История Аптекаря, райских птиц и бронзовой головы слона

Мне часто приходилось расчищать старые полотна, давать им вторую жизнь. Разумеется, до того, как начать реставрацию, каждую картину непременно исследовали в инфракрасных лучах, и выяснялось, что подпись моложе. Но реставраторы тоже страдают забывчивостью. Я чуть-чуть зазевалась – и реактив съел хвостик гениальной подписи. Очень-очень маленький, крошечный, совсем незаметный без лупы, но все равно, я-то об этом знала. Что было делать? Это случилось буквально в последний день моей работы над полотном. Дорисовать подпись такого гения у меня не хватило совести, и я решила оставить все так, как есть. Только я одна знала, что раньше хвостик размашистой подписи заходил за трещинку в краске, а теперь заканчивался сразу перед ней. Но и я не смогла бы увидеть это без хорошего увеличительного стекла, а поэтому достала его из футляра, аккуратно завернула в мягкую ткань и уложила в сумочку.

Но куда ехать? Я не помнила того неправильного поворота, а Аптекарь не дал мне своей визитки, только забрал мою. Сам он так и не позвонил. Я стала напряженно вспоминать, на какой адрес вызвала эвакуатор, но потом поняла, что не сказала им никакого адреса, они нашли меня по спутнику, по противоугонной системе. Набравшись дерзости, я позвонила в прокатную фирму и наплела целую историю про то, что потеряла что-то ценное в той грязи, откуда меня храбро вытащили их доблестные работники, и теперь я собираюсь написать им благодарность на сайте фирмы. Через несколько минут у меня было название шоссе и всех возможных поворотов, которые я уже сама отследила по карте.

Я добралась туда на редкость быстро, наверное, потому что знала, куда еду и что буду искать. Это тогда, ночью, под проливным дождем каждый метр превращался для меня в километры. Хотя и сегодня я потратила довольно много времени, но не почувствовала этого. Я думала только о картине. Ну и о том, что верну кольцо. На этот раз я подъехала почти к самому дому, аккуратно припарковала машину, поднялась на крыльцо и постучала. Как и в прошлый раз, мне открыли не сразу, я приложила ухо к двери, но не услышала по ту сторону ни звука, я постучала еще раз, сильней и настойчивей, и подергала дверную ручку. Потом мне вдруг показалось, что за дверью застучали каблуки, я снова приложила ухо к двери, чтобы убедиться, что это галлюцинация, как вдруг дверь распахнулась, и я, потеряв равновесие, чуть не ввалилась с порога в аптекарский дом. Должна вам сказать, упасть в тот момент можно было не только от неожиданности, но и от изумления: мне открыла молодая женщина невероятной красоты. До этого я видела таких красоток разве что на картинах, которые спасала от следов времени, она была высокой, стройной и зеленоглазой, а по плечам разлетались огненно-рыжие кудри, целая грива. Такой красавицей невозможно было родиться, ее можно было только придумать и нарисовать. Таких женщин мужчины всех времен воспевали, лелеяли, боготворили, осыпали бриллиантами и наряжали в шелка, но этот диковинный цветок был одет в рваные джинсы и футболку, а в руках держал кухонное полотенце и бутылку жидкости для протирки стекол. Я никак не могла представить себе, что так выглядит домработница Аптекаря. Но кем она еще могла оказаться? Его дочерью? Любовницей?

Тем временем красавица не стала дожидаться, пока ко мне вернется дар речи, и первой сказала:

– Добрый день! Вы есть кто?

О, нет. Ну почему Господь кладет кому-то в ладошку только старую пуговку, а другого осыпает с головы до ног жемчугами и талантами? Кроме фантастической внешности, у нее оказался низкий заманчивый голос и необычный акцент.

– Здравствуйте! – Я старалась улыбаться изо всех сил, не сводя с нее изумленных глаз. – Мне нужен… Я оставила тут одну вещь. Я была в гостях… Я Агата! – наконец-то выпалила я.

– О! Он мне говаривать, – энергично кивнула девушка и пропустила меня в дом.

Пройти дальше коврика она меня не пригласила, а сама быстро подошла к шкафчику слева от двери, открыла нервно скрипнувшую дверцу и достала мое кольцо.

– Вот! – протянула она мне мою пропажу и без какой-либо паузы громко добавила: – До свидания! И он говаривает передавать, вам это не надо. Надо опасаться этот кольца! – И она выразительно погрозила перед моим носом идеальным пальцем.

Я ужасно растерялась. Мне нужно было во что бы то ни стало задержаться здесь, чтобы проверить подпись на картине, но рыжеволосая вела себя как хозяйка, и я все еще не могла прийти в себя от удивления. Это как если бы вы с утра в гостинице обнаружили в коридоре Скарлетт Йоханссон с пылесосом, которая как раз собиралась тщательно прибраться у вас в номере.

– Спасибо большое, – промямлила я. – И передайте, что я очень, очень благодарна.

Девушка кивнула и уже собиралась меня выпроводить. Надо было срочно спасать положение, еще минута, и я могла оказаться на пороге по другую сторону этой массивной двери. А на стене напротив висела картина. В нескольких шагах. Стоило мне взглянуть на нее, и я уже не могла оторваться.

– Простите! – выпалила я. – Вы не позволите мне воспользоваться вашей ванной комнатой?

– Ванная? Мыться? – не поняла меня рыжая чужестранка. – Нет! Вы мыться у вас дома! Зачем тут?

– Нет-нет, вы меня не поняли, – стала быстро объяснять я. – Мне очень нужно в туалет. – Я изобразила жалостливую гримасу. – В туалет. Я выпила много воды и долго ехала, понимаете?

Она засомневалась, но смягчилась.

– Ладно, – кивнула она. – Пойдем.

Я прошла за ней мимо картины, с трудом удержавшись, чтобы не кинуться рассматривать ее прямо сейчас, наплевав на последствия. В туалете я долго лила воду из крана, пару раз нажала на смыв, потом достала из сумки увеличительное стекло, развернула его и положила сверху так, чтобы удобно было достать. Вышла из туалета и чуть не врезалась в рыжеволосую, которая стояла прямо под дверью. Видимо, она все-таки ждала от меня какого-то подвоха. Я благодарно улыбнулась и пошла за ней к выходу, но у картины задержалась.

– Ах, какая красота, – вполне искренне восхитилась я. – Вы не позволите мне на нее взглянуть?

Красотка обернулась и посмотрела на меня с подозрением, но меня вряд ли можно было остановить взглядом, я принялась изучать картину, время от времени восторженно цокая языком.

– Просто прекрасно, восхитительно, – бормотала я себе под нос, запустив руку в сумку. – Я, знаете ли, очень люблю искусство, а тут такая красота, такая красота…

Рыжеволосая сделала предупредительный шаг в мою сторону и уперла руку в бок, в другой руке у нее по-прежнему было полотенце. Мне нечего было терять, поэтому я быстро достала из сумки лупу, но даже не успела поднести ее к картине, как девица с размаху ударила меня по руке, и лупа с грохотом покатилась по полу.

– Уходить! – закричала она. – Тут не музей, тут не смотреть картина! Уходить сейчас! Ты вор! Сейчас смотреть, а завтра картина нет!

Я пыталась оправдываться, но она кричала все громче, и вдруг тут откуда-то сверху прогремел голос Аптекаря.

– Нурция! – крикнул он, и из моей обидчицы как будто вытащили запал, а заодно отключили звук. Она перестала вопить, вцепилась в мой плащ и потащила к выходу, при этом что-то злобно шипя в мой адрес.

«Нурция? Что за имя? – успела подумать я. – Так она еще и итальянка?» А вслух изо всех сил закричала:

– Аптекарь! Аптекарь! Вы мне очень нужны! У меня только один вопрос! Ну пожалуйста! Аптекарь!

Я даже не знала, как его зовут.

– Уходить вон! – шипела итальянка. – Нельзя шуметь! Никогда нельзя шуметь, когда он работать!

Мы еще успели повалить друг друга на придверный коврик и смять его в комок, пока толкались и пинались, но я значительно уступала моей сопернице и в весе, и в росте, и в ловкости, так что мне пришлось сдаться и ретироваться. Она выставила меня, громко хлопнув дверью у меня за спиной. «Ну ничего, – сказала я себе, поднявшись. – Зато кольцо у меня. А сюда я точно еще вернусь!»

8

Этот дом я выбрал не случайно. Я не смог бы жить в маленькой хижине, хотя держать под контролем подобное жилище было бы гораздо проще, чем этот огромный дом. Но мне был дан знак. Я верю в знаки, до сих пор они меня не подводили, по ним я угадывал успех, предательство и правильных людей в моей жизни, они вели меня и научили ничего не бояться. Когда я еще работал не один, то часто выслушивал о себе много нелестных слов, если вдруг менял рецептуру, последовательность, температуру приготовления, брал другие ингредиенты, и только потому, что вдруг видел знак. Они все злились, но не из-за моего самовольства, а из-за того, что мои на ходу придуманные средства срабатывали на все сто процентов, а их, такие правильные и выверенные, не давали никакого результата, оказывались пустышкой. Они плавили над горелкой, а я вымораживал, они толкли в порошок, а я растворял и процеживал, они отмеряли миллиграммы в стерильной лаборатории, а я выходил на улицу подержать пробирку со средством на ветру, на солнце или в тумане, они считали меня сумасшедшим, но я всегда выигрывал у них, а потом я понял, что не хочу больше выигрывать и доказывать, что мне нужно больше тишины и свободы.

Я начал искать себе дом, но ни один мне не нравился, мы с ними не принимали друг друга, они показывали мне себя, но смотрели так, как те люди в лаборатории – я не мог стать их хозяином, не мог принести в них свой порядок. У этого дома на пороге лежала монета. Он оказался пройдохой, этот дом, захотел меня подкупить. Монета была непростой, она была старой и стертой – то ли сокровище, то ли безделица, но я попался. Я знал, что справиться с этим домом будет непросто, но мне в нем будет спокойно. Я знал, что он потребует от меня много сил, но как только я приручу его, он покорится мне и станет меня защищать. Я знал, что здесь ко мне будут приходить самые гениальные мысли и самые затейливые сны.

В этом доме царил беспорядок, в нем не было никакой логики, сплошной сумбур и нагромождение, в нем были перепутаны комнаты, этажи и коридоры, как будто его строили наобум, как придется, как подскажет настроение, или как будто он сам строил себя и вил из своих хозяев веревки, но я сумел его усмирить и этим спасти. Теперь он стал правильным и счастливым. Я баловал его, а он преподносил мне подарки, о которых всегда предупреждал заранее. В тот день он бросил мне под ноги медную ручку от старого шкафа, тонкую и вычурную. Я попытался приладить ее назад, но она в одно мгновение вдруг перестала подходить и оказалась сама по себе. Я удивился и с этой минуты стал ждать мою новую гостью. Когда пошел дождь, я понял, что она уже совсем близко, совсем скоро она постучится ко мне, и это будет не просто так. Я знал, что в ней будет много хаоса, но я постараюсь спасти ее, у меня должно получиться. Но все по порядку. Торопиться не стоит… Она уже не уйдет просто так.

9

Я люблю, когда у меня много работы. Желательно разной. Я всегда сочиняю истории, когда работаю. Я живу в картине, которая лежит передо мной, или придумываю про нее что-нибудь занятное. Иногда картины сами рассказывают мне о себе, кто их писал и о чем тогда думал. Они все разные. Настоящие шедевры дышат, думают, живут, они впитали в себя столько энергии и информации, что иногда я начинала чувствовать запахи и шум домов, в которых они были написаны. В бликах потемневшего лака мне мерещились отражения лиц их создателя и его домочадцев, любимых, завистников, врагов или даже убийц.

Не знаю, кому пришло в голову собирать картины вместе в музеях. По мне, музеи – опасные места. Вы не замечали, что там очень быстро устаешь, а смотрители в залах почти всегда спят? Нет, это не от того, что им скучно, и устаете вы не от пройденных расстояний – подумаешь, пройти пару залов. Это все картины. Они питаются нами. Если мы, конечно, говорим не о собрании работенок графоманов от кисти с красками. Настоящий шедевр – это хищник. Он сбивает вас с толку, приманивает яркими красками, необычными оттенками, а потом как будто втягивает в себя, и вам уже не вырваться. И пока вы завороженно смотрите на него, он тоже смотрит на вас, высасывая ваши силы, лакомясь вашей энергией. Ага, вот вы уже и его раб. Покорный кролик перед прекрасным удавом. Наверняка придете еще, только бы он дал на себя посмотреть. Бабушки-смотрительницы съедены первыми, они никогда не уходят на пенсию по доброй воле, заметьте, они в полном подчинении и, пока их еще носят шаркающие ноги, преданно оберегают покой своих великих хозяев. Картины враждуют между собой, если оказываются вместе в одном зале. Никогда нельзя вешать в одном помещении больше одной «звезды» или «черной дыры», иначе они поднимут настоящие энергетические вихри, провоцируя всех вокруг и разжигая среди людей нешуточные страсти. Миллионы, висящие на стенах. Попробуйте удержаться, остаться тихими и правильными, когда вокруг столько искушения, столько соблазна. Не важно, изображен ли он на картине или манит вас наяву…

Глава вторая

Директор музея изящных искусств был толстым, одышливым человеком. Он начинал задыхаться, когда поднимался по лестнице или сердился на своих подчиненных. Тогда у него на лысине совершенно некстати проступали аккуратные бусинки пота. Он очень стеснялся этого и на всякий случай время от времени протирал голову большим клетчатым платком. У него были короткие толстенькие пальцы, покрытые темными волосками, строгий начальственный взгляд и при этом располагающая улыбка. Сотрудники относились к нему с уважением за то, что он смог быстро навести порядок в музее после скандального ухода своего предшественника, который подозревался в контрабанде предметов искусства и поспешно сбежал за границу, как только понял, чем ему грозит такое обвинение.

Дело было шумным, но его постарались как можно скорее замять и назначили на директорский пост весьма уважаемого человека с безупречной репутацией. Надежды руководства он оправдал с лихвой. Совсем скоро о музее начали говорить уже не только в контексте скандальной истории, но как о настоящем культурном сердце города. Директор музея следил за актуальностью экспозиции, привозил из-за границы шедевры мировой скульптуры и живописи, открыл лекторий и отдал пустующий флигель под мастерские молодым перспективным художникам. Он часто появлялся на телевидении и давал интервью на радио, обращался к жителям города с плакатов, развешанных в метро, с призывами чаще приходить в музей с детьми. Под руку со своей статной и не менее упитанной женой он позировал на ковровых дорожках кинофестивалей, перерезал ленточки на вернисажах, а летом раздавал призы на конкурсе рисунков на асфальте, смахивая клетчатым платком пот с лысины. Удивительно, как его хватало на все. Директор музея изящных искусств был толстым, одышливым человеком… Но на самом деле… В глубине души… Директор музея был стройным, кудрявым и пылким! Директор музея был бесконечно и безнадежно влюблен.

Конечно, он понимал, что она не могла очароваться его волосатыми пальцами и толстым животом, на котором с трудом сходились пиджаки и рубашки. Она была намного моложе, такая юная и такая лучистая, такая смешливая. За этот ее смех он готов был отдать что угодно, лишь бы смотреть на ее ослепительную улыбку, на то, как трогательно она закрывает лицо ладошками, когда чего-то стесняется или не знает, на то, как она убирает за ушко белокурые волосы. Он знал, что вряд ли ее очаровали бы бусинки пота у него на лысине, и догадывался, что она гладит его круглый мохнатый живот, мурлыча, как довольный котенок, вовсе не потому, что получает от этого удовольствие. Но директору музея так нравилось обманываться, что он позволял ей обман, он готов был исполнить любой ее каприз и любое желание, а желаний было так много… И ладно бы она желала букетик майских ландышей или коробку бельгийского шоколада, но нет! У нее был хороший вкус и очень большие запросы. Прежде чем в очередной раз чего-то пожелать, она картинно закатывала свои ярко-голубые глаза и прикусывала пухлую губку, отчего на лысине у директора мгновенно выступала дополнительная порция бусинок. Она стоила денег. Больших денег. Запросы росли и становились абсурдными. Но она была так хороша, что директор музея готов был достать луну с неба, лишь бы иметь возможность касаться щеки этой нимфы и, пусть совсем редко, проводить с ней ночи. Она уже вытянула из него почти все сбережения, растоптала каблучками мечты о домике в Италии, куда его жена планировала перебраться на пенсии, заставляла его мозг работать на двести процентов, придумывая способы заработать, честные и не совсем…

Неизвестно, до чего бы мог дойти директор музея изящных искусств, если бы однажды не нашел тот тайник…

В тот день он забрел в самый дальний угол депозитария, потому что ему очень нужно было спокойно закончить один телефонный разговор, так, чтобы никто не мешал и не подслушивал, но сделать это никак не получалось. Они говорили уже больше часа, но белокурая нимфа никак не хотела слышать веские и логичные аргументы, а все время хныкала, сердилась, упрашивала, кричала, бросала трубку и тут же опять перезванивала.

Ей срочно понадобилось на Мальдивы. Непременно сейчас, в самый дорогой сезон. Но Мальдивы были никак не возможны, потому что директор музея буквально только что расплатился за новенький красный автомобильчик. Ну и что с того? Нимфа устала, ей было скучно, а от вечного дождика в этом городе у нее портился цвет лица, она упрямо требовала своего, уже привыкнув получать все, чего хочется, в какой-то момент она поняла, что директор музея уперся и никак не хочет уступать, и перешла к козырям. Что ж, раз все так грустно, ей, пожалуй, придется рассказать об их отношениях папе. А папе об их отношениях рассказывать было решительно нельзя, потому что волею ироничных судеб папа прелестницы был солидным человеком, занимал министерский пост и являлся непосредственным начальником директора музея изящных искусств. Вот в этот самый момент директор понял, что продолжать дискуссию в кабинете становится просто опасно, вытер взмокшую лысину и спустился в депозитарий спасать свою оказавшуюся под угрозой карьеру.

Он быстро прошел мимо выдвижных стен с картинами, не обращая внимания на нарочито почтительные улыбки сотрудников, отмахнулся от назойливой заведующей отделом малых голландцев, мысленно пожелав ей провалиться к ним в семнадцатый век, и забрался в самый дальний зал депозитария, прихлопнув за собой дверь.

Он объяснял, говорил о своих чувствах, о том, как она прекрасна, просил немного потерпеть, из последних сил сдерживался, чтобы не накричать на нее, чувствовал, что у него поднимается давление, и шарил рукой в кармане в поисках таблетки, но она ничего не слышала, а только требовала, требовала, требовала… Потом взвизгнула что-то совсем оскорбительное и бросила трубку, а директор музея от отчаяния размахнулся и швырнул телефон на старинный паркетный пол депозитария. К его удивлению, телефон не разлетелся на куски, а отскочил от паркета с каким-то странным звуком. Директор удивился, подошел поближе и постучал по паркету ногой. По одной дощечке, потом по соседней. Звук и в самом деле был странным. Директор выдохнул, подобрал живот, с трудом опустился на колени и стал простукивать паркет костяшками пальцев. Он не очень надеялся что-то найти, поскольку после скандала с его ушлым предшественником полиция прочесала в музее каждый уголок, но как знать, как знать… Он стучал по паркету и прислушивался: несколько досок действительно отзывались на его стук пустым гулким звуком, директор музея крайне озадачился этим фактом и попытался подцепить одну из досок, но она никак не поддавалась. Именно в этот момент дверь приоткрылась, и на пороге возникла все та же настырная заведующая малыми голландцами. Директор музея моментально сориентировался и быстро пополз в сторону своего упавшего телефона, а его не в меру активная подчиненная бросилась к нему на помощь.

Сотрудники депозитария в тот день получили неожиданные отгулы, а заведующая отделом малых голландцев – ничем не объяснимый отпуск на неделю. Сам директор вернулся в дальний зал депозитария спустя час, в кармане у него лежала маленькая стамеска и мастихин из какого-то благородного сплава, подаренный отделу реставраторов иностранной делегацией. Он снова простучал паркетные доски и нашел те самые, которые отзывались необычным звуком. Острым носиком мастихина директор довольно ловко подцепил доску и поднял ее вместе с соседней, потом боязливо просунул в отверстие руку и, к своему удивлению, нащупал холщовый мешок, который с трудом осторожно вытащил наружу. По форме мешка уже было понятно, что внутри картина или даже две, но когда директор музея развязал бечевку и достал их, у него сначала потемнело в глазах, а потом в голове как будто замелькали страницы каталогов и учебников по истории искусства: «…безусловно, одна из лучших работ великого мастера…», «жемчужина из великой сокровищницы культуры…», «утраченный шедевр мировой живописи…», «…огромная потеря для многовековой культуры человечества», «…безвозвратно утеряна»…

На самом деле ничто и никогда не теряется навсегда, безвозвратно и бесследно. На земле не часто выгорали дотла музеи, а наводнения не уничтожали бесценные коллекции. На свете не так много сумасшедших, которые жгли бы Пикассо в домовой печи или нарезали ленточками полотна Сезанна. Видит бог, все «безвозвратно утраченное» хранится в наилучших условиях с заботой и трепетом и надежно укрывается от широкой публики за широкими стенами частных владений. А иногда оказывается под полом в депозитарии известного музея.

Директор музея изящных искусств не мог поверить своему счастью. Он вообще с трудом верил своим глазам. Перед ним на полу лежали два величайших произведения искусства, шедевры великих гениев, давно утерянные человечеством и сейчас случайно найденные им. Это были именно они, это были подлинники, в мешке оказались ветхие документы и заключения экспертов, подтверждающие этот факт. Он переводил взгляд с одной картины на другую, не в силах оторваться, сразу поддавшись их власти. Разумеется, отдав сокровища в руки именно ему, солидному порядочному человеку с безупречной репутацией, директору музея, истинному знатоку и ценителю искусства, Провидение поступило так вовсе не случайно. Он знал, как должен поступить, он уже видел, как несет этот дар человечеству, и завтра его имя оказывается на страницах газет, а сам он красуется во всех выпусках новостей и становится настоящим героем! Недели на две. Может быть, на месяц. От силы на пару месяцев. А потом герой снова станет просто директором музея с окладом и премиальными время от времени. Ни того, ни другого не хватит на Мальдивы, красные автомобили и милые сережечки за полмиллиона. Конечно, он знал, как должен поступить.

Директор прислонился к стеллажам и достал клетчатый платок. Протер совершенно сухую лысину и ухватился за нее обеими руками. Он был ответственным руководителем, профессионалом и порядочным человеком. Толстым, одышливым человеком, преданно служащим своему делу. Но главным было не это… Он был стройным, кудрявым и пылким. Безнадежно влюбленным. И ему хотелось оставаться таким как можно дольше. Чего бы это ни стоило, какой угодно ценой!

Директор музея поднялся с пола и стал смотреть на картины сверху вниз. Он вдруг понял, что до сих пор держит холщовый мешок, залез в него рукой и нащупал что-то еще. Там оказалось кольцо. Он был профессионалом и сразу понял, что оно не стоило сумасшедших денег, но было дорогим. Старинная работа, прекрасный мастер, необычная форма и монограмма…

Глава третья

1

Телефонный звонок раздался через неделю. Не буду скрывать, я ждала его. Мне очень хотелось, чтобы он позвонил, тот молодой мужчина с выставки, Марк. Я уже все успела про него придумать. Мне нравилось придумывать истории про малознакомых людей – как они живут, что им нравится, кто они такие на самом деле. Я сочиняла чужие привычки и привязанности и потом очень радовалась, если они совпадали с реальностью.

Про Марка я уже успела придумать все до мелочей: каким он был ребенком, чего стеснялся подростком, какую любит еду, куда ездит в отпуск, и даже, признаюсь, придумала, что он носит белые трусы-боксеры с широкой резинкой. Он должен был оказаться открытым, веселым, чувствительным и не скучным. И еще мне очень хотелось, чтобы он все-таки заинтересовался мной.

Он позвонил. Я так обрадовалась его звонку, что сначала не давала ему произнести ни слова, сама говорила без умолку, отвечая на вопросы, которые он даже не успел мне задать. Потом мне все-таки удалось остановиться, а Марку – сказать пару фраз. По телефону общаться с ним было так же комфортно, как и живьем, мы разговорились, у нас нашлось много общих тем. Я забыла, что собиралась просто флиртовать, мне нравилось слушать его голос и его истории, я угадала, какие фильмы ему нравятся, и его это обрадовало. Он стал расспрашивать меня про мои пристрастия, и я сказала про работу, которая была моим главным делом и любимым хобби, он очень заинтересовался. Я пообещала ему показать свое ателье, и он сразу же спросил, когда ему зайти. Я немного стушевалась, мне на первом свидании больше нравилось встречаться в кафе или на другой нейтральной территории, но в этот раз все складывалось как будто само собой. К тому же Марк так быстро расположил меня к себе, что я не предполагала никакого подвоха. Вряд ли он мог оказаться занудой или неврастеником, которого мне немедленно захотелось бы выгнать. Мы договорились, что он заедет ко мне послезавтра после работы, и я покажу ему ателье, а потом мы сможем сходить куда-нибудь выпить или на вечерний сеанс в кинотеатр рядом с моим домом.