А что за горизонтом

А ещё в посёлке не было ни Дворца пионеров, ни вообще каких бы то ни было спортивных секций. Был стадион, но он был наполовину завален стройматериалами строящейся панельной пятиэтажки. Мне очень не хватало занятий спортом, я скучал по своей любимой гимнастике. Постепенно мои спортивные навыки терялись, а заниматься самому без тренера я не умел. Сказать, что никто в посёлке не занимался спортом, было бы неправильно. Отсутствие спортивной школы не мешало людям играть в футбол и волейбол, даже устраивать соревнования. Только всё это было не то. Видимо произошло то, о чём я говорил выше. Что-то изменилось во мне самом, а точнее, надломилось. Мне нужна была только моя любимая гимнастика с батутом, с коварным бревном, с брусьями, кольцами и нашей весёлой командой. Наконец, мне нужен был мой ржевский тренер.

Не помню с какого перепугу я решил, что стану вдруг музыкантом. Причин может быть несколько. Во-первых, наличие самой музыкальной школы, которая располагалась в дальнем крыле начальной школы. Во-вторых, музыку я вообще-то люблю, и мне было интересно даже просто взять инструмент в руки. Ну а в-третьих, надо же было себя наконец хоть чем-нибудь занять. Надо сказать, что об этом своём решении я жалею до сих пор. И дело даже не в преподавателях, хотя и в них тоже. Просто иногда надо вовремя передумать, переменить решение и выбрать более подходящее для себя занятие.

Долгие четыре года я тянул меха аккордеона, получая линейкой по пальцам, и с каждым уроком ненавидя бедный инструмент всё больше. Моя учёба напоминала тоскливый реквием по уходящей юности, исполняемый на испорченной волынке. Родители не разрешали просто взять и бросить музыкальную школу, значит, оставалось всячески саботировать эту каторгу. Тут моя фантазия работала на пределе своих возможностей. Я прогуливал занятия под самыми разными предлогами: болит живот или голова, запутался в расписании или перепутал дни. Если же меня всё-таки удавалось вытолкнуть из дома, то я мог просто дойти до школы, постоять возле двери и вернуться домой. Кое-как дотянув до выпускных экзаменов, я получил злосчастное свидетельство об окончании, засунул его в папку со всеми семейными документами и больше никогда не доставал. К счастью, музыку я любить не перестал, как бы учителя ни старались убить во мне эту любовь. И она давно стала неотъемлемой частью моей жизни.

Это всё было потом, а пока заканчивалась начальная школа, приближались летние каникулы. Учительница организовала в классе символический выпускной с чаепитием и дискотекой под магнитофон. И со слезами на глазах проводила во взрослую жизнь будущих старшеклассников. Из третьего класса мы дружно переходили сразу в пятый. Мне, конечно, пытались объяснить, что это было частью тогдашней реформы образования. Но я до сих пор не могу понять, как знания за четвёртый пропущенный класс смогли бы сами собой попасть ко мне в голову. И не переведут ли нас из пятого сразу в седьмой, потом в девятый класс? В общем, сюрпризов было ещё много.

Вот-вот должна появиться первая любовь

Жизнь на Кавказе – это, практически, тоже самое, что жить на курорте, без преувеличения. Летние каникулы становились более разнообразными. Рядом жила вся моя многочисленная родня: дедушки, бабушки, дяди, тёти, братья и сёстры. Совсем близко стало к морю − всего несколько часов езды. Ещё ближе Кавминводы с нарзанными источниками и Большой Кавказский хребет, над которым возвышается красавец Эльбрус. Такой сильный контраст по сравнению с Поволжьем, что даже не поддаётся и сравнению. Конечно же, Ржев постепенно уходил в прошлое. Но не сам город, а та жизнь, что была у меня раньше, до переезда. Живя здесь, на Кавказе, мы стали чаще выезжать куда-нибудь семьями, да и просто собираться в одну большую дружную компанию. Я вдруг понял, что необязательно быть запертым на этом маленьком клочке земли под названием Рыздвяный. Частые поездки в Ставрополь и окрестности становились больше необходимостью, чем средством от скуки. И пусть простит меня посёлок, что он так и не стал для меня второй родиной, я влюблялся в Ставрополье целиком.

Лето, как всегда, пролетело мгновенно. Кто-то, наверное, всё-таки включает невидимый тумблер, и начало июня сразу превращается в конец августа. А так хочется уцепиться за последние летние денёчки и продлить хотя бы ещё на чуть-чуть летние каникулы. Загар давно перестал быть летним и недолговечным, так как темнеть я начинал уже в середине апреля. Кожа со временем приобрела постоянный смуглый оттенок, и я превратился в настоящего южанина. Солнца на Кавказе всегда много. И если Ржев навсегда запомнился своей зимней погодой и всем, что связано с этим временем года, то Ставрополье – это настоящее южное солнце.

Тёплых дней впереди ещё было много, но каникулы уже заканчивались, и нужно было снова собираться в школу. Сентябрь на носу. Я теперь пятиклассник, почти взрослый уже. Помню у меня была любимая книга «Мы в пятом классе». Это значит, что меня наконец примут в пионеры, и вот-вот должна появиться первая любовь, если верить книге.

Ритуал принятия в пионеры меня пугал лишь тем, что надо было клятву рассказать наизусть. То есть выучить то, что вообще ни в одной строчке не рифмуется. От этого волосы вставали дыбом. Я жутко волновался. А поскольку клятву пионера мы должны были рассказывать хором, небольшими группами, то я решил, что буду просто открывать рот на тот случай, если так и не смогу её выучить. Видимо, так подумали и все остальные. Поэтому на торжественной линейке под дружный смех всей школы зазвучало наше нестройное блеяние о том, что мы теперь пионеры и готовы быть всем и во всём примером. Разве кто-нибудь из нас в то время задумывался о каких-то высоких материях и светлых идеях коммунизма? Кто угодно, только не я. И не потому, что я не проникся идеей лозунгов о пролетариях и прочих идеологических атрибутах Советского Союза. Просто в моих, тогда ещё совсем детских, глазах всё это выглядело как ещё одно весёлое приключение. Вот и всё. К слову сказать, наш советский герб я по-прежнему считаю самым красивым.

Всё мероприятие закончилось повязыванием галстука, с которым у меня так и не сложились нормальные отношения. Дело было в том, что я никак по утрам не мог завязать этот злосчастный «правильный» узел. Даже пробовал надевать через голову, чтобы не развязывать. А к вечеру этот узел затягивался так, что желание было одно − на нём же и повеситься. Безупречней всего на той линейке выступил барабанщик, за что честь ему и хвала.

Что касается первой любви в пятом классе, как у писательницы Людмилы Матвеевой, то в моём случае было всё более чем прозаично. Девчонки сами проявляли интерес к моей персоне, но не те, которые нравились мне. А те, которым я сам дарил знаки внимания, в мою сторону даже не смотрели. Вот такой пердимонокль. Я понимал, что дружить с девчонками как раньше, будет всё сложнее, потому что мы разные. И чем старше мы становились, тем разница была сильнее. Где-то в девчачьих дневниках остались мои анкеты, наброски, пожелания и рисунки. Кажется, есть даже стихи. Но всё это было хулиганством и детскими шалостями, не более. Настоящие чувства пришли гораздо позже, как и понимание смысла самих отношений. А пока что я носился по классу, как угорелый, уворачивался от мокрой тряпки, брошенной в мою сторону, и рисовал на доске Чебурашку. Да, именно Чебурашку. В общем, был обычным школьником. Первые чувства, отдалённо напоминающие влюблённость, пришли ко мне по прошествии лет. А моя будущая жена и вовсе только недавно пошла в детский сад.

Рождественский треугольник

Сюрпризы же начались следующим летом, после чего я это слово стал тихо ненавидеть. Вместе с новыми учебниками, которые и в макулатуру-то нести было стыдно, мне досталось учиться в совершенно новом коллективе. Точнее, несколько обновлённом. Всё дело в том, что руководство школы решило из трёх шестых классов сделать четыре таких же полноценных класса. Перетасовали все шестые классы как карточную колоду и из каждого класса, уж не знаю по какому принципу, закинули часть учеников во вновь созданный класс «г». Само собой, досталось и мне. Почему именно я? Чем я провинился в предыдущем классе? В общем, нужно было ко всему привыкать заново, уж в который раз. К слову, в этом «г» мне и предстояло доучиваться до самого выпускного. И на том спасибо.

Примерно в то же время состоялась наша поездка в Татарстан к маминым родственникам. Мы, двумя семьями, во главе с бабушкой, на комфортабельном самолёте АН-24, который, спасибо, не развалился, прогрызая небесную твердь, кое-как долетели до аэропорта Набережных Челнов. После посадки головы у всех гудели как турбины того самолёта. В аэропорту нас встретил мамин родственник на старенькой «Ниве», в которую мы набились как селёдки в банку, и с ветерком, шутками и прибаутками домчал нас до города.

Не вдаваясь в хитросплетения родственных связей, скажу лишь то, что наша родня в Татарии ничем не отличалась от нас. Такие же дяди и тёти со своими детьми примерно нашего возраста. А троюродное родство для меня всегда было тем же самым, что и просто хорошее знакомство.

Набережные Челны мне казались большим промышленным городом, стоящим на реке Кама, с широкими проспектами и довольно интенсивным движением. Каждое утро примерно в пять часов я просыпался под весёлый звон трамвая. Он, словно нарочно, проезжая под нашими окнами, начинал трезвонить. Было лето, поэтому спали с открытыми окнами. Город просыпался очень рано.

Из Набережных Челнов было решено по реке плыть в село Три Озера, где родилась мама и её сёстры. На катере на подводных крыльях путь лежал через шлюзы из Камы в Волгу. Местные до сих пор спорят, пытаясь друг другу доказать, что именно Волга впадает в Каму, или наоборот. Проплывая мимо живописных окрестностей двух рек и огибая многочисленные острова, катер причалил наконец к пристани. До места ещё предстояло добираться на автобусе. Село нас встречало редкими деревянными хатёнками, мимо которых мы шли по пыльной просёлочной дороге. Мама с бабушкой само собой предавались воспоминаниям, рассказывая о людях из своей прошлой, мне неведомой, жизни в Трёх Озёрах. Мне же гораздо интересней было посчитать сами озёра. Их как раз было ровно три. Значит название всё ещё соответствовало действительности. Я был доволен этим открытием. А сейчас я с удивлением сделал ещё одно открытие – оказывается, село Три Озера какое-то время называлось Рождественское. Так получилось, что рождество сопровождает меня повсюду в течение жизни: Ржев, Рыздвяный – Рождество, Три Озера – Рождественское.

Погостив у родственников трёхозёрцев и насобирав большую корзину белых грибов, мы отправились в дальнейший путь, который лежал в село Танкеевка. Историю происхождения названия Танкеевки я так и не смог найти, зато ассоциации напрашивались сами собой. Асфальтированной дороги между сёлами Три Озера и Танкеевкой, видимо, не было, потому что нас повезли по дороге грунтовой. Сама дорога выглядела так, словно недавно здесь была бомбёжка. К тому же, накануне прошёл сильный ливень, и поездка превратилась в ралли по бездорожью. Погостив немного у танкеевских родственников, мы решили, что пришла пора возвращаться в Набережные Челны, а оттуда уже к себе домой.

Назад уже добирались поездом через Москву. В принципе, для меня подобная дальняя поездка не была первой. Но именно она дала мне понимание того, что горизонты можно и нужно расширять, что границы зачастую существуют только в нашей голове. А ещё я понял, что СССР был не просто самое большое государство на карте мира. Он был огромен во всех отношениях, вмещая в себя множество народов и культур, абсолютно всех природных зон, какие только существуют на планете. Я ещё помню картинку в детском атласе, где были изображены народы союзных республик в национальных одеждах. Реки, горы, пустыни, бескрайняя тайга и бесконечно далёкий Владивосток. Разве хватит одной жизни, чтобы побывать в каждом уголке нашей необъятной родины?

Может водку сразу выпить?

Однажды как-то вечером по телевизору шёл фильм-катастрофа про большой пассажирский самолёт, который на протяжении всего фильма пытался упасть и разбиться, а ему всё никак не давали этого сделать. Вдруг, посреди кадра, появилась какая-то напуганная тётка и начала вопить, что телестудию «Останкино» и её саму кто-то пытается захватить. Потом опять этот злосчастный самолёт продолжил борьбу с гравитацией. Всё происходящее вызывало весьма смешанные и непонятные чувства. Фильм постоянно прерывался какой-то суетой в телестудии. Это продолжалось очень долго. Становилось немного жутковато.

Буквально через несколько дней с экрана телевизора объявили, что СССР больше не существует. С советского герба союзные республики посыпались как осенние листья, а на месте изображения планеты Земля появился грозный орёл с двумя головами, которые смотрят в разные стороны и показывают всем язык. Люди вдруг снова стали господами, как при царе. Разве что крепостное право не вернули. Так получилось, что тот падающий самолёт в итоге кое-как смогли спасти, а вот страны, в которой я родился, не стало.

Наступили грозные девяностые годы. Время, которое запомнилось для меня лично двумя страшными словами: «дефицит» и «реклама». Как-то разом с магазинных полок исчезли все основные товары – еда и одежда. Государство ввело для населения карточную систему. Само собой разумеется, я в то время даже не пытался вникать в хитрости тогдашней экономики. Ну карточки и карточки. Вроде как деньги, но обменять их можно лишь на то, что в самих же карточках и указано. И это было лишь полбеды. Вместе с карточками появились длиннющие многочасовые очереди.

В то время бытовал такой анекдот:

«Приходит маленькая девочка в магазин отоваривать карточки. А у неё карточки были только на водку и на мыло. И говорит продавщице:

– Дайте мне пять бутылок водки и две упаковки мыла.

– А не тяжело ли тебе, ребёнок, будет всё это нести? – спрашивает продавщица.

– Да я тоже думаю, – говорит девочка, – может водку сразу выпить?

Бесконечные очереди стали частью повседневной жизни. Причём люди умудрялись занимать одновременно несколько очередей, зачастую даже не зная, какой товар отпускают в начале очереди и хватит ли того, за чем они стоят, на всю толпу. Стоя подолгу в очередях, можно было узнать много чего интересного. Например, какие события происходят в мире или хотя бы в соседнем дворе, прогноз погоды на ближайшие год-два. В очереди можно было получить консультацию опытного терапевта, познать тайны всхожести семян, выяснить, наконец, где прячется та самая злосчастная искра в карбюраторе, и даже получить высшее образование. Очередь не делила людей ни по какому принципу, поэтому разговоры можно было услышать абсолютно на любые, самые разнообразные, темы. Благо карточная система продолжалась не очень долго, и пора очередей постепенно шла на спад.

Второе страшное слово, которое прочно вошло в девяностые окончательно и бесповоротно – это «реклама». Никогда прежде я не испытывал такого стыда, глядя в экран телевизора. Я и раньше знал, что гигиена очень важна в жизни человека. Нам рассказывали это ещё на уроках природоведения. О том, как важно чистить зубы, каждый день купаться и в принципе следить за всеми частями тела. Но чтобы в каждом рекламном ролике это показывалось так откровенно и со всеми подробностями − было уже слишком. Вообще довольно дико было смотреть, к примеру, любимый гайдаевский фильм, посреди которого появлялась какая-нибудь дамочка, которая радостно начинала верещать о своих женских проблемах. Рекламы становилось не просто много, она буквально заполняла собой всё жизненное пространство. Шагу нельзя было ступить, чтобы не нарваться на какое-нибудь рекламное объявление. Куда бы ни был обращён твой взор, он обязательно наткнётся на рекламу. Сразу возникает вопрос – что же в то время так усердно рекламировали? Ответ самый банальный и состоит всего из трёх букв – всё! Были даже такие вещи, которые, казалось, и в рекламе то не нуждались. Нет, сама реклама превращалась не в двигатель торговли, чем она и должна быть, а в какую-то отдельную культуру. Или даже не знаю каким это словом назвать, чтобы не порочить слово «культура».

Ученик-невидимка

Тем временем школьная пора шла своим чередом. Пионерские галстуки, как и все атрибуты Советского Союза, теряли свою актуальность и постепенно исчезали из вида. Лишь немногие ещё долго повязывали эти кусочки знамени на своей шее. Остальные же, повинуясь скорее стадному чувству, дабы не выделяться из толпы, чем какому-то своему внутреннему убеждению, галстуки носить перестали. Школьную форму ждала та же самая участь. Старая либо износилась, либо становилась мала, а новую пока ещё не придумали. Школьники стали наряжаться в меру своего вкуса и родительского кошелька. Школа, которая когда-то была похожа на инкубатор, стала напоминать показ высокой моды в бедном квартале. Одевались кто во что горазд, пока не пришли к обычным брюкам, рубашкам, а девочки к юбкам и сарафанам. В памяти почему-то очень хорошо запечатлелись девочки в брючных костюмах. Кажется, для меня это было в новинку в ту пору. Конечно же, мода молниеносно выходила за привычные рамки, наступала эпоха глянцевых журналов.

Поскольку дальнейший мой рассказ рискует превратиться в жалобную книгу, я постараюсь применить всю силу своего красноречия, чтобы максимально этого избежать. Шли обычные школьные годы, которые совершенно перестали отличаться друг от друга. Какая была успеваемость в школе? Вообще никакая. Я никуда не спешил, поэтому никуда и не успевал. Больше всего мне нравилось разглядывать карту мира, которая висела в моей комнате, и которую подарила мне бабушка. Вот её я мог изучать часами. Не бабушку, конечно, а карту. Я выучил практически все столицы государств, горы, равнины, реки и моря, мысленно совершая большое путешествие по всему земному шару. Стоя на вершине Килиманджаро, я с восхищением разглядывал африканские саванны. В одиночку на плоту пересекал Тихий океан. Забирался на самую высокую точку мира и спускался в самые глубокие ущелья. Спасался от жары в пустыне и от холода на полюсах.

Карта была физическая, поэтому на ней не было границ. Не было ничего, что помешало бы спокойно гулять по всей планете: ни таможен, ни высоких заборов, ни злых дядек с собаками, ничего такого, что могло бы помешать моим путешествиям. На стене висела моя карта, в мечтах − мой воображаемый мир.

На уроках географии учитель, тыча указкой в свою карту, монотонно рассказывал о движении тектонических плит, о часовых поясах и климатических изменениях на нашей планете. О том, как человечество влияет на все эти процессы. По очереди надо было выходить к доске и очерчивать указкой границы Евразии. Зачем-то обязательно надо было отличать Нигер от Нигерии и каждому в классе найти эти страны на карте. Каждый урок превращался в конвейер из учеников, которые по очереди выходили к доске и тыкали указкой в одну и ту же точку. Уроки истории же проходили более интересно, но лишь те, где учитель давал новый материал. Учить параграфы и пересказывать никто не любил, только слушать.

Хорошо запомнились те уроки, которые у нас вёл сам директор школы, когда замещал учителя истории. Мы тогда впервые ощутили себя участниками исторических событий, полностью погрузившись в атмосферу происходящего. Значит, многое зависит от того, кто и как преподаёт свой предмет? Он никого никогда не вызывал к доске, а ведя свой рассказ, курсировал по классу и иногда задавал вопросы, превращая таким образом уроки в дискуссию на разные темы. К слову, тема была – Великая Отечественная. Мы дружно всем классом ходили в разведку, выбирали более подходящую местность для атаки, наводили понтоны через реки и много чего ещё. Я со своим отрядом благополучно был разбит через пятнадцать секунд после атаки благодаря слишком прямолинейной тактике. Кто-то и вовсе небольшим отрядом попытался окружить целый гарнизон, не зная его размеров.

Эти несколько ярких страниц навсегда запечатлелись в моей памяти. Вся остальная учёба спрессовалась в однородную серую массу и больше напоминала тюремное заключение – от звонка до звонка. Сказать бы, что дело было исключительно во мне самом, в моей природной лени, но это не совсем так. Да, я откровенно дремал на уроках, особенно, если урок был скучным, а тема непонятной. Больше интересовался тем, что происходит за окном, нежели в классе. Но один лишь я?

Однажды учительница физики вместо обычного урока устроила нам разбор полётов, срываясь на крик. Она вопила, выпучивая глаза:

− Я вижу перед собой сплошную серую массу! Ваш класс напоминает какое-то болото! Никому ничего не надо! Какие знания я могу вам дать?!

Это была очень длинная тирада, которую даже нет смысла всю вспоминать и воспроизводить. Помню только, что на том уроке никаких новых для себя законов физики мы так не узнали, кроме, пожалуй, влияния ультразвуковых волн из глотки учителя на барабанные перепонки учащихся. Наверное, и она была в чём-то права, хотя была и другая сторона медали. Физичку открыто все не любили как человека, а не как преподавателя. Кто-то в душе́ даже ненавидел. А кому захочется получать знания от монстра?

Мне самому уже не хотелось вступать в контакт с учителями, выходить к доске и даже отвечать с места. Видимо, они это чувствовали, и наступил такой момент, когда меня вовсе перестали спрашивать, причём, по всем предметам. И это меня более чем устраивало. Таким образом, негласная договорённость была достигнута. Конечно, двоечником я не стал, просто закончились мои показательные выступления перед классом. В дневнике оценок становилось всё меньше, а к девятому классу они и вовсе перестали там появляться. Этот бесполезный документ был уже неинтересен ни мне, ни учителям, ни родителям.

Возможно, это прозвучит немного странно, но в итоге я превратился практически в невидимку. Был такой случай, который произошёл всего один раз за все мои школьные годы. Однажды утром родители ушли на работу, даже не разбудив меня, а может быть и пытались разбудить, или просто забыли. Когда я наконец проснулся, то вдруг понял, что на первый урок уже не успеваю. Быстро вскочив с кровати, наспех собравшись, даже не позавтракав, я сломя голову побежал на второй урок. Каково же было моё удивление, когда на мой вопрос, что сказал учитель про моё отсутствие, мне ответили:

− Тебя не было на уроке? А мы думали, что ты в классе.

Макраме из проводов

Когда-то давно, ещё в детском саду нам задавали традиционный вопрос – кто кем хочет стать, когда вырастет, имея ввиду профессию. Как обычно, девочки разделились на врачей и учителей, а мальчики – на космонавтов и водителей. Я, кажется, тоже пробурчал что-то в этом роде. К девятому классу этот вопрос уже начинал вставать острым клином между мной и школой. Я просто катастрофически не видел себя в старших классах. Оставшиеся два года учёбы мне казались каторгой и совершенно бесполезной тратой времени. Хотелось наконец поменять обстановку, видеть совсем другие лица, получить уже какую-нибудь специальность, да и просто изменить свою жизнь. Мне казалось, что сто́ит только бросить школу, как всё в жизни наладится само собой, проблемы исчезнут или улетучатся. Отчасти так оно и произошло. Я смог сбросить, как оказалось, огромную гору с плеч, которая меня к тому времени уже практически раздавила.

Наверняка у большинства школьников были свои определённые цели: получить аттестат, отгулять на выпускных, запустить в небо шарики, голубей или что-нибудь ещё, способное летать. Само собой, с хорошими баллами или относительно хорошими, поступить в ВУЗ. В мои планы всё это никак не вписывалось, потому что единственным желанием было бежать из школы как можно дальше, и не оглядываясь. Я даже удивился, как легко это получилось осуществить. Тем более, что родители полностью поддержали моё желание, видя какую тоску на меня нагоняет одно упоминание о школе. Хотя учителя и ждали до последнего, что я подам документы в десятый класс, но были очень удивлены, что этого так и не произошло.

Встал вопрос о дальнейшем обучении, ну и само собой, выборе профессии. Как бы странно это сейчас ни звучало, но я до сих пор не знаю почему выбрал именно специальность электрика. Абсолютный гуманитарий по складу ума и полный профан в точных науках, я понятия не имел, откуда берётся ток в проводах и куда он девается, когда перегорает лампочка. Возможно, из меня мог бы получиться неплохой ботаник. Я всегда любил наблюдать за растительной жизнью и что-нибудь выращивать самому. Возможно, я смог бы стать архивариусом или библиотекарем. Возможно, даже искусствоведом. Но…

Электротехнический колледж принял меня с распростёртыми объятиями. С этого момента я на долгие восемь лет фактически переехал в Ставрополь, живя то у родственников, то на съёмных квартирах, а то и вовсе у друзей. Как мог получал образование, а позже отдавал долг родине.

Два года учёбы в колледже были настолько беззаботными, что больше напоминали длинные каникулы, чем получение хоть каких-то знаний. Само собой, новому я там ничему не научился. Школьные предметы носили больше факультативный характер, а по основной специальности преподаватель на протяжении двух лет зачем-то рисовал на доске, как мне казалось, одну и ту же электрическую схему. То ли эта схема имела какой-то сакральный смысл и считалась наиболее важной в электротехнике, то ли нашу группу считали умственно отсталой. На практических занятиях мы в основном плели макраме из проводов, либо проверяли на прочность заземления путём коротких замыканий, пока пьяный мастер досматривал радужные сны в своей подсобке.