Рыцарь Стальное Сердце

 «…Уильяма отправили ко дворцу государя. Не сомневаюсь, что он сразит там всех знанием изящных манер и этикета…» «…Уильям Перси уже рыцарь … позже расскажу подробно сколь пышна была церемония его посвящения…» «…Государю описали оруженосца Уильяма Перси как наихрабрейшего. Боже, куда катится этот мир, если человека, далекого от военного дела, посвящают в рыцари…» «…он несколько дней соблюдал строгий пост и каялся. После исповеди и приобщения святых тайн новик, облаченный в белую, как снег, льняную одежду, отправился в церковь, где должен был провести ночь в преклонении перед Богоматерью. На рассвете его отвели в баню – великодушно простите за такие подробности. После того, как вымывшись, он вышел оттуда, сопровождавшие его рыцари надели ему на шею перевязь с мечом, уложили в постель и покрыли простым белым сукном в знак того, что он прощается со сквернами мира сего и вступает в новую жизнь…» «…в церкви священник благословил меч новика и долго читал псалмы и поучения… P.S. Перед посещением церкви Уильяма все же достали из постели…» «…по окончании обряда восприемники увели новика в комнаты и там его одели. Сначала на него надели нечто вроде фуфайки, а на нее газовую тканную золотом рубашку, затем его облачили в кольчугу и накинули на плечи мантию, всю испещренную цветами и его гербами…» «…Шествие кандидата было самое церемонное, под звуки барабанов, труб и рогов. Впереди этой процессии шли знаменитые рыцари и несли на бархатных подушках доспехи, которыми вооружили Уильяма по прибытии на место, только щит и копьё вручили после освящения…» «…Дорогая Алисия, послушайте несколько статей из книги рыцарских законов. Сомневаюсь, что Уильям будет должным образом исполнять их…

…Рыцарям вменяется в обязанность иметь страх божий, чтить Его, служить Ему и любить Его; сражаться за веру; умирать, но не отрекаться от христианства.

…Сомневаюсь, что рыцарь Перси намерен умереть за что либо из перечисленного – слишком он привязан к земному, чтобы погибнуть ради небесного…» «…Да не обидят рыцари никогда и никого и да убоятся более всего злословием оскорблять дружбу… Язычок Уильяма очень остер, не раз уже мне приходилось слышать от других сплетни, передаваемые моим товарищем обо мне…» «…Они должны избегать всякого обмана и лжи… Без обмана и лжи вряд ли бы Уильям так быстро завоевал расположение всего двора и лично государя…» «…Да не употребят они никогда в дело острие меча на турнирах и на других увеселительных боях… Мой друг избегает турниров как чумы – оно и понятно, там меньше всего пригождается язык и более всего нужны сила и ловкость…» «…жажда прибыли или благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их поступками, но да будут они везде и во всем вдохновляемы честью и правдой… без золота нынче не проживешь, а оно водится, как известно, только у тех, для кого честь и правда, что воздух – ни увидеть, ни осязать, пустой звук или вроде того…» «…По окончании чтения рыцарского устава Уильям преклонил колено перед государем и поклялся тщательно блюсти законы и наше славное рыцарство. После чего государь своим мечом три раза ударил по плечу новоизбранного, дал ему троекратное лобзание…» «…сама супруга государя повязала ему, новому рыцарю, шарф, прикрепила перья на шлеме и препоясала его мечом…»

«…герольды начали играть в трубы. Уильям под эту музыку с трудом взобрался на коня и предстал перед народом, не умея толком держать копье и поводья…» «…во время пиршества по случаю посвящения мой героический друг сидел по правую руку государя и дамы наперебой восхваляли его храбрость (я смеюсь), его мужество (я смеюсь), его ловкость (я смеюсь), его неустрашимость (умираю со смеха)… что с ним будет, если он все-таки отправится на войну? Храни его бог от баталий, уж лучше пусть воюет при дворе – славы больше и крови меньше…» «…меня тоже посвятили в рыцари. Дело было так. Нам нужно было водрузить знамя на усеянной железными остриями вражеской башне. Я взялся за такой подвиг и, можно сказать, в одиночку совершил его, так как товарищи, поддерживавшие меня, все погибли. Сам обряд посвящения был прост. Вечером перед заходом солнца наш начальник ударил меня своим мечом три раза по плечу и произнес: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, и святого великомученика Георгия жалую тебя рыцарем. Затем произошло обычное троекратное лобзание. Далее не последовало никакого угощения, потому что в тот день погибло много наших воинов и было бы неуместно предаваться веселию, покуда их трупы еще не успели предать земле…» «…Также мне было дано прозвище «Стальное сердце», которое только в будущем надеюсь оправдать…»

Алисия в своих письмах открывала Генри самые сокровенные тайны своего сердца, в чем-то поучала его, где-то останавливала и предупреждала, где-то радовалась, как только может радоваться чистое невинное сердце, а где-то глубоко печалилась, как ребенок – просто, светло, без тени эгоизма.

«…Мне было очень грустно, когда вы уехали. Казалось, солнце померкло, все звезды попадали со своих мест, и царица-луна навсегда облачилась в тёмное платье из облаков и туч…»

 «…Вы пишите о дружбе с Уильямом Перси, а помните ли, что я считалась вашим единственным другом долгое время? Надеюсь, вы счастливы и все у вас хорошо…» «… Ваши дьявольские искушения кажутся мне признаками взросления и огрубения души. Увы, юноши, приобщенные к оружию в большинстве своём не нуждаются в Боге или нуждается в нем только в качестве помощника в своих ратных делах…» «…вы много пишете о делах и ни слова о чувствах. Неужели я для вас стала всего лишь воспоминанием из детства…» «…истинный рыцарь всегда ищет чем угодить своей даме…» «…благодарю Бога, что теперь называюсь вашей невестой.

Было неожиданностью увидеть вас на пороге нашего замка после многих лет разлуки… Жаль, что при встрече не смогла сказать вам сколь вы похорошели и возмужали…» «…берегите себя: турниры очень опасны для жизни и здоровья. Страшно, если вас ранят, впрочем, помните наши детские игры? Я повзрослела и приобрела некоторые познания во врачевании и могу быть полезна, если вдруг придется вас лечить…» «…с нетерпением жду, когда вы вернетесь с войны… мой единственный рыцарь, я люблю вас и мечтаю о том дне, когда смогу наконец, стать вашею супругой по праву…»

«…Алисия, страшно произнести, но война что-то сделала со мной. Я теперь не такой, каким вы знали меня прежде, посему едва ли отважусь назвать себя вашим женихом. Мне внушали, что я должен быть ангелом-хранителем для всех несчастных, обездоленных, скованных по рукам и ногам. Мне внушали, что я должен устремляться к любому угнетенному и оскорбленному, едва заслышав его призыв. От меня, так учили, требуется быть сосредоточением сил добра, квинтэссенцией любви к простому народу, томящемуся в ожидании мстителя, угнетаемому деспотическими законами власть имущих, оклеветанному, поносимому публично, горько рыдающему от многочисленных наказаний и поборов. И что же: я убиваю одних, чтобы властвовали другие, я заставляю трепетать врагов по сути не сделавших мне ничего – мой сюзерен называет их врагами и заставляет идти на бой с ними. Вы не знаете, но я заядлый дуэлянт, потому как к дуэлям обязывает меня выдуманный мне подобными кодекс чести. Я бьюсь на турнирах только ради того, чтобы изувечить какого-нибудь менее удачливого рыцаря и чтобы глупая толпа отдала мне предпочтение и не менее глупая девушка водрузила на мое чело венок победителя. О, нет, я не достоин вас! Я не достоин называться рыцарем! Я совсем не «стальное сердце», напротив, сердце мое возмущено реками крови и бесчестия. Уильям Перси тысячу раз лучше меня, ведь он никого еще не ранил, тем более не убил. Щит, шлем, панцирь, копье, меч не для меня. Бердыш, кинжал, булаву пусть держат те, кому по душе насилие и жестокость, а я, кажется, обрёл религию, и, кажется, обрёл Бога. Это было внезапно, это было так, как будто я стоял на высокой горе и меня насквозь продувал сильный свежий ветер. Мой удел – странствия! Мой удел– нора отшельника! Не могу объяснить как из воина и дуэлянта я все более и более склоняюсь к монашескому чину. Только вы свидетель моего превращения. Только вы знаете мою душу и сердце лучше меня самого. Прощайте! Не скоро вы услышите обо мне! Простите, что обесчестил вас отказом вступить с вами в Богом благословенный союз. Скоро от меня останутся тень и ветер. Сии субстанции крайне не долговечны, значит, скоро, подобно им, я исчезну. И благодарю за то Господа Нашего Владыку земли и небес. Аминь».

Глава 3

Конечно – дуэль!..

Ах, какое красивое слово!

Коротаев Денис

Два дуэлянта вышли в поле,

Честь защищать на просторе.

 Хатен Борис

Итак, оглашены Условия дуэли,

И приговор судьбы Вершится без помех.

Неизвестный автор

– Всемилостивый государь, – так обратился к королю оруженосец Роберт Диксон, – я утверждаю по совести, что Генри Маршал предательски умертвил моего брата Чарльза Диксона. Ввиду этого я требую, чтобы за такое вероломство и злодеяние на него смотреть как на убийцу. Он не может отрекаться от своего преступления, а если он вздумает отрекаться, то я готов подтвердить свои слова поединком. Пусть он бьется со мной на поединке.

И Роберт бросил к ногам Генри перчатку. Генри преспокойно поднял её. Преспокойно, потому что ему было 18 лет, он прекрасно владел всеми видами оружия, прекрасно держался в седле и не боялся дуэлей. И еще он знал, что действительно виновен в смерти Чарльза Диксона. Они сцепились с ним во время очередной пирушки в таверне Старой Марты, и кинжал Маршала оказался быстрее короткого меча Диксона. Вот и всё. А подрались они не просто так: Чарльз усомнился в родовитости Генри, Генри в ответ назвал мать Чарльза кошкой. Пировавшие с ними друзья даже не пытались их примирить. Трое заняли позицию Маршала, четверо считали, что прав Диксон, поэтому бой состоялся и оказался для одного из драчунов и задир последним.

Король долго и запутанно отвечал. Вкратце он сказал следующее.

– Я дозволяю поединок. Оружие – копьё и меч, место – поле Святой Екатерины, день – 7 декабря. Рыцарь, вызвавший на поединок, должен явиться за час до полудня, принявший вызов – до девятого часа. Тот, кто не явится в назначенный час, будет считаться побежденным.

Бойцы склонили головы в знак согласия с королём и в знак полного ему подчинения.

 Теперь о поединке. Ристалище для него было восемьдесят шагов в длину и сорок в ширину. Палатку Роберта Диксона разбили по правую сторону от шатра короля, палатку противника по левую.

Герольд до прибытия бойцов громко провозгласил: – Слушайте, слушайте, слушайте! Сэры, рыцари, оруженосцы и все. Наш государь повелевает под страхом лишения жизни и имущества, чтобы все были без оружия, без меча и кинжала, без брони, какова бы она ни была, за исключением стражи и тех, кому король прикажет. Король запрещает всем под каким либо предлогом быть на коне, под опасением дворянину потерять коня, а служителю лишиться уха. Те же, которые ведут противников, должны оставить коней у ворот, а затем отослать их под страхом тех же наказаний. Далее наш государь запрещает кому бы то ни было говорить, подавать знаки, кашлять, кричать или делать что-либо подобное под опасением лишиться имущества и жизни.

Всё сказанное говорилось, чтобы противники не отвлекались на посторонние звуки и могли полностью сосредоточиться на своём деле.

По традиции первым в ристалище въехал вызвавший. Остановив коня, он обратился к маршалу с речью.

– Многоуважаемый сэр! По велению нашего государя я – Роберт Диксон явился к вам в таком вооружении, какое прилично дворянину, обязанному вступить в бой по причине убийства брата с дворянином Генри Маршалом – убийцей и злодеем, что при помощи Божией, Пресвятой Богородицы и святого Георгия Победоносца, я берусь доказать сегодня. А чтобы это исполнить, я являюсь к вам по своему долгу и требую, чтобы вы мне уделили поля, света и воздуха и всё, что необходимо и полезно в подобном случае. Когда вы это устроите, то и я исполню свой долг при помощи Бога, Богоматери и святого Георгия Победоносца.

Роберт Диксон замолчал и начал неистово креститься.

Совершив положенное количество крестных знамений, он передал маршалу бумагу, в которой было изложено всё сказанное, затем слез с коня

 и, не опуская забрала, встал на колени перед богато убранным столом, заменявшим аналой. На столе лежала подушка, на подушке – распятие и служебник.

Пришло время говорить священнику, стоявшему у стола-аналоя.

– Итак, оруженосец Роберт Диксон, – начал он, – здесь вы видите истинное воспоминание спасителя Нашего Бога истинного Иисуса Христа, за нас пострадавшего и ради спасения нашего умершего. Молите его о милости, молите Его, да благословит Он вас в сей день на ваше правое дело, ибо Он есть Верховный Судия. Вспомните, какую страшную клятву вы произносите, ибо в противном случае душа ваша, честь ваша и вы сами будете в великой опасности.

После слов священника маршал взял Диксона за обе руки, на которых были перчатки. Правую он возложил на распятие, а левую – на служебник. Это означало, что вызвавшему пришло время произнести клятву, и он её произнёс.

– Я, – голос Роберта дрожал, потому что он знал с каким опасным противником ему предстоит встретиться, – оруженосец Роберт Диксон клянусь воспоминанием нашего Спасителя, Господа нашего Иисуса Христа, святым Евангелием, верою истинного христианина, святым крещением, полученным мною от бога, что я, бросая перчатку имею доброе, правое, святое дело; я имею право вызвать Генри Маршала, как убийцу и злодея, который убил моего брата, который защищает неправое и дурное дело. Это я докажу сегодня ему в бою, грудь с грудью, при помощи Бога, Богоматери и святого Георгия Победоносца.

К концу клятвы Диксон страшно побледнел, что некоторые из наблюдавших за сим действом зрители, посчитали проявлением страха, а другие посчитали следствием снисхождения святого Духа, который, как известно, белее самого белого света.

 После произнесения клятвы Роберт Диксон со своими приверженцами и со стражей вернулся в свою ставку, а к аналою подошел вызванный, и с такими же церемониями произнёс такую же клятву, как и его противник.

После клятв, сказанных противниками порознь, их заставили произнести клятву вместе. Оба они в сопровождении стражи вышли из своих ставок, подошли к аналою, преклонили перед распятием колена: маршал снял перчатки с правой руки каждого и положил их по разные стороны от распятия. Священник долго увещевал противников, рассказывая им, какие муки в этой и следующей жизни ожидают клятвопреступников.

По окончании поучения священника маршал обратился к Роберту Диксону.

– Хотите ли вы присягнуть, как вызывающий?

Диксон присягнул и поклялся раем, душой, жизнью, честью, что его дело святое и правое. Тоже сделал Генри Маршал. Затем противники встали с колен, приложились к распятию и разошлись по своим ставкам. Вслед за ними удалился священник. Герольд произнес свою прокламацию в последний раз. Наступила мёртвая тишина, все боялись пошевельнуться и сдерживали дыхание, точно были в ожидании чего-то страшного, ужасного, как будто их тоже призовут к отчету, и они должны будут нести ответственность за свои поступки и перемещения.

И вот посреди мёртвой, зловещей тишины на середине ристалища верхом на коне показался герольд, который трижды воскликнул: – Исполняйте ваши обязанности!

В то же мгновение противники выехали друг против друга вместе со своими приверженцами, а их ставки служители вынесли за пределы ристалища.

На помост, устроенный среди поля битвы, с перчаткой в руке поднялся маршал и тоже три раза воскликнул: – Начинайте, начинайте, начинайте!

Затем он бросил перчатку. На мгновение воцарилась тишина. Затем трубы подали сигнал. Отзвуки труб еще витали в воздуха, а противники уже ринулись на середину арены и сшиблись с огромной силой. Их копья разлетелись на обломки по самые рукоятки. Кони под седоками взвились на дыбы. Удила и шпоры заставили коней успокоиться. Дуэлянты разъехались каждый в свою сторону и у ворот получили новые копья из рук верных оруженосцев. Трубачи подали следующий сигнал к бою. Всадники немного изменили тактику. Роберт Диксон направил копьё в грудь противника, Генри Маршал целился в его шлем. Щит Генри успел прикрыть грудь и выдержал удар. Шлем Маршала оказался слабее и острие вошло в переносье Диксона, только по счастливой случайности не настолько глубоко, чтобы убить его, но достаточно, чтобы хлынула кровь и победа была отдана Маршалу. Не слезая с коня, победитель потребовал кубок вина и, отстегнув нижнюю часть забрала, прокричал, что пьёт за здоровье всех истинных англичан. Публика осталась недовольна боем, ведь он быстро закончился, а его участники остались живыми и мало изувеченными.

В ночь после дуэли Генри долго не мог заснуть. Его мучил звук копья, пробивающего решётку забрала и ощущение, когда оружие проникает в плоть. Неоткуда возникла мысль: «Я же мог лишить жизни человека. Мысль быстро избавилась от лишних слов, оставив только «человека». «Что есть человек, – начал думать Генри, – откуда он берется, куда исчезает, когда умирает и разве такое возможно, чтобы смерть происходила не по Божьей воле, а от руки такого же смертного? И ладно, если убиваешь напавшего на замок, на деревню, на тебя, но совсем другое дело, когда убиваешь из-за слова. Что есть слово? Просто звук, значение которому придаёт ум. Почему ум разным словам придаёт разное значение? И действительно ли у слова есть значение, данное ему Богом? Например, действительно ли слово «птица»означает птицу? Неужели сам Бог говорит «птица» и подразумевает под этим нечто с крыльями и клювом? Брат Диксона произнес: «Генри, сдается мне, что твой род не столь древний, каким ты всем представляешь его». Потом был звук меча, доставаемого из ножен, звук кинжала, пробивающего грудь, несколько стонов, хрипов и все. И все – от человека, существа развитого, достойного осталась только безжизненная оболочка. Глаза перестали видеть, уши перестали слышать, мать, отец, брат больше не смогут с ним поговорить, они закопают его и будут учиться жить без него. И он, Генри Маршал, убийца их родного человека. И он, убив одного, чуть не убил другого. Что же это такое, как не ад уже здесь, на земле? Ад, потому что жить с мыслью, что ты по сути убийца целой семьи, невыносимо. А если бы убили меня? –размышлял далее Генри. – Вот я лежу на кровати, думаю, а так бы лежал под землей и не думал, и не осознавал бы себя, и ничего вообще не осознавал, и не увидел бы новый восход, и не прочитал бы письмо Алисии, и не почувствовал бы радость от еды и вина».

Мыслей было много, ум искал выход из них и нашёл его в сочинении баллады: «Послушайте повесть как юный солдат Убил человека по имени брат, Убил и другого, что был с ним в родстве Две жизни, два сердца, души тоже две.

Послушайте дальше. Убийца страдал, В руке его снова кровавый кинжал, Но целит в себя, чтобы чувства унять, Он жил бы еще, но не хочет страдать.

Впивается сталь в обнаженную грудь, И больно кричать, даже больно вздохнуть; Вот так наказанье настигло того, Кто был здесь под властью меча своего».

Цитоль сопровождала печальными аккордами каждое слово поэта. Когда прозвучала последняя нота, стало легче. Чувства, высказанные вслух, потеряли свою силу. Генри начал дремать. «В конце-концов, – решил он, -есть Божий Суд. Роберта покарал Бог, а не я. Мы одинаково рисковали и ему крупно повезло, что он только ранен. Его брату повезло меньше: мой кинжал оказался проворнее его меча. К тому же мы были пьяны – какой спрос с пьяного человека?» «Генри, – совесть взяла слово последний раз, – винные пары – не оправдание. Ты убил не в поединке, а зарезал в драке». Совесть подчеркнула слово «зарезал». Генри смело отразил атаку: «Он тоже мог меня заколоть, он мог меня зарубить, и он тоже был пьян – все честно, все справедливо». Совесть затихла. Генри уснул. Повернувшись во сне, он уронил цитоль. Корпус при ударе об пол издал глухой звук, струны тихо прогудели.

За последующие годы Генри Маршал не раз участвовал в дуэлях. Он никому не прощал даже намёка на обиду. Его вспыльчивость стала легендарной. Молодые пажи говорили друг другу: «Ты вспыльчив, как Маршал». Молодые оруженосцы хвалились: «Я, как Генри, обид не прощаю», – так звучала похвальба.

И вот перчатку бросил Уильям Перси – человек, с которым они дружили много лет, с кем они делили тяготы пажеской службы и службы оруженосцами. Неожиданно для самого себя Генри опять начал испытывать муки совести. Он понимал, что Уильям больше преуспел при дворе государя нежели в упражнениях с оружием; понимал, что будет вынужден либо убить товарища, либо тяжело ранить его, может быть, изуродовать, как он изуродовал когда-то Роберта Диксона. Он понимал, что от дуэли отказаться нельзя, ведь в таком случае его разжалуют из рыцарей, как труса и человека, нарушающего собственные обеты. «Клянусь, – сказал Генри однажды при многих свидетелях, – никому не прощать обид! Клянусь сражаться с каждым, кто усомнится в моём благородном происхождении! Клянусь убивать врагов Отечества сколько бы их не встречалось на моём пути! Клянусь, до последней капли крови отстаивать честь моей дамы! Клянусь, клянусь, клянусь!» И вот пришло время, когда клятву следовало нарушить или действительно стать убийцей. Конечно, Уильям раздражал своей удачливостью, светскостью, изящными манерами, тонким умом. Безусловно, нельзя было путаться с Джоаной-Дианой, гори она в аду. Не поднять перчатку тоже было нельзя, но разве кто-нибудь запрещает потом обратиться к королю с просьбой запретить эту дуэль и примирить противников? Наверняка, и король был бы не прочь сохранить жизнь своему верному подданному. Почему он, Генри, так не сделал? Почему он заупрямился?

Гордость – страшная штука, особенно когда она натыкается на совесть.«И все рыцарство, – мысль, которая изменила впоследствии жизнь Генри Маршала, – всё рыцарство построено на гордости». Генри вспомнил как уже в детстве он знал о понятиях чести и именно такие понятия заставили убить петуха, который клюнул его, после того, как он долго и упорно дразнил птицу. Позже из лука была застрелена маленькая собачка – она кусалась, правда, кусалась после того, как её оттаскали за хвост. Вспомнил Генри повара, отказавшему ему в сладостях. Генри сказал, что видел повара пьяным, и отец приказал отодрать хлыстом провинившегося. А сколько раз Генри жаловался на всю остальную дворню, на учителей, на ручного медведя Пита. Мстительность – вот его основная черта характера. Мстительность и злопамятность, злопамятность и гордыня, гордыня и эгоизм, эгоизм и жестокость, жестокость и алчность, алчность и похоть. Генри не стал дальше разматывать. Он уже принял решение. Он уже не мог жить по-старому. Что-то с ним произошло, что-то проникло в него, и это проникшее было невероятно сильным, сильнее всех недостатков. За одну ночь Генри переродился. Новое в душе требовало новых действий, требовало властно, строго, неумолимо.

Глава 4

Турнир, о рыцарский турнир! К.Шулятьев

Украшают рыцаря доспехи,

Меч тяжелый слева на боку,

Украшают рыцаря успехи

В схватках славных на его веку.

Рыцари стремятся в бой отважно,

Видя в этом сущность бытия.

Almaa

У рыцаря Хаоса нынче турнир,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.