Пунитаялини

Клайв размышлял о том, что какая же все-таки ипучая штучка эта жизнь. И не могла бы какая-нибудь из игрушек секс-шопа что-нибудь поделать с такой ситуацией? «Кстати, откуда в доме вибратор, ведь это же явная измена, если не откровенное предательство? У меня их полным-полно, – думал печально. – Надо было подарить ей на День Валентина самый лучший и дорогой, так было бы правильнее со всех точек зрения, включая деловую. Эх… И, наверное, правильно, что ушла, – подытожил горько. – Я сделал бы то же самое, будь я на её месте».

***

Когда Эшли уходила, Джо еще не осознавал… Уже когда за ней захлопнулись двери лифта, то понял, куда пошла. Дернулся одевать брюки, упал и ударился головой о стол. Вскочив, хотел бежать. Но что можно изменить? Как и где искать ее? Бегать по улице, спрашивая, где ближайший секс-шоп? Нормально, да? А если не ближайший? Вот ведь какую злую шутку могут сотворить с нами желания наши. Но, если бы он ничего не пожелал тогда, – и что?! Кости легли бы иначе, была бы какая-то другая реальность. Была бы она лучше? Была бы рядом с ним эта сумасшедшая красотка, приблуда чертова?

Положил Крока в пластмассовый контейнер, вышел. В магазине инвентаря купил лопату. С трудом нашел подходящее место, – город ведь, то бетон, то асфальт, то железо, то зеленая лужайка, черт подери. А чтобы просто земля, – поискать еще. Вот разве – здесь, возле мусорки, клочок. Выкопал ямку. Уложил контейнер с Гейтором. Постоял, скорбя. Перекрестил вдруг. Закопал. Утоптал. (Надо запомнить. Всё такое одинаковое вокруг. Лопата? Сдать назад, что ли? Да ладно, что с ней таскаться). Закинул в мусорный бак. Хотя бы никто не стал копать по свежему следу…

– —

* – Гарриет Бичер-Стоу обрела популярность благодаря написанию сентиментального романа «Хижина дяди Тома». Впоследствии опубликовала статью «Истинная история жизни жены Байрона», в которой донесла до общественности слухи о сожительстве Джона Байрона со своей единокровной сестрой Августой Марией Ли, что поубавило популярности сочинительнице. В старости впала в слабоумие, и в свои семьдесят семь лет почти слово в слово, совершенно для себя одной заново, творила собственный бестселлер, занимаясь жутким самоистязанием. Также приобрела некоторые дикие привычки. Марк Твен, сосед её по Хартфорду, вспоминал: дома в Хартфорде не запирались, и старушка Гарриет могла зайти в чей-нибудь дом, подобраться сзади к зазевавшемуся хозяину, да и издать вдруг такой боевой клич, что человек выпрыгивал из одежды.

7. Где ты был?

Она стучала по двери ладошками, колотила её кулаками, пинала ногами. Потом навалилась на стену спиной, съехала вниз. (Как он мог? Я – женщина на одну ночь? И, главное, – где он теперь?) Эшли думала о том, что, если спросит консьержа – того самого Альберто – а он скажет, мол, тот мужик, что ли? – да выехал, и еще как-то спешил, ключи уронил, кажется. Так вот, тогда… Тогда у нее просто рухнет сердце. Ну не рухнет, но упадет, вывалится точно, и разобьется о мраморную плитку вестибюля. Ну не разобьется, но так будет валяться лишним чужим сгустком, истекая кровью на плитке. Конечно, тогда ей надо будет как-то эдак захихикать, глянув на Альберто – тогда уже все равно будет – и изречь, слегка, но впечатляюще вздохнув: «Я оказалась ему не по зубам. Слабак». А мерзкий Альберто – что открывал вчера дверь – тоже захихикает, причем с большим пониманием, и, хорохорясь, станет лапать ее глазами. С этим бесполезным сердцем на полу это будет уже не трудно, не важно.

«Но пока оно там, внутри, – думала она, размазывая по лицу слёзы, и, чего там греха таить, сопли и даже остатки чуждой спермы, – еще немного подожду. Немного совсем. Конечно, он же вышел купить чего-нибудь поесть. Господи, и что я за дура? Да пошел купить сигареты, зажигалку, или даже, внезапно образумясь, – презервативы! Решил вдруг, что надо все же предохраняться – мы друг друга практически не знаем и всё такое, вот и вышел за средствами предохранения, что очень сейчас к месту будет!»

А Джо, похоронив Крока, пребывая в угрюмом настроении, подходил к гостинице. «Неужели на такой ноте всё у нас и закончится?» – думал он, с содроганием представляя всевозможные мерзости, которые происходят с Пунитой где-то в этом же самом городе, может быть, даже совсем недалеко, – за тем поворотом. Происходят, в общем-то, по его вине. Лихорадочно размышлял, что же будет дальше – ну, то есть, появится Ялини еще в его жизни или нет? Шансы колебались, ситуация представлялась весьма шаткой, настроение было прескверным. Тем не менее, на всякий случай зашел в «KFC», купил пакет курятины после этаких расходов, а в бакалейной лавке: упаковку «Доктора Пеппера» со своим любимым вкусом (Вдруг она тоже любит с вишней?) и того-сего-другого по мелочи (А если сладкоежка? Или, – любит рыбу? Молочное? Вегетарианское?..) И вот с этим, скорее всего, бесполезным грузом, он и тащился в гостиницу.

Выйдя из лифта, однако, пошел живо, да что там пошел – побежал к себе! Она уже почти встала на ноги и готовилась опуститься к Альберто. И кто знает, чем бы всё это закончилось в её нынешнем состоянии души. Так что он подошел – то есть прибежал – как раз вовремя! «А я нам тут кой-чего купил», – выдохнул, пытаясь срочно взять себя в руки. Эшли, ойкнув, без лишних разговоров запрыгнула на него – ну как тогда на улице, и всё у него почему-то повывалилось на пол. Вжимаясь, шептала: «Ну заноси же меня к себе, к себе, противный. Где ты был?» – «Думаю, тебе надо поспать», – сказал, занося ее в номер. (И слава богу, что не стал ничего говорить вроде того, что, наверное, у тебя был тяжелый день, ты, поди, устала, и все такое). (Надо бы подобрать рассыпавшуюся снедь – теперь она очень пригодится!)

***

Проснувшись, сладко зевнула. Он возился в ванной. Ей почудилось, – звякнул металл. Потягиваясь, крикнула: «Пупсик, а что ты там закрылся и делаешь? (C ударением на „закрылся“). Чистишь свой пистолет, хи-хи?» Рассмеялся из-за двери: «Моя игрунья!» (Ну и слух. И вообще обостренные чувства). Выходя из ванной, зашвырнул кейс под кровать. Беззаботно отчитывался: «Когда шел хоронить Крока…» – «Зачем же без меня!» – «…То купил лопату. Случайно прикупил еще какую-то штуковину, какой-то шпингалет. Машинально. Продавец, такой болтун, он меня просто вконец заболтал, этот болтун навроде тебя». – «Я болтушка? – взвилась игриво, – А что, молчать, в рот воды набрав?» Осеклась, закрыв рот руками. Джо вышел зачем-то в коридор.

Когда вернулся, она, умытая, уже сияла. Стол накрыт и даже разлито в стаканы. «Присаживайтесь, сэр. Куда ходили?» – «Да выбросил дурацкий шпингалет, черт, совершенно бесполезная вещь, – отчитался домохозяйственно. И, заметив „Пеппер“. – О, да у нас тут каберне завалялось». (Перехватить инициативу, перехватить). Ялини продолжала радушничать: «Сэр, присаживайтесь к столу. Мерло уже разлили, у нас в деревне всё простенько. Пригубите». (Ну что ж, полечимся этим доктором. Надо было действительно вина купить. Всё впопыхах).

После обеда отправилась в ванную, а он завалился попялиться в ящик. (Дверь в ванную у нас теперь, понятное дело, не закрывается. А писять и какать как? Ах, да, мы же в деревне). Прелестница вышла из ванной обновленной и голой. (Хотя бы полотенце на голове замотала для приличия. Куда мы катимся?) «Милая, приоденься. Что-то похолодало на днях». Обиженно сопя, одевается. (Не только раздеваться, но и одеваться надо самым изуверским образом. Чтобы мужчина искончался тут, ненароком поглядывая). И, подлезая подмышку, заодно и принюхиваясь: «Так, и что у нас тут по телевизору?» И защелкала стремительно пультиком.

Лежали на кровати, высматривали не весть что в телевизоре. Эшли все порывалась раздеться. Джо, пресекая порывы, говорил, что, мол, не сметь, детское время еще, и вообще – надо бы сходить на улицу прогуляться перед сном. Потом вдруг, не больно подумавши, сказал: «Подожди немного, хищница, давай фильм досмотрим». – «Хищница? Я – хищная? Хищница-кошка?!» – Пунита вызывающе потерлась об него стойкой грудью, дремуче замурчав. «Ха-ха. Шутишь, малышка? Хищница – не обязательно кошка. Мышка тоже. Маленькая серая мышка с острыми зубками, пи-пи-склявая зубоскалка». – «Не изворачивайся, врун. Смотри мне в глаза. Я – порочная хищница, что хотела тебя использовать, да? Вернулась, чтобы попользовать в еще более извращенной манере, так?» – «Милашка, какие такие извращения, – смеялся он радостно, простодушно. – Или ты говоришь о том давнем случае на танцульках в вашей деревне, когда я чуть не узрел твою голень? Так то было давно, неправда, и практически в селе!» – «Врун, врун, врунишка, – шипела она, колотя его кулаками в грудь, – Открой мне всю правду, что обо мне думаешь». – «Прелестная фермерша, – дурачился он, – Перед нами TV, чудо современных технологий, включая социальные. Давайте насладимся искусством и забудем пока о деревне». – «Ах, вот как, – забыть? Да у нас женщины и мужчины ложатся рано и занимаются чем положено». – «Ну пусть хоть стемнеет», – улыбался Джо.

Когда заходило солнце, хитрая чертовка опять отправилась в ванную – якобы пописять. Вышла только в этой своей футболке «Я люблю тебя». Джо, улыбаясь, принялся опять поругивать деревню: нравы, обычаи. Особенно беспокоило его то, что, несмотря на усилия достойных людей вроде господина Соrоса и его одноклубников, в деревне все еще занимаются всяческими неподобствами. «Какими такими неподобствами? – возмущалась Пунита, вышагивая взад-вперед в зареве заката от телевизора к кровати, поигрывая грудью, поглаживая машинально бедра и такой непослушный, постоянно выныривающий из-под полы футболки лобок, да и вообще явно стараясь заслонить своим медовым в свете заката телом чудо современных технологий. – Прости, но у нас всё натурально. Тебе разве не понравился наш первый завтрак на траве? А у нас всегда так. Сам посуди, я поднимаюсь утром и скорее накрываю на стол. Одеваться мне некогда, да и лень. Главное, надо же быстрее тебя накормить! У тебя мудрый задумчивый взгляд, который я так люблю – в числе твоих прочих взглядов – а то, что я при тебе обнаженная – так ведь это же лоно природы, милый…» Уже смеркалось и, пожалуй, можно было и в самом деле начинать.

«Чем вас развлечь, сэр, даже отвлечь, скорее? Аха, сейчас спляшу канкан». (Разве можно танцевать канкан, будучи практически голой?) – «Уймись, детка. Тебе вместо канкана очень пошла бы ныне медлительная походка с этаким высоким заносом ноги – коленка с согнутой ногой взлетает чуть выше лобка, прикрывает его. При этом так прекрасно видно женское бедро в его согнутости и, с другой стороны, раскрепощенности. И вот – еще движение – вверх пошла другая нога. Но было бы вообще очаровательно, если ты еще смогла бы улыбаться соответствующим образом». – «Смесь страстности и застенчивости?» – «Ха-ха, как ты догадалась?!»

«…Не вздумай только снять футболку, саблезубая кошка». – «Я – та ужасная кошка?» – возмущается Пунита и, кружась, движется к нему: попа – лобок, попа – лобок, и даже эта её взлетная полоска на лобке дрожит, ерошится и щетинится от природного гнева. Возмущенно обхватывает голову зрителя руками и сурово притягивает к себе на грудь. Он же, обдавая сиськи порывом красноречия, совершеннейше – на лоне трепещущей груди – негодует от грубых деревенских нравов. Наконец, совсем прижатый, принимается – слегка покусывая сквозь ткань соски – горько сетовать на недостаток натурального продукта, даже и свежего воздуха в нынешней деревне, и тогда она, оскорбленно хохоча, стаскивает с себя последний предмет одежды и, тыча ему в рот истекающие душистой карамелью возвышенности, кричит: «А чем вам, сэр, не нравятся наши свежие деревенские вишни?!»

***

Кровати было явно мало. Ведь они вытворяли такие безобразия, как мужчины и женщины в деревне, даже похлеще. Притом Эшли всё норовила столкнуть Джо на пол: там больше места, котик. Он возражал, что, мол, надо удовлетворяться достигнутым, довольствоваться своим местом и прочее; к тому же, это нечистоплотно, негигиенично. Под конец она все-таки его столкнула и лежала потом, тяжело дыша, на краешке кровати, наблюдая за реакцией. А реакция была на удивление нечистоплотной и соглашательской – Джо попытался подняться, но опять рухнул и практически сразу захрапел. (Вот так вам, сэр, напиваться в деревне, да еще и забраться на сеновал).

Пробовала затащить на кровать, но он был слишком для нее тяжел. Подложила ему под голову подушку и сейчас, с высоты, как горная кошка, наблюдала, как он лежит там, внизу, в долине, живописно разметавшись. У него потрясающе красивые ноги, с такими прямо в балет. Пунита даже обеспокоилась, не длиннее ли они ее собственных. И, конечно, такая красивая попа, хотя в данный момент ее, к сожалению, не видно. Зато видно другое. Его член, как шея умирающего лебедя, клонится вниз. Лебедь – бедняжка! – печально закрыл глаза, уткнув красный клюв в снег. Хотя нет, у него же довольно смуглые ноги. Лебедь уткнул клюв в колоритный весенний снег, утром станет тепло, он не замерзнет, все будет хорошо! А еще у него мускулистая грудь, чеканный торс, крепкие и вместе с тем нежные руки. Наверное, мы с ним два сапога пара!

Ялини представила себе их там – в далекой-далекой стране счастья. Она летела к нему на грудь. Страстная, нагая, – обхватила руками за шею и – ногами в красных сапогах – сжала торс. Он, соответственно, в таких же высоких – черных – сапогах; член, вздрагивая, похлопывает по её оттопыренной заднице. Их поцелуй длится как бы не вечность. «Наверное, я больше всего люблю в нем эти руки, – мурлыкала, засыпая. – Или нет, его умные проницательные глаза. Или…» Так и заснула на этой развилке чувств, посапывая. Спящая, вытянула к нему руку.

8. А вот и «Мулен Руж», кстати

Над ним кружили, метались какие-то образы, картины, сцены даже. Вот он куда-то заходит, проходит в свой ряд и на свое место невдалеке от – да, сцены?! Одет в изящный костюм, а то и в смокинг. Публика рассаживается, – абсолютно чужие люди, ни одного знакомого лица. Кто они? Это неинтересно, несмотря на некоторую их странность, которая ему, впрочем, безразлична. Какая-то премьера, и все тут. Как он сюда попал? Какая разница, попал, да и точка. Он не из тех, кто будет разглядывать публику, выпячиваться, хорохориться, поглядывая на хорошеньких женщин – томно или с вызовом, на мужчин – томно или с вызовом. Пришел увидеть, лицезреть, и баста. Господи, и сколько еще ждать-то?

Кажется, он задремал, а, может быть, и нет; во всяком случае, когда они вдруг запищали, это обернулось для Джо полной неожиданностью. Он даже ошарашенно вытащил из жилетного кармана монокль. Девушки выбегали одна вперед другой и, пискнув, задирали ногу, подчиняясь определенному рисунку танца и демонстрируя весьма смелого вида панталоны. О, похоже на бенефис панталон, панталоне! Как же всё премило. Плюмаж на шляпках, смелость костюмов, в особенности пестрых юбок и панталон, которыми они так зажигательно трясли, которые так воодушевляюще проветривали. Отплясав своё, потрясая подолами, танцовщицы убежали. Публика захлопала.

Вдруг выскочил какой-то джентльмен и начал весьма живо подпрыгивать, кружась по сцене, а под конец стал там и сям падать на шпагат. Джо выронил монокль; вставил; опять выронил. Этак можно всё себе там поотбивать. И не жалко? Вслед опять выбежали девушки – с большими красными перьями на голове, в бальных тапочках, красных платьях с подолами триколорных цветов, и в еще более смелых, совсем разнузднанных в передке панталонах. Они скакали, нервически повизгивая, задирая ноги, потом кинулись к краю сцены, где принялись уже хором задирать ноги прямо на обрадованную публику, и трясти триколором, демонстрирую интересующимся все свои имеющиеся виды спереди, сзади, опять спереди. Потом, когда утихли аплодисменты, притушили свет, – девушки, кружась, воздушно закрутили красными рукавами, как пылающие мельницы заката, а кто-то дерзким насмешливым голосом стал выкрикивать какие-то стишки:

Приходи ко мне, мой милый,В мой ночной, но яркий клуб.Мулен Руж? Глаза сатином.Мельницу скручу из губ,Сделаю штаны гармошкой,Галстуки сплету в косу,Не хватило мне немножко,Чтоб взлететь, взлететь, – пасу —Ешь. И пей. Смотри и слушай.Жги мозги, суши печаль.Изначальные веснушкиМы – хлопушкой. Наливай!Приходи ко мне, мой милый…

Красотки кружили по сцене, но вот они начали высвобождать, словно бы для чьего-то выхода, место в центре. А из глубины, из темноты, выходила эта женщина или девушка – видно было, как подрагивают, раздвигая красные, её высокие белые перья. Где-то когда-то он видел то далекое родное лицо. Выходила походкой кошки, медленно и томно вскидывая согнутую в колене ногу до пояса; затем, скользя вперед, вскидывала другую. Оркестр играл что-то тихое, загадочное. Танцовщицы, а их было порядочно, дюжины две, и были они в постоянном этом своем мельничном движении – расступались, а она шла на него, рассекая девичий строй и светясь какой-то страстной и вместе с тем застенчивой улыбкой. Кто-то, рассмотрев ее, начинал хлопать, и хлопающих становилось всё больше. Джо застыл в своем кресле в оцепенении. Прямо на него шла Пунитаялини, совершенно голая, если не считать перьев на голове и тапочек. Монокль выпал и затрепыхался у него на груди. Наконец, он опомнился, и сдержанно хлопнул в ладоши.

Она шла, улыбаясь, глядя ему, кажется, в глаза. Почти на краю сцены царственно взмахнула рукой в сторону зала. Какой-то мужчина в переднем ряду – надо же, как он догадался? – отклонился в сторону, и она, сделав два стремительных шага, взлетела ласточкой, приземлилась на гребне кресла; балансируя, трепетала руками. Зал взорвался аплодисментами. Обретя баланс, пошла к нему, перепрыгивая с одного пенистого гребня на другой. В зале творилось незнамо что: вздохи восхищения мужчин, судорожные всхлипы прикрывающих глаза ладонями женщин, возмущенные или же возмутительно дерзкие выкрики, визги и взвизги, но всё накрывала, покрывала и сметала игриво-пенная волна аплодисментов, что чутко сопровождала её прыжки, движения. И вот она, балансируя, стоит на последнем перед ним кресле.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.