bannerbanner
Сладость на корочке пирога
Сладость на корочке пирога

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 6

С моей точки зрения, это классический случай отравления цианидом, но я была не в настроении делиться своими прозрениями с этими двумя невежами.

– «…испускаю громкие вопли все время, пока пишу…», – повторила Дафна. – Подумать только!

– Могу себе представить, – сказала я, отодвигая тарелку и, оставив завтрак нетронутым, медленно начала подниматься по восточной лестнице в лабораторию.


Когда я бывала не в духе, я направлялась в мою святая святых. Здесь, среди реторт и мензурок, я отдавала себя на волю того, что именовалось Духом химии. Здесь шаг за шагом я повторяла открытия великих химиков. Или с трепетом снимала с полки томик из бесценной коллекции Тара де Люса, например, английский перевод «Химических элементов» Антуана де Лавуазье. Эта книга была опубликована в 1790 году, но ее страницы, даже спустя сто шестьдесят лет, оставались хрустящими, как оберточная бумага. Как я упивалась старинными названиями, которые только и ждали, когда я обнаружу их на страницах… Сурьмяное масло… Мышьяковые цветы[12]…

Мерзкие яды – называл их Лавуазье, но я наслаждалась, произнося их названия, словно музыку.

– Королевский желтый! – сказала я вслух, перекатывая слова во рту, наслаждаясь их ядовитым содержанием. – Кристаллы Венеры! Дымящаяся жидкость Бойла! Тараканье масло!

Но на этот раз излюбленный способ не сработал: мои мысли продолжали возвращаться к отцу, крутясь вокруг того, что я видела и слышала. Кто такой этот Твайнинг – «старик Каппа» – человек, о котором отец сказал, что они его убили? И почему отец не вышел к завтраку? Это меня серьезно беспокоило. Отец всегда утверждал, что завтрак – это «пиршество тела», и, насколько я знала, на свете не существовало ничего, способного заставить отца пропустить его.

Кроме того, я думала об абзаце, зачитанном Дафной, – «синяки синие и зеленые». Может быть, отец дрался с незнакомцем и получил ушибы, которые нельзя было скрыть? Или он получил внутренние повреждения вроде тех, что описывала Фанни Сквиз, – повреждения, не оставлявшие видимых признаков насилия? Возможно, именно это произошло с рыжеволосым мужчиной. Это объясняет, почему я не увидела крови. Мог ли отец оказаться убийцей? Опять?

Моя голова шла кругом. Я не смогла придумать ничего лучше, кроме как успокоиться с помощью Оксфордского английского словаря. Я пролистала томик до буквы V. Какое слово незнакомец выдохнул мне в лицо? Vale – вот что это было.

Странно, что умирающий обратился к человеку, которого совершенно не знал.

Внезапно ход моих мыслей нарушил грохот из холла. Кто-то бил в обеденный гонг. Этот огромный диск, выглядевший пережитком из заставок к фильмам Дж. Артура Ранка, не использовался много лет, вот почему меня так удивил его мощный звук.

Я выбежала из лаборатории и спустилась по лестнице, обнаружив около гонга огромного человека, стоявшего с молоточком в руке.

– Коронер, – произнес он, и я решила, что он имеет в виду себя. Хотя он не потрудился представиться, я признала в нем доктора Дарби, одного из двух совладельцев медицинской практики в Бишоп-Лейси.

Доктор Дарби являл собой типичного представителя английской нации: красное лицо, несколько подбородков и живот, колыхавшийся, словно парус на ветру. Он был одет в коричневый костюм и клетчатую желтую жилетку и имел при себе традиционный докторский черный чемоданчик. Если он узнал во мне девочку, которой зашивал руку год назад, после происшествия c разбившейся ретортой, он не подал виду и стоял выжидательно, как гончая в охотничьей стойке.

Отец все еще не появлялся, равно как и Доггер. Я знала, что Фели и Даффи отродясь не снизойдут до того, чтобы ответить на звонок («Я что, собака Павлова?» – скажет Фели), а миссис Мюллет не выходит из кухни.

– Полиция в огороде, – сказала ему я. – Я вас провожу.

Когда мы вышли на солнечный свет, инспектор Хьюитт оторвался от изучения шнурков черных туфель, довольно неприятно выглядывавших из огурцов.

– Доброе утро, Фред, – приветствовал инспектор. – Я подумал, что тебе лучше прийти и взглянуть самому.

– Умм, – промычал доктор Дарби.

Он открыл чемоданчик, покопался внутри и извлек белый бумажный пакет. Засунул в него два пальца и достал одну мятную конфетку, которую положил в рот и начал c удовольствием посасывать.

Через секунду он забрался в траву и встал на колени над трупом.

– Известно, кто это? – спросил он, перекатывая во рту конфету.

– Кажется, нет, – ответил инспектор Хьюитт. – Карманы пусты… Документов нет… Единственно, есть причины полагать, что он недавно прибыл из Норвегии.

Недавно прибыл из Норвегии? Наверняка это дедукция, достойная самого великого Холмса, – и я слышала ее своими собственными ушами! Я была почти готова простить инспектора за его прежнюю грубость… Почти, но не вполне.

– Мы начали расследование, выясняем порт захода судна и так далее.

– Чертовы норвежцы! – выругался доктор Дарби, поднимаясь с колен и закрывая чемоданчик. – Летят сюда, как мотыльки на огонь, тут погибают, а нам приходится подчищать за ними. Это несправедливо, не так ли?

– Какое время смерти мне указать? – спросил инспектор Хьюитт.

– Трудно сказать. Как всегда. Ладно, не как всегда, но часто.

– Хотя бы примерно?

– С цианидом сложно определить. От восьми до двенадцати часов назад, полагаю. Я смогу сказать точнее, после того как этот парень окажется у нас на столе.

– И это получается…

Доктор Дарби отвернул манжету и взглянул на часы.

– Так, посмотрим… Сейчас 8:22, значит, это произошло не раньше чем в 8:22 вечера и не позже, скажем, полуночи.

Полночь! Наверное, я слишком шумно втянула воздух, потому что инспектор Хьюитт и доктор Дарби оба повернулись ко мне. Как я могла им сказать, что считаные часы назад незнакомец из Норвегии выдохнул мне в лицо свой последний вздох?

Оставалось единственное решение. Я развернулась на каблуках и убежала.


Я нашла Доггера под окном библиотеки, он подстригал розы на клумбе. Воздух был густо напоен их ароматом – нежным запахом коробок с чаем с Востока.

– Отец еще не спускался, Доггер? – спросила я.

– Сорт «Леди Хиллингдон» особенно хорош в этом году, мисс Флавия, – сказал он с таким видом, будто у него лед во рту; как будто не было нашего с ним ночного столкновения. Очень хорошо, подумала я, я сыграю в его игру.

– Очень хорош, – согласилась я. – А где отец?

– Не думаю, что он хорошо спал. Полагаю, он решил еще вздремнуть.

Вздремнуть? Как он мог оставаться в постели, когда дом полон представителей закона?

– Как он отнесся к тому, что ты ему сказал? Ты знаешь – я имею в виду то, что в огороде.

Доггер повернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

– Я ему не говорил, мисс.

Он потянулся и резким щелчком секатора обрезал не совсем идеальный цветок. Тот тихо упал на землю и остался лежать там в тени, обратив желтое лицо к нам.

Мы оба неотрывно смотрели на обезглавленную розу, думая, что делать дальше, когда инспектор Хьюитт вышел из-за угла дома.

– Флавия, – позвал он. – Я бы хотел поговорить с тобой. – И добавил: – В доме.

4

– Это этот человек, с которым ты разговаривала в огороде? – поинтересовался инспектор Хьюитт.

– Доггер, – ответила я.

– Имя?

– Флавия, – сказала я. Не смогла удержаться.

Мы сидели на диване эпохи Регентства в Розовой комнате. Инспектор со стуком положил ручку и повернулся посмотреть мне в лицо.

– Если вы еще не осознали это, мисс де Люс, – а я подозреваю, так оно и есть, – это расследование убийства. Я не потерплю легкомыслия. Человек мертв, и мой долг – выяснить, почему, когда, как и кто. И когда я сделаю это, моим долгом будет объяснить все Короне. Я имею в виду короля Георга VI, и король Георг VI – не легкомысленный человек. Я ясно выражаюсь?

– Да, сэр, – ответила я. – Его имя Артур. Артур Доггер.

– И он работает садовником здесь, в Букшоу?

– Сейчас да.

Открыв черную записную книжку, инспектор микроскопическим почерком делал заметки.

– Он не всегда был садовником?

– Он мастер на все руки, – сказала я. – Работал у нас шофером, пока нервы не начали сдавать…

Хотя я смотрела в другую сторону, я все равно ощущала его настойчивый взгляд детектива.

– Война, – объяснила я. – Он был военнопленным. Отец считал, что… он пытался…

– Я понимаю, – сказал инспектор Хьюитт неожиданно мягким голосом. – Доггеру лучше всего в огороде.

– Да, Доггеру лучше всего в огороде.

– Знаешь, ты необыкновенная девочка, – сказал он. – В подобных ситуациях следует разговаривать со взрослыми, но с учетом того, что твой отец нездоров…

Нездоров? Ах да, конечно же. Я почти забыла мою маленькую ложь.

Не обратив внимания на выражение замешательства, промелькнувшее на моем лице, инспектор продолжил:

– Ты упомянула, что Доггер работал шофером. У твоего отца есть автомобиль?

На самом деле, да, у отца был старый «роллс-ройс фантом II», стоявший в каретном сарае. В действительности машина принадлежала Харриет, и с тех пор, как в Букшоу пришло известие о ее смерти, машиной ни разу не пользовались. Более того, хотя отец сам не умел водить, он никому бы не позволил притронуться к «роллс-ройсу». И этот великолепный породистый шедевр автомобилестроения, с длинным черным капотом, высоким никелированным радиатором со статуэткой и переплетающимися буквами «R», был отдан на откуп полевым мышам, давно нашедшим лазейки внутрь салона и обосновавшимся в бардачке из красного дерева. Даже невзирая на обветшалость, его до сих пор иногда называли «тот самый “ройс”», как представители высшего общества часто именуют такие автомобили.

«Только деревенщина может называть это “роллс-ройсом”», – заявила Фели, когда я на миг потеряла бдительность в ее присутствии.

Когда мне хотелось побыть одной в месте, где можно было рассчитывать, что меня не потревожат, я забиралась в запыленный «роллс-ройс» Харриет и часами сидела в тепле, окруженная истершейся плюшевой обивкой и потрескавшейся кожей.

Неожиданный вопрос инспектора заставил меня вернуться мысленно в темный штормовой день минувшей осени, день, когда шел проливной дождь и неистово дул ветер. Из-за риска угодить под падающую ветку гулять в лесу около Букшоу было слишком опасно, так что я выскользнула из дома и пробилась сквозь бурю в каретный сарай, чтобы хорошенько поразмышлять. Внутри стоял «Фантом» и тускло поблескивал в темноте, а снаружи выла буря, и ураган бился в окна, словно племя голодных баньши. Моя рука уже легла на ручку дверцы, и тут я поняла, что в машине кто-то есть. Я чуть не подпрыгнула до потолка. Но потом осознала, что это отец. Он сидел там и плакал, не обращая внимания на бурю.

Несколько минут я неподвижно стояла, боясь шелохнуться и едва осмеливаясь вздохнуть. Но когда отец медленно потянулся к ручке, я по-кошачьи упала на четвереньки и закатилась под машину. Уголком глаза я видела, как его идеально отполированные веллингтоны[13] спускаются с подножки, и когда он медленно уходил, я слышала, как у него вырвалось что-то вроде сдавленного всхлипа. Я долго лежала там, глядя на днище «роллс-ройса» Харриет.

– Да, – ответила я. – В каретном сарае стоит старый «фантом».

– И твой отец не водит?

– Нет.

– Ясно.

Инспектор осторожно отложил ручку и записную книжку, словно они были сделаны из венецианского стекла.

– Флавия, – произнес он (и я не могла не заметить, что я больше не «мисс де Люс»), – я должен задать тебе очень важный вопрос. Твой ответ будет иметь решающее значение, ты понимаешь?

Я кивнула.

– Я знаю, что именно ты сообщила об этом… происшествии. Но кто обнаружил тело?

Я лихорадочно думала. Если я скажу правду, повредит ли это отцу? Знает ли уже полиция, что я позвала Доггера на огородную грядку? По всей видимости, нет: инспектор только что узнал имя Доггера, так что разумно предположить, что его еще не успели допросить. Но когда они это сделают, что он скажет? Кого из нас он будет защищать – отца или меня? Существует ли какой-нибудь новый тест, способный показать, была ли жертва еще жива, когда я ее обнаружила?

– Это я, – выпалила я. – Я нашла тело.

– Я так и думал, – сказал инспектор Хьюитт.

Повисло неловкое молчание. Его нарушило появление сержанта Вулмера, сопровождавшего моего отца.

– Мы обнаружили его в каретном сарае, сэр, – объявил сержант. – Он прятался в автомобиле.

– Кто вы, сэр? – требовательно спросил отец. Он был в ярости, и на мгновение я увидела в нем человека, которым он когда-то был. – Кто вы и что делаете в моем доме?

– Я инспектор Хьюитт, сэр, – сказал инспектор, поднимаясь. – Благодарю вас, сержант Вулмер.

Сержант отступил на два шага назад, оказавшись в дверном проеме, и затем скрылся из виду.

– Что же, – сказал отец, – в чем дело, инспектор Хьюитт?

– Происшествие, сэр. В вашем огороде обнаружили тело.

– Что вы имеете в виду под «телом»? Труп?

Инспектор Хьюитт кивнул.

– Да, сэр, – подтвердил он.

В этот момент я осознала, что у отца нет синяков, царапин, порезов… никаких повреждений, во всяком случае видимых. Я также заметила, что его лицо начало бледнеть, за исключением краснеющих ушей.

И я также обратила внимание, что инспектор тоже все это заметил. Он не сразу ответил на вопрос отца, держа паузу.

Отец отвернулся и прошел через длинную арку к бару, проводя пальцами по поверхностям всех предметов мебели, попадавшихся ему на пути. Он смешал себе джин с содовой и опустошил стакан со стремительной легкостью, выдававшей более частую практику в этом деле, чем я могла предположить.

– Мы еще не опознали тело, полковник де Люс. Вообще-то, мы надеялись, что вы нам поможете.

При этих словах лицо отца побелело еще сильнее, если это было возможно, и уши заалели огнем.

– Простите, инспектор, – произнес он едва слышно. – Пожалуйста, не просите меня об этом… Я не в ладах со смертью, видите ли…

Не в ладах со смертью? Отец был военным, а военные живут со смертью, живут ради смерти, побеждают смерть. Для профессионального солдата, как ни странно, смерть и есть жизнь. Даже я это знала.

Я также знала, поняла мгновенно, что отец только что солгал, и тут что-то внутри меня, какая-то ниточка порвалась. Словно я вдруг стала старше.

– Я понимаю, сэр, – сказал инспектор Хьюитт, – но если других способов нет…

Отец вынул платок из кармана и промокнул лоб и шею.

– Немного в шоке, – заметил он, – все это…

Он обвел вокруг себя дрожащей рукой, и в это время инспектор Хьюитт взял записную книжку и начал писать. Отец медленно подошел к окну, притворяясь, что разглядывает окрестности, которые я легко могла представить себе мысленно: искусственное озеро, остров с Причудой, фонтаны, больше не функционирующие, – их закрыли, когда вспыхнула война, и холмы позади.

– Вы были дома все утро? – спросил инспектор прямо.

– Что? – Отец резко обернулся.

– Вы выходили из дома с минувшего вечера?

Отец ответил не сразу.

– Да, – наконец сказал он, – я выходил утром. В каретный сарай.

Я подавила ухмылку. Шерлок Холмс однажды сказал о своем брате Майкрофте, что его так же сложно увидеть за пределами клуба «Диоген», как трамвай в деревне. Как у Майкрофта, у моего отца были свои рельсы, и он двигался по ним. За исключением церкви и периодических стремительных вылазок к поезду, чтобы посетить выставку марок, отец редко, если вообще когда-либо, высовывал нос из дома.

– В котором часу это было, полковник?

– В четыре. Возможно, чуть раньше.

– Вы были в каретном сарае в… – инспектор Хьюитт глянул на наручные часы, – … в течение пяти с половиной часов? С утра и до настоящего времени?

– Да, именно так, – сказал отец. Он не привык к тому, чтобы ему задавали вопросы, и, несмотря на то что инспектор этого не заметил, я слышала растущее раздражение в его голосе.

– Ясно. Вы часто ходите туда в это время суток?

Вопрос инспектора прозвучал небрежно, но я знала, что это не так.

– Нет, на самом деле нет, нет, – ответил отец. – К чему вы клоните?

Инспектор Хьюитт постучал ручкой по кончику носа, как будто собирался выносить вопрос на рассмотрение в парламент.

– Вы кого-нибудь видели?

– Нет, – сказал отец, – разумеется, нет. Ни одной живой души.

Инспектор Хьюитт оставил нос в покое, чтобы сделать заметку.

– Никого?

– Нет.

Как будто зная все наперед, инспектор издал легкий грустный вздох. С разочарованным видом он сунул записную книжку во внутренний карман.

– Один последний вопрос, полковник, если не возражаете, – внезапно сказал он, как будто ему что-то только что пришло в голову. – Что вы делали в каретном сарае?

Взгляд отца оторвался от окна, и его челюсти сжались. Потом он повернулся и посмотрел инспектору прямо в глаза.

– Я не готов ответить на этот вопрос, инспектор, – сказал он.

– Очень хорошо, – произнес инспектор. – Я полагаю…

В этот момент миссис Мюллет распахнула дверь своим обширным животом и вкатилась в комнату с нагруженным подносом.

– Я принесла вкусное маковое печенье, – сказала она, – печенье и чай и стаканчик молока для мисс Флавии.

Маковое печенье и молоко! Я ненавидела маковое печенье миссис Мюллет, как святой Петр ненавидел грех. А может быть, даже сильнее. Мне захотелось забраться с ногами на стол и, потрясая вилкой с наколотой сосиской, словно скипетром, закричать, подражая Лоуренсу Оливье: «Неужели никто не избавит нас от этой беспокойной кухарки?»

Но я этого не сделала. Я сохраняла тишину.

Сделав легкий реверанс, миссис Мюллет поставила свою ношу перед инспектором Хьюиттом и вдруг заметила отца, стоявшего у окна.

– О! Полковник де Люс! Надеялась я, что вы появитесь. Я сказать вам хотела, что избавилась от птицы мертвой, которую нашли на крыльце мы вчера.

Миссис Мюллет где-то подцепила идею, что подобные инверсии в предложении не только своеобразны, но даже поэтичны.

Отец не успел сменить тему, как инспектор Хьюитт закусил удила.

– Мертвая птица на крыльце? Расскажите мне об этом, миссис Мюллет.

– О, сэр, мы с полковником и мисс Флавией на кухне были. Я только что вынула чудесный кремовый торт из духовки и на подоконник охлаждаться его поставила. В это время дня я уже начинаю думать о возвращении домой к Альфу. Альф – это муж мой, сэр, и он не любит, чтобы я где-то бродила, когда приходит для чая время. Говорит, что у него в животе начинает бурчать, если нарушить режим. Пищеварение нарушается, и проблемы начинаются. Тазики, швабры и всякое такое.

– В котором часу это было, миссис Мюллет?

– Около одиннадцати или минут на пятнадцать позже. Я прихожу на четыре часа утром, с восьми до двенадцати, и на три днем, с часу до четырех. Хотя, – добавила она, бросив неожиданно мрачный взгляд на отца, – обычно я задерживаюсь, занимаясь тем-сем.

– А птица?

– Птица лежала на крыльце, мертвая, как камень. Бекас, вот кто это был, бекас. Бог знает, сколько я их приготовила на своем веку, чтобы ошибиться. Напугал меня до полусмерти. Лежал там на спине, перья подрагивают на ветру, как будто его кожа еще живая, хотя сердце уже мертвое. Вот что я сказала Альфу. Я сказала: «Эта птица лежала там, как будто ее кожа была еще живая…»

– У вас очень острый глаз, миссис Мюллет, – перебил ее инспектор Хьюитт, и она надулась от гордости, словно индюшка. – Что-нибудь еще?

– Да, сэр, на его клюв была наколота марка, как будто он принес ее во рту, как аист носит ребенка в пеленках, если вы понимаете, что я имею в виду, но, с другой стороны, совсем не так.

– Марка, миссис Мюллет? Какая марка?

– Почтовая марка, сэр, но не из тех, что вы можете увидеть сегодня. О нет, совсем не такая. Эта марка была с головой королевы. Не ее королевского величества, нашей королевы, благослови ее Господь, а старой королевы… как же ее звали… королевы Виктории. Во всяком случае, она была бы, если бы клюв птицы не проткнул марку в том самом месте, где должно быть ее лицо.

– Вы уверены насчет марки?

– Вот вам крест, сэр. Альф коллекционировал марки в молодости и до сих пор хранит остатки коллекции в коробке из-под печенья под кроватью в комнате наверху. Он не так часто вынимает их посмотреть, как в те годы, когда мы были моложе, – говорит, что начинает печалиться. Тем не менее я в состоянии узнать «Пенни Блэк», когда я ее вижу, вне зависимости от того, проткнул ее птичий клюв или нет.

– Благодарю вас, миссис Мюллет, – сказал инспектор Хьюитт, угощаясь маковым печеньем, – вы нам очень помогли.

Миссис Мюллет снова присела в реверансе и направилась к выходу.

– Забавно, сказала я Альфу. Я сказала, в Англии редко можно увидеть бекаса до сентября. Сколько бекасов мне довелось насадить на вертел и зажаренными подать на стол на ломте хлеба. Мисс Харриет, благослови Господь ее душу, ничто не любила больше, чем…

Позади меня послышался стон, и я обернулась как раз, чтобы увидеть, как отец согнулся пополам, как складной стул, и соскальзывает на пол. Должна сказать, что инспектор Хьюитт отлично отреагировал. Он вмиг подскочил к отцу, приложил ухо к груди, расслабил галстук, давая доступ воздуху. Я поняла, что он не спал на занятиях по оказанию первой помощи. Еще через мгновение он распахнул окно, приложил указательный и безымянный пальцы к нижней губе и свистнул. Я бы отдала гинею, чтобы научиться так свистеть.

– Доктор Дарби! – крикнул он. – Идите сюда, пожалуйста! Быстро! И захватите чемоданчик.

Что касается меня, я продолжала стоять, прижимая руки ко рту, когда доктор Дарби вбежал в комнату и опустился на колени около отца. Быстро осмотрев его, он достал из чемоданчика маленький синий пузырек.

– Обморок, – сказал он инспектору Хьюитту, миссис Мюллет и мне. – Имею в виду, он потерял сознание. Не о чем беспокоиться.

Уфф!

Он открыл пузырек, и за те несколько секунд, пока подносил его к носу отца, я определила знакомый запах – это был мой старый друг карбонат аммиака, или, как я его называла, когда мы были вместе в лаборатории, нюхательная соль, или просто соль. Я знала, что sal ammoniac получила название от места, неподалеку от которого была впервые обнаружена, – храма бога Амона в Древнем Египте, где ее нашли в моче верблюда. И я знала, что позже, в Лондоне, был запатентован способ, благодаря которому нюхательную соль можно извлечь из патагонского гуано[14].

Химия! Химия! Как я ее люблю!

Доктор Дарби продолжал держать пузырек у носа моего отца, который чихнул, словно бык в поле, и его веки приподнялись, словно ставни. Но он не произнес ни слова.

– Ха! Добро пожаловать к живущим! – сказал доктор, когда отец в замешательстве попытался опереться на локоть. Несмотря на свой бодрый тон, доктор Дарби поддерживал отца, словно новорожденного. – Подождите немного, пока вы не соберетесь с чувствами. Полежите минутку на этом старом экcминстерском ковре.

Инспектор Хьюитт стоял с серьезным видом рядом, пока не понадобилось помочь отцу подняться на ноги.

Тяжело опираясь на руку Доггера – Доггера тоже позвали на помощь, – отец осторожно спустился по лестнице в свою комнату. Дафна и Фели обозначили свое присутствие – на самом деле просто продемонстрировали парочку бледных лиц за перилами.

Миссис Мюллет, торопившаяся на кухню, остановилась и заботливо положила руку мне на плечо.

– Тебе понравился тортик, детка? – спросила она.

Я забыла о торте.

– Умм, – промычала я.

Инспектор Хьюитт и доктор Дарби уже вернулись в огород, когда я медленно направилась по лестнице в лабораторию. С некоторой печалью и чуть ли не чувством утраты я наблюдала, как из-за угла дома появились два санитара из «скорой помощи» и начали укладывать тело незнакомца на брезентовые носилки. В отдалении Доггер двигался по направлению от фонтана Балаклава к восточной лужайке, усердно срезая бутоны «Леди Хиллингдон».

Все были заняты; с некоторой долей удачи я могла сделать то, что мне надо было, и вернуться до того, как кто-нибудь обнаружит мое отсутствие.

Я скользнула вниз по лестнице и наружу через переднюю дверь, вытащила «Глэдис», мой древний велосипед марки BSA, спрятанный за каменной урной, и через несколько минут изо всех сил жала на педали, направляясь в сторону Бишоп-Лейси.

Что за имя упомянул отец?

Твайнинг. «Старик Каппа». И я точно знала, где его найти.

5

Открытая библиотека Бишоп-Лейси располагалась в Коровьем переулке, – узкой, тенистой, усаженной деревьями тропинке, спускавшейся с Хай-стрит вниз к реке. Первоначально здание было скромной георгианской постройкой из черного камня, фотография которой однажды появилась на цветной обложке «Сельской жизни». Его подарил жителям Бишоп-Лейси лорд Маргейт, местный парнишка, который преуспел и уехал навстречу славе и богатству в качестве единственного поставщика «Бифчипс», первоклассного баночного пива своего собственного изобретения, правительству ее королевского величество во время англо-бурской войны 1899–1902 годов.

На страницу:
3 из 6