Смерть пахнет сандалом

Из глаз-щелочек свекра вырвались полоски холодного света. Он пренебрежительно окинул взглядом посыльных, потом задрал голову и больше не обращал на них внимания.

Посыльные переглянулись. Один из них официальным тоном спросил:

– Ты и есть Чжао Цзя?

Свекор будто задремал.

– Отец – человек пожилой, туговат на ухо, – раздраженно сказал Сяоцзя. – Чуть погромче!

Посыльный гаркнул:

– Чжао Цзя, по приказанию уездного начальника Цяня ваш покорный слуга приглашает вас проследовать в управу.

Подняв на него глаза, свекор неспешно произнес:

– Возвращайтесь и доложите вашему начальнику Цяню, что у меня, Чжао Цзя, ноги не ходят, выполнить приказ не могу!

Посыльные вновь переглянулись, один прыснул со смеху. Но улыбка тут же исчезла, и на лице появилось глумливое выражение:

– Не хотите ли вы, чтобы начальник Цянь за вами паланкин прислал?

– Так было бы лучше всего, – ответил свекор.

Не в силах сдержаться, посыльные расхохотались. И смеясь, заявили:

– Хорошо, хорошо, оставайтесь дома и ждите, когда начальник Цянь самолично прибудет за вами!

Смеясь, посыльные вышли из дома, во дворе их смех стал еще разнузданнее.

Вышедший вслед за ними Сяоцзя заносчиво сказал:

– Ну как вам мой отец? Все вас боятся, а он нет!

Посыльные глянули на Сяоцзя, и их обуял новый приступ смеха. Потом, пошатываясь, они ушли. Их смех доносился даже с улицы. Я понимала, почему они так смеются. Свекор тоже.

Вошел недоумевающий Сяоцзя:

– Батюшка, а что они все время смеются? Мочи полоумной старухи напились, что ли? Я слышал, как плешивый Хуан рассказывал, что, напившись мочи полоумной старухи, начинаешь хохотать без умолку. Наверняка мочу пили, вот только чью?

Явно обращаясь ко мне, а не к Сяоцзя, свекор сказал:

– Сынок, люди не могут оценивать сами себя, эту истину твой отец уразумел лишь на склоне лет. Начальник уезда Гаоми, считай, из «тигров»[32], но носит на шапке хрустальный шарик и перо с одним глазком, как чиновник пятого класса; его жена – внучка Цзэн Гофаня[33]. Как говорится, лучше быть живой крысой, чем мертвым правителем области. Твой отец чиновником не был, но отрубленных им голов с красным шариком на шапке хватит на пару больших корзин! Да и снесенными мной головами аристократов и знати тоже можно пару больших корзин наполнить!

Разинув рот и оскалившись, Сяоцзя не мог взять в толк, правильно ли он понял слова отца. Я-то, конечно, все до конца поняла, что он имел в виду. За несколько лет, проведенных с начальником Цянем, мой кругозор значительно расширился. Услышав то, что он сказал, я внутри похолодела, на теле выступила куриная кожа. На лице наверняка не было ни кровинки. За полгода толки о моем свекре расползлись по улицам фонтанчиками ветра и конечно же достигли и моих ушей. Собравшись с духом, я спросила:

– Свекор… Вы и вправду занимались этим ремеслом?

Тот уставился на меня своими ястребиными глазами и, останавливаясь после каждого слова, словно выплевывая железные шарики, произнес:

– В каждом… ремесле… свой… мастер! Знаете, кто это сказал?

– Это пословица, ее все знают.

– Нет, – сказал свекор. – Это сказал один человек, обращаясь ко мне. Знаете кто?

Я лишь покачала головой.

Свекор встал с кресла, держа четки в обеих руках. Одуряющий аромат сандала опять наполнил всю комнату. Отощавшее лицо покрылось слоем благородного золота, и он надменно, с искренним почтением и признательностью произнес:

– Императрица Цыси!

Глава 2. Бахвальство Чжао Цзя

Поговаривают, Южный ковш, что на Небесах, заправляет смертью, а Северный черпает жизнь. Человек должен подчиниться воле государя ровно так же, как трава следует дуновению ветра. Сердце человека должно уподобиться железу, ведь закон и устав подобны раскаленной печи. Даже камень, сколько бы он ни был твердым, боится встречи с железным молотом (и сию истину, по возвращении домой, я познаю сполна!). Кто я? В былое время – первый палач Великой цинской империи, имя которого гремело во всех залах министерства наказаний (прислушайтесь, может еще услышите раскаты того эха). Менялись главы у ведомства казней, точь-в-точь как лошадки в вертящемся фонарике. И только я, старик Чжао, так и продолжал сидеть на своем месте и вносил посильный вклад в дела державы, умерщвляя люд (резать головы – что резать овощи, драть кожу – что чистить луковку). Не сдержать мягкому хлопку в поле яркое пламя, не скрыть снегу тела покойников на том поле. Дозвольте уж, открою вам всю душу, а вы, юнцы, послушайте и рассудите: где здесь правда?

Отрывок из маоцян «Казнь сандалового дерева», «Песнь о фонарике с лошадками»

1

Что ты выпучила глаза и уставилась на меня, моя распутная невестка? Не боишься, что они у тебя выскочат из орбит? Твой свекор действительно занимался этим ремеслом, с семнадцати лет, когда разрубил по пояснице работника казначейства, укравшего серебро государственной пробы, до шестидесяти, когда провел «Казнь тысячи усекновений» наемного убийцы, устроившего покушение на сановника Юаня. Так вот и зарабатывал на хлеб целых сорок четыре года. И чего ты еще пялишься? Таких выпученных глаз я повидал немало, таращились они по-настоящему, вы таких не видали. Во всей провинции Шаньдун нет человека, который бы видел такое. Не говоря о том, чтобы видеть, от одного рассказа об этом в штаны наложите от страха.

В десятый год правления Сяньфэна[34] старший дворцовый евнух Сяо Чунцзы, который ведал императорским ружейным арсеналом, дерзнул украсть и продать императорское семизвездное охотничье ружье. Его поднесла Сяньфэну русская императрица, и вещь это была непростая, чудесная. Позолоченный ствол, посеребренный затвор, приклад из сандалового дерева с семью инкрустированными бриллиантами размером с лущеный арахис каждый. Это ружье стреляло серебряными пулями, ими можно было сбить феникса в небе, уложить цилиня[35] на земле. Со времен сотворения мира этот дробовик единственный в своем роде, второго такого нет. Видя, что Сяньфэн целыми днями хворает и память его ослабла, евнух Сяо Чунцзы взял на себя смелость украсть семизвездное ружье и продать. Говорят, он получил за него три тысячи лянов и приобрел отцу имение. Этого негодяя черт попутал, он забыл элементарную истину, а именно, что любой, кто стал императором, – дракон, настоящий сын Неба. Настоящий сын Неба разве не затмевает умом своих современников? Разве он не отличается прозорливостью? Батюшка Сяньфэн был еще более непостижим, своими драконьими глазами он мог ясно разглядеть малую былинку. При свете дня он казался почти таким же, как все, но с наступлением темноты от него начинало исходить сияние, и ему почти не нужен был фонарь для чтения и письма. Рассказывают, что в начале зимы того года батюшка Сяньфэн вознамерился ехать за стену на облавную охоту именно с тем самым семизвездным ружьем. В полном замешательстве Сяо Чунцзы распростерся перед государем и стал нести всякие глупости. Сперва говорил, что ружье утащила белая лиса, потом, что его унес гриф. Батюшка Сяньфэн исполнился царственного гнева, велел выпустить высочайший указ о передаче Сяо Чунцзы в особый департамент по разбирательству с дворцовыми сановниками для проведения строгого допроса. В этом заведении под пытками Сяо Чунцзы признал все как есть. От ярости из глаз его величества искры сыпались, он скакал по дворцовым покоям и бранился на все лады:

– Сяо Чунцзы, так и так восемь поколений твоих предков! Вот уж смельчак! Крыса, что лижет зад кошке! Чтобы осмелиться воровать в нашем доме! Я не император буду, если не всыплю тебе по первое число!

Батюшка Сяньфэн решил выбрать особо жестокую казнь, чтобы проучить Сяо Чунцзы. Как говорится, зарезать курицу, чтобы лисам неповадно было. Государь велел департаменту наказаний представить список казней. Департамент – несколько сановников, ведающих наказаниями для евнухов, – представили ему, как меню, список наказаний из своей практики. Там, конечно, были и палочные удары, и «давление жердью»[36], и закатывание в циновку, и удушение мешком на голове, и разрывание пятеркой лошадей, и разрубание на куски, и многое прочее. Государь слушал-слушал, качая головой и приговаривая: «Так себе, не очень, какой-то старый суп и объедки, все тухлое и вонючее. Для этого случая вам нужно обратиться в министерство наказаний и пригласить для наставления кого-нибудь из тамошних умельцев». Государь дал устное распоряжение, чтобы свои варианты жестоких наказаний представили и министерство наказаний, и тюрьмы, и судебные секретари. Получив высочайший указ, тогдашний министр наказаний его превосходительство Ван в тот же вечер разыскал бабушку Юя.

Кто такой бабушка Юй? А это мой наставник. Конечно же, он мужчина. Почему «бабушка»? Так вот, слушайте, это в нашем ремесле титул такой. Во времена династии Цин при министерстве наказаний, тюрьмах и судебных секретарях всего было четыре человека в ранге палачей. Самых старших по возрасту, имеющих самый длинный послужной список, самых искусных и называли «бабушками». Остальные трое в зависимости от послужного списка и мастерства подразделяются на старшую тетку, вторую тетку и свояченицу. Когда случается страдная пора, работы много и не справляешься, можно временно нанять подручного, которых называют «племянниками». Вот я как раз с племянника и дорос до бабушки. Легко ли это было? Нет, не легко, действительно нелегко. В судебном зале министерства наказаний я целых тридцать лет был бабушкой. Министры, товарищи министров сменялись, как лошадки в фонаре[37], только я, бабушка, стоял незыблемо, как гора Тайшань. Люди презирают наше ремесло, но когда занимаешься им, начинаешь презирать всех без разбору, ровно как ты презираешь свиней и собак.

Так вот, его превосходительство министр Ван вызвал бабушку Юя и меня, твоего отца, к себе в канцелярию на беседу. Мне в тот год исполнилось двадцать лет, и меня только повысили из старших теток в бабушки. Это было против всяких правил, проявление полной благосклонности ко мне. Бабушка Юй сказал мне:

– Сяоцзя, когда наставник стал старшей теткой, ему было больше сорока, а ты, негодник, стал старшей теткой уже в двадцать. Быстро идешь вверх, прямо как июньский гаолян!

Его превосходительство Ван безо всяких обиняков сказал:

– Государь издал указ: он хочет, чтобы мы, министерство наказаний, предложили особенную казнь, чтобы проучить сановника, который украл ружье. Вы у нас специалисты, подумайте хорошенько. Нельзя не оправдать доверия государя, а тем более подорвать репутацию нашего министерства.

Бабушка Юй на минуту задумался, потом сказал:

– Ваше превосходительство, ваш покорный слуга думает, что государь досадует на этого Сяо Чунцзы прежде всего за то, что тот имеет глаза да не видит. Давайте уважим мнение нашего владыки.

– Совершенно верно, – обрадовался Ван. – Если есть какой-нибудь замечательный способ, то давай выкладывай быстрее!

– Есть одна казнь, – продолжал бабушка Юй, – называется «Засов Янь-вана», другое название ей – «Два дракона играют жемчужинами». Не знаю, подойдет ли такое наказание или нет.

– Быстро рассказывай, слушаю, – нетерпеливо сказал Ван.

Бабушка Юй тут же подробно объяснил, как ставится «Засов Янь-вана». Выслушав, его превосходительство Ван засиял от радости и сказал:

– Вы сперва возвращайтесь и приготовьтесь, ждите, пока я получу одобрение государя.

– Изготовить этот «засов Янь-вана» – дело очень хлопотное, – сказал бабушка Юй. – Железный обруч должен быть ни твердый, ни мягкий. Нужно использовать высокосортное кованое железо, а оно требует тысячекратной ковки и стократной закалки, чтобы его можно было использовать. В столице нет ни одного мастера, кто мог бы сделать эту работу. Надеюсь, ваше превосходительство даст некоторое время, чтобы я взял с собой подмастерье и сделал все сам. У нас там ничего нет. На инструменты как-нибудь наскребем с подмастерьем, и надеюсь, что ваше превосходительство соблаговолит выделить немного денег, чтобы ваш покорный слуга смог закупить сырье…

Его превосходительство Ван холодно усмехнулся:

– А от продажи человеческого мяса на лекарства вы за год разве не получаете достаточно большой доход?

Бабушка Юй торопливо бухнулся на колени, и я, твой отец, конечно, вслед за ним. Бабушка взмолился:

– Ни одно деяние не ускользнет от глаз вашего превосходительства, но все же изготовление «засова Янь-вана» – дело государственной важности…

– Вставайте, – велел его превосходительство Ван, – выделяю вам две сотни лянов серебра. Сотня вам – учителю и ученику – в награду за ваши труды. На эту работу ты должен потратить все силы, недопустима никакая небрежность. Дворцовый сановник совершил преступление. Во все предшествующие династии казнь проводил департамент по разбирательству преступлений дворцовых сановников; но вот эту задачу государь поручил нашему министерству наказаний, это дело – как поднятие целины. Это ясно говорит о том, что государь постоянно думает о нашем министерстве наказаний, ценит нас, милость его безбрежна! Вы должны быть внимательны, работа, сделанная блестяще, порадует государя, что ни сделай, вопросов не будет. Но если сделаете свое дело отвратительно, то вызовете неудовольствие государя, посрамите наше министерство. Ваши собачьи головы будут торчать в другом месте.

Мы с бабушкой Юем с ужасным трепетом в душе взялись за выполнение этой славной задачи, с радостью получили деньги, отправились в хутун[38] к югу от Храма Защиты Отечества[39], где располагалась община мастеров по металлу, нашли там лавку одного кузнеца, который по нашему рисунку сделал железную основу «засова Янь-вана», потом на улице тяглового скота купили немного невыделанной бычьей кожи, велели сделать сыромятные веревки и привязать к железной основе. Подсчитали, оказывается, даже четырех лянов не потратили. Из суммы в сто девяносто шесть лянов двадцать пошло на золотой браслет для любовницы, которую его превосходительство Ван содержал в хутуне Цзинлин, а из оставшихся ста семидести шести старшая тетка получил шесть лянов, бабушка Юй – сто, твой отец – семьдесят. На эти деньги твой отец, вернувшись в родной край, купил этот дом, а заодно взял в жены твою мать. Если бы не было сановника Сяо Чунцзы, укравшего ружье государя императора, твоему отцу не на что было бы вернуться домой, не было бы денег на покупку дома и на женитьбу, а не женился бы, не было бы и тебя, сынок, не будь у меня сына, конечно, не было бы и тебя, невестка. Теперь поняли? Вот почему я захотел рассказать вам про дело этого Сяо Чунцзы. У каждого дела есть свой корень и верхушка. Дело Сяо Чунцзы с ружьем – ваш корень и есть.

За день до казни его превосходительство Ван не мог успокоиться и приказал доставить под стражей из тюрьмы одного из осужденных, чтобы мы продемонстрировали в судебном зале «засов Янь-вана». Выполняя приказ его превосходительства Вана, мы с бабушкой Юем наладили «засов Янь-вана» в сборе на голову несчастного осужденного. Тот громко возопил:

– Господин, господин, я же не отказывался от данных ранее показаний! Я не отказывался от показаний! Почему же вы хотите казнить меня?

– Все для государя! – возгласил его превосходительство Ван. – Начинайте казнь!

Процесс осуществления казни был очень прост, времени потребовалось совсем немного, ровно столько, чтобы выкурить трубочку табака. Голова осужденного раскололась, выступил мозг, и так он умер. Его превосходительство Ван заявил:

– Эта штука действительно довольно жестокая, но вот умирает человек слишком быстро. Государь не очень-то об этом задумывался, он позволил нам самим выбрать казнь с тем, чтобы Сяо Чунцзы получил должное наказание. На всех сановников, которые увидят, что Сяо Чунцзы не заслужил доброй смерти, это окажет воздействие. Казнь одного в назидание сотне другим! Вы сбрую на него натянули, поднатужились, пшик! И готово! Проще, чем кролика удавить, куда это годится? Поэтому прошу вас, надо процесс проведения казни сделать не таким кратким, она должна длиться по меньшей мере пару часов, чтобы она была занимательнее любого театрального действия. Вы же знаете, что при дворце есть не одна театральная труппа. Блестящих актеров у нас несколько тысяч, они все пьесы в Поднебесной уже переиграли. Надо, чтобы с этого Сяо Чунцзы пот лил рекой, чтобы вы двое тоже были в поту. А то вы совсем не показали, на что способен судебный зал нашего министерства, и не показали полную величественность «засова Янь-вана».

Его превосходительство Ван распорядился доставить из тюрьмы другого осужденного, чтобы мы могли продолжить репетицию. Голова у этого преступника была с большую плетеную корзину, «засов Янь-вана» для него был маловат, и пришлось приложить немало усилий, прежде чем нам все-таки удалось впихнуть это устройство ему на башку подобно тому, как ставят обруч на бочку. Огорченный Ван презрительно проговорил:

– И это за две сотни лянов вы изготовили такую штуковину?

Одной этой фразой он напугал нас так, что пот прошиб. Бабушка Юй казался спокойным, но потом признался, что струхнул порядочно. На сей раз казнь, можно сказать, прошла успешно: промучились добрых два часа, безвинный с большой головой настрадался вдоволь, прежде чем упал и испустил дух. Как бы то ни было, наградой нам стало улыбающееся лицо его превосходительства Вана. Глядя на мертвые тела, он сказал нам:

– Возвращайтесь, приводите в порядок рабочий инструмент, замените сыромятные замаранные кровью ремешки на новые, протрите обруч, лучше всего – нанесите слой лака. Почистите мундиры и все остальное, чтобы государь и дворцовые увидели, какие хорошие манеры у палачей из нашего министерства наказаний. Говорить можно много, но, короче говоря, успех – единственный вариант, неуспеха быть не может! Если допустите промах – подведете все министерство, и этот «засов Янь-вана» будет помещен уже на ваши головы.

На другой день со вторыми петухами мы уже были на ногах и стали готовиться. Надо идти во дворец казнь проводить, дело особой важности, какой тут сон? Даже прошедший через бесчисленные бури и волны бабушка Юй ворочался на кане туда-сюда. Не прошло и часа, как он слез с кана, достал с подоконника ночной горшок, помочился, потом закурил. Пока вторая тетка со свояченицей хлопотали по хозяйству, разводили огонь и готовили еду, ваш отец еще раз тщательно осмотрел «засов Янь-вана», убедился, что нет ни одного изъяна, и передал на последнюю проверку бабушке. Бабушка Юй ощупал каждый цунь «засова Янь-вана», удовлетворенно кивнул, бережно завернул его в три чи[40] красного шелка и почтительно возложил перед фигурками предков. В нашем ремесле основателем профессии считается Гао Яо[41], человек большой добродетели и таланта, живший в эпоху Трех Властителей и Пяти Императоров[42], выдающаяся личность, который чуть не унаследовал царский трон от почтенного Да Юя[43]. Все нынешнее уголовное право и виды наказаний установлены Гао Яо. Как рассказывал наш наставник бабушка Юй, отец-основатель во время казни людей по большей части не пользовался мечом, он лишь уставлял взгляд на шею преступника, слегка сдвигал взор в сторону, и голова человека сама катилась на землю. У Гао Яо были раскосые глаза, так называемые «глаза красного феникса», изогнутые брови, лицо темнее финика, очи, как ясные звезды, на подбородке – три прекрасные пряди волос. Обликом он был вылитый Гуань Юньчан[44], господин Гуань из «Троецарствия»[45], бабушка Юй говорил, что господин Гуань на самом деле был перерождением Гао Яо.

Мы кое-как перекусили, сполоснули рот и почистили зубы, помыли руки и лицо. Вторая тетка со свояченицей помогали бабушке Юю и вашему отцу надеть новую с иголочки форму и ярко-красные войлочные шапочки. Пытаясь подольститься, свояченица сказала:

– Наставник, старший подмастерье, вы будто получили степень цзиньши на императорских экзаменах!

Бабушка Юй зыркнул на него и сказал, чтобы тот не болтал лишнего. По установлениям нашей профессии запрещалось смеяться и подшучивать до работы и во время ее. Даже одно насмешливое слово было нарушением запрета и могло вызвать дух безвинно погибшего. Как вы думаете, что за маленькие завихрения нередко поднимаются на месте казней у Прохода на овощной рынок?[46] Это не ветер, это духи безвинно погибших и есть!

Бабушка Юй достал из своего плетеного сундука связку дорогих сандаловых благовоний, осторожно вытащил три палочки, зажег от дрожащего пламени свечи перед образом отца-основателя и воткнул их в кадильницу перед табличкой с его именем. Он встал на колени, мы трое тоже поспешили опуститься на колени. Бабушка негромко проговорил нараспев:

– Батюшка-основатель, батюшка-основатель, сегодня проводится дворцовая казнь, очень важная, уповаем на твое благословление! Смилуйся над нами малыми, позволь сделать все благополучно, дети тебе челом бьют!

Бабушка поклонился, с глухим стуком ударившись лбом о синие кирпичи пола. Вслед за ним поклонились и мы, с тем же глухим стуком ударившись лбом о те же синие кирпичи пола. В пламени свечи лик отца-основателя отливал красным. Мы отвесили девять таких поклонов, потом вслед за бабушкой встали и отступили на три шага. Выбежавший на двор вторая тетка принес чашу из светло-синего гладкого фарфора. Сбегавший туда же свояченица вернулся с большим белым петухом с черным гребнем. Вторая тетка поставил фарфоровую чашу перед прямоугольным столиком для жертвоприношений и, наклонившись, опустился на колени сбоку. Свояченица встал на колени перед столиком, левой рукой придерживая голову петуха, правой – ноги птицы, и растянул перед собой петушиную шею. Вторая тетка взял из фарфоровой чаши маленький нож в форме ивового листа и ловко провел им по шее петуха. Крови сначала не было, и мое сердце бешено заколотилось: отсутствие крови предвещало неблагоприятный ход казни. Но через мгновение черно-красная кровь с шипением брызнула в фарфоровую чашу. Кровь такого белого петуха с черным гребешком – самая горячая, всякий раз перед проведением большой казни мы покупаем такого. Через какое-то время кровотечение прекратилось, чашу поставили на жертвенник, двое младших братьев поклонились до земли, согнувшись в поясе, и отошли назад. Вперед вышли мы с бабушкой, встали на колени, отвесили три земных поклона. Следуя примеру бабушки, я окунул указательный и средний пальцы левой руки в петушиную кровь и, как актер накладывает грим, стал наносить ее себе на лицо. Петушиная кровь обжигающая, аж пальцы зачесались. Лица у нас двоих оказались измазаны в крови. Остатками крови вымазали руки. Наши с бабушкой лица стали такими же красными, как лицо отца-основателя. Зачем мазать лица петушиной кровью? Чтобы сохранить единство с отцом-основателем, чтобы все эти духи безвинно погибших знали, что мы – ученики и последователи господина Гао Яо. Во время проведения казни мы вообще не люди, мы – небожители на службе государственного правосудия. Вымазав руки и лица, мы с бабушкой спокойно уселись на табуретки и стали ждать вызова во дворец.

Занималась заря. На софорах во дворе каркали вороны. Из тюрьмы, нашего «небесного хлева»[47], доносились безудержные женские рыдания. Так каждый день рыдали в ожидании исполнения приговора мужу. Плакали женщины и дети, уже наполовину помешавшись рассудком. Я, твой отец, тогда был еще молод, отсидел на своем посту уже довольно долго, но в душе все смешалось, и сидеть ровно не получалось. Я покосился на бабушку, тот восседал чинно и торжественно, что твой железный колокол. Подобно ему, я задержал дыхание, избавившись от раздражения, и привел в порядок душевное состояние. Петушиная кровь уже подсохла, отвердела, и на наших лицах образовалось некое подобие сахарной оболочки шариков боярышника. Привыкнув к ощущению этого панциря на лице, я понемногу ощутил какую-то неопределенность в душе и с этой неопределенностью последовал за бабушкой по глубокому и мрачному ущелью. Мы шли, шли, шли, а конец ущелья все терялся вдали.

Тюремный делопроизводитель господин Цао наконец подвел нас к двум небольшим паланкинам с зелеными занавесками и, указав на них, дал нам знак садиться. Неожиданно радушный прием привел меня в полное замешательство. До того времени я никогда в паланкине и не ездил. Посмотрел на бабушку, тот тоже остолбенело разинул рот, не поймешь, то ли заплакать собирается, то ли чихнуть. Стоявший у носилок евнух с заплывшим подбородком хрипло проговорил:

– Ну в чем дело? Думаете, паланкины малы, что ли?

Мы с бабушкой по-прежнему не осмеливались сесть в паланкины и во все глаза смотрели на господина Цао. Тот рявкнул:

– Это не из уважения к вам, а чтобы избавить вас от лишнего внимания. Что застыли? Быстро в паланкины! Вот уж впрямь, собачьей голове на золотом блюде не удержаться!