Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Сим кончу ответ мой, поеду в собрание старшин; что-то доки там будут говорить? Новые старшины: Кутайсов, Ртищев, Масальский, Мертваго и Васильчиков А.В.; двое последних хороши, зато уж те! Знаю, что есть какие-то новые выдумки; стану огрызаться.

Я не ошибся: Ртищев предлагал уничтожение билетов на хоры. Я спросил, для чего хоры были построены? «Обыкновенно, для музыкантов». – «Я замечу вашему высокопревосходительству, что музыкантов бывает 40 и 50 человек, а на хорах помещаются более 1000 человек. Цель хор есть доставлять удовольствие бывать в собраниях тем, которые не вправе бывать внизу». – «Да никто не будет записываться, все будут ездить наверх». – «Да, мещанке, купцу, служанке и записываться-то нельзя; а можно положить законом не давать на хоры тем, которые имеют право записываться в члены и бывать внизу: это дело другое». Ртищев прибавил: «Лучше ничего: того и гляди, что хоры обрушатся». Умора! Все единогласно отринули предложение. Тогда и генерал-сенатор сказал: «Ну, так и я с вами согласен».

Граф Кутайсов делал другое предложение, внушенное ему княгиней Белосельскою [Анной Григорьевной, урожд. Козицкой], чтобы было позволено во время концертов ставить столы в зале и играть в карты. Попав в ораторы, по несчастью, в этот день, я опять ему доказал, что это вздор: «Кто не любит музыку, оставайся дома и играй в карты; да к тому же мы будем бояться, чтобы эта проклятая музыка не заставила делать ренонсов и не помешала княгине Белосельской помнить козырей». Все рассмеялись, дальше прения были не нужны.

Кутайсов говорит, что это прибавит доход. Во-первых, я ручаюсь, что больше пяти столов не наберется: кто захочет обратить на себя негодование и насмешки публики? Обогатят ли 5 целковых Собрание? «Можно поставить столы под аркады, то и шуму не будет от игроков». – «Галереи сделаны для прохода; я и тонок, да не пройду, ежели поставят столы». – «Да меня Сонцов уверял, что это прежде бывало». – «Никогда, а было вот что: после кончины покойного императора Павла был траур, была запрещена и музыка, и танцы; тогда (это правда) играли в карты в большой зале, иные гуляли, другие играли, но музыки не было». Все согласились, что это вздор, и сам Кутайсов должен был признаться, что вздор. Каковы новые защитники Дворянского собрания!

На Кузнецком мосту поставлена панорама Парижа, я думаю та же, что была в Петербурге; когда ни иду мимо, всегда пропасть карет, саней и людей. Я еще не видал, а Масальский говорит: «Это подлинно Робер».

Князь Дмитрий Владимирович прислал к завтрему звать обедать, не для Сперанского ли это[19]?

Скажи Тургеневу, что я вчера писал Серафиму [тогдашнему митрополиту Московскому]; он принял лично письмо мое и сказал Евсею, чтобы меня уверил, что все сделает, что желаю, а я прошу вакантное дьяконское место у школы в Драгомилове для студента, который женился на одной из несчастных поповых сирот. Спасибо Тургеневу, ибо я пишу Серафиму: «По участию, приемлему в сих несчастных другом моим Александром Ивановичем Тургеневым, а более еще по сродному вашему высокопреосвященству человеколюбию, вы не откажете…» – и проч. Дипломатический выверт! А как ни говори, они все Тургеневу в глаза смотрят.

Константин. С.-Петербург, 8 марта 1821 года

Не завидую ни вашему бегу на Москве-реке, ни медвежьей травле, а завидую Немецкой слободе, куда бы полетел и дал бы подписку не выезжать из нее во все московское пребывание: хотя и есть добрые друзья за Красными воротами, но они сами бы ездили ко мне, Волков и Чертков, и Егор Васильевич. Вася тебе правду сказал, у меня очень в уме бродило слетать к тебе; но как вырваться отсюда? Как проситься, когда сам вижу, что отпустить нельзя? Подумал, повздохнул, да и принялся опять за работу.

Ну, стало, началась суматоха у Голицына! Да наш Чижичек [то есть князь Сергей Иванович Голицын] запоет, как лебедь на водах Меандра, последнюю песню свою и попирует. Да после-то как быть? Плохи его делишки. Адель точно не красавица, но лучше красавицы. Лицо доброе. Кланяйся всему семейству от меня.

У вас, верно, будут говорить о дуэли между генералом Толем и Орловым-Денисовым, потому что и здесь говорили. Но этому не верь. Они поспорили и помирились. По гамбургским газетам, в Неаполе есть скандал: какого-то своего министра (кажется, военного) закололи, да и Штакельберга потревожили дорогою, между Неаполем и Римом. Вольно же ему! Тут и в мирное время небезопасно ездить; для чего не поехал морем?

В отделениях в четыре дня набрали 1000 писем, следовательно, почти на тысячу человек меньше перебывало в почтамте. Все довольны, а если и будут сердиться, то разве извозчики да сапожники, кои лишаются отчасти дохода своего. Вот в слякоть еще будут благодарнее те, кому приходилось идти десять верст.

Обедал у Голицына; были Юсупов, Апраксин, князь Сергей Сергеевич Голицын, приехавший из Петербурга, Цицианов, всех человек 12. Толковали о театре здешнем, то есть о Петровском [позднее Малом, коим оканчивается улица Петровка], который через год должен быть готов. Есть проекты славные, и эта часть города с площади будет прекраснейшая между всеми. Говорили много о театрах, о музыке вообще. Голицын рассказывал много анекдотов о вашем Тюфякине, о шведской его труппе и проч. Князь Дмитрий Владимирович едет в среду или четверг к вам.

У Вяземской есть письмо ко мне от мужа; велела сказать, чтобы я сам заехал взять; я заехал по дороге, вижу всю ее растрепанную. «Откуда вы это?» А она: «Ха-ха-ха! Я с Москвы-реки, с бега, 14 раз бегалась с Потешным и обежала его». – «Не сами ли вы правили?» – «Что за мысль! Я была с графом Потемкиным, а его жена была с Голицыным (Александром Борисовичем)». Экая чудачка!

Наташе привезли телят из подмосковной. Я советовал послать одного Чижу, у которого завтра обед. Докладывают ему: «Прислал Александр Яковлевич теленка вашему сиятельству». Он, думая, что это, верно, какая-нибудь фарса, мною выкинутая, говорит: «Подайте сюда этого теленка!» – а все сидели у Адели. Мой Евсей развязал ноги теленку, дает ему волю, теленок бежит, слышут топот – ха-ха! – да подлинно теленок! Этот благовоспитанный юноша, не боясь ничего, идет прямо к Адели; она протягивает руку, а он, как галантный кавалер, ну ее лизать. Только начинаются оханья, как эдакого доброго, умного теленка зарезать и съесть. Столь мила и добра Адель, что и теленок отдал ей должную справедливость. Надобно было видеть, как все семейство пересказывало сие великое событие.

Ну, сударь, что слышал я нового? А вот что: княгиня Горчакова, дочь князя Юрия Владимировича Долгорукова, больна очень, и страшною болезнью: вдруг у нее брюхо вздувается на аршин и вдруг исчезает, как ни в чем не бывало. Это было уже три раза, а доктор говорит, что на четвертом она умрет; почему же не на третьем и пятом? Это мне напоминает анекдот про мужика, коему цыган сказал, что когда лошадь его, на которой мужик вез дрова в город, остановится в третий раз, то мужик умрет. Он отделался испугом.

Бывшая Боголюбова невеста Бахметева вчера была помолвлена за какого-то молодого Колтовского; порядочный малый, хорош собою и имеет 500 душ. Что-то скажет Боголюбов на это?

Митюша [то есть Дмитрий Васильевич Нарышкин, зять графа Ростопчина] сказывал, что граф Ростопчин ему пишет, что у Орлова, то есть у Гриши, то есть у графа, была в Париже схватка с каким-то попом, венчавшим какую-то его протеже. Орлов был посаженым отцом. Кюре, по обыкновению, для формы сказал: «Вы будете опорою супруге в добродетели и католической религии». – «Нет, господин кюре!» – «Как нет?» – «Нет, потому что я придерживаюсь греческого обряда». – «Да вы схизматик, хуже протестанта», – и начал его ругать, а тот отбраниваться. Свадьба чуть не разошлась, и Орлов должен был что-то заплатить.

Константин. С.-Петербург, 9 марта 1821 года

Уж какое у нас время! Ни пешком ходить, ни в санях ездить, ни в карете, а сверху прекрупный мокрый снег. Зато я вчера целый день ни на шаг из дому, хотя просбирался к Гурьеву и почти обещал Закревскому приехать к нему на вечер. Целый вечер приводил в порядок русские книги и занимался перечитыванием «Записок» Храповицкого. Графиня Нессельроде готовилась ехать навстречу мужу; но я ей все не советую, тем более что мы не знаем наверное, когда он выехал или выедет, следовательно, она может проехать до Брест-Литовска или за дурною погодою где-нибудь сесть в Порхове или Луге. Куда как весело, да и зачем! Она, точно, препочтенная женщина, мать примерная, жена тоже, но все-таки напрасно едет.

Скажи мне, собираешь ты журналы, которые я к тебе присылаю? Мне хочется иметь все лучшие наши журналы, переплесть их, то есть иметь все выпуски «Сына Отечества». Со временем все это очень будет любопытно. Если у тебя есть какие, то уведомь: не нужно будет еще прикупать. Вообще мне хочется устроить русскую библиотеку из одних русских сочинений, ибо переводы лучше иметь в оригиналах. План сделаю, а там понемногу буду собирать.

Я целое утро баклуши бил, возился, играл с детьми; а тут вдруг записка от Фавста: просит нивесть как обедать у него поранее и ехать показать им панораму Парижа. Теперь оттуда только что приехал; надобно было им все толковать, был там часа с полтора. Сделано прекрасно, за то и денежки набирают: в неделю более 2000 рублей. Вся Москва валит туда. Кто не захочет за 3 рубля побывать в Париже? Вчера взял я у Саччи две золотые штучки в клубе и дал ему две сухие: так взбесился, что, бросив кий, разбил стекло. У нас с ним за Неаполь большие ссоры. Он все со своими фразами: «Время не стоит на месте, философия всюду входит, желания народов выходят наружу», – и другие вздоры. «Увидим, – сказал я ему, – все ли дело в нескольких мерзавцах или это желание народа; подождите, пока придут австрийцы, а там посмотрим, подымется ли народ». – «Да что же делать против силы?» – «Что делать, говорите? То, что испанцы сделали против Наполеона; посмотрим, поступит ли Неаполь, как Сарагоса, и я вам говорю, что нет, что Пепе и компания будут повешены тем же самым народом, который, по вашим словам, идет в ногу с веком». Мой Саччи рассердился, но все-таки не так, как за две сухие.

Уменьшение таксы дело славное. Рушковский мне об этом говорил, а тут и ты пишешь. Для него год будет славный: мне сказывали почтамтские, что разбор газетам удивительный, тысяч 60 получит нынешний год[20]; жаль, что все это умрет в его кармане. Какая разница, ежели его это развлекает!

Василия Львовича [Пушкина] удар есть выдумка Алексея Михайловича Пушкина. Василию Львовичу сделалось жарко, попросил испить, голова заболела, а тот так его уверил, что это было род удара, что сам Василий Львович всем говорил здесь: «Посудите, что я и не заметил у себя удара; вот Алексей Михайлович был тому свидетелем!» Это, видно, дошло и до вас.

На меня навязал Апраксин билет на концерт мадам Данжвиль; надобно будет ехать.

Александр. Москва, 11 марта 1821 года

Право, если дамы будут ездить к Тургеневу, а мужчины посылать ему разные блюда, то он никогда не выздоровеет, не такой дурак! Сегодня обедаю я у Митюши, который угощает своего товарища мобежского Гурьева. Беда, надобно ехать в санях: лошадям пускали кровь, то есть четверым, и так имею только пару, а парою в карете не доедешь в час; авось-либо сделается потише. Третьего дня как я удивился: в эту мерзкую погоду встречаю на простом извозчике кого же? Княгиню Вяземскую с братом Феденькою, и тот, проказник, встречая экипажи, все прятался в шинель; так узнавали ее одну и, верно, скажут, что она куда-то ездила инкогнито с кем-то; впрочем, и заслуживает нарекания. От меня к Фавсту ехать – и то бы риск, а с Леонтьевского переулка это непростительно. Здесь всякие толки делают насчет ее и мужа. Я не верю ничему, но эта разлука их и разделение детей довольно странны.

Константин. С.-Петербург, 12 марта 1821 года

Уж коли дать пир, так наш князь Сергей не ударит лицом в грязь, да после-то каков будет, когда настанет четверть часа Рабле? Я тебе под секретом скажу историю браслета. Адели всегда этого хотелось. По долгой переписке между Васею и отцом, чем подарить молодую в Москве, решились на браслет, который здесь и заказали. Княгиня было мне писала о заплате за него 2000 рублей, обещая возвратить скоро, но у меня денег не случилось, и Вася взялся все устроить и заплатить ювелиру.

Орлову [графу Григорию Владимировичу] в его путешествиях все несчастье: инде осел поколотил его, а теперь в Париже опять схватка.

Александр. Москва, 14 марта 1821 года

Я видел Степана Степановича Апраксина, который мне сказал странную весть, непохожую на быль, что все греки восстали, объявили себя независимыми, что Али-паша принял веру христианскую и идет со 180 тысячами войска к Царьграду, что греки избрали себе в главу Ипсиланти и издали прокламацию, в коей ссылаются на подпору одной сильной северной державы. Апраксин думает, что это все подвиги Каподистрии; все это так невероятно, что я тебе сообщаю только для смеха.

Панорама Парижа в большой моде, весь народ валит туда; а тем, которые дают концерты, плохо: мало охотников, да и таланты плохи. Каталани и Боргонди публику избаловали. Нет! О дуэли между Орловым и Толем здесь не говорили, а как заговорят, то скажу, что вздор. Здесь утверждают, что государь будет к концу месяца в Петербурге и что есть уже маршрут; не верю: ты бы всех прежде знал это. Жаль мне Панкратьева, вот уж не вовремя гость хуже татарина. Ежели Арсеньева догадлива, то сама съедет от сестры: с корью шутить не должно. Оставь и ты на время Панкратьева, а Гурьев мне сказывал, что ты всегда с ним бываешь у отца его. «Мы все озабочены, – говорит он, – составлением партии вашему брату, который играет по маленькой, а папа в таком восторге, когда он к нам приходит». Авось-либо графиня Чернышева отделается от своей желчной лихорадки; желаю это душевно.

Константин. С.-Петербург, 15 марта 1821 года

Рад я, что Василия Львовича удар – шутка, но тот Пушкин его уходит своими шутками. Он труслив и мнителен, так долго ли уморить? Прочти в «Сыне Отечества» послание к нему его племянника и другое Давыдову.

Третьего дня хотя у меня самого обедали гости, но не мог отказать Бистрому, у которого обедали Ермолов, Закревский и проч. короткие знакомые. Обед был лагерный, с музыкой, песенниками, пили здоровье, после обеда качали толстого Ветлицкого, старого нашего молдавского знакомого, играли в вист, в курочку, и я насилу в 9 часов убрался домой, где тотчас переодевшись, поехал на вечер к княгине Куракиной [Наталье Ивановне, великой любительнице художеств], где был концерт и множество народа. Тут поздравил я Левашова со скорым вступлением в наш полк. Старик Мятлев мне пенял, что я не бываю у него; поболтал я с Татищевой, с графом Марковым и другими и в двенадцать часов приехал домой, устав чрезвычайно.

Василий Степанович Попов, говорят, совсем ослеп, но скрывает сие и подписывает бумаги. Странно, что все слепые имеют ту же слабость. Граф Головин очень заболел, вчера ему было лучше, но очень слаб и желт.

Александр. Москва, 15 марта 1821 года

Здесь только и речи в городе, что о восстании греков. Всякий рассказывает по-своему, но Бубуки точно получил печатную греческую прокламацию, или воззвание, подписанное начально Ипсиланти и множеством других. Чтобы узнать правду, я просил Волкова послать за самим Бубуки; он болен, не мог быть сам, а прислал поверенного, который это подтвердил и прибавил, что заговор об освобождении греков от турецкого ига давно сделан был; что сербы, далматы, морейцы, все жители Архипелага (вооружившие 400 судов), сулиоты, шимариоты и проч. в оном участвуют, что сблизились с Али-пашой, принявшим веру христианскую, что он идет в Царьград и находился в Салониках, по последним известиям; что все греки на флоте турецком взбунтовались и заняли Топхане; что бывший валахский господарь был отравлен за то, что не хотел участвовать в заговоре; что Караджиа, Калимахи заодно и дают деньги, что рвение столь велико, что из Одессы одной ушли 4000 греков, желающих соединиться со своими соотечественниками. Вот главнейшие статьи. Конечно, тут много прикрас и выдуманного, но что-нибудь да должно быть. Здешние греки целуются, как в Светлое Христово воскресенье; кофейные дома набиты людьми пьющими и курящими. Полиция обратила свое внимание на это, но не может еще отыскать источника. Метакса и Чумага готовятся, я думаю, один – в Эпаминонды, а другой – в Солоны. Ежели достану документы, кои, говорят, у графа Санти, то пришлю тебе.

Уложив спать жену, поехал я к Пушкиным. Софью не мог я видеть, она уже спала, но здорова, и Алеша также, завтра его крестят; родился плотен и 12 вершков, у него маленькая рассеянна на губе, но это, говорят, пройдет. Софья, брюхатая, была поражена каким-то ямщиком, едучи из Калуги, у коего губа была рассечена. Рихтер говорит, что это можно и зашить очень легко; впрочем, это ребенка не безобразит. Отец в восхищении и так был обрадован при рождении сыночка, что его выпроводили без чувства из комнаты родильницы. Москва помолвила уже дочь князя

Дмитрия Владимировича за Николая Долгорукова, прибавив, что бабушка[21] дает 300 тысяч приданого. Тебе бы это известно было. Вот все, что я слышал у соседок, которые все тебе кланяются, а Марицу целуют. Как бы она не попалась в статс-дамы к будущей греческой императрице.

Нельзя и нам похвастаться временем: везде грязь, а против греческого монастыря такая была, что принуждены нашлись пробить стену Китайскую, и вода хлынула на Моховую. Авось-либо уговоришь графиню Нессельроде не ехать навстречу к мужу, ну да как разъедутся как-нибудь! А разве это не возможно?

Константин. С.-Петербург, 16 марта 1821 года

Вчера вечером приехал курьер из Лейбаха, я получил письмо от графа Нессельроде от 22 февраля. Вот что он мне пишет (но сие останется между нами): «Наши дела здесь окончены, но мы еще ждем результата первых военных операций. Так что мне трудно было бы указать вам с точностью день нашего отъезда; но надеюсь, что теперь уже недолго, и в течение следующей недели все прояснится. Посол Поццо покинул нас в пятницу, дабы опередить неаполитанского короля, отбывшего отсюда в субботу. Австрийцы прибыли 28 февраля в Ристи, и 3 марта должны были перейти границы Неаполитанского королевства. Следовательно, мы с минуты на минуту должны получить известие об их встрече с неаполитанскими войсками».

Ты видишь, что день отъезда еще не назначен, а послушай наших вестовщиков, так государь уже в России. Курьер ехал долго, быв остановлен за реками.

Генерал-адъютант Чернышев, ехавший, кажется, из Мюнхена, в горах был опрокинут и переломил себе плечо, то есть ключицу. К нему, говорят, послал государь Вилье.

Александр. Москва, 17 марта 1821 года

История теленка благовоспитанного кончилась тем, что его помиловали на этот раз, а что будет вперед, не знаю. Как бы ему, бедному, не досталось завтра! Я сам, как покойный Шарапов, не могу есть зверей домашних и дома убитых, ежели мне это скажут.

Очень буду я рад Беннерову приезду сюда, а ежели портрет Наташи удастся, в чем не имею сомнения, то и мне копию сделает; но прежде надобно мне оригинал откормить, как теленка, а теперь она не авантажна.

Вы ничего не знаете, а Москва решила, что кухня государева уже приехала и что государь сам будет 26 марта.

Я было собирался к М.М.Сперанскому; но, боясь, чтобы он благодарность не счел подлостью, не поехал и радуюсь тому. Его замучили так посещения, что он сам сказал, что от них уезжает в Петербург, куда отправился вчера. Губернатор, вице-губернатор, Шульгин явились к нему в большом параде; последний потащил его в тюремный замок и в яму; жаль, что не дал ему зрелища пожара. В Рязани явился к М.М.[22] Балашов; этого не довольно, давал ему обед, и Сперанский поехал на приглашение как ни в чем не бывало. Карнеев говорит, что он оплешивел весь и стал слаб здоровьем, что желание его – сохранить теперешнее место, но что ежели воля государя, чтобы он остался в Петербурге, то другого места не примет, кроме прежнего, государственного секретаря.

Константин. С.-Петербург, 18 марта 1821 года

Что у вас слышно о Молдавии? Я читал несколько прокламаций князя Ипсиланти (безрукого), который созывает всех греков восстать за отечество и для свержения варварского ига турецкого. Так как все увеличивают, так и в сем деле меня уже уверили, что у него 30 тысяч войска собрано. Чем-то кончится, а крови много прольется и турецкой, и греческой. Не мыслит ли Метакса туда пуститься? Если Бетера где-нибудь там, то не останется без действия. Я боюсь за своего старика [то есть за тестя Варлама, жившего тогда в Кишиневе], чтобы он не наделал каких-нибудь глупостей. Одесской почты еще нет, следовательно, нового ничего не знаем из тех краев. Отсюда сказать тоже нечего.

Вчера я удивился встретить на Невском проспекте, где всякое утро бывает толпа народа, Полторацкого [Константина Марковича]. Я не знал совсем, что он тут. Ваня Пушкин едет через два дня в Витебск, чтобы быть там при проезде государя. У меня в кабинете целое утро солнце, и чрезвычайно жарко, хотя перестали топить. Там, где Серапин пишет, делаю шкафы для русских книг.

Увы, бедный Брюне, товарищ Потье, лишил себя жизни! Долго он забавлял парижскую публику, сперва своим талантом, а наконец – по привычке смеяться его роже. Мне он никогда очень смешным не казался. Он застрелился в Версальском саду. Опять заговорили в городе, что Тургенев отставлен, и опять это вздор. Я его вчера утром видел; брат его Николай возвратился.

Ну вот, стало, и до вас слухи о греках дошли. Жаль мне, что Апраксин приписывает это Каподистрии; сверх того, что это глупость, ни на что не похожая, но от него разнесется по Москве, а тому очень будет неприятно. Да! Тюря [славный игрок на бильярде] у вас? Мастер играть. Ты его обыграл, поздравляю, а я обыгрываю Балына, Молдавана, который воображает себе, что большой мастер, а все проигрывает мне и бесится на мои карамболи.

Александр. Москва, 18 марта 1821 года

Сию минуту получаю письмо от Ростопчина; говорит, что Лобанов, женатый на Безбородко, покупает все, что видит, и имеет одних книг уже 18 тысяч волюмов. Корсакова делает то же, и он прибавляет: «…и ходит от одной двери к другой, выпрашивая деньги». Это можно было предвидеть. Граф пишет еще: «Шредер исполняет должность посольскую с большим достоинством, осмотрительностью и милостью, все от него в восхищении»; это меня очень радует. У вас говорят все о подарках Левашова, а здесь – об его мазурке, которую все в городе играют или пляшут. Город все еще наполнен греческими подвигами, всякий толкует свое: иной взял уже Царьград, куда приехал уже Курута и куда ожидается Константин Павлович.

Константин. С.-Петербург, 19 марта 1821 года

Читал ли ты «Белую суму»? Весьма искусное сочинение (по крайней мере, я так полагаю), коего цель – оправдать английскую королеву. И точно, читая эту книгу и забыв последний процесс, она точно представляется невинною жертвою интриг и злости. Я дочитываю первую часть и пришлю ее тебе, а там и вторую.

Александр. Москва, 21 марта 1821 года

Я видел Софью[23]; она, мне кажется, похорошела после родов. Малютку я не видал, – он спал, но доктора все утверждают, что отверстия на верхней губке все срастутся со временем; они очень уже убавились; впрочем, Гильдебрандт говорит, что это можно будет легко и сшить, это безделица и не безобразит ребенка. Старуха в больших ажитациях: Володя пишет, что главная квартира получила приказание двинуться, Ваня должен идти к Гродно. Даже и Толстого корпус получил приказание быть в готовности. Нейдгарт, начальник штаба, едет завтра через Могилев в Лейбах, куда вытребован. Все это делает большую тревогу в городе; всякий толкует по-своему, иной объявляет войну туркам за греков, а другой неаполитанцам за австрийцев; время все покажет!.. Кажется, – что по австрийскому манифесту натурально, – что армия наша на всякий случай должна быть в готовности действовать, а потому и подвинуться к границам. Я тебе не посылаю все греческие прокламации, полагая, что ты, верно, их имеешь; одну, однако же, я тебе доставил.

Вчера вдруг является ко мне баба, знакомое очень лицо. «Кто бишь это?» – спрашиваю. «Как же, батюшка, я кормилица вашей крестницы, вашей племянницы Софьи Константиновны; я Авдотья, я жила в Почтанниках[24]». – «Очень хорошо, очень рад!» Она у нас отобедала, посидела в детской, и я за подаренные ею мне яйца, а детям яблоки подарил ей 10 рублей, да Наташа 5 рублей. Добрая бабенка, зацеловала Сонин портрет, не только зацеловала, но даже и замуслила, повторяя: «Ну вот, словно живая!»

Давеча прислал мне Ждановский при письме портрет А.Ф.Малиновского, поднесенный ему архивскими, то есть ему, Малиновскому; любезность нового рода: тебя тебе подносят. Я отвечал также письмом и говорю, что уважал всегда душевно моих начальников и имел счастье быть всеми ими любимым, принимаю с большой благодарностью подарок и проч. Ждановский прибавляет, что тебе будет отправлен экземпляр самим Алексеем Федоровичем.