После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II (адаптирована под iPad)

В начале 1914 года, в канун мировой войны, один из опытнейших государственных деятелей, П.Н. Дурново, бывший министр внутренних дел, отправил царю докладную записку огромного значения.

Петр Николаевич в это время уже находился в отставке, болел, жить ему оставалось недолго, и он мог себе позволить писать всё что думает без обиняков. Старый сановник заклинал царя не вступать в конфликт с Германией и с поразительной точностью предсказывал, что произойдет, если война все-таки разразится: какие сложатся коалиции, сколько тягот принесут России военные испытания и чем всё закончится. «…Все неудачи будут приписываться правительству. В законодательных учреждениях начнется яростная кампания против него… В стране начнутся революционные выступления… Армия, лишившаяся наиболее надежного кадрового состава, охваченная в большей части стихийно общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка. Законодательные учреждения и лишенные авторитета в глазах населения оппозиционно-интеллигентские партии будут не в силах сдержать расходившиеся народные волны, ими же поднятые, и Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддается даже предвидению».

Про этот меморандум, обнаруженный уже после революции, написано немало исторических работ, в том числе ставящих под сомнение подлинность документа, – так поразительно, вплоть до деталей, исполнились его пророчества.

Но самое примечательное в выстраданном прогнозе Дурново то, что царь записку, кажется, даже не прочел. То ли она утонула в бумагопотоке, то ли у Николая нашлось чтение поважней.

П.Н. Дурново

Несчастливой для верховного правителя чертой была и прославленная мягкость Николая. По выражению уже поминавшегося министра Святополк-Мирского, царь «ускользает от всего неприятного». Ему было трудно сказать сотруднику, что тот уволен от должности, или просто сказать «нет». Деликатность – прекрасное свойство, но не в управлении государством. Из-за того, что Николай Александрович не любил себя расстраивать, постоянно возникали двусмысленные ситуации, недоразумения и проволочки, а за царем укрепилась репутация человека фальшивого и ненадежного, способного пойти на попятный и нарушить данное слово. Это очень серьезный минус для главы государства.

«Мне как участнику и близкому свидетелю всего происшедшего, ясно как Божий день, что Император Николай II, вступивши на престол совсем неожиданно, представляя собою человека доброго, далеко не глупого, но не глубокого, слабовольного… не был создан, чтобы быть императором вообще, а неограниченным императором такой империи, как Россия, в особенности», – писал Витте, когда до краха самодержавия было еще далеко.

Повторю еще раз, что в начале XX века никто не был бы хорош в качестве неограниченного правителя России, а уж Николай Александрович Романов с его неблестящими дарованиями тем более. И все же упрек в слабоволии, брошенный Сергеем Витте, несправедлив. Уступая внешнему давлению в вопросах второстепенных, царь упорно не сдавал главной позиции: самодержавной власти. В феврале семнадцатого года, когда все его бросят и предадут, самодержец будет держаться сам – до последнего. В конце концов он останется один, как капитан на мостике тонущего корабля, с которого сбежала вся команда. Вряд ли такого человека можно назвать слабовольным или малодушным.

Влиятельные люди

Во главе властной вертикали находился человек, не способный самостоятельно разработать стратегию и тем более тактику государственной политики. При этом ему было недостаточно просто царствовать, он желал править и весьма ревниво оберегал эту прерогативу. В результате получалось, что царь принимал все решения, но постоянно находился под влиянием своего непосредственного окружения. Иногда появлялись сильные фигуры, на время подчинявшие монарха своему доминирующему воздействию, но чаще давление было сразу с нескольких сторон. Из-за этого всё царствование выглядит каким-то зигзагообразным, поворачивает то вправо, то влево – подчас чуть ли не в ежедневном режиме, как это происходило в 1905 году.

На раннем этапе, когда молодой император был психологически раздавлен свалившейся на него непосильной ношей, он ничего менять не стал. Лидировали те же персоны, что при Александре III: синодальный обер-прокурор Победоносцев и министр финансов Витте (министерство финансов тогда управляло и всей экономикой).

Первый, занимая вовсе не ключевой пост, являлся чем-то вроде «серого кардинала»: покойный государь редко принимал решения, не посоветовавшись с главным советником. Второй попал в правительство всего несколько лет назад, но благодаря своим выдающимся способностям, а также тому значению, которое в девяностые годы приобрела быстро развивающаяся экономика, считался совершенно незаменимым.

К Константину Петровичу Победоносцеву Николай привык относиться с двойным почтением – как к ближайшему соратнику обожаемого родителя и как к бывшему учителю. Всё немудрящее, но крепко укорененное мировоззрение самодержца было сформировано под руководством обер-прокурора. В изложении С. Ольденбурга это кредо выглядит так: «Государь … глубоко верил, что для стомиллионного русского народа царская власть по-прежнему остается священной. Представление о добром народе, противопоставляемом враждебной интеллигенции, жило в нем всегда. Он был также верным и преданным сыном православной церкви. Он верил в величие России и, в частности, придавал большое значение ее роли в Азии». Все эти тезисы – за исключением «азиатского», о котором мы в свое время поговорим – были взяты из победоносцевских поучений, определивших курс предыдущего царствования.

К.П. Победоносцев. А. Маковский

Все ожидали, что при молодом, неуверенном государе значение Победоносцева еще больше возрастет, но довольно скоро стало ясно, что этого не происходит. Виной тому был сам Константин Петрович, чересчур давивший на Николая (а как мы знаем, царь этого не выносил). В первые годы в царском дневнике постоянно упоминается о том, что снова заезжал (и даже «заходил») Победоносцев, чтобы «побеседовать». Потом такие записи встречаются всё реже.

Константин Петрович был очень невысокого мнения о дарованиях Николая – иронически описывал, как тот скучал и томился на государственных заседаниях. В конце концов императора стала раздражать покровительственная, менторская манера обер-прокурора. «В первые годы меня изредка спрашивали… А затем меня уже и не спрашивали», – с горечью будет вспоминать Победоносцев на исходе жизни.

Тем не менее он продолжал занимать свою синодскую должность, утратившую былое значение, еще больше десяти лет. В 1905 году, после выхода октябрьского манифеста, разрушавшего прочность самодержавной конструкции, которую Константин Петрович призывал всеми силами оберегать, старый консерватор подал в отставку и вскоре умер. Он считал, что дело всей его жизни потерпело крах (и не ошибся).

Более полихромной фигурой являлся Сергей Юльевич Витте. Под конец жизни он считался завзятым либералом, за это ультраправые даже попытаются его убить, но на самом деле убеждения этого человека постоянно менялись. Вероятнее всего, он руководствовался не идеологией, а конъюнктурой.

Довольно обычный путь российского государственного человека – от вольнодумства в молодости к консерватизму в зрелые годы. У Сергея Витте вышло наоборот. В 1881 году, после убийства Александра II, он даже состоял в подпольной сверхреакционной организации «Священная дружина», готовившейся истреблять революционеров. Но затем его взгляды резко переменились. «По моим семейным традициям, так и по складу моей души и сердца, конечно, мне любо неограниченное самодержавие, – рассказывает Витте, – но ум мой после всего пережитого, после всего, что я видел и вижу наверху, меня привел к заключению, что другого выхода, как разумного ограничения, как устройства около широкой дороги стен, ограничивающих движения самодержавия, нет». (Впрочем, как мы увидим, и в 1905 году, возглавив правительство, Сергей Юльевич будет готов повернуть и налево, и направо.)

С.Ю. Витте

В правительстве Витте представлял собой редкое явление, потому что был выходцем не из чиновничества, а из бизнеса. Он окончил физико-математический факультет, сделал себе имя в железнодорожном предпринимательстве и потом успешно руководил министерством финансов, которое в конце 1890-х годов, исключительно благодаря личному влиянию Сергея Юльевича, стало главным правительственным ведомством, потеснив всемогущее министерство внутренних дел.

При Витте состоялась первая Всероссийская перепись населения, событие большой государственной важности. Он же в 1897 году осуществил важную денежную реформу, установив золотой стандарт рубля.

Однако на рубеже нового века аппаратный вес министра пошел на убыль – по той же причине, по которой закатилась звезда Победоносцева. Сергея Юльевича было слишком много, и он слишком сильно давил на императора. К этому времени Николай уже более или менее освоился с положением самодержца, и самоуверенный Витте его все больше раздражал. Кроме того, между царем и властным министром обнаружились серьезные противоречия по дальневосточному вопросу. Подробнее об этом мы поговорим в своем месте, но, если коротко, Витте категорически возражал против обострения отношений с Японией, а у царя – в кои-то веки – было собственное представление о том, как Россия должна действовать в Тихоокеанском регионе.

В 1903 году Витте был отставлен от дел (точнее, переведен на декоративную должность председателя Комитета министров), но скоро подтвердилась его правота в японском вопросе, и два года спустя состоялось триумфальное возвращение Сергея Юльевича. В 1905 году он подпишет приемлемый для России мирный договор с Японией, а затем возглавит правительство. Наверху Витте продержится всего несколько месяцев, но ему выпадет трудная задача – проводить самую радикальную из всех реформ государственного переустройства российской монархии. На Витте ляжет и ответственность за грозные последствия этого потрясения. Больше Сергей Юльевич в правительство не вернется и до конца жизни будет занят сочинением мемуаров, в которых сведет счеты со всеми своими обидчиками и объяснит потомкам, какой он был великий.

Вот портрет этого важного для отечественной истории деятеля, составленный Павлом Милюковым: «Это был редкий русский самородок – со всеми достоинствами этого типа и с большими его недостатками. Конечно, он стоял головой выше всей той правящей верхушки, сквозь которую ему приходилось пробивать свой собственный путь к действию. А действовать – это была главная потребность его натуры… Он умел брать с собой всё нужное, что попадалось по дороге, и отбрасывать всё ему ненужное: людей, знания, чужие советы, закулисные интриги, коварство друзей, завистников и противников… При неудаче он становился страстен и несправедлив, никогда не винил себя, чернил людей, ненавидел противников. Наткнувшись на препятствие, которого одолеть не мог, он сразу падал духом, терял под ногами почву, бросался на окольные пути, готов был на недостойные поступки – и наконец отходил в сторону, обиженный, накопляя обвинительный материал для потомства, потому что в самооправдании он никогда не чувствовал нужды».

По мере того, как ослабевало значение Витте накануне его первой отставки, возрастало значение другой сильной фигуры – Вячеслава Константиновича фон Плеве, который в 1902 году возглавил министерство внутренних дел и сразу же вернул этому ведомству первенствующее положение в правительстве. На то имелись и объективные причины. Период внутриполитической стабильности закончился, и полицейские функции стали важнее финансово-экономических.

В.К. Плеве. И. Репин

Плеве враждовал с Витте и, в отличие от последнего, был человеком «с идеологией» – сторонником сильной власти и «твердой руки». После встречи с Вячеславом Константиновичем Милюков пишет: «Он мне представился каким-то Дон-Кихотом отжившей идеи, крепко прикованным к своей тачке, – гораздо более умным, чем та сизифова работа спасения самодержавия, которой он был обязан заниматься». Того же мнения и С. Ольденбург: «Новый министр внутренних дел В.К. Плеве, назначенный государем как бы в ответ на убийство его предшественника, был человеком умным и энергичным. Но он, по-видимому, сам не верил в те начала, которые был призван защищать; в частных беседах он не раз это высказывал».

К Обществу Плеве относился с презрением, считая, что любые уступки «либералам», во-первых, опасны для государства, а во-вторых, бессмысленны, поскольку эта шумная группа населения малочисленна и мало на что способна. Главным врагом самодержавия он считал революционеров. В начале 1880-х, будучи директором Департамента полиции, Плеве разгромил «Народную волю» и, когда после двадцатилетнего затишья террор возобновился, уповал в основном на репрессивные меры. Назначенный министром, он съездил исповедаться и причаститься в Троице-Сергиеву лавру – знал, что может сложить голову в этой борьбе. «Я “moriturus” (идущий на смерть)», – сказал Плеве архимандриту. Так оно и вышло – министра убил революционер. А ответ на то, что для самодержавия опаснее – Общество или террористы – история даст уже после Плеве, в феврале 1917 года.

В 1905 году, в самый разгар беспорядков, вдруг стал очень влиятелен человек невеликого калибра и небольшого ума – Дмитрий Федорович Трепов, ранее занимавший скромную должность московского обер-полицмейстера, но сразу после «Кровавого воскресенья» назначенный столичным генерал-губернатором и неотлучно находившийся при особе императора.

Николаю нравилась военная решительность генерала в сочетании с абсолютной преданностью и готовностью выполнить любой приказ. Должно быть, царь чувствовал себя спокойнее и увереннее, имея рядом такого ревностного слугу.

Дмитрий Федорович был достойным сыном столичного градоначальника Трепова, в которого когда-то стреляла Вера Засулич. Был таким же истовым служакой, более всего отличаясь бравостью.

Рассказывают, что, командуя гвардейским эскадроном на траурной процессии в день похорон Александра III, Трепов в гробовой тишине громогласно приказал солдатам «глядеть веселей».

Так же браво глядел он на государя в 1905 году, когда его величеству тоже было не до веселья.

Д.Ф. Трепов

Я уже писал, что император по природной подозрительности обходился без личного секретаря, а Трепову он полностью доверял. Четкий человек Дмитрий Федорович моментально навел порядок в документообороте. «Трепов для меня незаменимый, своего рода секретарь, – пишет Николай матери в январе 1906 года. – Он опытен, умен и осторожен в советах. Я ему даю читать толстые записки от Витте, и затем он мне их докладывает скоро и ясно». У самого Витте было иное мнение о деятельности незаменимого генерала: «…От Трепова зависело, что хотел – подать Государю, особенно рекомендовать царскому вниманию, а что хотел – смазать как недостойное государева внимания. (Государю ведь действительно и без того столько приходится читать.) А если записок и проектов на желательную тему, например, такого содержания – как хорошо было бы такого-то министра прогнать, – нет, то ведь всегда такую записку можно заказать и она будет прекрасно написана, литературно и до слез патриотично».

Фрагмент письма Николая II матери 14 января 1906 г.

Современники считали Трепова «фактическим диктатором» России, потому что этот человек постоянно находился подле вечно колеблющегося государя и, как выразились бы сегодня, «контролировал информационные потоки». «В конце концов он явился как бы безответственным главою правительства, а я ответственным, но мало влиятельным премьером», – жаловался Витте.

Однако, обладая столь широкими возможностями, Трепов не имел никакой программы. «Бравый генерал со страшными глазами», «вахмистр по воспитанию и погромщик по убеждению» (так его аттестовали современники), автор знаменитого приказа войскам «холостых залпов не давать, патронов не жалеть» заметался, когда осенью 1905 года события вышли из-под контроля – и бросился за спасением к тому же Витте, торопя его поскорее подготовить манифест о предоставлении свобод.

Примечательно, что Николай не разлюбил приятного человека и после этой метаморфозы. Трепов оставался близок к царю до конца своей жизни. Если бы не скоропостижная кончина в сентябре 1906 года, он, вероятно, и дальше пользовался бы аппаратным влиянием, исполняя роль «азиатского евнуха, неотлучно находящегося при его величестве», как выразился всё тот же злоязыкий Витте.

Перестав полагаться на решительность Трепова и устав от сложных отношений с Витте, в 1906 году Николай наконец нашел помощника по-настоящему выдающегося – Петра Аркадьевича Столыпина. Это был не только самый крупный деятель царствования, но и, пожалуй, самый убедительный представитель «государственнической» линии в отечественной истории. Возвращаясь к медицинской метафоре, это был доктор, который прописал тяжелобольному организму в принципе возможный путь излечения, только сделано это было слишком поздно, да и пациент – государь император – не оказал врачу нужной поддержки.

Остановимся на личности Столыпина подробнее. Она того стоит.

Его карьера напоминает вертикальный взлет другого яркого исторического деятеля, графа Лорис-Меликова, который четвертью века ранее пытался модернизировать монархию, и, если б не трагическая гибель Александра II, страна могла бы пойти совсем по другому пути.

Столыпин по своему происхождению тоже был далек от столичной элиты и основную часть жизни провел вдали от Петербурга – сначала на выборных дворянских, затем на административных должностях. Петр Аркадьевич был одним из полусотни российских губернаторов, по чину всего лишь действительным статским советником.

Как и в 1880 году, когда после взрыва в Зимнем дворце зажглась звезда Лорис-Меликова, в начале 1906 года наверху царила растерянность. Держава разваливалась, и царь не видел вокруг себя никого, кто мог бы спасти ситуацию. Нужен был человек твердый, не растерявшийся. В значительной степени случайным образом (по рекомендации того же вездесущего Трепова) ставка была сделана на саратовского губернатора, который сумел каким-то чудом избежать серьезных беспорядков во вверенном ему крае. Точно так же и по той же причине Александр II четверть века назад возвысил харьковского губернатора Лорис-Меликова.

П.А. Столыпин

Похожа была и тактика «умиротворения», к которой прибег новый глава правительства: разделить оппозицию на непримиримую и «примиримую»; первую часть, революционеров, быстро и решительно уничтожить или по крайней мере изолировать, вторую – Общество – вернуть в легальное русло. Октябрьский манифест давал такую возможность: у «либералов», которые прежде поддерживали радикалов, не видя иного способа избавиться от самодержавия, возникла надежда, что Россию удастся реформировать парламентскими методами, без насилия.

Идеологию Столыпина (а это был человек очень ясных и твердых убеждений) можно определить как «эволюционное самодержавие». В одной из своих знаменитых думских речей Петр Аркадьевич, превосходный оратор, так изложил свое кредо: «Историческая самодержавная власть и свободная воля Монарха являются драгоценнейшим достоянием русской государственности, так как единственно эта воля, создав существующие установления и охраняя их, призвана в минуты потрясений и опасности для государства к спасению России и обращению ее на путь порядка и исторической правды». И далее: «Русское государство росло и развивалось из своих собственных русских корней, и вместе с ними, конечно, видоизменялась и развивалась и верховная царская власть. Нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужестранный цветок. Пусть расцветет наш родной русский цвет, пусть он расцветет и развернется под влиянием взаимодействия верховной власти и дарованного ею нового представительного строя».

Позднее мы поговорим о том, возможно ли было приспособить самодержавие к реалиям XX века, как мечталось Столыпину, но он, по крайней мере, попытался.

Стратегия Петра Аркадьевича основывалась на том, что реформы не могут проводиться под давлением снизу – это лишь распаляет аппетиты радикалов. «Успокоение, а потом реформы» – такова была столыпинская формула. Отчасти она сработала, а если не осуществилась в полном объеме, то не по вине премьер-министра.

Его, разумеется, люто ненавидели революционеры и после пяти лет охоты в конце концов убили, но еще большую опасность для Столыпина и его начинаний представляло самодержавие, которое он так талантливо спасал. Сыграл свою роль и субъективный, психологический фактор. Николай II с его антипатией к сильным личностям стал тяготиться главой правительства, который чересчур на него давил и даже позволял себе выдвигать ультиматумы. Влияние Столыпина шло на убыль. Если б он и не погиб от пули террориста, то все равно вскоре был бы снят. Самодержавие отказывалось эволюционировать.

После Столыпина сильные личности российское правительство уже не возглавляли. Император предпочитал людей «психологически комфортных», то есть покладистых, – и чем дальше, тем в большей степени: «технократа» Коковцова сменил тихий старенький Горемыкин, потом «осторожный и деликатный» Штюрмер, а в самый канун революции, когда напряжение в стране дошло до предела, во главе кабинета оказался «милейший человек» Николай Голицын, совершенно не способный справиться с кризисной ситуацией.

Отдельную и весьма могущественную «группу влияния» на протяжении всего царствования представляли собой члены императорской семьи.

На раннем этапе это были дяди царя, державшиеся с неуверенным в себе молодым человеком довольно бесцеремонно. Командующий гвардией Владимир Александрович, натура властная и решительная, бывало затмевал и своего старшего брата-императора. Многие считали, что из великого князя Владимира получился бы более удачный государь, чем из тугодумного Александра.

Генерал-адмирал Алексей Александрович был экспансивен и громогласен.

Московский генерал-губернатор Сергей Александрович, к тому же еще женатый на родной сестре новой царицы, имел собственные представления о государственной пользе и распоряжался вверенным ему регионом, вторым по важности в империи, как считал правильным.

Первое время Николай смотрел на старших родственников снизу вверх. «Его дяди… в его глазах имели гораздо большую опытность и значение и занимали более или менее важные государственные посты тогда, когда император был еще совсем младенцем. Естественно, что вследствие этого они на него имели большое влияние», – пишет Витте.

Для истории государства имеет значение, что Владимир и Сергей Александровичи придерживались весьма правых, реакционных взглядов и были сторонниками политики «ежовых рукавиц». Первый сыграл зловещую роль в событиях, приведших к «Кровавому воскресенью»; второй имел репутацию ярого антисемита (о болезненном значении «еврейского вопроса» рассказ впереди).

Но мужая и набираясь опыта, Николай постепенно выходил из-под опеки братьев отца. Иное дело – женское влияние. Рядом с царем находились две женщины с сильным характером, мать и супруга, постоянно пытавшиеся воздействовать на самодержца. Давление со стороны представительниц другого пола у Николая внутреннего протеста, по-видимому, не вызывало.

Вдовствующая императрица, особа умная и ловкая, была особенно могущественна в начале нового царствования. Сын слушался ее советов, а робкая невестка страдала оттого, что свекровь так популярна в обществе, но ссориться с нею не осмеливалась.

Мария Федоровна считала совершенно нормальным напрямую вмешиваться в назначение высших сановников и государственную политику. То ли из-за своего скандинавского происхождения, то ли в пику молодой императрице, придерживавшейся крайне консервативных взглядов, мать государя поддерживала государственных либералов. По крайней мере однажды, в 1904 году, она даже сумела вывести на ключевую должность министра внутренних дел своего человека – князя Святополк-Мирского. Не оставляла Мария Федоровна попыток влиять на большую политику и позднее, но с середины первого десятилетия нового века она уже не могла соперничать с невесткой.

Главным политическим лоббистом империи становится Александра Федоровна.