Мой русский путь

Родители волнуются за моё будущее.

Заметив, как я люблю рубить деревья и косить траву, они заранее решили: Алекс будет садовником.

Однажды я попросил бабушку Нину почитать мне что-нибудь по-русски. Она радостно улыбнулась и выбрала рассказ Чехова «Студент».

Вечер Страстной пятницы, холодно, опускается ночь. Студент духовной академии возвращается с охоты и останавливается погреться у костра, разложенного в поле. Рядом – две вдовы, мать и дочь, Василиса и Лукерья. Студент беседует с женщинами, рассказывает о событиях, происшедших в Страстную пятницу во дворе первосвященника, когда предали Иисуса.

– «Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Пётр, – сказал студент, протягивая к огню руки. – Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь, бабушка! До чрезвычайности унылая, длинная ночь!»

Студент рассказывает об отречении Петра и о том, как он горько плакал. «Продолжая улыбаться, Василиса вдруг всхлипнула, слёзы, крупные, изобильные, потекли у неё по щекам». Студент подумал, что «если она заплакала, то, значит, всё, происходившее в ту страшную ночь с Петром, имеет к ней какое-то отношение».

Затем студент продолжает путь к себе домой. Автор описывает пейзаж ранней весны, оттепель, чувства, охватывающие студента на дороге.

«Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а её дочь смутилась, то, очевидно, то, о чём он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему – к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Пётр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра.

И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой…

И чувство молодости, здоровья, силы, – ему было только 22 года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».7

Нет действия, нет интриги, но Чехов вложил в четыре страницы этого рассказа всю красоту и всю правду, какую только мог.

Когда бабушка читает, я ничего не понимаю, но улавливаю её необычное волнение и счастье, и решаю выучить русский язык. Она будет моим учителем.

Русский язык освобождает мой ум. Я начинаю интересоваться книгами. Я читаю произведения, которые захватывают меня, произведения, сильно отличающиеся от тех, что нас заставляют читать в школе.

Русская литература поражает меня своим нравственным и христианским содержанием. Она обращена к сердцу читателя, стремится пробудить в нём самое благородное, изменить его.

Новый мир распахивается перед моими глазами. Мир, в котором бытие не сводится к мышлению.

Я читаю Чехова. Он кажется мне «внеморальным», потому что описывает голые факты, оставаясь безучастным. Но за этой кажущейся нейтральностью бабушка помогает мне обнаруживать беспощадное осуждение той ностальгии и меланхолии, которые, будучи замечательными качествами людей с мужественной волей, являются настоящими пороками людей незрелых. Чехов требует искренности в чувствах, требует действия, которое должно из них вытекать.

Я читаю Достоевского. Он открывает мне глаза на положение в мире – на бесов, окружающих нас, на борьбу, протекающую на небе и на земле, на противоречия и драму атеистического гуманизма. После чтения Достоевского я понимаю, что золотой середины не может быть: надо быть за Христа или против Христа.

Я читаю Толстого. Меня очаровывает его борьба против общественной безучастности многих христиан. Толстой расширяет мой кругозор: опасность приходит не снаружи – от открытых врагов христианства, – но изнутри: от половинчатого христианства, которое не является ни солью земли, ни светом миру. Я понимаю, что атеистический гуманизм – не только плод извращённого философского мышления, но и следствие отсутствия истинного христианского гуманизма.

Я обнаруживаю совершенно удивительную вещь: «русскую идею».

Русские стремятся познать предвечный Божий замысел о своём народе. Они стараются постичь свою собственную соборную сущность. Они убеждены, что у них важная миссия, которую надо осуществлять в Европе и в мире. Их больше всего интересует философия истории.

Я читаю Петра Чаадаева: «Есть великие народы, – как и великие исторические личности, – которые нельзя объяснить нормальными законами нашего разума, но которые таинственно определяет верховная логика Провидения: таков именно наш народ (…). У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить бóльшую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество8

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Основателем княжеского рода Гедеванишвили, по преданию, был Гедеон, служивший вместе с братом Элиозом в войсках Римской империи и присутствовавший на Голгофе при Распятии Христа. Братья привезли в Грузию хитон Господень» (Православная Энциклопедия, Москва 2000, Т. 25, С. 453–454).

2

Письмо от 17 сентября 1877 г. Александру Дианину и Михаилу Гольдштейну, Александр Порфирьевич Бородин, Письма, Том II (1872–1877), АвтоГраф, Челябинск 2021.

3

Письмо от 13 августа 1877 г. Александру Дианину, Письма…

4

Письмо от 24 августа 1877 г. Александру Дианину и Михаилу Гольдштейну, Письма…

5

Узаконить внебрачного ребёнка в Российской империи дворянину можно было обратившись с личной просьбой к Государю. Дианины – дворяне с 1894 г.

6

В 1935 г. он тайно рукоположен в епископы монсеньором Неве в храме Святого Людовика Французского в Москве и стал Апостольским администратором Ленинграда и Севера России. Советские власти вскоре узнают об этом назначении и тремя месяцами позже вышлют его из СССР.

7

А. Чехов, Студент.

8

П. Чаадаев, Апология сумасшедшего.