Александр I = старец Фёдор Кузьмич?

12 ноября. Как я припоминаю, сегодня ночью я выписал лекарства для завтрашнего утра, если мы сможем посредством хитрости убедить его употребить их. Это жестоко. Нет человеческой власти, которая могла бы сделать этого человека благоразумным. Я – несчастный.

13 ноября. Все пойдет скверно, потому что он не дозволяет делать то, что безусловно необходимо. Такое направление – очень плохое предзнаменование. Его пульс очень неправильный, слаб, и будет выпот без ртутных средств, кровопускание, мушки, горчицы, мочегонное и очистительное.

14 ноября. Все очень нехорошо, хотя у него нет бреда. Я намерен был дать acide muriatique с питьем, но получил отказ по обыкновению: «Уходите». Я заплакал, и, видя это, он мне сказал: «Подойдите, мой милый друг. Я надеюсь, что вы не сердитесь на меня за это? У меня свои причины».

15 ноября. Сегодня и вчера, что за печальная моя миссия – объявить ему о близком разрушении в присутствии ее величества императрицы, которая отправилась предложить ему верное средство. Причащение Федотовым. Его слово после того.

16 ноября. Все мне кажется слишком поздно. Только вследствие упадка сил физических и душевных и уменьшения чувствительности удалось дать ему некоторые лекарства после Святого Причастия и напутствия Федотова.

17 ноября. От худого к худшему. Смотрите историю болезни. Князь (Волконский) в первый раз завладел моей постелью, чтобы быть ближе к императору. Барон Дибич находится внизу.

18 ноября. Ни малейшей надежды спасти моего обожаемого повелителя. Я предупредил императрицу и Волконского и Дибича, которые находились: первый у него, а последний внизу у камердинеров.

19 ноября. Ее величество императрица, которая провела много часов, вместе со мной, одна у кровати императора все эти дни, оставалась до тех пор, пока наступила кончина в 11 часов без 10 минут сегодняшнего утра. Князь (Волконский), барон (Дибич), доктора, дежурные.

20 ноября. Как скоро его величество скончался, даже до того, некоторые лица удостоверились в вещах, и в короткое время бумаги были запечатаны; обменивались замечаниями зависти, горечи об отсутствующем.

22 ноября. Вскрытие и бальзамирование, которые подтверждают все то, что я предсказывал. О, если бы я имел его согласие, если бы он был сговорчив и послушен, эта операция не происходила бы здесь.

Виллие».

Очень любопытные подробности дает об этом времени в своих записках Тарасов. Он описывает, например, случай, когда с императором случился обморок во время бритья, причем он даже порезался бритвой и упал на пол. Тарасов утверждает, что Виллие совершенно растерялся, а Стоффреген начал растирать Александру голову и виски одеколоном. На эту тревогу пришла императрица, и императора уложили на кровать в белом шлафроке. С этого момента болезнь императора приняла окончательно опасное направление. Он более не мог уже вставать с постели. Из уборной его перенесли на большой диван в кабинет.

В 9 часов вечера Александр потребовал к себе Тарасова. «Надобно заметить, – пишет Тарасов, – что я во время болезни императора во дворце до того не бывал, а о положении его величества все подробности знал частью от баронета Виллие, не желавшего, как казалось, допустить меня в почивальню императора, а частью от лейб-медика Стоффрегена. Меня нашли тогда у барона Дибича, бывшего не совсем здоровым. По докладу императору я тотчас был позван в кабинет. Его величество был в большом жару и беспокоен. Увидав меня, сказал: «Вот, любезный Тарасов, как я разболелся, останься при мне. Якову Васильевичу одному трудно, он устает, и ему по временам нужно успокоиться; посмотри мой пульс». При самом моем входе, взглянув на государя, я был поражен его положением, и какое-то бессознательное предчувствие произвело решительный приговор в душе моей, что император не выздоровеет и мы должны его лишиться.

В двенадцатом часу вечера, – пишет он далее, – императрица вошла к императору весьма смущенной, усиливаясь в виду государя казаться спокойною. Сев подле больного, на том же диване, она начала разговор убеждением, чтоб государь аккуратно принимал назначенные ему докторами лекарства. Далее она сказала по-французски больному:

– Я намерена предложить вам свое лекарство, которое всем приносит пользу.

– Хорошо, говорите, – сказал государь.

Императрица продолжала: «Я более всех знаю, что вы великий христианин и строгий наблюдатель всех правил нашей православной церкви; советую вам прибегнуть к врачеванию духовному: оно всем приносит пользу и дает благоприятный оборот в тяжких наших недугах».

– Кто вам сказал, что я в таком положении, что уже необходимо для меня это лекарство?

– Ваш лейб-медик Виллие, – отвечала императрица.

Тотчас Виллие был позван. Император повелительно спросил его: «Вы думаете, что болезнь моя уже так зашла далеко?» Виллие, до крайности смущенный таким вопросом, решился положительно объявить императору, что не может скрывать того, что он находится в опасном положении. Государь с совершенно спокойным духом сказал императрице: «Благодарю вас, друг мой, прикажите – я готов».

Решено было призвать соборного протоиерея Алексея Федотова, но император, по выходе императрицы, вскоре забылся и заснул, что однако ж не было настоящим сном, но сонливостью. В таком положении государь оставался до пяти часов утра.

Я всю ночь просидел подле больного и, наблюдая за положением его, заметил, что император, просыпаясь по временам, читал молитвы и псалмы, не открывая глаз.

В пять с половиной часов утра 15 ноября император, открыв глаза и увидев меня, спросил: «Здесь ли священник?» Я тотчас сказал об этом барону Дибичу, князю Волконскому и баронету Виллие, проводившим всю ночь в приемном зале подле кабинета. Князь Волконский доложил о сем императрице, которая поспешила прибыть к государю. Все вошли в кабинет и стали при входе у дверей.

Немедленно введен был протоиерей Федотов. Император, приподнявшись на левый локоть, приветствовал пастыря и просил его благословить; получив благословение, поцеловал руку священника. Потом твердым голосом сказал: «Я хочу исповедаться и приобщиться Святых Тайн; прошу исповедать меня не как императора, но как простого мирянина; извольте начинать, я готов приступить к святому таинству».

После причастия Александр, по словам Тарасова, обратясь к врачам, сказал: «Теперь, господа, ваше дело; употребите ваши средства, какие вы находите для меня нужными».

17 числа, по замечанию Тарасова, болезнь достигла высшей степени своего развития.

18-го Тарасов пишет: «Ночь всю провел государь в забытьи и беспамятстве, только по временам открывал глаза, когда императрица, сидя возле него, говорила с ним, и по временам, обращаясь взором на святое распятие, крестился и читал молитвы. Несмотря на забывчивость и беспамятство от усиливающегося угнетения мозга, всегда, когда приходила императрица, государь чувствовал ее присутствие, брал ее руку и держал над своим сердцем. К вечеру государь начал очевидно слабеть. Когда я ему давал пить с ложки, то заметил, что он начинал глотать медленно и не свободно. Я не замедлил объявить об этом. Князь Волконский тотчас доложил об этом императрице, которая в 10 часов вечера пришла в кабинет и села подле умирающего на стул, постоянно своей левой рукой держа его правую руку.

По временам она плакала. Я во всю ночь безотходно, позади императрицы, стоял у ног государя. Питье он проглатывал с большим трудом; в четвертом часу за полночь дыхание заметно стало медленнее, но спокойно и без страданий.

Все свитские и придворные стояли в опочивальне во всю ночь и ожидали конца этой сцены, который приближался ежеминутно.

Наступило 19 ноября. Утро было пасмурное и мрачное; площадь перед дворцом вся была покрыта народом, который из церквей, после моления об исцелении государя, приходил толпами ко дворцу, чтобы получить весть о положении императора.

Государь постепенно слабел, часто открывал глаза и устремлял их на императрицу и святое распятие.

Последние взоры его столь были умилительны и выражали столь спокойное и небесное упование, что все мы, присутствовавшие, при безутешном рыдании, проникнуты были невыразимым благоговением. В выражении лица его не заметно было ничего земного, а райское наслаждение и ни единой черты страдания. Дыхание становилось все реже и тише».

Кроме Виллие и Тарасова, в это же время вел свой журнал и князь Волконский, который начинает его 5 ноября:

«5 ноября. Государь император изволил возвратиться из Крыма в 6 часов вечера. Вошедши в уборную, на вопрос мой о здоровье его изволил отвечать, по-французски: «Я чувствую небольшую лихорадку, которую я получил в Крыму, несмотря на прекрасный климат, который нам так восхваляли. Я думаю, что мы сделали как нельзя лучше, выбрав Таганрог местом пребывания для моей жены».

На мой вопрос его величеству, с какого времени он уже почувствовал лихорадку, император ответил мне, что «это уже с Бахчисарая, куда мы прибыли вечером, я хотел очень пить, и когда попросил пить, то мой камердинер Федоров дал мне барбарисного сиропа. А так как во время путешествия по Крыму стояла очень жаркая погода, я подумал, что сироп мог испортиться; но мой камердинер сказал мне, что сироп не пострадал. Я осушил целый стакан и лег спать. В продолжение всей ночи я испытывал ужасные боли, и только благодаря своему сложению и прекрасному желудку я благополучно отделался, и все прошло. Прибыв в Перекоп, я посетил госпиталь, где я почувствовал повторный приступ лихорадки». Я взял на себя смелость указать его величеству его неблагоразумие при посещении госпиталя, где он рисковал только усилить свою лихорадку, благодаря тому, что там много людей, пораженных этой болезнью, и что император всегда забывает, что, вступая в пятидесятилетний возраст, он не имеет тех сил, что у него были в двадцать лет. Он мне ответил: «Ах, друг мой, я это слишком хорошо чувствую и уверяю вас, что я напоминаю об этом себе постоянно, но я надеюсь, что это не будет иметь последствий».

Спросивши меня потом о новостях по поводу здоровья императрицы, он отправился искать ее, и их величества провели остаток вечера вместе.

6 ноября. Поутру в 8 часов позван я был, по обыкновению, к его императорскому величеству во время умывания; спросив о его здоровье, его величество изволил отозваться, что ночь провел изрядно и лихорадки не чувствовал. Взгляд у государя был слабый, и глаза мне показались мутны. Сверх того, глухота была приметнее и до того, что, когда я докладывал по некоторым бумагам, его величество изволил сказать мне, чтоб остановился чтением до совершенного окончания его туалета. Одевшись, его величество вошел в кабинет, стал у камина греться, приказав мне продолжать доклад, по окончании коего, отпустив меня, занялся чтением бумаг. Изволил кушать с императрицей. В третьем часу в исходе, во время нашего обеда, камердинер его величества, Федоров, прислал записку к лейб-медику Виллие, в которой пишет, что государь в весьма большом необыкновенном поту. Г-н Виллие пошел тотчас к его величеству, куда и я вслед за ним отправился; пришедши к государю, нашли его величество в кабинете сидящего на канапе в сюртуке и обернутым сверху байковым одеялом, дабы поддерживать пот. Г-н Виллие пощупал пульс и, посмотрев язык, нашел лихорадку, предложил принять тотчас слабительные пилюли, коих его величество изволил принять восемь. После того хотел было заниматься продолжением чтения бумаг, полученных из Санкт-Петербурга во время отсутствия его величества, но я и г-н Виллие от сего отклонили, дабы не увеличить лихорадки занятием бумаг. Того же вечера в семь часов лекарство произвело свое действие, и государь почувствовал облегчение, был весьма весел, доволен лекарством, благодарил Виллие за пилюли, а меня за все о нем попечение. Потом изволил приказать позвать императрицу, которая изволила оставаться одна у его величества до 10 часов вечера.

7 ноября. Ночь проводил государь спокойно и почивал хорошо. Поутру в 8 часов государь изволил делать свой туалет по обыкновению, принимал слабительную микстуру в 11 часов утра, от коей чувствовал себя легче; но ввечеру сделался небольшой жар – от того, что за всеми убеждениями не хотел продолжать микстуру.

8 ноября. Ночь проводил неспокойно и имел лихорадку. Поутру в 8 часов государь изволил делать свой туалет по обыкновению, приняв от меня поздравление с праздником, сожалел, что не может идти к обедне, дабы не возобновить лихорадки. Отпустив меня к обедне, сам изволил в кабинете, сев на канапе, заняться чтением Библии. После обедни, пришедши к его величеству, нашел его сидящим на канапе в маленьком жару. Государь изволил спрашивать, по обыкновению, хорошо ли отправлялась служба, как пели певчие и хорошо ли служил вновь вывезенный из Новочеркасска диакон? Дав на все удовлетворительный ему ответ, я спросил его о здоровье; его величество изволил отвечать, что ему лучше, при сем изволил мне сказать, что не знает, что будет делать с бумагами, коих много накопляется; на сие я отвечал, что теперь не до бумаг, ибо здоровье его величества всего нужнее, а как Бог даст будет ему лучше, тогда успеет все обделать как следует, но и притом нужно будет ему не вдруг заниматься беспрестанно бумагами, а понемногу, дабы лихорадка вновь не открылась. После сего приказал позвать к себе императрицу, которая изволила побыть у его величества до самого своего обеда. Государь ничего не изволил кушать, кроме хлебной отварной воды, и жар немного уменьшился.

Государь изволил писать в Санкт-Петербург к ее императорскому величеству государыне императрице Марии Федоровне, приказал сделать отправление 6-м числом, запретив писать о его болезни, изволил мне сказать: «Боюсь я экстрапочт, чтобы не навлекли хлопот известием о моей болезни и не встревожили бы тем матушку». На сие я сказал, что напишут то, что ему угодно, но вместе с сим полагал я, что лучше писать правду, потому что нельзя совершенно отвечать, чтобы кто-нибудь из жителей не написал чего и более, чем скорее может всех встревожить. Вечером сделался пот, который продолжался всю ночь.

9 ноября. Ночь была изрядная.

Поутру хотя пот и продолжался, но государь чувствовал себя лучше, что продолжалось во весь день.

Как в тот день должна была отправиться экстрапочта в Санкт-Петербург, то и просил я у его величества, чтобы позволил писать ее величеству о болезни. Государь император приказал государыне писать к ее императорскому величеству государыне императрице Марии Федоровне, равномерно приказал генерал-адъютанту барону Дибичу писать в Варшаву к цесаревичу, что, возвратясь из Крыма с лихорадкою, принужден не выходить из дома, дабы не увеличить лихорадки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.