишь.

– Мы будем жить в Америке, – продолжала Фели. – В Сент-Луисе, штат Миссури. Карл собирается сводить меня на матч, посмотреть, как Стэн Мьюжел выбьет дух из «Кардиналов». Это бейсбольная команда.

– На самом деле я надеялась, что это будет сержант Грейвс, – сказала я. – Я даже не знаю его имени.

– Жаль, – произнесла Фели, мечтательно разглядывая свои ногти. – Но с какой радости мне выходить замуж за полицейского? Я даже помыслить не могу о том, чтобы жить с человеком, который приходит домой каждый вечер после убийства.

Похоже, Фели неплохо справляется со смертью мистера Колликута. Вероятно, в ней все-таки есть хоть капля крови де Люсов.

– Это Дитер, – сказала я. – Это он подарил тебе кольцо дружбы на рождество.

– Дитер? Ему нечего предложить, кроме любви.

Когда она дотронулась до кольца, я в первый раз заметила, что она носит его на среднем пальце левой руки. И при упоминании имени Дитера она не смогла сдержать улыбку.

– Точно! – боюсь, я завопила. – Это Дитер!

– Мы начнем все сначала, – сказала Фели, и ее лицо стало таким нежным, каким я его никогда не видела. – Дитер выучится на школьного учителя. Я буду преподавать фортепиано, и мы будем счастливы вдвоем, как голубки.

Я не могла не пожать сама себе руку. Яру! – воскликнула мысленно я.

– Кстати, где Дитер? – поинтересовалась я. – Я его давненько не видела.

– Он поехал в Лондон сдавать экзамен. Это отец устроил. Если ты проболтаешься хоть словом, я тебя убью.

Что-то в ее голосе сказало мне, что она сдержит слово.

– Я нема как могила, – сказала я, тоже собираясь сдержать слово.

– Год мы будем помолвлены, пока мне не исполнится девятнадцать, – продолжила Фели, – просто чтобы сделать приятное отцу. А потом – коттедж, лютики и место, где можно будет при желании хоть на голове ходить.

Фели в жизни своей ни разу не ходила на голове, но я поняла, что она имеет в виду.

– Я буду скучать по тебе, Фели, – медленно сказала я, осознавая, что вложила душу в эти слова.

– О, как же это трогательно, – отозвалась она. – Ты справишься.

6

Когда я немного не в духе, я размышляю о цианистом калии, ведь его цвет так чудесно соответствует моему настроению. Так приятно думать, что растение маниока, растущее в Бразилии, содержит огромное количество этого вещества в своих тридцатифунтовых корнях. Но, к сожалению, все оно вымывается до того, как растение используют для приготовления нашей повседневной тапиоки[17].

Хотя мне потребовался целый час, чтобы признаться в этом самой себе, слова Фели задели меня за живое. Вместо того чтобы поразмышлять об этом, я достала с полки бутылочку с цианистым калием.

Дождь за окном прекратился, и в окно лился столб теплого света, заставляя голубые кристаллы ярко сверкать под лучами солнца.

Следующим ингредиентом был стрихнин, по случайному совпадению, получаемый из другого южноамериканского растения, из которого также делают кураре – еще один яд.

Я уже упоминала о моей страсти к ядам и особенной нежности к цианистому калию. Но, если быть совершенно честной, я должна признать, что испытываю также слабость к стрихнину – не за то, чем он является, а за то, чем он может стать. Например, в присутствии образующегося кислорода эти довольно заурядные белые кристаллы сначала приобретают глубокий синий цвет, а затем поочередно становятся пурпурными, фиолетовыми, алыми, оранжевыми и желтыми.

Идеальная радуга уничтожения!

Я аккуратно поставила стрихнин рядом с цианистым калием.

Следом шел мышьяк: в виде порошка он выглядел довольно скучным рядом со своими братьями – больше всего напоминая пекарский порошок.

В виде оксида мышьяк растворяется в воде, но не в спирте или эфире. Цианид растворяется в щелоке и в разведенной соляной кислоте, но не в спирте. Стрихнин растворяется в воде, этиловом спирте, хлороформе, но не в эфире. Это все равно что старая задачка про волка, козу и капусту. Чтобы проявить их суть, каждый яд нужно держать в отдельной емкости.

Открыв окна для вентиляции, я уселась ждать час, пока все три раствора дойдут до кондиции.

– Цианистый калий… стрихнин… мышьяк… – я громко произнесла их названия. Вот что я называю моими «успокоительными химикалиями».

Разумеется, я не первая придумала соединять несколько ядов в единый губительный напиток. В XVII веке в Италии Джулия Тофана сделала бизнес на продаже «аквы тофаны» – раствора, содержащего помимо прочих ингредиентов мышьяк, свинец, белладонну и свиной жир, – более чем шестистам женщинам, желающим, чтобы их брак химически растворился. Говорили, что это вещество было прозрачно, как вода, и аббат Гальяни утверждал, что в Неаполе не найти женщины, которая не держала бы секретный флакончик среди своих духов.

Говорили также, что жертвами сего напитка стали два римских папы.

Как же я обожаю историю!

Наконец мои мензурки были готовы, и я радостно замурлыкала, смешивая растворы и фильтруя их в приготовленную бутылочку.

Я взмахнула рукой над дымящейся смесью.

– Нарекаю тебя «аква флавия»! – провозгласила я.

Ручкой дядюшки Тара со стальным пером я написала свежепридуманное название на этикетке и приклеила ее к бутылочке.

– «Ак-ва фла-ви-я», – громко произнесла я, смакуя каждый слог. Звучит прекрасно.

Я создала яд, который в достаточных количествах может убить слона. Что он может сотворить с нахальной сестрой, жутко представить.

Один из аспектов ядов, на который зачастую не обращают внимание, – это удовольствие, когда тайно злорадствуешь, представляя, как используешь его.

К тому же какой-то мудрец сказал, что месть лучше подавать холодной. Причина этого в том, конечно же, что, пока ты с ликованием предвкушаешь это событие, у жертвы есть предостаточно времени беспокоиться, когда, как и где ты нанесешь удар.

Например, можно представить себе выражение лица жертвы, когда она понимает, что то, что она потягивает из симпатичного стаканчика, – не просто апельсиновый сок.

Я решила подождать.

«Глэдис» терпеливо ждала там, где я ее оставила, свежевычищенная ливрея красиво блестела в утреннем свете, льющемся в окна моей спальни.

– Изыди! – воскликнула я. Это устаревшее слово я узнала от Даффи в один из наших обязательных культурных вечеров, когда она читала вслух «Ламмермурскую невесту». – Мы обе изыдем! – пояснила я, хотя на самом деле в этом не было необходимости.

Я вскочила в седло, оттолкнулась и выкатилась из спальни, покачиваясь, проехала по коридору, сделала резкий поворот налево и через несколько секунд остановилась наверху восточной лестницы.

С высоты велосипеда ступеньки кажутся круче, чем на самом деле. Далеко внизу в вестибюле черные и белые плитки напоминали зимние поля, видимые с горной высоты. Я крепко схватилась за тормоз и двинулась вниз под опасным углом.

– Траляля-траляля-траляля-траляля, – восклицала я на каждой ступеньке всю дорогу вниз, и мои кости приятно потряхивало.

Внизу стоял Доггер. На нем был надет холщовый передник, а в руках он держал пару отцовских сапог.

– Доброе утро, мисс Флавия, – сказал он.

– Доброе утро, Доггер, – ответила я. – Рада тебя видеть. У меня вопрос. Как проводят эксгумацию трупа?

Доггер приподнял бровь.

– Вы думали об эксгумации мертвого тела, мисс? – уточнил он.

– Нет, не конкретно, – сказала я. – Я имела в виду, какие разрешения надо получать и так далее?

– Если я правильно помню, первым делом согласие должна дать церковь. Это называется право, полагаю, и его дает епархиальный совет.

– Канцелярия епископа?

– Более или менее.

Так вот о чем говорил викарий. Право было дано, сказал он Мармадьюку Парру, человеку из канцелярии епископа. Секретарю епископа.

«Обратного пути нет», – сказал викарий.

Очевидно, было дано право на эксгумацию святого Танкреда и затем, по каким-то причинам, оно было отозвано.

Кто, подумала я, мог вмешаться? Какой вред в том, чтобы выкопать кости святого, умершего пятьсот лет назад?

– Ты потрясающий, Доггер, – сказала я.

– Благодарю, мисс.

Из уважения я спешилась с «Глэдис» и аккуратно покатила ее по вестибюлю во двор.

На лужайке рядом с гравием стоял раскладной походный стул, и рядом с ним лежали тряпки и баночка с кремом для обуви. Потеплело, и Доггер, видимо, работал во дворе на свежем воздухе, наслаждаясь солнечным светом.

Я собиралась было покатить в церковь, когда увидела, что у ворот Малфорда в нашу сторону поворачивает автомобиль. Он был странной формы, привлекшей мое внимание: довольно ящикообразный, как катафалк.

Если я сейчас уеду, могу пропустить что-нибудь. Лучше, подумала я, сдержать нетерпение и погодить.

Я уселась на походный стул и начала изучать машину, стремительно приближавшуюся по каштановой аллее. Если судить по виду спереди, по высокому элегантному блестящему серебряному радиатору, это «роллс-ройс» кабриолет – местами очень похожий на старый «Фантом II» Харриет, который отец берег в уединении и сумраке каретного сарая, словно святилище: такие же широкие очертания и гигантские передние фары. Но было и что-то отличное.

Когда автомобиль повернул и оказался ко мне боком, я увидела, что он яблочно-зеленый и что крыша чуть-чуть приоткрыта над водительским местом, как у банки сардин. На месте, где раньше было заднее сиденье, стояли ряды серых некрашеных деревянных коробок, плотно уставленных цветочными горшками, все горшки были непокрыты – словно дешевые места в экскурсионном автобусе, откуда рассада и растущие растения могли наблюдать окружающий мир.

Поскольку отец много раз читал нам нотации о том, что нельзя глазеть, я инстинктивно вытащила свой блокнот и карандаш из кармана кардигана и притворилась, что пишу.

Я услышала, как шины с хрустом затормозили. Дверь открылась и закрылась.

Я глянула исподтишка и зафиксировала высокого мужчину в желто-коричневом макинтоше.

– Привет, – сказал он. – Что это у нас тут такое?

Как будто я восковая фигура из музея мадам Тюссо.

Я продолжила писать в блокноте, сопротивляясь желанию высунуть язык.

– Что ты делаешь? – спросил он, подойдя на опасно близкое расстояние, как будто хотел посмотреть на мою страницу. Если есть то, что я искренне презираю, так это когда заглядывают сзади через плечо.

– Записываю номера машины, – ответила я, захлопывая блокнот.

– Гм-м-м, – протянул он, окидывая медленным взглядом окрестности. – Не могу представить, чтобы ты собрала большую коллекцию в этом захолустье.

С леденящим, как я надеялась, безразличием я произнесла:

– Что ж, у меня есть ваши, не так ли?

Это правда. GBX1066.

Он увидел, что я рассматриваю «роллс-ройс».

– Что ты думаешь о старушке? – спросил он. – «Фантом II» тысяча девятьсот двадцать восьмого года. Бывший владелец, которому надо было иногда с комфортом перевозить скаковую лошадь, поработал над ней ножовкой.

– Должно быть, он сошел с ума, – сказала я. Не смогла сдержаться.

– Она на самом деле, – поправил меня он, – была такая. Сумасшедшая. Леди Дэнсли.

– Это которая «Печенья Дэнсли»?

– Она самая.

Пока я думала над ответом, он извлек из кармана серебряную визитницу, открыл ее и протянул мне карточку.

– Меня зовут Сауэрби, – представился он. – Адам Сауэрби.

Я бросила взгляд на потрепанную визитку. На ней аккуратно было напечатано мелкими черными буквами:

Адам Традескант Сауэрби, магистр искусств,

член Королевского садоводческого общества и пр.

Археоботаник

Древние семена. Ростки. Исследования

1066 Лондон, Ройял, Лондон Е1ТХ, Тауэр-бридж

Гм-м, – подумала я. Те же четыре цифры, что и на регистрационном знаке. У этого человека явно есть связи.

– Должно быть, ты Флавия де Люс, – добавил он, протягивая руку.

Я собиралась вернуть ему визитку, когда до меня дошло, что он хочет обменяться рукопожатием.

– Викарий сказал мне, что я, вероятнее всего, найду тебя здесь, – продолжил он. – Надеюсь, ты не против моего непрошеного вторжения.

Конечно же! Это друг викария мистер Сауэрби. Мистер Гаскинс спрашивал о нем в гробнице.

– Вы имеете отношение к «Сауэрби и сыновья», гробовщикам из нашей деревни?

– Теперешний гробовщик, полагаю, мой троюродный кузен. Некоторые из Сауэрби избрали Жизнь, другие – Смерть.

Я интеллигентно пожала его руку, глядя прямо в его васильково-синие глаза.

– Да, я Флавия де Люс. Я вовсе не против вашего вторжения. Чем могу помочь?

– Денвин – мой старый друг, – произнес он, не выпуская моей руки. – Он сказал, что ты, вероятно, сможешь ответить на мои вопросы.

Денвин – так зовут викария, и я мысленно благословила его за откровенность.

– Я очень постараюсь, – ответила я.

– Когда ты бросила первый взгляд в то помещение позади камня, что ты увидела?

– Руку, – ответила я. – Высохшую. Она сжимала разбитую стеклянную трубку.

– Кольца?

– Нет.

– Ногти?

– Чистые. Ухоженные. Хотя ладони и одежда были грязными.

– Очень хорошо. Что ты еще увидела?

– Лицо. Во всяком случае, противогаз, закрывавший лицо. Светло-золотистые волосы. Темные полосы на шее.

– Что-нибудь еще?

– Нет. Фонарь светил довольно узким лучом.

– Отлично! Я вижу, твоя репутация, которая тебя опережает, вполне заслуженна.

Моя репутация? Викарий, должно быть, рассказал ему о нескольких старых делах, когда я смогла указать полиции правильное направление.

В глубине души я возгордилась собой.

– Никаких сухих лепестков… растений… что-нибудь такого плана?

– Нет, не заметила.

Мистер Сауэрби подобрался, будто собираясь задать щекотливый вопрос. И шепотом произнес:

– Должно быть, для тебя это такой шок. Я имею в виду труп этого бедолаги.

– Да, – сказала я и не стала объяснять.

– Полиция напортачила на месте происшествия, убрала останки и всякое такое. Все, что могло бы меня заинтересовать, теперь просто…

– Пыль на сапогах сержанта, – сострила я.

– Именно. Теперь мне придется ползать по земле с увеличительным стеклом, как Шерлоку Холмсу.

– Что вы рассчитываете найти?

– Семена, – ответил он. – Остатки от погребения Святого Танкреда. Присутствующие на похоронах часто бросали свежие цветы на могилу, знаешь ли.

– Но в склепе ничего не было, – сказала я. – Он был пуст. Если не считать мистера Колликута, конечно же.

Адам Сауэрби бросил на меня загадочный взгляд.

– Пуст? О, я понимаю, что ты имеешь в виду. Нет, вряд ли он был пуст. Расщелина, где ты обнаружила мистера Колликута, – это на самом деле камера перед самой гробницей. Ее крышка, если хочешь. Святой Танкред все еще уютно лежит где-то внизу.

Так вот почему там не было костей! Я получила ответ на свой вопрос.

– Значит, вполне вероятно, что вы найдете семена и всякое такое?

– Я удивлюсь, если нет. Просто в любом расследовании приходится начинать снаружи и пробираться внутрь.

Я бы сама лучше не выразилась.

– И эти семена, – поинтересовалась я, – что вы с ними будете делать?

– Я буду за ними ухаживать. Помещу в теплое место и предоставлю им необходимое питание.

По страсти в его голосе я поняла, что для него семена – все равно что яды для меня.

– А потом? – спросила я.

– Они вполне могут прорасти, – ответил он. – Если нам чрезвычайно повезет, один из них зацветет.

– Даже пятьсот лет спустя?

– Семя – удивительный сосуд, – сказал он. – Настоящая машина времени. Каждое семя может принести прошлое живьем в настоящее. Подумай только!

– А потом? – продолжила расспрашивать я. – Когда они зацветут?

– Я их продам. Ты удивишься, сколько денег некоторые люди готовы отдать за то, чтобы быть единственным владельцем вымершего растения. – О, ну и научная слава, разумеется. Кто может жить без нее в наше время?

Я понятия не имела, о чем он говорит, но информация о растениях меня интриговала.

– Вы не могли бы подвезти меня в деревню? – внезапно спросила я. Было еще рано, и мой план начинал выкристаллизовываться.

– Твой отец разрешает тебе ездить с незнакомцами? – полюбопытствовал он, но в его глазах вспыхнул огонек.

– Он не будет возражать, раз вы друг викария, – сказала я. – Я могу положить «Глэдис» сзади, мистер Сауэрби?

– Адам, – поправил он. – Поскольку мы оба под чарами викария, я полагаю, совершенно нормально называть меня по имени.

Я забралась на пассажирское сиденье. Машина заскрежетала и завибрировала, когда Адам выжал сцепление и включил первую передачу, и мы тронулись.

– Ее зовут Нэнси, – сказал он, показывая на приборную панель, затем глянул на меня и добавил: – в честь поэмы Бернса.

– Боюсь, я не в курсе, – отозвалась я. – Это моя сестра Дафна – книжный червь.

– «Пускай с тобою мы бедны, но ты – мой клад бесценный![18]» – процитировал он. – Это из «Возвращения солдата».

– А! – сказала я.

Церковный двор, если на то пошло, зеленел более жизнерадостно, чем ранним утром. Синий «воксхолл» инспектора стоял на прежнем месте, как и фургон мистера Гаскинса.

– Я высажу тебя тут, – сказал Адам у покойницкой. – Мне надо кое-что обсудить с викарием.

Иносказательно это значило: «Я хочу поговорить с ним наедине», но он преподнес это так вежливо, что я вряд ли могла возразить.

Хотя я видела, что «Глэдис» понравилась ее первая поездка на «роллс-ройсе», я почувствовала, что она рада снова оказаться на твердой земле, уезжая, я помахала рукой.

Не успела я поставить ногу на порог церкви, как мне дорогу преградила огромная темная фигура.

– Постой-ка, – прорычал голос.

– О, доброе утро, сержант Вулмер, – сказала я. – Прекрасный день, не так ли? Хотя рано был дождь, сейчас распогодилось.

– Нет, мисс, – сказал он. – Вы не войдете. Здесь закрыто. Нельзя. Это место преступления.

– Я просто хотела помолиться, – сказала я, ссутулив плечи и приняв робкий вид в стиле Синтии Ричардсон, жены викария, а также добавив нотку плаксивости в голос. – Я ненадолго.

– Можете помолиться на церковном дворе, – ответил сержант. – У бога большие уши.

Я втянула воздух, как будто шокированная его богохульством.

На самом деле он подкинул мне идею.

– Ладно, сержант Вулмер, – сказала я. – Я помяну вас в своих молитвах.

Пусть призадумается, скотина! Пусть этот олух на досуге пораскинет мозгами, если они у него, конечно, есть!

Склеп Кассандры Коттлстоун напоминал массивный елизаветинский комод и выглядел так, будто его пытались утащить преступники, пойманные на месте преступления и бросившие добычу посреди церковного двора, где в течение столетий он превратился в камень.

Вокруг известняковой основы трава пустила длинные ростки – явный знак того, что эту часть церковного кладбища посещали редко.

Солнце скрылось за облаком, и я с дрожью подумала, что прямо под моими ногами проходит тайный туннель, по которому, как говорили, блуждает призрак Кассандры.

Pray for mye bodie to sleepeAnd my soule to wake.

Когда я обошла склеп и приблизилась к его северной стороне, мое сердце подпрыгнуло.

Прилегающая могила просела, и земля теперь не полностью покрывала основание склепа Коттлстоун.

В точности как сказала Даффи!

В северо-западном углу к склепу прислонилась большая каменная плита, частично прикрытая обветшавшим брезентом, в котором образовались лужицы дождевой воды. Ткань удерживалась на своем месте обломками камня, и судя по наростам на ней, она здесь лежит уже какое-то время.

Либо мистер Гаскинс отвлекся от ремонта, либо он попросту ленив.

С того места, где я теперь стояла, на северном конце, громоздкий склеп блокировал вид на церковь, и наоборот. Как я уже сказала, никто никогда не приходит в эту часть церковного двора. С тем же успехом это могла быть другая планета.