Дневник. 1873–1882. Том 2

Сегодня в Комитете министров состоялось продолжительное прение по вопросу о соединении в одних руках трех железных дорог – Одесской, Киево-Брестской и Бресто-Граевской.

28 января. Суббота. Положение политическое всё более и более усложняется; отказ наш на предложенный графом Андраши съезд в Вене усиливает охлаждение между нами и Австрией; в Англии правительство берет верх и разжигает страсти, распуская ложные известия и клеветы на наш счет. Палата под этим впечатлением вотировала огромным большинством просимый кабинетом кредит в 6 миллионов фунтов стерлингов. На Германию мало надежд; она держится нейтрально и повторяет, что должна щадить Австрию. Даже Франция начинает поддакивать Англии. Таким образом, опять вся Европа поднимается против нас. И за что? За то, что нам посчастливилось добиться решительного успеха над Турцией и заставить ее подписать очень выгодные для нас условия перемирия.

Сегодня, кроме обыкновенного утреннего доклада у государя вместе с князем Горчаковым, мы оба вторично приглашены были во дворец в восьмом часу вечера. Мы нашли государя в крайне возбужденном состоянии. Причиною тому было формальное заявление Лондонского кабинета о вступлении английской эскадры в Босфор под предлогом защиты британских подданных в Константинополе. Государь называет этот акт «пощечиной» нам; с горячностью говорил он, что честь России ставит ему в обязанность принять решительные меры – ввести наши войска в Константинополь. Хотя мы оба, князь Горчаков и я, старались обсудить это решение несколько хладнокровнее, опасаясь испортить дело излишней поспешностью, однако же государь сказал, что принимает на одного себя всю ответственность перед Богом, и тут же продиктовал мне телеграмму к великому князю Николаю Николаевичу.

Возвратившись домой, я немедленно же занялся шифрованием телеграммы, но, посылая ее на подпись государю, счел долгом напомнить ему, что, вероятно, условие об оставлении турками дунайских крепостей еще не приведено в исполнение и мы лишимся очень важной выгоды, если принятое ныне решение прервет условия перемирия. Государь, возвратив мне мою записку, нашел мое замечание справедливым и разрешил сделать в телеграмме добавление. Шифрованная телеграмма отправлена только в 12 часу ночи.

29 января. Воскресенье. Опять я был сегодня утром приглашен во дворец вместе с князем Горчаковым. Получено извещение, что к английской эскадре в Босфоре присоединятся суда и некоторых других государств. О вступлении английского флота в Босфор уже напечатано даже в здешних газетах. Государь находит необходимым неотлагательно объявить о своем решении вступить в Константинополь. Но приказание, отправленное только в прошлую ночь, дойдет до великого князя Николая Николаевича не ранее, как на четвертый день. Несмотря на это, решено сегодня же по телеграфу объявить через послов наших о вчерашнем решении и послать телеграмму прямо самому султану.

В то время как мы обсуждали все невыгоды нашего положения, вошла в кабинет императрица и приняла участие в совещании. Она вполне понимает затруднение, в которое будет поставлен наш главнокомандующий, если решение о вступлении наших войск в Константинополь сделается известным всей Европе и самому султану прежде, чем узнает об этом наш главнокомандующий. Я, сколько мог, настаивал, чтобы по крайней мере сама редакция нашего заявления не имела характера положительного решения. Князь Горчаков, выходя из кабинета, обещал мне еще подумать, как изменить первоначальную, набросанную им карандашом редакцию. Тем не менее я все-таки опасаюсь, что произойдет серьезное недоразумение, поскольку до сих пор не устроено телеграфное сообщение с Адрианополем. Некоторые из последних телеграмм шли из армии через Константинополь и Вену. Таким путем пришло и сегодня извещение Игнатьева о прибытии его в Адрианополь. К сожалению, турецкие уполномоченные уже уехали из Главной квартиры в Константинополь.

Государь отменил сегодня развод, мотивируя тем, что при разводе не мог бы ничего не сказать по поводу настоящего положения дел и принятого важного решения. Признаюсь, я не думал, чтобы государь придавал такое значение общественному мнению.

30 января. Понедельник. Утром был приглашен во дворец (хотя это не день моего доклада) с великим князем Константином Николаевичем и князем Горчаковым. Одобрена и отправлена телеграмма государя к султану с извещением о намерении ввести русские войска в Константинополь. Князь Горчаков предложил, как мне кажется, удачную мысль: заявить Германии, что в случае собрания конференции в одном из небольших городов Германии председательство должно по праву принадлежать князю Бисмарку. Германского канцлера ожидают в Берлине завтра или в среду. Государь в хорошем расположении духа. Послана мною телеграмма великому князю Николаю Николаевичу о том, что в случае высадки англичан где-либо на турецком берегу войска наши должны неотлагательно вступить в Константинополь.

Сегодня большой парадный обед в Белой зале в честь приехавшего на днях итальянского чрезвычайного посланника графа де Лонэ с извещением о вступлении нового короля Гумберта I на престол.

Папа Пий IX наконец оставил этот мир; давно пора. Конклав соберется в Риме, несмотря на сильную партию, настаивавшую на выборе другого пункта.

31 января. Вторник. Каждый день что-нибудь новое, изменяющее политическое положение. Султан противится вступлению английской эскадры в Босфор, может быть, именно вследствие нашего заявления о том, что оно заставит нас ввести войска в Константинополь. Другие морские державы приостановились испрашивать султанский фирман[7]. [Таким образом, англичане опять в дураках и, конечно, будут еще более вымещать на нас свою злобу.]

3 февраля. Пятница. Со вторника оставался я дома по болезни, что представляло немало затруднений, потому что каждый день государь присылал за мной и я должен был письменно сообщать ему свои мнения и соображения по поводу ежедневно получаемых телеграмм весьма тревожного свойства. Сегодня же государь сам удостоил меня своим посещением и просидел у меня около получаса. Его беспокоит нахальное вторжение английской эскадры в Мраморное море, вопреки протестам и просьбам султана. Сегодня, согласно с поданным мною мнением, еще раз сделана уступка Англии: несмотря на нарушение с ее стороны нейтралитета, мы снова заявили в Лондоне, что все-таки не займем Галлиполи, если только англичане не высадятся ни на одном пункте берега европейского или азиатского. Впрочем, не думаю, чтобы и эта уступка укротила бы воинственный азарт Биконсфильда.

4 февраля. Суббота. Здоровье мое позволило мне выехать сегодня к докладу. По обыкновению, был и князь Горчаков. Читали вслух донесение великого князя Николая Николаевича о переговорах и подписании конвенций: выговоренные условия в некоторых пунктах оказываются еще выгоднее для нас, чем было предположено. Между прочим, в статье о будущей автономии Болгарии вовсе исключено пребывание турецких войск в некоторых пунктах этой страны. Видно, что Порта признала себя вполне и окончательно побитою. Теперь ежедневно продолжается телеграфная переписка между нашим государем и султаном. Последний поставлен англичанами в безвыходное положение. Он всё еще надеется, что королева Виктория снизойдет к его мольбам и выведет эскадру из Мраморного моря; но отсюда ему беспощадно отвечают: «Тщетны твои надежды; английские суда не уйдут, а потому и мы вступим во что бы ни стало в твою столицу».

11 февраля. Суббота. В течение целой недели продолжались по-прежнему ежедневные совещания у государя с князем Горчаковым; но кроме него и меня еще прибавились наследник цесаревич и великий князь Владимир Александрович, приехавшие с Дуная 6-го числа. С каждым днем дела политические принимают всё более мрачный вид; Англия лезет в драку и, несмотря на нашу уступчивость, придумывает всё новые предлоги для разрыва. Лейярд доставляет в Лондон ложные известия, которыми Биконсфильд пользуется, чтобы возбуждать общественное мнение против России. Хотя в Адрианополе продолжаются переговоры между Игнатьевым и Савфет-пашой, а турки, исполняя добросовестно условия перемирия, очищают крепости на Дунае и Эрзерум, султан, подстрекаемый Лейярдом, ищет помощи Англии для возобновления борьбы с нами.

Великий князь Николай Николаевич до сих пор не решается преодолеть демаркационную линию, несмотря на телеграммы государя о вступлении в Константинополь. Я нахожу, что он поступает благоразумно, по возможности отдаляя катастрофу. Вступление наших войск в Царьград, несомненно, послужит сигналом для англичан и турок к возобновлению войны, и, таким образом, мы сами отречемся от громадных выгод, которые приобрели заключением предварительных условий мира и перемирия.

Вместо того чтобы ускорять, сколь возможно, созыв конференции, наш старец тянет дело и, решившись сам не ехать в Баден, до сих пор остается в недоумении, кого назначить представителем России. Преимущественно имеется в виду граф Шувалов; но в то же время опасаются его удаления из Лондона при настоящих натянутых отношениях. Из Лондона ожидается новый меморандум, который, по-видимому, имеет угрожающий характер, и может поэтому ускорить неизбежный разрыв с Англией, а вслед затем и с Австрией.

18 февраля. Суббота. Прошла еще целая неделя, и политический горизонт нисколько не разъяснился. Войска наши, с согласия султана, перешли через демаркационную линию, и главнокомандующий переехал в Сан-Стефано, под самые почти стены Константинополя. Там продолжаются переговоры Игнатьева с Савфет-пашой; но турки тянут дело, рассчитывая на конференции и подмогу Англии. Им объявлено, что Россия не согласится приступить к конференции, пока не подписан мирный договор с Портой. Игнатьеву дано знать, чтобы он не настаивал на уступке нам турецких броненосцев, так как это требование более всего встревожило не только Порту, но и англичан. В Англии продолжаются усиленно работы по вооружению. В Австрии также шевелятся; Совет министров намерен просить у палат экстраординарный кредит в 60 миллионов гульденов.

Князь Горчаков заболел; я видел его раз в постели; очень слаб и телом, и головой. Сегодня вместо него был с докладом у государя Гирс. Наш канцлер всё еще не теряет надежды поправиться и опять мечтает ехать на конгресс, который уже предлагает собрать в Берлине под председательством Бисмарка.

19 февраля. Воскресенье. Мир с Турцией подписан в Сан-Стефано! Общая радость и ликование!

Еще вчера вечером была телеграмма от великого князя Николая Николаевича о том, что турки по наущению Лейярда, поддерживаемого послами австро-венгерским и даже французским, нарочно затягивают переговоры и главное затруднение встречается в определении азиатской границы и денежного вознаграждения. Прочитав эту телеграмму, я уже приготовил было проект ответа в том смысле, чтобы разрешить Игнатьеву согласиться на некоторые уступки; но [каково было мое удивление, когда] встав сегодня утром, я нашел на своем столе шифрованную телеграмму великого князя и, немедленно разобрав ее, прочел следующие эксцентрические строки: «Крупно поговорив вечером с уполномоченными, переговоры пошли хорошо на лад»; а вслед за тем получил от государя телеграммы Игнатьева, извещавшие вчера же, что турки уступили нам всё, что предположено было приобрести на азиатской нашей границе, с включением и всего Баязетского санджака[8]. В 11 часу утра поехал я во дворец и нашел государя в отличном настроении. Он прочел мне несколько телеграмм, из которых видно, что Бисмарк склоняется к перенесению конгресса в Берлин, о чем сделано уже от нас предложение.

По поручению государя я заехал к канцлеру; нашел его уже сидящим в кресле; но голова так слаба, что он совсем не может связать двух идей. Тем не менее старик толкует о поездке своей в Берлин. «Je serai coulant[9], – говорит он, – но потребую самых широких полномочий».

От князя Горчакова успел еще возвратиться во дворец до конца обедни, а после завтрака отправился к разводу. Перед окончанием развода государь сказал мне, что получил новую телеграмму от великого князя Николая Николаевича, который сообщает, что переговоры пошли успешно и есть надежда на подписание мира в течение дня.

Действительно, в седьмом часу вечера, когда мы только что кончили обед среди собравшегося, по обыкновению, воскресного нашего кружка, вдруг вбегает мой сын – дежурный сегодня флигель-адъютант – и объявляет, что приехал из дворца по приказанию государя, чтобы объявить мне о подписании мира. Вслед за тем фельдъегерь привез мне от государя телеграммы великого князя и графа Игнатьева. Возвращая их государю, я приложил письменное поздравление, которое возвратилось ко мне с отметкою карандашом: «Спасибо от души тебе; ибо твоему усердию мы обязаны многим в достигнутых результатах». Пушечные выстрелы из крепости возвестили городу радостную новость; улицы и без того были уже иллюминованы и украшены флагами (по случаю праздника вступления на престол), к тому же сегодня первый день Масленицы и потому на улицах толпы народа и большое оживление.

20 февраля. Понедельник. Сегодня были во дворце выход и благодарственный молебен по случаю заключения мира. Перед выходом я был у государя, который показал мне полученную вчера от султана телеграмму и ответ на нее, а также телеграмму государя к императору Вильгельму и его ответ. Граф Игнатьев телеграфирует, что подписанный договор весьма близко подходит к проектированному им в Петербурге, с некоторыми лишь частными вариантами; что территория будущего княжества Болгарского прикасается к Эгейскому морю, а денежное вознаграждение определено в 300 миллионов рублей.

На выходе не было конца поздравлениям. Однако же общая радость парализуется опасениями враждебных действий со стороны Англии и Австрии. Счастливый мир, подписанный у ворот Константинополя, и все плоды блестящей кампании могут быть опрокинуты на предстоящих конференциях. Поэтому государь согласился с моим мнением, что следует несколько выждать, прежде чем приступить к возвращению наших войск из Турции. Если в самом деле Англия серьезно замышляет войну с нами, то для нас весьма важно удержать в своих руках Босфор как вход в Черное море. Подписанный вчера в Сан-Стефано договор назван «предварительным», paix préliminaire; требуется еще санкция Европы; и утвердит ли она беспрекословно все подписанные условия – еще неизвестно…

От великого князя Николая Николаевича получено прискорбное известие, что вчера скоропостижно умер князь Черкасский; как сказано в телеграмме – от апоплексии мозга. Перед этим он выдержал сильный тиф; начал было поправляться и уже занимался делами, так что кончина его последовала совершенно неожиданно. Жаль человека умного и способного. Он имел свои недостатки, навлекшие на него нападки со всех сторон. Но при нашей бедности в людях, обладающих государственными способностями, потеря такого человека крайне прискорбна.

25 февраля. Суббота. Подписанный в Сан-Стефано мирный договор, как кажется, ратифицирован султаном; граф Игнатьев собирается завтра выехать из Константинополя вместе с турецким военным министром Реуф-пашой, отправляемым сюда в качестве чрезвычайного посла, для окончательного обмена ратификациями. Между тем ведется деятельная дипломатическая переписка уже не о конференции в Бадене, а о конгрессе в Берлине. Почти все кабинеты уже изъявили согласие на это новое предложение; Венский кабинет принял его даже с удовольствием. Вообще, отношения наши с Австро-Венгрией сделались в последние дни несколько мягче, даже любезнее; но в газетах венских и пештских уже заговорили о занятии Боснии и Герцеговины [а это было бы лучшим признаком желания Венского кабинета возвратиться к прежнему секретному соглашению с нами]. В Лондоне перенесение конференций в Берлин принято с гримасой, с оговорками.

В течение минувшей недели завязалась по телеграфу переписка с главнокомандующим действующей армией относительно возвращения части войск в Россию и предстоящего распределения сил. Государь безусловно одобрил предложенные мною соображения, но сам еще не высказывает никаких определенных мнений. Я настаиваю на том, чтобы его величество собрал у себя некоторых компетентных лиц для совещания о стратегическом нашем положении в случае войны с Австрией и Англией.

Канцлер наш несколько поправился, начал снова приезжать во дворец и доволен перспективой конгресса в Берлине, где готовится пускать громкие фразы перед другими chefs de cabinet. Кажется, только от Англии будет просто уполномоченный – лорд Лайонс.

26 февраля. Воскресенье. В первый раз день рождения наследника цесаревича празднуется с особой торжественностью – большим выходом при дворе. Для объяснения этого нововведения ожидали какого-нибудь знаменательного обращения государя к дипломатическому корпусу, однако ж ничего подобного не было: государь, проходя через тронную залу, поговорил вполголоса с каждым из дипломатов поочередно, начиная с лорда Лофтуса, с которым, как говорят, был любезен, и кончая князем Гикой, которого, говорят, резко оборвал.

28 февраля. Вторник. Несмотря на первую неделю Великого поста, я был приглашен к обеду во дворец с князем Суворовым и графом Адлербергом. Поводом к этому приглашению было то, что 50 лет тому назад в этот день князь Суворов был назначен флигель-адъютантом.

1 марта. Среда. У государя было совещание касательно распределения сил и образа действий в случае новой войны с Англией и Австрией. Принимали участие великие князья – наследник, Владимир Александрович и Константин Николаевич, – граф Гейден, Лесовский, Обручев и я. Тотлебен не мог приехать по болезни. Чем более обсуждаем наше будущее военное положение, тем более оно представляется в неприглядном виде. Как ни желательно удержать за собой Босфор и не впустить неприятельские флоты в Черное море, остается сомнение, возможно ли это при имеющихся силах.

Вечером получил я от государя для прочтения копию подписанного в Сан-Стефано договора. Чтение этого акта оставило во мне впечатление чего-то недоконченного, непрочного. Каждый пункт договора подаст повод к придиркам и возражениям со стороны наших недоброжелателей на конгрессе.

2 марта. Четверг. Государь доволен договором, хотя я указывал на кажущиеся мне в этом акте недомолвки и неудобства. Тем не менее он сознает угрожающую нам опасность в случае разрыва с Англией и Австрией. Канцлер сегодня прямо заявил, что не ручается за сохранение мира и надобно быть готовым на всё. Англия так и лезет в неприятности, как будто ищет поводов к размолвке.

Около 3 часов пополудни приехал в Петербург граф Игнатьев вместе с Реуф-пашой, турецким военным министром. Игнатьев заехал ко мне вечером, и мы успели о многом с ним переговорить. По-видимому, он мало еще ознакомлен с общим политическим положением. Так как решено, что он едет вместе с князем Горчаковым на конгресс, то я стараюсь расположить его к примирительному ведению дела в будущем. После наших военных успехов, после такого удачного исхода кампании мы можем быть уступчивы и великодушны.

3 марта. Пятница. Утром, по своему обыкновению, объезжал я военно-учебные заведения; но должен был поспешить во дворец к совещанию, назначенному в 1½. На этот раз, кроме канцлера, великих князей и меня, участвовали граф Игнатьев и граф Адлерберг (последний, вероятно, случайно, как находившийся во дворце).

И государь, и канцлер видят положение дел в черном цвете; князю Горчакову не нравится предложение князя Бисмарка прежде конгресса собрать предварительное совещание между посланниками шести больших держав в Берлине для установления программы подлежащих обсуждению вопросов. Наш канцлер отвергал эту мысль безусловно, а я подал голос в пользу того, чтобы не безусловно противиться предложению Бисмарка, и государь согласился с этим мнением, что было явно неприятно князю Горчакову. Он бодрится и, как и Игнатьев, показывает вид равнодушия к тому, состоится конгресс или нет. Но ведь отмена конгресса есть война, и, может быть, не с одною Англией, а с половиною Европы. И какое ему дело до того, можно ли надеяться на счастливый исход подобной войны при настоящей обстановке, когда военные наши силы и средства чувствительно потрачены и потрясены? По-прежнему он будет с цинизмом отговариваться тем, что война его не касается; пожалуй, ему будут даже приятны наши военные неудачи. Лишь бы ему сохранить свой ореол!

В 4 часа приехал ко мне с визитом Реуф-паша. Мы имели длинный разговор. Это человек лет 50, высокий, сухощавый, с европейскими манерами и весьма порядочно объясняющийся по-французски. Он говорил скромно, с оттенком грусти, что Турция подавлена, обессилена; что единственное ее спасение заключается в дружеских отношениях с Россией; даже были намеки на оборонительный и наступательный союз. Реуф уверяет, что дело решено между Россией и Портой окончательно и до Европы не касается; что конгресс не может ничего ни прибавить, ни убавить и т. д.

Не знаю, в какой степени было чистосердечно это заявление; но когда я стал клонить речь к тому, чтобы принять общими силами меры к защите Босфора и преграждению пути английскому флоту, Реуф, словно не понимая меня, заговорил о другом и даже, позабыв сказанное прежде, начал хвастливо уверять, что Турция имеет еще до 250 тысяч войска и все материальные средства для защиты не только Босфора, но и Дарданелл. Главным же предметом нашего разговора был вопрос о возвращении турецких пленных. Мы расстались весьма дружелюбно, а через полчаса после его отъезда я отдал ему визит. Адъютант мой Арапов назначен мною состоять при Реуфе на время его пребывания в Петербурге.

4 марта. Суббота. В начале моего доклада государю присутствовал граф Игнатьев для разъяснения некоторых сомнений относительно наших распоряжений в трактате по военной части. Опять рассуждали о возможности удержания Босфора в случае войны с Англией. К сожалению, предположенное по этому предмету совещание не может состояться по болезни Тотлебена. Я очень боюсь, что мы теряем время и не успеем ничего приготовить к неизбежной, по-видимому, войне. Великий князь Николай Николаевич, который всегда торопится в распоряжениях, заботится уже о перевозке морем гвардии и гренадер, вместо того чтобы заняться прежде всего восстановлением благоустройства в своей армии, весьма дезорганизованной и не готовой к новой войне.

Сегодня Реуф-паша имел аудиенцию у государя. Она продолжалась около получаса, и по всему видно, что турецкий посол очень доволен приемом. Пока не знаю еще, какие были разговоры; слышал только от моего адъютанта, что Реуф выпросил разрешение государя теперь же отпустить с ним пленного Осман-пашу. Завтра Реуф представится императрице.

6 марта. Понедельник. Вчера после обедни и перед разводом было у государя совещание, в котором присутствовал и великий князь Константин Николаевич. Англия устраивает новые затруднения относительно конгресса; очевидно, она вовсе не хочет, чтобы дело уладилось, а, напротив того, решилась во что бы ни стало на разрыв с нами. Государь и канцлер потеряли уже надежду на мирный исход дела; положено телеграфировать великому князю Николаю Николаевичу, чтобы он принял меры к занятию Босфора и сосредоточил свои силы.

После совещания был развод, на котором присутствовал Реуф-паша. Перед обедом получил я приказание государя приехать вечером во дворец. Было опять совещание с канцлером и великим князем Константином Николаевичем по поводу полученных от великого князя Николая Николаевича двух телеграмм о том, что турки чинят затруднения к посадке наших войск на суда у Буюкдере, а англичане объявили Порте о решении своем ввести в проливы эскадру в случае приближения русских войск к Босфору. Сведения эти сильно встревожили государя. Приехав домой, я приготовил телеграмму к великому князю Николаю Николаевичу, чтобы он приостановил отправку гвардии и гренадер и готовил всё на случай войны с Англией.

Сегодня, после обычного своего приема в канцелярии Военного министерства, я был у государя для доклада о том, к каким распоряжениям следовало бы ныне же приступить для усиления нашего военного положения. Вместе с тем государь прочел мне полученные новые телеграммы из Берлина и Лондона. Князь Бисмарк разъясняет свое предложение о предварительном совещании несколько в ином смысле, чем в прежнем заявлении генерала Швейница, – в смысле более для нас удобном.

Вечером получена шифрованная телеграмма от великого князя Николая Николаевича к государю. Не видя возможности разобрать эту телеграмму нашим военным шифром, я послал ее для разбора графу Адлербергу и Гирсу (в Министерство иностранных дел); оба они также не признали этот шифр своим. В первом часу ночи ко мне приехал граф Адлерберг от государя с той же несчастной телеграммой, и нам удалось, после долгих попыток, добиться наконец толка: оказалось, что телеграмма написана военным шифром, но в совершенно искаженном виде. Содержание телеграммы относится к вопросу о занятии Босфора и лишь подтверждает прежние сведения.