Арлекины и радуги

Размышлениями о запахе он оттягивал решительный момент, когда презерватив надо будет надеть. Но для этого требуется кое-какое условие… которое у него пока не соблюдено. Костя расстегнул джинсы, подумал, что они все равно будут мешать, и снял вместе с трусами. В комнате было прохладно – ночь, середина сентября, – и по ногам побежали мурашки. Костя лизнул ладонь, попытался себя погладить, как обычно, но ничего не получалось.

Испуганный, он начал представлять Маргариту: конечно, голую, раскинувшуюся у него на кровати поверх одеяла. Это почему-то не подействовало, и Костя испугался еще сильнее, решив, что утратил мужскую силу от стресса и переживаний. Он вскочил и включил компьютер. Загрузил из тайной папки подборку фотографий, которые всегда ему помогали. Помогли и в этот раз. Условие было исполнено, презерватив скользнул, раскрутившись, на место, и Костя выдохнул с облегчением. Дело оказалось нехитрым, кто угодно справится.

Теперь уже легко было фантазировать про Маргариту, придумывать, что он станет делать с ней – фотографии подсказывали любопытные варианты. Интересно, у нее это тоже будет первый раз? Ой, вряд ли!

Костя слегка устыдился пренебрежительных мыслей в адрес хорошенькой одноклассницы, проявившей к нему интерес. Подумал, что за Маргаритой стоит поухаживать. Нечего прятаться по углам, надо позвать ее, например, в кафе. Интересно, это не против режиссерской этики? Можно ему встречаться с актрисой? На роль он ее назначил еще до всей этой истории, так что в корысти Маргариту заподозрить нельзя. И режиссер он пока не настоящий, просто десятиклассник, пробующий свои силы. Пожалуй, ничего страшного.

Осень катилась к зиме, выпал снег, гулять на улице стало холодно, и они подолгу сидели в «Кофе и дыме», который только что открылся возле кремля. Маргарита оказалась хорошей собеседницей: внимательно слушала, задавала уместные вопросы, иногда рассказывала что-нибудь сама. Ее отец бросил работу на металлургическом заводе и подался в бизнес, поговаривали даже про его связи с бандитами. Маргарита щеголяла в дорогих нарядах, делала в салоне маникюр, красила волосы – по мнению Кости, напрасно, – и отец забирал ее из школы на дорогом джипе.

С высоты своего положения – сын привилегированного отца, знаменитого хирурга, – Костя снисходительно смотрел на семью Маргариты, наслаждавшуюся новообретенным богатством. Они все время куда-нибудь улетали, то в Египет, то в Таиланд. Маргарита и среди зимы ходила загорелая, рассуждала о том, где лучше – в Эмиратах или на Мальдивах. Мама говорила Косте время от времени, что Маргарита ему не пара, что ему надо учиться и выбросить глупости из головы. Костя на всякий случай отвечал, что ничего серьезного между ними нет, просто эпизодические встречи.

На самом же деле он влюбился в Маргариту по уши, на репетициях не сводил с нее глаз, старался проводить как можно больше времени вместе. Они запланировали отметить Новый год с несколькими приятелями по классу и театру. Маргарита предложила собраться в их загородном доме, который построили совсем недавно и еще не успели провести отопление. Зато в гостиной был камин, а весь первый этаж грели теплые полы, так что замерзнуть им не грозило.

Городецкий радостно подхватил идею, заверив, что натаскает у родителей столько спиртного, что о холоде не будет и речи. Все согласились, и тридцать первого декабря встретились у подъезда Маргариты, чтобы ехать за город. Нагруженные сумками и пакетами, сели в автобус, добрались до конечной, а оттуда потопали пешком по заснеженной дороге к коттеджному поселку, стоявшему на отшибе.

Маргарита отперла ворота, пропустила всех на участок, где еще лежали кучами стройматериалы, накрытые пленкой, и стояла недостроенная баня. В доме тем не менее было уютно; Риткин отец заранее включил им теплые полы и приготовил растопку для камина. Разжечь его поручили Косте; пока девчонки возились на кухне, они с Городецким развели огонь и выпили по паре рюмок «Рябины на коньяке».

Стол накрыли в гостиной, поближе к огню. Включили музыку, чинно отметили уход старого года. Постепенно развеселились, разогрелись, кто-то начал танцевать. Большой свет погасили, оставив гирлянды на окнах и свечи на столе. Ритка пересела на диван, поманила к себе Костю. Он специально постарался не напиваться, чтобы не ударить в грязь лицом и хорошо все запомнить.

Сначала они целовались, и Маргарита позволяла ему трогать себя везде… почти. Потом кто-то крикнул: «Куранты!» Все повскакивали с мест, хлопнуло шампанское, зазвенели, сталкиваясь, бокалы. Один разбился, и Маргарита рассмеялась: «На счастье!»

Дальше они с Костей оказались в какой-то комнате, где была большая кровать, небрежно накрытая пледом. Маргарита усадила на нее Костю, и сама села сверху. Стащила через голову свитер в вязаных узорах, оставшись в игривом розовом бюстгальтере с оборками. Костя просунул под него руку, пощупал Маргаритину грудь, уже мирясь с неотвратимостью того, что должно было произойти. Конечно, ему было страшно, но он дал себе слово не отступать. Пусть случится, что случится.

Костя откинулся на кровать, перевернулся, подминая Маргариту под себя. Нашел застежку на бюстгальтере, немного повозился и расстегнул. Маргарита, не стесняясь, сдернула юбку и колготки, оставшись в одних трусиках, таких же розовых с оборками. Расстегнула на Косте ремень, потом молнию, взялась рукой за крепкий член, а потом вдруг сунула его себе в рот. Ошеломленный, Костя автоматически пополз вверх, спасаясь от нее, потом, наоборот, подался вперед. Маргарита облизывала его, как мороженое, блаженно причмокивая, хотя Костя режиссерским чутьем и угадывал за этим игру. Однако чувство было такое приятное, такое невыносимо острое, что он предпочел покориться, позволив Маргарите довести его до финала.

Она деловито поднялась, сказала: «Я на минутку», – и выбежала в туалет. Там включилась вода, Костя услышал, как она полощет рот и отплевывается, улыбнулся про себя. Маргарита вернулась с пачкой сигарет, прикурила и предложила Косте. Он взял одну, затянулся и закашлялся, потому что курить не любил и привычки к сигаретам у него не было.

– Я это специально, – похвасталась Маргарита. – Чтобы ты потом дольше не кончил. Ты же в первый раз, да?

Костя кивнул.

– Я так и думала. В первый раз все быстро кончают. По-моему, ужасно несправедливо. Одна возня, и никакого удовольствия.

– Ты, значит, подстраховалась? – усмехнулся он.

– Ага. Ты же не против?

– Ну что ты!

– Понимаешь, девчонки многие не умеют кончать, а я научилась. Только у меня быстро не получается. Надо подольше. Сможешь?

Костя прислушался к себе и кивнул.

Он действительно справился, так что Маргарита громко дышала и извивалась под ним, а потом даже вскрикнула и широко распахнула глаза.

– Класс! – выдохнула она, немного придя в себя и снова закурив. – Повторим?

– Давай попозже, – взмолился измотанный страхом и недавними усилиями режиссер. Актриса понятливо улыбнулась.

До повторения пришлось подождать, потому что второго января Маргарита улетела с родителями на очередные острова. На февраль у них была назначена премьера, и, когда она вернулась, Костя уже с головой ушел в репетиции. Он шлифовал каждый эпизод, будто готовил спектакль для какого-нибудь столичного театра, а не для актового зала в школе. Гонял актеров по тексту, менял мизансцены, что-то додумывал и дорабатывал. Мама с тревогой наблюдала, как он, сидя за ужином, чертит схемы в блокноте и не замечает, что ест. Однако если она делала замечание, отец вставал Косте на защиту. Он считал, что у мужчины должно быть дело всей жизни, и посягать на него никто не имеет права.

С тем, что врачом сын не станет, Борис Константинович смирился с трудом, но постепенно заинтересовался Костиным театром и на премьере обещал быть.

Снова они печатали афиши и приглашения. Из местной газеты приходила журналистка, расспрашивала Костю про постановку, потом разговаривала с мамой – как с директором, конечно, – про то, что в наше время и школьный театр может быть серьезным перспективным делом. Журналистка была на премьере, сидела рядом с мамой и отцом. Сам Костя прятался за кулисами, дирижировал оттуда, подсказывал, ходил взад-вперед на крошечном пятачке за занавесом.

Когда грохнули аплодисменты и артисты, выстроившись цепочкой, стали кланяться, Маргарита подскочила к нему, схватила за руку и вытащила к публике. Луч софита ударил Косте в глаза, ослепил. Маргарита толкала его в спину – поклонись! Он быстро клюнул носом, развернулся и сбежал в спасительную темноту. Мама потом говорила, что Костя был похож на модельера, который выходит в конце показа, одетый совсем просто, быстро кланяется или машет рукой и скорей убегает обратно.

О нем написали в газете: талантливый мальчик, отличник, образец для подражания. Вот вам и современная молодежь! Костя аккуратно вырезал статью и спрятал в прозрачную голубую папку. Спектакль они решили дать еще четыре раза, потом показы пришлось продлить, потому что «Горе от ума» хотели показать своим ученикам директора других школ (Костя подозревал, что с подачи мамы). Так или иначе, но они выступали до начала мая, после чего оказалось, что учебный год подошел к концу, Маргарита уезжает в лагерь для девочек с актерскими способностями, а он остается дома и должен придумать себе какое-нибудь занятие.

Естественно, им стала новая постановка, и уже не из школьной программы, поскольку Костя, почувствовав себя звездой, решил замахнуться на что-нибудь посерьезнее. Он погрузился в чтение Шекспира, потом Мольера, потом Оскара Уайльда. Проще всего было бы поставить «Как важно быть серьезным», но Костя, простых путей не искавший, выбрал «Идеального мужа». Выбрал и обломал себе зубы. Уайльд не давался ему, неопытному мальчишке, не подсказывал хитрых ходов и аллюзий. Ставить пьесу как есть, не привнеся ничего своего, казалось Косте бессмысленным.

Он таскал за собой томик Уайльда повсюду, сидел с ним в кафе за бесконечными стаканами латте, спал, спрятав его под подушку. Просил, умолял автора подсказать такую же смешную и бойкую интерпретацию, как и сам текст, но Уайльд, хитрюга, помалкивал. Костя прочел его биографию, ужаснулся тому, как любовь завела беднягу в тюремную камеру и как он всю жизнь потом не оправился.

Маргарита приехала из своего лагеря, вдохновленная и мечтающая о новых ролях, но порадовать ее Косте было нечем. Он пробовал посоветоваться с ней, но, если уж сам Уайльд ему не помог, чего было ждать от Маргариты? Правда, она сняла напряжение, копившееся внутри все время с ее отъезда; возобновились их встречи то у Кости в комнате, пока родителей не было дома, то в подсобке за сценой, которой Костя и в каникулы продолжал пользоваться.

В конце концов Костя остановился на «Женитьбе Фигаро». Маргарита начала репетировать роль задорной Сюзанны, за которой охотится, втайне от жениха, граф Альмавива. Постановку Костя задумал в итальянском духе, но не старинном, а почти современном – с мебелью в стиле семидесятых, которую легко удалось собрать по домам участников спектакля, соответствующими костюмами и прическами. Маргарита для выступлений решила собрать волосы в высокий шиньон и повязать надо лбом красную шелковую ленту.

С этой лентой, в короткой юбке в обтяжку – под Лоллобриджиду, – Маргарита гарцевала по сцене, вжившись в образ естественно и легко. На роль Фаншетты, служанки в замке, Костя по большой просьбе Татьяны Витальевны взял ее дочь, толстенькую семиклассницу в очках, Нику Седых. Ника зазубрила свой текст наизусть, но на каждой реплике краснела, спотыкалась, поглядывала на Костю, ожидая подсказки. Ему и жалко было нескладную Седых, и не хотелось особенно с ней возиться. Он командовал, куда ей идти и как вставать, но актерских успехов от Ники не ждал.

Однажды, когда они с Маргаритой сидели в «Кофе и дыме», та вспомнила про мучения Седых и, подмигнув Косте, сказала:

– Ты бы с ней поласковее! Она в тебя с пятого класса влюблена, как к нам в школу перевелась.

Костя оторопел:

– Ты откуда знаешь?

– Ой, да все знают. Кроме тебя, – рассмеялась Маргарита. – Она же глаз с тебя не сводит. А ты не замечаешь. Смотришь на нее, только когда она на сцене. Вот Седых и заикается как идиотка.

– Глупости, – возразил Костя, а сам подумал, что только влюбленной Седых ему и не хватало для полного счастья. В придачу к ее мамаше-наседке!

Куда больше его беспокоило, что Маргарита стала неожиданно уклончивой и неуловимой. Больше не оставалась после репетиций, могла не взять трубку, когда он звонил. Да что говорить: даже в «Кофе и дыме» в этот раз они оказались случайно – он заметил, что она сидит на диванчике у окна, и зашел поговорить.

– Марго, – начал он внезапно севшим голосом, – ты все время бегаешь куда-то. Мы и не общаемся совсем. Почему?

Маргарита повела плечами, отбросила с лица завитую прядь.

– Я-то думала, когда ты спросишь, – ответила она, поводив по столу пальцем. Взяла салфетку, потеребила, смяла в ладони. – Кажется, нам больше не по пути.

– В каком смысле? – изумился Костя. – Как это не по пути?

– Ты не поймешь, – свысока заявила Маргарита. – Ты для меня еще маленький.

– Раньше вроде не был маленький, – обиделся он.

– Да не дуйся! – Маргарита ткнула его локтем в бок. – Нормально все, мы же не ссоримся. Спектакль твой никуда не денется. Но насчет всего остального, думаю, пора притормозить.

– У тебя кто-то появился? Другой? – Голос Кости стал напряженным, горло предательски сжалось.

– Может, и появился. Тебе какая разница?

– Есть разница. Я должен знать, вместе мы или нет.

– Ладно, ты сам спросил. Считай, что не вместе. Или нет, вместе, но как друзья. Будешь со мной дружить?

Маргарита смотрела на него весело, задорно, без тени горечи или грусти. Костя медленно поднялся из-за стола, смерил ее глазами и ответил:

– Нет. Извини.

– Как хочешь. – Маргарита откинулась на спинку дивана. – Но ты это зря. Не обижайся, Костик, а?

– Я не обижаюсь. Пока, Марго.

Он вышел на улицу, где сыпал мелкий снег вперемешку с дождем. Женщина прокатила мимо него коляску – личико у ребенка было как у христианского великомученика с иконы в церкви возле кремля, бледное и страдальческое. Изо рта торчала розовая соска, практически сразу над ней начиналась шапочка с вышитым зайцем.

Костя дошел до автобусной остановки, попросил у какого-то мужчины закурить. Тот открыл пачку, протянул ему и спросил сочувственно:

– С девушкой проблемы? Не горюй, пацан, у тебя их еще тысяча будет.

– Точно? – Костя поднял глаза над огоньком зажигалки.

– Гарантирую! – фыркнул мужчина.

Костя развернулся и побрел под моросью в темноту. Добравшись до дома, он заперся в ванной, налил до краев горячей воды и представил себе, как перережет вены отцовской бритвой. Она, правда, была безопасная, но фантазии это не мешало. Костя уже лежал в ванне, полной крови, одна рука свисала через бортик, красная липкая лужа скапливалась на плитке. Мама стучала в дверь, но он не открывал – умирал. Потом очнулся, поняв, что вода остыла, выдернул пробку и стал вытираться.

Из ванны Костя вылез с готовым решением: после экзаменов он едет в Москву и поступает в ГИТИС, на режиссерский факультет. Он пришел на кухню, уселся за стол, где уже ждали родители. Мама налила ему борща, положила ложку сметаны, пододвинула корзинку с хлебом.

– Ты что сам не свой? – спросил отец. – Случилось что?

– Случилось, – кивнул Костя. – Я от вас уезжаю.

– Далеко ли? – Отец приподнял одну бровь.

– В Москву, учиться. На режиссерский.

– Ты сначала поступи, – вмешалась мама. – Там знаешь какой блат!

– Плевать мне на блат, – отрезал Костя. – У меня призвание.

– Ну раз призвание, – вздохнул отец, – пробуй.

– Боря, – вскинулась мама, – скажи мне, куда он поедет, а? Здесь у него дом, здесь мы с тобой, здесь университет. С твоими оценками, Костя, ты хоть на высшую математику, хоть на физику легко можешь поступить. Зачем тебе эта Москва, режиссерский твой? Думаешь, тебя там ждут? Будешь мыкаться всю жизнь, по провинциям перебиваться. Ты этого хочешь, да? «Репку» ставить, «Колобка» в ТЮЗе? Это вот реальная перспектива, если хочешь знать!

– Яся, прекрати! – отец хлопнул ладонью по столу. – Пусть пробует. Мужик решил. Ты мне только скажи, Костя, с этой девочкой решение как-то связано? С Маргаритой твоей?

– Не связано, – отрезал Костя. – От слова «совсем».

– Вот и хорошо, – мягко произнес отец. – Давайте есть. Я голодный, как волк, в больнице пообедать не успел. Яся, что у нас на второе?

Премьера «Фигаро» вызвала шум посильнее, чем «Горе от ума». Снова про Костю написали в газете, он вырезал статью и спрятал в заветную папку. На премьере Маргарите усиленно хлопал из первого ряда парень в клетчатом пиджаке, ботинках «челси» и с модной бородкой. На вид ему было лет двадцать, может, двадцать два. Когда Маргарита шагнула к краю сцены и поклонилась, парень подхватился с места и вручил ей букет в шуршащей фиолетовой бумаге. Там было, наверное, штук пятьдесят роз, и Маргарита, румяная от удовольствия, зарылась в цветы лицом, а потом послала парню воздушный поцелуй.

Костя видел в окно, как они садились в машину, как отъезжали от школы. В дверь подсобки постучали, потом кто-то тихонько вошел. Костя обернулся: на пороге стояла, в костюме Фаншетты, Ника Седых. Она уже нацепила обратно свои очки, которые для представления снимала, и смотрела на него из-за стекол круглыми глазами, как у совы.

– Чего надо? – рявкнул Костя.

– Ты пойдешь домой? – робко спросила Седых.

– Тебе-то что?

– Нам же одну сторону, – попятившись, объяснила она. – Я тебе помогу донести реквизит.

– Сам донесу! – прошипел он, наклоняясь к ней и разворачивая в сторону коридора. – Иди отсюда, Седых, чтобы я тебя не видел!

Она бросилась по коридору бегом, и до Кости донеслись сдавленные всхлипы – Седых рыдала. Он захлопнул дверь, а потом изо всех сил заехал по ней кулаком. Пальцы взорвались болью, из глаз посыпались искры. Костя потряс кистью, выкрикнул матерное ругательство, и внезапно ему полегчало. Стоит ли горевать из-за пустяковой неудачи? Маргарита – и далась она ему! Выбросив мысли о ней из головы, Костя начал готовиться к экзаменам.

Глава 3

Вера с трудом открыла глаза. Увидела потолок с лепниной по краям и розеткой в центре. Из розетки свисала люстра, и на секунду ей показалось, что она дома, в Вене, заснула на диване в гостиной. Но нет, это был не дом, и лежала она в кровати, рядом с Костей. Вера приподнялась на локте, посмотрела ему в лицо: тень от ресниц падает на щеку, страдальчески кривится рот. Что ему снится, интересно?

Она прислушалась к своим ощущениям и поняла, что голова, вопреки ожиданиям, не болит, а в теле бродит радостная энергия. Они так и заснули одетые поверх покрывала, и Вера с усмешкой оглядела свою мятую футболку и носок, сползший с одной ноги. Села, натянула носок обратно, сняла резинку с волос. Встряхнула ими и встала, оглядывая комнату.

Там был книжный шкаф, плотно набитый разноцветными томами, еще один – платяной, рабочий стол с ноутбуком и бумагами, разбросанными в беспорядке. Среди бумаг стояло несколько грязных кружек со следами кофе и початая бутылка минеральной воды. К окну было придвинуто громоздкое кожаное кресло с прорванной обивкой, на нем валялись джинсы, вязаный свитер и майка.

К стене над кроватью кнопками была приколота выцветшая репродукция, изображавшая сценку в парке: Арлекин щипал даму за голую грудь, торчащую из корсета. Небо над ними было наполовину темным, наполовину светлым, и на светлой половине проступала нежная радуга. Края репродукции от старости затрепались и закрутились вверх. Углы прикрывали другие картинки и фотографии, поярче и поновее. На тумбочке лежали Костины часы, мобильный и кольца, которые он, видимо, снял, когда проснулся среди ночи.

Вера присела на корточки возле него, потянулась губами ко лбу, но не поцеловала, а так и застыла с полуприкрытыми глазами. Подняла руку, повела ею над его носом, над подбородком, вдоль нижней челюсти, заросшей щетиной, до уха, торчавшего из-под волос. Ее колдовские пассы Костю не разбудили, и Вера, немного осмелев, положила ладонь ему на грудь.

Мерный стук Костиного сердца отдавался во всем ее теле, словно это сердце было у них общим. На его шее, над ключицей, пульсировала жилка, и Вера осторожно дотронулась до нее указательным пальцем. Костя шевельнул головой, и она отдернула руку.

Сев на пол и прислонившись спиной к краю постели, Вера достала из кармана телефон. Проверила накопившиеся сообщения и неотвеченные вызовы, но с беззвучного режима не сняла. Большую часть сообщений удалила, на одно написала коротко: «Завтра возвращаюсь, обсудим». В почту даже не стала заходить, зная, что там ждет гора писем, требующих ответа.

Бросив телефон в кресло поверх Костиной одежды, она поднялась и подошла к окну. Березы разрослись и доставали до пятого этажа, заслоняя двор и соседние дома. Был виден только край тротуара у подъезда, где стояла скамейка; кто-то прислонил к ней детский самокат. По безоблачному небу ветер нес воздушный шарик.

На цыпочках Вера прокралась в коридор. Рядом с Костиной спальней была еще одна, родительская. За стеклянными распашными дверями обнаружилась гостиная с диваном и креслами, большим телевизором, бархатными портьерами на окнах. Вера подошла к комоду на гнутых ножках, на котором стояли фотографии в серебряных рамочках. Большой снимок Костиных матери и отца: серьезный мужчина в очках обнимает девушку заметно младше него, в волосах у нее заколка с искусственными цветами. Костя на детской елке, Костя кланяется со сцены, Костя на выпускном. Костин портрет, похоже, студийный, на черном фоне. Вера взяла его и поднесла ближе к глазам. Провела пальцами по матовой бумаге, холодной на ощупь, и поставила фотографию назад.

Дальше по коридору шли рабочий кабинет и библиотека. Вера заглянула в них на ходу и свернула на кухню. Прикрыла за собой дверь, начала обследовать шкафчики. В первом же, над плитой, ей попалась открытая пачка молотого кофе; кофейник с навинчивающимся верхом стоял в раковине. Вера разобрала его на половинки, вымыла под краном, заправила и поставила на конфорку. Зажгла газ и стала ждать, когда закипит вода.

Очень скоро кофеварка забулькала, потихоньку засвистела, и в верхнюю половину потекла коричневая жидкость. Взяв с полки две кружки, Вера налила в каждую понемногу, себе добавила сахар и плеснула молока из пакета, который нашелся в холодильнике.

Хлопнула дверь в ванную – видно, Костю все-таки разбудил шум, хотя Вера старалась все делать тихо. За стенкой потекла вода, потом дверь хлопнула еще раз, и Костя возник на пороге, кое-как умытый, но все еще растрепанный.

– Пахнет потрясно, – восхитился он.

Вера протянула ему чашку, Костя взял, отпил глоток.

– Молока подлить? – спросила Вера.

– Не надо, очень вкусно.

– Вообще-то, кофе твой, – улыбнулась она.

– Но ты варила, – нашелся Костя.

Он присел на табуретку, пошарил по столу рукой в поисках сигарет. Нащупал пачку, достал одну, поискал зажигалку, но ее не было, и Вера протянула ему спички, лежавшие возле плиты.

– Будешь? – спросил Костя, но Вера покачала головой.

Он прислонился к стене и картинно выпустил вверх дым. Почесал заросшую щетиной шею, убрал волосы со лба, но они сразу упали назад.

– Еды нет, – заметил Костя, глотнув еще кофе, – позавтракаем в кафе.

– Идет, – согласилась Вера.

– Тебе сколько надо, чтобы собраться?

Вера оглядела себя – жеваная футболка, джинсы тоже не лучшего вида, – и рассмеялась.

– Нисколько. Только причешусь.

В нескольких кварталах от дома начинался парк – на этот раз имени великого писателя, – и Костя повел Веру туда. Среди деревьев, одевшихся первой листвой, работала летняя кафешка на открытом воздухе: стеклянный павильон с терраской и парой столиков на ней. Они уселись на улице, попросили кофе, сандвичей, минеральную воду; официантка отошла, и Костя развернулся к Вере.

– Я вчера сильно пьяный был?

– С виду нет. Но вел себя смешно ужасно.

– Это как?

– Как русский помещик.

– Щенков борзых раздаривал, что ли?

– Нет. Но мог бы.

– Ты извини, – Костя потер ладонями лицо. – Неприятности у меня. Вот и решил снять стресс.

– Я понимаю, – кивнула Вера. – Всякое бывает.

– Приставал?

– Естественно. Иначе я бы обиделась.

– Камень с души! – расхохотался Костя.

Официантка поставила перед ними чашки с шапками пены, присыпанной корицей, сандвичи на тарелках, стаканы для воды. Спросила, не нужно ли еще чего-нибудь, и скрылась в павильоне. Больше в кафе никого не было, только Костя с Верой.

– У тебя какие планы на сегодня? – спросил Костя, снова закурив. – Если свободна, можем по городу погулять. Парк посмотрим, по набережной походим. Вчера как-то смазанно получилось.