Евреи-партизаны СССР во время Второй мировой войны

Бандеровцы, отличавшиеся крайне антикоммунистическими и антисемитскими взглядами, убивали своих жертв с чудовищной жестокостью – не с помощью винтовки или пистолета, а топорами и ножами. Их девизом было: «Против поляков! Против евреев! И красных партизан!» Неудивительно, что они вызывали ужас у населения Белоруссии и Украины и порой становились врагом номер один для партизан. На самом деле меньше людей стало жертвами немцев по сравнению с числом жертв украинских националистов. Безоружные семьи были особенно уязвимы для этих банд, и немцы платили за голову каждого убитого еврея большую премию: пуд (русская мера, равная 16 килограммам) соли, литр керосина и 20 коробков спичек. Многие евреи, бежавшие из городских гетто или от деревенских облав, попадали в руки бандеровцев [West 1968: 11–12].

Таким образом, между еврейскими и нееврейскими партизанами и их командирами (а иногда и между двумя нееврейскими лидерами) часто возникали серьезные разногласия по поводу того, стоит ли предлагать помощь (еду, одежду и/или защиту) еврейским семьям. Это одна из печальных и полных иронии страниц войны – даже в разгар борьбы с общим врагом имели место такие разногласия и проявления ненависти среди партизан и к партизанам. От еврейского партизана требовались величайшее терпение, самообладание и выдержка, чтобы успешно выполнить свою миссию.

Препятствия на пути сопротивления

Основные сферы сопротивления, а также социальная структура советского партизанского движения были описаны выше, и теперь мы переходим к вопросу, который до сих пор занимает умы многих читателей: почему не сопротивлялось большее число евреев? Почему они не оказали физического и военного сопротивления?

Читателю необходимо в данный момент отбросить эмоциональное и интеллектуальное высокомерие и задать этот вопрос с почтением как к живым, так и к мертвым. Те, кто не был там, никогда не смогут полностью понять, что произошло, а у тех, кто был, нет ответов. Как красноречиво сказал еврейский писатель Эли Визель: «Те, кто знает, не говорят, а те, кто говорит, не знают».

Каковы были препятствия на пути к сопротивлению? Их было много, и эти препятствия касались как неевреев, так и евреев. В некоторых случаях они касались как целых семей, так и целых народов. Во-первых, очевидно, что сопротивление – это вариант, доступный не каждому. Физическое сопротивление, в силу его природы, оказывает лишь незначительное меньшинство. Другие формы сопротивления открыты для гораздо большей части населения, но, опять же, как быть с очень молодыми, очень старыми, хромыми, больными и теми, кого казнили так быстро, что у них не было времени на сопротивление? Их тоже можно назвать трусами?

Главным препятствием для сопротивления была невероятность и чудовищность преступлений как таковая. Масштабы и дерзость убийств психологически ошеломили весь мир, не говоря уже о самих евреях. Кто бы мог поверить, что культура, породившая Моцарта, Бетховена и Гёте, способна на такие деяния? Первой реакцией было отбросить саму возможность происходящего как жестокую шутку. Большинство союзных армий и их правительств также на первых порах отвергали подобные сообщения как чистой воды пропаганду.

Greuelpropaganda

Бруно Беттельгейм дает описание трех независимых психологических механизмов, которые наиболее часто использовались для борьбы с ужасами геноцида [Bettelheim 1960: 252–254]. Они основаны на убеждении, что якобы цивилизованная нация на якобы цивилизо ванной планете не могла опуститься до таких бесчеловечных действий. Само предположение, что современный человек так плохо контролирует свою жестокость, воспринималось как угроза индивидуальной психике.

Здесь использовались следующие защитные механизмы. Во-первых, отрицалась применимость подобного предположения к человечеству в целом путем утверждения, что столь ужасные действия (если они действительно имели место) были совершены небольшой группой безумцев или извращенцев. Суд над Эйхманом в 1961 году ясно показал прямо противоположное: эти действия были совершены с научной и бюрократической точностью тысячами вполне обычных людей. Социальный психолог Стэнли Милгрэм подтвердил этот феномен в своих исследованиях: большинство людей скорее причинят вред своим собратьям, чем не подчинятся властям [Milgram 1973a; Milgram 1973b].

Во-вторых, правдивость сообщений отрицалась путем приписывания их сознат ельной пропаганде; по сути дела сами немцы, мастера этого искусства, называли его Greuelpropaganda (пропаганда ужаса) и прекрасно понимали, что чем более вопиющим является зверство, тем труднее в него поверить, и чем больше ложь, тем больше вероятность, что в нее поверят. При этом такая ложь должна существовать в сфере возможного и основываться на уже проявившихся мифах и предрассудках.

В-третьих, сообщениям верили, но об этом старались забыть как можно скорее. Помимо психологических механизмов человека, немцы были мастерами в том, как третировать своих жертв, сбивать их с толку и срывать любые планы побега. Уловки, которые они использовали, хорошо известны: они использовали кодовые слова, которые маскировали их истинные намерения: «переселение», «еврейский вопрос», «окончательное решение»; они заставляли людей верить, что лагеря смерти были рабочими лагерями; жертв на вокзале встречал оркестр; им давали бруски «мыла», когда они входили в газовые камеры; и кроме того, нацисты посылали открытки друзьям и родственникам жертв, описывая, как «замечательно» у них обстоят дела и как хорошо они себя чувствуют. Короче говоря, это было время, когда мораль была поставлена с ног на голову: правильное было неправильным, неправильное было правильным, истинное было ложным, а ложное было истинным. Эту же мысль повторил лидер французских партизан Доминик Поншардье:

Это была по определению эпоха ложного: ложного бойца, ложного порядочного человека, ложного патриота, ложного любовника, ложного брата, ложного лжеца. В мире ложных носов я был из тех, у кого нос был настоящим, и мне казалось, как и всем «настоящим», что на самом деле все мы настоящие жулики[21].

Это чувство экзистенциальной нереальности и сомнительной подлинности преследует нас до сих пор.

Коллективное возмездие

Принцип коллективной ответственности сбивал евреев с толку, препятствовал их побегу из гетто и помогал подавлять сопротивление. Например, во многих гетто при поимке бежавшего бойца убивали не только его, но и всю его семью, соседей и даже рабочую группу. Когда мужчина или женщина решались на сопротивление, они знали, что это поставит под угрозу не только их жизнь, но и жизнь родителей, детей, супругов, братьев, сестер, знакомых. Сопротивление, конечно, могло включать и побег – из гетто или концентрационного лагеря. Леон Уэллс в своих воспоминаниях «The Janowska Road» («Яновская дорога») делится следующей историей:

Теперь унтерштурмфюрер (офицер СС) начинает свою речь, обращая ее к нам: «Один из вас сбежал. Из-за него эти люди будут расстреляны. Отныне за каждого, кто попытается сделать то же самое, я расстреляю 20 из вас. Если я узнаю, что вы планируете побег, вы все будете расстреляны». После своей речи он повернулся к выбранным шести и расстрелял одного за другим. ‹…› Когда он закончил, он позвал четверых из нас, чтобы мы подобрали трупы и бросили их в огонь [Wells 1963: 190][22].

Перед евреями в гетто стояла сложная дилемма. Если они покинут гетто, чтобы сражатьс я, они смогут спастись, но оставят свои семьи. Если многие бойцы покинут гетто, они ставят под угрозу жизни оставшегося населения. Но если они не окажут какого-либо сопротивления, они будут лишены привилегии отомстить за себя. Покойный историк холокоста Филипп Фридман вкратце описал эту дилемму в следующем пассаже:

В еврейском подполье Варшавы, Белостока и других гетто шла страстная дискуссия. Что им делать? Остаться в гетто или уйти в лес? Это был прежде всего моральный вопрос:

имели ли они право оставить население гетто, чтобы в одиночку противостоять врагу, или они должны были остаться и возглавить борьбу, когда наступит решающий момент истребления? После продолжительных дебатов возобладало мнение оставаться в гетто как можно дольше, несмотря на все трудности, и покидать его только в последний момент, когда уже не будет возможности бороться или защищать население гетто [Friedman P. 1973: 276].

Немцы прекрасно понимали еврейскую психику и хорошо знали, в чем состоит слабая сторона евреев. Принцип коллективного возмездия был тесно связан с крепкими семейными узами среди евреев, и в этом евреи были уязвимы. По иронии судьбы, то, что раньше было великой силой еврейского народа, теперь превратилось в пагубную ловушку. Сплоченная структура семьи не позволяла одному или двум ее членам оставить остальных, поскольку всей семье было крайне сложно бежать из гетто. Намерение покинуть деревню или бежать из гетто или лагеря в надежде попасть к партизанам подразумевало болезненное решение оставить жену, мать, отца и ребенка.

В беседах автора с отцом эта тема подчеркивается постоянно, и она пронизана чувством вины, даже если отъезд означал возможность осуществить «некумах» (на идише – «месть») за семью:

Разве я чем-то отличаюсь от своих родителей или дочерей, чтобы я жил, а они умерли? Нет, мы были одинаковыми. Почему же тогда я остался жив? Возможно, я не смог бы им помочь, если бы остался, но, по крайней мере, мы были бы вместе до конца.

Надежда на выживание

Как уже говорилось, помимо всех скрытых уловок, полуправды, коварных ухищрений, используемых нацистами для того, чтобы заманить в ловушку евреев (и весь мир), самым эффективным инструментом был масштаб совершаемого ими зла. Это, как было показано, привело к многочисленным способам адаптации к непостижимости времени. Одним из основных стремлений человека является выживание. Надежда умирает последней. У многих евреев было чувство, что их не убьют; что они слишком ценны; что немцам «нужен» их труд, их таланты или даже их деньги. Они не хотели рисковать. Они считали, что если они будут подчиняться закону, то их пощадят. Короче говоря, сопротивление означало самоубийство; отказ от сопротивления означал жизнь, а зачем рисковать ею? Держитесь за жизнь как можно дольше[23].

Ортодоксальные евреи зачастую отказывались принимать участие в военном сопротивлении. Сопротивление для них противоречило Божьему закону; оно было равносильно самоубийству, а самоубийство считалось грехом. Лучше было довериться Богу и Его суду. До самого конца, считали они, нужно исполнять волю Божью, оставаться в живых и не рисковать смертью. Единственными целями человека должны быть Кевод Хашем (на иврите «религиозная честь») и Киддуш Хашем («освящение имени Бога», «религиозное самопожертвование»).

Эта форма ненасильственного сопротивления (в некоторых отношениях почти гандистская) стала очень спорной темой. Некоторые читатели скажут, что такая форма пассивного сопротивления вовсе не является сопротивлением – это трусость и человеческая слабость, и кроме того, она привела к гибели многих евреев, которые могли бы спастись (или погибнуть в ходе активного бунта), если бы не послушали раввинов. Один из партизан, Моше Флеш, у которого автор брал интервью, испытывал подобные чувства:

Из-за Бога и религиозных ортодоксов погибло много евреев, потому что это удерживало народ от борьбы. Раввины имели сильную власть над народом. Из-за этого мне пришлось на время отойти от своей религии и перейти к борьбе.

Ненасильственное сопротивление принимало разные формы: существовали молитвенные группы и классы иврита, которые собирались в гетто и лагерях, несмотря на суровые наказания; были попытки спасти свитки Торы из горящих синагог, хотя многие люди при этом погибли; были истории о хасидах, которые молились и танцевали в религиозном экстазе до последней минуты своей жизни! Являются ли эти поступки проявлением храбрости или трусости?

Отсутствие оружия, отсутствие доверия

Одними из самых серьезных препятствий для сопротивления, после того как были преодолены психологические, теологические и семейные барьеры, были, прежде всего, отсутствие оружия и, впоследствии, отсутствие связи между евреями и внешним миром, а также отсутствие подготовленного руководства. Однако все сводилось к самому главному: в любом восстании лишь незначительное меньшинство способно сопротивляться, и эти немногие должны иметь чем дать отпор, и вот в этом успех не всегда сопутствовал евреям.

Как утверждает Филипп Фридман в своей статье «Jewish Resistance to the Nazis» («Еврейское сопротивление нацистам»):

Постоянное, бесперебойное снабжение оружием – непременное условие для операций сопротивления. Большинство нееврейских подпольных движений получали огромное количество оружия и другие материалы от своих правительств в изгнании и от союзных правительств. Но ни в одной стране с еврейским подпольем не обращались наравне с признанными национальными подпольными организациями [Friedman P. 1973: 277][24].

Все, что должно было получить еврейское подполье, прежде должно было пройти через недружественные национальные каналы, и часто на их запросы отвечали прямым отказом, как в Виленском и Белостокском гетто, или запрашиваемое приходило слишком поздно и в смехотворно малых количествах, как в Варшавском гетто. Во время восстания в Варшавском гетто под руководством Мордехая Анелевича, после длительных и бурных переговоров с польским подпольем, еврейские партизаны в конце концов получили только 50 револьверов, 50 ручных гранат и четыре килограмма взрывчатки. Все это нужно было использовать, чтобы отбиваться от целых артиллерийских полков и воздушных атак – при этом некоторые револьверы оказались неисправны и бесполезны. Одна из основных причин, почему евреи получали так мало помощи от Армии Крайовой, польской подпольной армии, крупнейшего подпольного движения в Польше, заключалась в том, что ее руководство было пронизано антисемитизмом [Suhl 1975: 6].

Каждый пистолет, каждая граната и каждая винтовка были на вес золота – потому что довольно часто каждый экземпляр приходилось покупать за золото на черном рынке у нелегальных торговцев оружием и дезертиров из армии, красть у охранников, солдат и крестьян или изготавливать на маленьких подпольных заводах и в ремонтных мастерских [Friedman P. 1973: 277].

Помимо нехватки оружия, между евреями и окружающими сообществами не хватало доверия и взаимопонимания. Отчасти это было связано с антисемитизмом, а отчасти с откровенным страхом перед немцами, которые могли отомстить за сотрудничество с врагом (евреями, коммунистами и партизанами). По словам Эриха Гольдхагена, евреи жили не только как рыбы во враждебном море, но и как рыбы на враждебной земле. Все это препятствовало эффективной координации между еврейскими и нееврейскими боевыми группами.

Ко всему этому добавлялось отсутствие компетентного еврейского руководства. Опытные и авторитетные лидеры общин были безжалостно депортированы и уничтожены во время первых облав. Еврейские интеллектуалы, профессионалы, политические и профсоюзные лидеры, бывшие еврейские офицеры и солдаты, а также главы религиозных общин одними из первых были отправлены в трудовые лагеря или сразу убиты под различными предлогами.

К счастью, в первые годы войны нацисты не уделяли особого внимания молодежи и женщинам, поэтому руководство и рядовые члены молодежных организаций (например, «Бетар», «Хахалуц», «Дрор», «Ха-шомер Ха-цаир» и сионистские молодежные движения) выжили и стали колыбелью еврейского подполья в гетто, а позднее и в лесах.

Оценка и заключение

После суда над Эйхманом, состоявшегося около 15 лет назад, возник миф о еврее как о трусливой овце. Скоро ли на смену ему придет другой миф: о евреях как о могучих суперменах? Правда, как и сама жизнь, как и сама война, гораздо сложнее.

Как мы должны оценивать самих партизан? Стоит ли преувеличивать их роль во время Второй мировой войны? Это такая романтичная группа! Должны ли мы переоценивать их значение? Должны ли мы прославлять их? Ответы, конечно, зависят от нашей цели и от нашей роли. Религиозные и политические лидеры используют славу прошлого для укрепления своей системы убеждений или поддержания приверженности своему режиму, чтобы научить свой народ урокам прошлого и вдохновить его на будущее. Но роль историка и социолога более сложна и гораздо менее грандиозна: рассказать историю как можно более правдиво. В прошлом роль евреев в сопротивлении умалялась либо по причине невежества, либо из-за откровенных предрассудков. Многие западные историки не владели теми языками (иврит и идиш), на которых рассказывалось о еврейском участии, а многие восточноевропейские историки находились под политическим давлением или были антисемитами. В любом случае истинная история так и не стала достоянием общественности.

Следить за тем, чтобы жизненно важная роль еврейских бойцов не была забыта, оставалось еврейским писателям.

Но как же оценить этих бойцов? С военной точки зрения советское партизанское движение имело определенный успех – такой, какой может иметь любое движение сопротивления, когда ему противостоит первоклассная военная держава, но этот успех был сильно ограничен несколькими факторами, некоторые из которых были описаны выше. Партизаны испытывали трудности от трех основных проблем, связанных с нерегулярностью, неэффективностью и контролем[25].

Проблема контроля была важным фактором. Роту или батальон бойцов зачастую очень трудно контролировать даже с расстояния в несколько сотен метров. Для сравнения, задача эффективного управления 60–80 тысячами партизан в том или ином секторе, разбитых, как они были разбиты, на множество слабо сплоченных отрядов в 100 и более километрах за линией противника и в тысяче километрах от центрального командования, даже при наличии надежной связи, практически невыполнима.

Во-вторых, существовала проблема неэффективности. Партизаны никогда не могли противостоять отборным полкам немецкой армии лицом к лицу, даже в тех районах и в тех обстоятельствах, которые они сами выбрали, и кроме того, они могли «захватить» только ту местность, которая была тактически невыгодна, неважна для немцев в данный период или которую из-за нехватки личного состава немцы не могли или не хотели занимать или зачищать. В тех районах, в которых немцы хотели избежать столкновения с партизанами, они просто обходили их стороной. Несмотря на то что с партизанскими отрядами часто было чрезвычайно трудно бороться, тем не менее немцы, когда видели необходимость зачистить участок тыла и не были слишком заняты на фронте, почти всегда справлялись с этой задачей.

В-третьих, существовала проблема неопытности. Такая неопытность, по словам историка армии США Эдгара Хауэлла, является большой слабостью большинства движений сопротивления, и советское движение не было исключением. Партизаны были «нерегулярными силами» во всех смыслах этого слова. Они никогда не оснащались, не обучались и не управлялись как регулярная армия и не могли приблизиться к регулярной армии по эффективности и силе. Слишком часто бойцы были лишены энтузиазма и недисциплинированны. Руководство часто было слабым. Учитывая эти факторы, неудивительно, что некоторые военные эксперты считали партизан не более чем «третьесортным ополчением» [Howell 1956: 210][26].

Говоря все это, не стоит принижать сильные стороны партизанского движения, особенно в 1943–1944 годах. У него был большой запас людских ресурсов, на которые можно было положиться – людских ресурсов, отличавшихся врожденной силой, неприхотливостью, привычных к трудностям и часто хорошо знакомых с местностью, в которой они действовали. Более того, партизаны наносили удары по врагу, даже если не могли победить его. Каждый обрыв рельсов, каждая поврежденная или уничтоженная единица подвижного состава, каждый убитый, раненый или отвлеченный немецкий солдат, каждая задержка поездов с припасами наносили урон. С геополитической точки зрения партизаны были гораздо более успешны в том, чтобы не позволить немцам когда-либо полностью перейти к оккупации и экономическому управлению завоеванной территорией. Советские партизаны и их государственные комиссары также являлись фактором распространения и поддержания коммунистического контроля над территориями, которые были либо враждебными, либо нейтральными по отношению к СССР. И наконец, партизаны позволяли тем людям, которые к ним присоединялись, с достоинством и честью отомстить немцам.

Так что, несмотря на многочисленные слабости, партизанское движение и евреи в нем сыграли важную роль. Оно позволяло не просто не умереть, а достойно жить[27].

Часть первая

Пролог

Партизанские рассказы Шмуэля Персова

Введение

Несмотря на изобилие литературы о холокосте, серьезные пробелы все еще остаются. Мы располагаем военными хрониками и историческими документами; мемуарами генералов и государственных деятелей; теологическими эссе и дневниками выживших; рассказами из первых рук и из вторых рук; библиографиями и обзорами – и все же, несмотря на огромное количество публикаций, остаются буквально миллионы неевреев, которые не знают, что такое холокост, и тысячи евреев, которые также не знают, что это значит.

Одним из таких пробелов является роль еврейского сопротивления в противостоянии геноциду и, в частности, роль партизанского сопротивления. Многое известно о сопротивлении в гетто (особенно в Варшавском гетто) и концентрационных лагерях (особенно в Треблинке и Аушвице), а также о роли евреев в военных подразделениях союзников. Однако значительный вклад евреев в партизанскую войну становится известен только сейчас. Некоторые книги, такие как «Soviet Partisans in World War II» («Советские партизаны во Второй мировой войне») Джона А. Армстронга, содержат лишь разрозненные упоминания о евреях. И лишь немногим (в большинстве своем журналистам и писателям, а не ученым) удалось собрать и представить масштаб вооруженного сопротивления.

Сделать это попытались четыре еврея: Моше Каганович в своей книге «Войны еврейских партизан в Восточной Европе» (на иврите и на идише); Юрий Суль в книге «They Fought Back: The Story of Jewish Resistance in Nazi Europe» («Они дали отпор: История еврейского сопротивления в нацистской Европе»); Биньямин Вест в книге «Их было много: Еврейские партизаны в Советском Союзе во время Второй мировой войны» (на иврите); и Рубен Айнштейн в своем 1000-страничном опусе «Jewish Resistance in Nazi-Occupied Eastern Europe» («Еврейское сопротивление в оккупированной нацистами Восточной Европе») – самой полной истории еврейского сопротивления, написанной на английском языке.

Тем не менее многое еще предстоит сделать. Например, есть фильмы, романы и пьесы, посвященные холокосту, но в большинстве из них не отражена роль партизан. Однако существует большой массив литературы, основанной на личных воспоминаниях евреев и неевреев, в большинстве своем на русском, польском, идише и иврите, которая ждет перевода и издания на английском языке.

Ниже представлены несколько рассказов русско-еврейского писателя Шмуэля (Самуила) Персова (1890–1952). Персов родился в Почепе Черниговской губернии Белоруссии (сейчас – территория Брянской области. – Прим. ред.). До 13 лет он учился в ешиве, а затем доучивался у писателя и преподавателя А. Н. Генсина. В 1905–1906 годах он активно участвовал в деятельности Бунда, а затем эмигрировал в США. Однако с началом русской революции 1917 года Персов вернулся в СССР. Он был расстрелян по приказу Сталина 12 августа 1952 года вместе с 25 другими еврейскими писателями и художниками из числа крупнейших представителей советской еврейской интеллигенции[28]. Из-за параноидальной фобии Сталина по поводу еврейской угрозы его режиму более 400 ведущих деятелей еврейской культуры погибли в результате казней, пыток или в тюремном заключении.

Персов создал множество рассказов о советской жизни, включая «Kornbroit» («Ржаной хлеб») и «Royter Horn» («Красный рог»). Во время Второй мировой войны он много писал о еврейских партизанах в лесах и гетто. Этой теме он посвятил книгу на идише «Dain Nomen iz – Folk» («Твое имя – народ. Зарисовки о еврейских партизанах»). Она включает 21 фактографический рассказ о еврейском сопротивлении и о партизанах, которые пожертвовали своими жизнями ради спасения еврейского народа.

Многим читателям стиль Персова может показаться наивным, героическим, «пропагандистским» – в какой-то степени так оно и есть. В годы войны более 90 советских писателей были заняты в пропагандистской работе, связанной с войной. Слова этих «трубадуров» национального эпоса отражали политические цели, которым они были призваны служить. Они были ограничены рамками официальной советской идеологии, и для того, чтобы пройти цензуру, утвержденные темы необходимо было развить свежо и оригинально. На еврейских писателей ложилось дополнительное бремя – они считали необходимым доказывать своим нееврейским читателям, что евреи во время войны были не трусами и предателями, а, по сути, верными сынами и дочерьми своей страны в борьбе с фашизмом.