Черный Леопард, Рыжий Волк

Должен сказать, отчет точный, хотя, помнится, ребра мои вынесли несколько пинков твоих людей, даже после того, как меня связали. Спину мне отхлестали мешком для батата.

И вот еще что: ногам моим столько горячих кнутом всыпали, что дивлюсь, как я до этой комнаты дошел. Память обманывает: меня ж сюда притащили. И это было не самое худшее, ведь худшим был твой приказ одеть меня в одежду, предназначенную для рабов, – что за проступок я совершил, чтобы заслужить такое?

Теперь взгляни на нас. На меня во тьме даже при дневном свете, на тебя вон там, в кресле.

Удерживаешь бумагу и стилос на коленках и стараешься не опрокинуть чернила себе на ноги. А еще эти прутья железные между нами. Тот, что сидит со мной рядом, каждую ночь взывает к богине любви, и я такого не слыхивал со времен, когда разыскивал отца, деда моего, в борделе. Между нами: я сожалею, что богиня не отвечает, а то крики его с каждой ночью все громче становятся.

Так вот. Моих отца с братом убили, а Дядя мой пал от моей руки. Вернемся к моему деду? Чтоб какие вести ему поведать? Привет, папаша, кого нынче я знаю как деда своего, хоть ты и живешь с моей матерью. Я убил другого твоего сына. Нет в том никакой чести, только ты-то уже человек без чести. Ты воистину хитер. Так хитер, Инквизитор, и так меня разозлил, что я с ними говорю, а не с тобой. Что ж это за показания?

Ты помылся с тех пор, как я тебя в последний раз видел. Ключевая вода с драгоценными солями, специями и лепестками цветов. Специй такое множество, что впору заподозрить, будто твоя десятилетняя жена пыталась сварить тебя. Не собиралась? Нюхом чую волдырь у тебя на спине справа, как раз там, куда она лила кипящую воду и ошпарила тебя. Все боги свидетели, она точно собиралась сварить тебя. Ты ей врезал, само собой, крепко, по губам. Ты и прежде приносил на себе ее кровь.

Что там у нас произошло следом? После того как стражники отдубасили меня по затылку, но до того, как меня сюда приволокли. Значит, было дело: я душил тебя, пока ты едва не сдох. Было дело, когда стражникам пришлось по щекам тебя хлестать, как накурившегося опиумом придурка в мужском логове любителей вызвать духов. Не спрашивай меня больше про Миту.

Еще одно. Когда вы перевезли меня в Нигики? До города этого почти день скакать от узилища, где меня в последний раз держали. Нюхом чую соляные копи, в какую сторону ни повернусь. Меня ночью перевозили? Что за странное зелье держало меня во сне? Я заметил, что ты не говоришь «нет», когда я упоминаю Нигики. Народ болтает, что тюрьма в Нигики роскошней дворца в Конгоре, только этот народ никогда в этой тюрьме не сидел. Ее вы тоже перевезли или одного только своего дорогого, неподступного Следопыта?

В последний раз я в этом городе тоже в цепях был. Как не рассказать тебе эту историю!

Позволил я себе быть проданным одному дворянину в Нигики, ведь раб все-таки ел четыре раза на день, собственного ума никак не имел и жил во дворце. Так почему б и не побыть рабом? А в любое время, как по свободе затоскую, возьму да попросту убью своего хозяина. Только к этому дворянину слух склонял сам ваш безумный Король. Я узнал, потому как он каждому о том рассказывал, кто был слушать готов. А раз уж я ввязался в новую забаву – полное раболепие перед другим, – то и оказался среди тех, кому он рассказал. В южных королевствах рабов перепродавать нельзя, тем более в Нигики, но мой хозяин это сделал и тем определил свою судьбу.

Иногда рабы оказывались свободнорожденными и украденными.

Хозяин был трусом и вором, он порол свою жену по ночам и колотил ее днем – чтоб рабы видели, мол, превыше него нет ни мужчины, ни женщины. Как-то, когда его не было, я сказал ей: будет на то воля хозяйки, так у меня есть пять конечностей, десять пальцев, один язык и две дыры, и все к ее услугам. Она сказала, что от меня несет, как от кабана, но я, может, единственный в Нигики мужчина, кто не пропах солью. Она сказала, что слышала кое-что про мужчин с севера, про то, что вытворяют они с женщинами своими губами и языком. Я пошуровал в пяти ее одеждах, добрался до ее коу, потом распластал в обе стороны губы ее срамные, потом метнул языком прямо в маленькую душу, какая глубоко сидела у той женщины и какую мы, ку, считаем потаенным мальчиком, какого вырезать нужно, но какая на самом деле превыше всяких мальчиков-девочек. Шуму от хозяйки было больше, чем когда ее пороли, но поскольку я под ее одеждами был спрятан, рабыни думали, будто она порку вспоминает, либо бог урожая ее к небесам возносит.

Никогда она не позволяла мне засунуть в нее хоть что-то, кроме языка, такая уж повадка у хозяек.

– Как можно возлечь с кабаном? – говаривала она.

Не терпится узнать, чем это кончилось? Не терпится узнать, не раздвигал ли я когда моря ее одежд да и драл ее безо всякого спроса, ведь вы, южные лорды, именно так и поступаете. Или ты дождаться не можешь момента, когда я убью ее мужа, ведь разве все мои сказания не кончаются кровью?

Вскоре я сказал дворянину, что еще и луны не прошло, а мне уже наскучило быть рабом. Даже жестокость твоя любопытства не вызывает. Я попрощался, изобразил губами и языком обидное «пфр-р» в лицо хозяйке и пошел себе.

Да, так я и ушел.

Ладно, ладно, раз уж тебе дознаться приспичило. Ну да, шлепнул я плашмя дворянина по затылку мечом нгомбе, заставил одного раба насрать ему в рот и обвязал ему голову веревкой так, чтоб челюсть не открыть. Потом я ушел.

Детишки?

А это-то при чем?

Детишек я видел. И не раз, и не два. Через неделю после того, как мы оставили их у гангатомов, пробирался я вдоль реки-двойняшки. К тому времени от деревни ветром несло телами Кавы, колдуна и моего любимого Дяди. На подходе, когда шел по гангатомовой стороне реки, в любой миг мог копье грудью словить, и мой убийца не соврал бы, когда сказал бы: тут и убил я ку. Я перебегал от дерева к дереву, от куста к кусту, зная, что не должен был уходить. Всего неделя прошла. Только, может, Альбиносу попался какой сорванец, кто пырнул его, чтоб посмотреть, не белая ли у него кровь, а может, женщин деревни пугали тревожные сны Дымчушки и нужно было объяснить, что бояться нечего, ведь иначе как бы им это узнать? И позволять ей сидеть у вас на голове, если хочется ей на ваших головах посидеть, а может, мой малыш, Колобок, вкатился в какого-нибудь мужика, ведь то был единственный известный ему способ известить, мол, а вот и я, поиграй со мной, я ж готовая игрушка. И ни за что не называть Жирафленка жирафом. Ни разу. А Близнецы такие добродушные хитрюги – один спросит тебя через правое плечо: «А где восток?» – и в это время другой несколько глоточков каши у тебя утянет.

И не было там Леопарда, чтоб ручаться за меня: он нашел дело и развлечения в Фасиси. Только река-двойняшка протекала по редким джунглям, дерево от дерева далеко стояло. Я припал к одному дереву и уже собирался к другому переметнуться, в десятке и еще семи шагах впереди, когда мимо пролетела стрела. Я отпрыгнул назад, и в дерево тут же впились три стрелы. Послышались голоса ку, воинов за рекой, посчитавших, что они убили меня. Я упал на живот и ящерицей пополз прочь.

Два года спустя я отправился навестить моих детишек-минги. Шел я из Малакала другой дорогой, чем та, по какой ку ходят. Жирафленок был уже высоким, как настоящий жираф, ноги его мне до головы доходили, лицо же стало немного постарше, но все равно молодое. Он первым меня увидел, когда я вошел в поселенье гангатомов. Про Альбиноса я не знал, что он самый старший, пока не увидел, что он вырос больше всех: мускулистый стал, ростом чуть повыше и очень красивый. Мне трудно было судить, на самом ли деле он быстро вырос или я только тогда и заметил. Даже когда он ко мне бежал, глаза женщин провожали его. Близнецы ушли на охоту в буш. Безногий малыш стал еще толще и круглее, колобком раскатывался повсюду. «От тебя на войне польза будет, – сказал я ему. – Вы теперь все воины?» Альбинос кивнул, а безногий Колобок хохотнул, подкатил ко мне, сбивая с ног. Дымчушки я не видел.

А потом, луну спустя, я пошел прогуляться с Жирафленком и спросил: «Дымчушка, она, что ли, до сих пор злится на меня?» Он не знал, как мне ответить, ведь сам он вовсе не знал злости. «Все мужчины, вошедшие в ее жизнь, уходят», – сказал он, когда мы подходили обратно к его дому. У двери женщины, взрастившие его, сообщили, что вождь умирает, а тот, кто станет их следующим вождем, плохо относится ко всем ку, даже к тому, что живет с другими людьми в доме из камня.

Имена их тебе ни к чему.

Что до Леопарда, то пять лет прошло, прежде чем я встретился с ним на постоялом дворе «Куликуло».

– Мне нужно, чтоб ты помог мне найти муху, – сказал он.

– Тогда с пауком посоветуйся, – ответил я.

Он рассмеялся. Годы изменили его, даром что выглядел он все так же. Челюсть его по-прежнему была крепка, глаза, как родники, в каких себя видишь. Усы и буйная грива придавали ему вид скорее льва, чем пантеры. Интересно, думалось, так же ли он скор и быстр. Долго я гадал, как он стареет: как леопард или как человек. Малакал был местом гражданской бойни, а не городом-прибежищем для оборотней. Но в «Куликуло» никогда не судили о людях по их обличью или одеянию, даже если те не носили ничего, кроме пыли да красной охры, размешанной на коровьем навозе, покуда платили они монетой, что крепка в цене и текла рекой. И все ж он извлек из мешка шкуры и обернул чем-то грубым и волосатым свои чресла, потом затянул спину в блестящую кожу. Это было ново. Животное выучилось стыду у людей, тот самый человек, кто когда-то сказал, что леопард бы в юбках рождался, если б ему полагалось их носить. Он спросил вина и напитка покрепче, какой зверя угробил бы.

– Ты изменился, Леопард.

– С тех пор как сел?

– С тех пор как я видел тебя в последний раз.

– Знаешь, Следопыт, нечестивые времена оставили свой след. А твои дни не нечестивы?

– Мои дни жирком заплывают.

Он рассмеялся.

– Только взгляни на себя: толковать с котом про перемены. – Рот у него кривился, будто он еще что скажет.

– Что? – спросил я.

Он указал:

– Глаз твой, дурак ты эдакий. Это еще что за колдовство? Предпочтешь о том не говорить?

– Я и позабыл, – буркнул я.

– Ты забыл, что у тебя на лице шакалий глаз?

– Волчий.

Он придвинулся ближе, и я почуял запах пива. Теперь я смотрел на него так же пристально, как и он на меня.

– Уже с нетерпением жду дня, когда ты мне расскажешь об этом, прямо изнываю от желания. Или от ужаса.

Этот смешок я пропустил.

– Так вот, Следопыт. В твоем городе я не нашел ни одного малого, с кем позабавиться. Как ты справляешься с ночным голодом?

– Я вместо этого жажду утоляю, – произнес я, и он рассмеялся.

А ведь и вправду в те годы я жил, как монах. Если только путешествие не заводило меня слишком далеко и не находились миленькие ребятки, не столь миленькие, как евнухи, зато куда более умелые в любовных играх, ну и женщины подходящие.

– Чем занимался ты в последние годы, Следопыт?

– Слишком многим и слишком мелким.

– Расскажи мне.

Вот те истории, какие я рассказал Леопарду, пока он пил вино и крепкий напиток на постоялом дворе «Куликуло».

Пять лет назад я жил не в Малакале, а в Калиндаре, спорном королевстве на границе с югом. Приютившем лордов-лошадников покруче, чем тут или в Джубе. По правде, местечко больше напоминало набор конюшен с пристройками для людей, чтоб было где перепихнуться, поспать и заговор сплести. Неважно, с какой стороны ты шел, до города можно было добраться только по изматывающей грунтовой дороге. Собирались там люди, любящие войну, люди суровые и мстительные в ненависти, страстные и буйные в любви, что презирали Богов и частенько бросали им вызов. Так что, само собой, я устроился там как дома.

Так вот, в Калиндаре был один Принц без положенных принцу владений и угодий, что уверял, что дочь его похитили бандиты по дороге на север. И вот какой они требовали выкуп: серебро весом в 15 лошадей. Слышь, Принц этот послал своего слугу привести меня, что тот и попытался проделать, по мере сил подражая мерзким манерам Принца. Я отправил его обратно без двух пальцев.

Второй слуга Принца кланялся и просил меня доставить Принцу удовольствие своим появлением. Так что пошел я во дворец, в каком было пять комнат, стоявших одна на другой, с двориком, забитым курами. Но было у него золото. Он носил его на зубах, продетым сквозь брови, а когда уборщик нужника проходил мимо, то нес горшок для сранья из чистого золота.

– Ты, человек, отнявший у моего стража пальцы, я нашел для тебя полезное дело, – молвил Принц.

– Я не смогу найти королевство, какого ты не терял, – сказал я. В Калиндаре двусмысленный язык не в ходу, так что фраза моя разом обратно в море канула.

– Королевство? Мне не нужно находить королевство. Пять дней назад бандиты похитили мою дочь, вашу Принцессу. Потребовали выкуп, серебра весом в 15 лошадей.

– Ты заплатишь?

Принц потер нижнюю губу, по-прежнему смотрясь в зеркало.

– Прежде мне нужны заслуживающие доверия слова, что ваша Принцесса еще жива. Говорили, что у тебя нюх.

– Это так. Ты хочешь, чтобы я нашел ее и вернул обратно?

– Послушайте только, как он с Принцами разговаривает! Нет. Я желаю только, чтоб ты нашел ее и предоставил мне толковый отчет. Потом я решу.

Принц кивнул какой-то старухе, и та швырнула в меня куклой. Я поднял ее и обнюхал.

– Цена – семь раз по десять золотых, – сказал я.

– Цена – я пощажу твою жизнь за твою дерзость, – сказал он.

Этот Принц без кола и двора пугал, как младенец, заходящийся над собственными какашками, какими себя же и обложил, однако я отправился отыскивать Принцессу, потому как случается, что дело само себя окупает. Особенно когда запах ее повлек меня не к северным дорогам, и не к бандитским городкам, и даже не к вырытой в земле пустой могиле, а на непродолжительную утреннюю прогулку от маленького дворца ее отца. К хижине возле места, где когда-то был оживленный рынок фруктов и мяса, но теперь поросшего диким кустарником.

Отыскал я ее ночью. Ее и ее похитителей женщин, один из них трясся от полученной оплеушины.

– Десять и еще пять лошадей? И это все, что я есть для тебя, 15 лошадей? И серебром? Неужто ты столь низок по рождению, что считаешь, будто я столько стою?

Она ругалась и брюзжала так долго, что это стало мне докучать, а она все упрямилась. Готов поклясться, что похититель уже подумывал, а не заплатить ли Принцу, чтоб тот ее обратно взял. Я учуял в нем дар оборотня, такой же котяра, как Леопард. Лев, наверное, и лежавшие вокруг остальные мужчины были его прайдом, и женщина у костра, та поглядывала на них сердито и с превосходством главной самки. Все они набились в комнату с Принцессой, трещавшей, как какаду. План был таков. Этот лев со своим прайдом похищает Принцессу и требует некую сумму. Сумму, какую Принц с готовностью уплатит, поскольку дочь для него дороже серебра или золота. Серебро Принцесса пустила бы на оплату наемников, чтоб свергнуть Принца, у кого не было ни владений, ни угодий. Поначалу я думал, что она походила на тех мальчиков и девочек, что, будучи похищены слишком юными, оказавшись в плену, начинают проникаться симпатией к тем, кто их пленил. Даже любовью. Но потом она заговорила:

– Мне следовало бы леопардов взять, те по крайней мере умны. – Главный лев-человек заревел так громко, что это перепугало людей на улице.

– По-моему, я знаю, чем эта история закончится, – сказал Леопард. – Или, может, я просто тебя знаю. Ты доложил Принцу про заговор его дочери, потом смылся так же тихо, как и пришел.

– Леопард, дружище, что было б в том забавного? А кроме того, дни мои были долгими, а дела еле двигались.

– Ты скучал.

– Как бог какой, что ждет, чтоб человек удивил его.

Он ухмыльнулся:

– Так поспеши же, поведай, что ты сотворил, чтоб и я смог рассказать тебе мою собственную историю.

– Я вернулся к Принцу и дал ему толковый отчет. «Добродетельный принц, – сказал я, – мне еще предстоит отыскать бандитов, но на своем пути я проходил мимо домика возле старого рынка, где какие-то мужчины готовили заговор с целью отобрать у тебя корону». – «Что? Ты в том уверен? Что за мужчины?» – спрашивал он. – «Я не всматривался. Вместо этого поспешил обратно к тебе. Теперь сразу пойду искать твою дочь», – сказал я. – «А мне что делать с этими мужчинами?» – «Пошли людей к тому домику под видом татей ночных и спали его ночью до основания».

Леопард уставился на меня, готовый сорвать историю прямо с моих губ.

– Послал?

– Кто знает. Но в следующую луну я видел его дочь у нее в окне: голова торчала черным пеньком.

– Такая у тебя история? Расскажи мне другую.

– Нет. Ты расскажи мне про свои странствия. Что делать Леопарду в новых землях, где он не может охотиться?

– Любой леопард отыскивает мясо, где только может его сыскать. И потом, есть там чем нам питаться! Но ты ж меня знаешь. Звери вроде нас никак не созданы для одного места. Однако никто не странствует так далеко, как я. Я и на корабль сел, вдаль рвался. Я ходил по морю, потом на другой корабль пересел и дальше ходил по морям много-много лун.

Он взобрался на кресло и ссутулился на сиденье. Я знал, что он так сделает.

– Я видел громадных морских зверей, среди них и того, что по виду на рыбу похож, но способен корабль проглотить целиком. Ты видел корабли, Следопыт? Это лодки, сделанные для великанов, в них есть комнаты, похожие на гостиничные номера, они вмещают сотню людей, а то и больше. У них на нижней палубе люди гребут под барабан – все они такие муки переносят! – а над палубой к столбам привязаны огромные куски холста, какие ловят ветер, и тот толкает корабль в море. Большинство кораблей строили люди из этих земель, что последовали за Светом с востока. Я отца своего нашел.

– Леопард! Ты ж считал, что он умер?

– Так он и сделал! Человек этот был кузнецом и жил на острове посреди реки. Я забыл его имя.

– Нет, не забыл.

– Етить всех богов, может, и не хочу. Не был он больше кузнецом – просто старый человек, ожидающий смерти. Я побыл там с ним. Видел, как он стал забывать, что помнил, потом видел, как он стал забывать, что забывал. Послушай, не было в нем ничего от леопарда: он все позабыл про то, как жил с молодой женой и семьей под одной крышей, что уж никак не в натуре леопарда. «Проклятье тебе и твоим усам», – говорил он мне много раз. Но бывали дни, когда он смотрел на меня и рычал, и ты б видел, как он пугался, понять пытаясь, откуда рычание раздается. Раз я обратился у него на глазах, и он вскрикнул, как вскрикивают старики, – беззвучно. Никто не поверил ему, когда он заорал: «Смотрите, котяра дикий, он меня съест!»

– Очень печальная история.

– Будет еще печальнее. У детей его, что в том доме жили, моих братьев и сестер, у всех было что-то кошачье. У самого младшего – пятна по всей спине. И ни одному не нравилось одежду носить, даром что на этом острове посреди реки мужчины и женщины закутываются так, что одни глаза и видно. Когда отец умирал, то на смертном одре своем то и дело обращался из человека в леопарда и опять в человека. Это перепугало детей и доставило горе их матери. В конце концов в комнате остались только я, мой самый младший брат и он, потому как все, кроме самого младшего, решили, что это колдовство. Самый младший смотрел на своего отца и наконец-то разглядел себя. Оба мы обратились в леопардов, и я лизал лицо моего отца, успокаивая его. Я ушел, когда погрузился он в бесконечный сон.

– Грустная история. И все ж присутствует в ней красота.

– Ты теперь любитель красоты?

– Видел бы ты, кто еще сегодня утром покинул мою постель, не спрашивал бы этого.

Смех его мимо меня прошел. Весь постоялый двор слышал, когда Леопард смеялся.

– Скитальцем я стал, Следопыт. Странствовал от земли к земле, от королевства к королевству. Был в царствах, где кожа у людей бледнее, чем песок, и каждые семь дней едят они собственного своего бога. Был я фермером, наемным убийцей, даже имя себе взял – Квеси.

– Что оно означает?

– Етить всех богов, если я знаю. Я даже лицедеем стал, развлекал народ искусством непотребностей.

– Что?

– Хватит, дружище. Разыскал я тебя по той причине…

– Етить всех богов с твоей причиной. Я хочу еще послушать про искусства непотребностей.

– У нас не так-то много времени, Следопыт.

– Тогда расскажи по-быстрому. Но не пропускай никаких подробностей.

– Следопыт!

– Или я встану и уйду, оставив тебя один на один со счетом, Квеси.

Он только что не вздрогнул, когда я произнес это.

– Хорошо. Хватит. Был я, значит, солдатом.

– Непохоже на начало непотребной истории.

– Етить всех богов, Следопыт. Может, история начинается, когда человек отыскал армию…

– Севера или Юга?

– Обделайся оба. Человек этот, говорю, отыскал армию, какой нужен был наивысшего мастерства лучник. Человек этот оказался в землях без еды, без развлечений. Человек этот, может, как никто, умел истреблять врагов, но никак не умел уживаться в мире среди солдат, своих же товарищей по оружию. Впрочем, с одним-двумя из них, посимпатичнее, повозиться стоило.

– Леопард – как всегда.

– Вот как это произошло. Мы напали на селение, где у жителей не было оружия, кроме камней для рубки мяса, и сожгли дотла хижины вместе с бывшими в них женщинами и детьми. Такое случалось. Я говорил: я не убиваю женщин с детьми, даже когда голодный. Командир наш, мелкий сучонок, говорит: тогда бей их из лука. Я говорю: они не воины, сражающиеся на войне, – а он мне: у тебя приказ. Я ушел, потому как я не солдат, а битва наша не стоила денег. Скажу, и это тоже произошло. Мелкий сучонок заверещал: «Предатель!» – и мигом его люди бросились ко мне, в то время как солдаты продолжали жечь детей, загнанных в хижины. Четверо солдат подступили ко мне, только я уже успел пустить четыре стрелы меж четырех пар глаз. Мелкий сучонок попытался снова заверещать, но моя пятая стрела пробила ему горло. Так что нечего и рассказывать тебе, Следопыт, что пришлось мне удирать под покровом дыма от пожарища. Только потом я днями бродил, прежде чем выяснилось, что забрел в Песочное море, где ничто не живет.

Четыре дня без воды и пищи, и я стал видеть шагающую по облакам толстуху, львов, шагающих на двух лапах, и караван, шедший, не касаясь песка. Люди из каравана подобрали меня и швырнули в обоз. Я очнулся, когда мать одного мальчика велела ему брызнуть мне водой в лицо. Караван бросил меня возле чьего-то крыльца в Увакадишу.

– Теперь, стало быть, ты наемник, – сказал я.

– Нет, гляньте на этого прокаженного, винящего другого прокаженного в проказе!

– Только я нахожу людей, а не убиваю их.

– Нет, ты охотишься за ними. К чему нам война из-за слов? Ты счастлив, Следопыт?

– Я многим доволен. Мир этот и не думает одаривать меня хоть чем-то, и все-таки у меня есть все, что мне нужно.

– Дурак, я не о том тебя спрашивал.

– Звери нынче счастья ищут? Будь поменьше человеком и побольше Леопардом, если уж собираешься человеком быть.

– Етить всех богов, ищейка, простой же вопрос. Самый длинный ответ – всего одно слово.

– Это касается твоего предложения?

– Нет.

– Тогда вот тебе ответ. Я занят, и лучше иметь занятие, чем скуку терпеть, разве не так?

– Я жду…

– Чего?

– Когда ты скажешь, мол, грусть – не отсутствие счастья, а противоположность ему.

– Я когда-нибудь говорил такое?

– Ты говоришь нечто близкое. И кому принадлежит твое сердце?

– Ты как-то сказал мне, что никто не любит никого.

– Возможно, я был молод и влюблен в собственный член.

– Jakrari mada kairiwoni yoloba mada.

– Какая польза от такого языка котяре?

– Тебе твой член вроде верблюда.

Я уж было начал нести ему всякое, но тут услышал, что котяра смеется.

– Я не доверяю людям, какие отправляются в путешествия без возврата, это ничего им не дает. Я был, скажем так, разочарован в людях, кому нечего терять, – сказал он.

– Ты счастлив?

– Отвечаешь вопросом на вопрос?

– Так ведь глянь на нас: завываем, как первые жены мужей, какие больше нас не хотят. Впрочем, я ж малый, никем не взращенный, а ты притворяешься, что ты человек, когда тебе это надо, только бегает множество заколдованных зверей, умеющих говорить. Каким бы ни было это самое твое предложение, мне оно нравится все меньше и меньше.

– Мое предложение, Следопыт, еще не сошло с моих уст.

– Это так, но ты что-то такое проверить стараешься.

– Прости меня, Следопыт, но я не видел тебя много-много лун.

– И ведь это ты, кто меня отыскал, котяра. А теперь тратишь попусту мое время. Вот монета за твою сырую кабанятину. И еще одна сверху – за всю кровь, какую в ней для тебя оставят.

– Мне приятно видеть тебя.

– Готов был сказать то же самое, а ты вдруг принялся душу мне бередить.