Империя. Том 2

Династия Браганса, состарившаяся, как и соседствующая династия испанских Бурбонов, погрязшая, как и они, в невежестве, вялости и малодушии, питала отвращение и к веку, в который происходили столь пугающие революции, и к самой земле Европы, служившей их театром. В своей постыдной мизантропии она доходила до желания удалиться в Южную Америку, территорию которой разделяла с Испанией. Льстецы ее вульгарных склонностей непрестанно нахваливали ей богатства ее заморских владений, как расхваливают богачу, которого толкают к разорению, неизвестное ему имение. Они говорили, что не стоит труда защищать от притеснителей Европы скалистый и песчаный клочок португальской земли, тогда как по ту сторону Атлантики ее ждет великолепная империя, почти такая же огромная, как вся эта жалкая Европа, которую не могут поделить меж собой миллионы жадных солдат; империя, богатая золотом, серебром и алмазами, в которой можно обрести покой, не опасаясь никаких врагов. Бежать из Португалии, предоставив англичанам и французам сколько угодно поливать своей кровью ее бесплодные берега, а португальскому народу – заботу самостоятельно защищать его независимость, если он ей еще дорожит, – таковы были постыдные планы, которыми успокаивали свои страхи регент Португалии и его семья. Потому Рейневалю был дан официальный ответ, что отношения с Великобританией, хотя Португалия с трудом сможет обойтись без нее, будут разорваны, что ей будет даже объявлена война, но приказ об аресте английских негоциантов и конфискации их собственности претит порядочности принца-регента.

Наполеон был слишком проницателен, чтоб потерпеть подобную неудачу. Он слишком ясно видел, что ответ согласован с Лондоном, что изгнание англичан будет мнимым и его главная цель, таким образом, достигнута не будет. К тому же он ничего не имел против тайных, но известных ему, планов семьи Браганса удалиться в Бразилию; ибо, к несчастью, после Копенгагенской катастрофы его мысли приняли совсем другой оборот: вторжение в Португалию имело целью уже не окончательное закрытие континентального побережья, а полный захват. Поэтому Наполеон решил захватить Португалию, договорившись лишь с Испанией и даже использовав ее, дабы ее революционизировать; ибо она ему не нравилась, она стесняла и возмущала его в ее нынешнем состоянии не менее, чем неаполитанский и лиссабонский дворы, которые он уже согнал или собирался согнать с их зашатавшихся тронов. Так было положено начало величайшим ошибкам и несчастьям этого правления. Сердце сжимается при приближении к рассказу об этих мрачных событиях, ибо они стали началом несчастий не только одного из самых необыкновенных и обольстительных людей, но и Франции, увлекаемой вместе с ее героем к ужасающему падению.

Наполеон приказал Рейневалю покинуть Лиссабон, велел вручить Лиме его паспорта, предписал Жюно ускорить движение войск и не слушать никаких предложений, под тем предлогом, что он не должен вмешиваться ни в какие переговоры и единственная его миссия состоит в том, чтобы закрыть Лиссабон для англичан. Приказав безотлагательно и безостановочно двигаться на Лиссабон, Наполеон хотел захватить португальский флот и конфисковать всё имущество англичан как в Лиссабоне, так и в Опорто. В случае бегства лиссабонского двора он хотел успеть захватить как можно больше морского снаряжения и ценностей. В том случае, если двор останется в Португалии, подчинившись требованиям, захват португальского флота и имущества англичан возместят ущерб за невозможность уничтожить дом Браганса, ибо невозможно будет строго наказать покорившийся и безоружный двор.

Оставалось решить, как распорядиться Португалией в случае, если дом Браганса удалится в Америку. Единолично завладеть ею было недопустимо, даже для победителя, уже учредившего французские департаменты на По и собиравшегося вскоре учредить их на Тибре и Эльбе. Казалось более благоразумным отдать ее одному из принцев дома Бонапартов, еще ожидавшему своей короны; но это означало окончательное устройство Иберийского полуострова, без возможности каких-либо дальнейших комбинаций. Дело в том, что с некоторых пор разумом Наполеона начала овладевать одна роковая мысль. Согнав с трона неаполитанских Бурбонов, он часто думал, что однажды нужно будет обойтись точно так же и с Бурбонами испанскими, которые не были столь предприимчивы, чтоб нападать на него открыто, но были столь же враждебны в душе. Наполеон размышлял, сколь опасно оставлять в тылу Бурбонов – даже не для него самого, но для его преемников, которые в преемниках Карла IV встретят, возможно, качества, им самим не присущие. Он раздумывал обо всех низостях, порочности и коварстве мадридского двора (не несчастного Карла IV, но его преступной супруги и ее подлого фаворита), о состоянии этой державы, столь великой при Карле III, располагавшей тогда внушительными финансами и флотом, а ныне не имевшей ни денег, ни флота и оставлявшей в бездействии ресурсы, которые в других руках давно послужили бы, в соединении с ресурсами Франции, подавлению Англии. И тогда Наполеона охватывало негодование за настоящее и страх перед будущим. Он думал, что надо воспользоваться покорностью континента его замыслам, преданным содействием России, неизбежным продолжением войны, на которое обрекала Европу Англия, и той ненавистью, которую она возбудила к себе своим поведением в Дании, чтобы завершить обновление Запада, повсюду заменить Бурбонов Бонапартами, возродить благородную и великодушную испанскую нацию, уснувшую в праздности и невежестве, и вернуть ей ее могущество, а Франции – верную и полезную союзницу вместо союзницы неверной, бесполезной и неприятной.

Эти мысли были верны, справедливы и даже осуществимы, если бы он уже не предпринял на севере больше дел, чем возможно было завершить за несколько правлений, если бы он уже не взялся за учреждение Италии, Германии, Польши! Не самым простым, но самым срочным и самым полезным из всех этих дел, после учреждения Италии, было возрождение Испании. Там хватило бы сотни тысяч солдат из четырехсот тысяч, разбросанных от Рейна до Вислы, и они нашли бы себе там наилучшее применение. Но было слишком рискованно и опасно добавлять к множеству предприятий на севере новое предприятие на юге и браться за него с едва организованными войсками! Но Наполеон так не думал. Он не знал ни одной трудности, какой бы не победил от Рейна до Немана, от Океана до Адриатики, от Юлианских Альп до Мессинского пролива и берегов Иордана. Он глубоко презирал войска южан, их офицеров и полководцев, ненамного выше ставил английские войска и полагал, что покорить испанцев будет не намного труднее, чем калабрийцев. Сомнения Наполеона вызывали не материальные, а моральные трудности, ибо он никак не мог отыскать допустимый в глазах мира предлог, чтобы обойтись с Карлом IV и его женой так же, как он уже обошелся с Каролиной Неаполитанской и ее мужем. Ведь эта династия не доставляла никакого допустимого для общественного мнения Европы повода к низложению. Как бы ни были велики могущество и слава Наполеона, он не мог, не возмутив мир, однажды заявить: Карл IV – слабоумный король, которого обманывает жена и которым вертит фаворит, унижающий и разрушающий Испанию; и я, Наполеон, в силу моего гения и моей миссии, низлагаю его ради возрождения Испании. Такую манеру действия человечество не дозволит никому.

Поэтому Наполеон не мог низложить Карла IV за его глупость и слабость, за прелюбодеяние его жены, за унижение Испании. Ему требовалось найти достаточно основательную претензию, которая сообщила бы ему право вторгнуться к соседу и переменить правящую династию. Ему нужно было предательство, подобное тому, что совершила королева Неаполя, когда после подписания договора о нейтралитете атаковала французскую армию с тыла; или же бойня, как в Вероне, когда Венецианская республика перерезала французских раненых и больных, тогда как сама армия двигалась на Вену. Наполеон мог сослаться лишь на двусмысленную прокламацию, обнародованную накануне Йены и призывавшую испанскую нацию к оружию, прокламацию, которой он притворно не придал значения, хоть она и сопровождалась тайными переговорами с Англией, доказанными впоследствии, но отрицаемыми испанским двором.

Однако Наполеон ожидал, что внутренние распри, возмущавшие Эскориал, доставят ему наконец предлог для вторжения в страну в качестве освободителя, миротворца или, быть может, оскорбленного соседа. Но если у него была общая, систематическая идея касательно поставленной цели, он не определял для себя ни дня, ни способа действия. Он удовольствовался бы и простым семейным альянсом между двумя дворами, если бы тот обещал полное возрождение Испании, а в результате такого возрождения – искренний и полезный союз между двумя нациями. Потому Наполеон и не хотел принимать по поводу Португалии никакого окончательного решения, что оно связало бы его в отношении мадридского двора.

В то время при Наполеоне находился опасный советчик – опасный не по причине недостатка здравомыслия, а по причине недостатка любви к правде: то был Талейран, который, угадав тайную озабоченность Наполеона, влиял на него самым пагубным образом, беспрестанно увлекая его. Нет для державы льстеца более опасного, нежели впавший в немилость придворный, желающий вернуть благорасположение монарха. Талейран весьма не угодил Наполеону своей готовностью проститься с портфелем министра иностранных дел ради титула великого сановника и теперь старался ему снова понравиться, давая советы, поскольку Наполеон любил советоваться.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Северный канал.

2

Канал Наполеона, впоследствии канал Рона – Рейн.

3

Канал Сен-Кантен.

4

Бургундский канал.

5

Линия, соединяющая самые глубокие участки долины, оврага, реки. – Прим. ред.