Муравьиная карусель

− Запрячь себе под подушку и сторожи, − хихикнула Синица. − Иначе точно не досчитаешься завтра.

− Договоришься, тебе под подушку запрячу, − рыкнул Бес. – И шкуру спущу, если с него хотя бы пёрышко слетит.

− Охолони, предводитель, − Коряга вскинула ладони и бросила на Синицу полный ярости взгляд. − Её подушка находится в нашей комнате! Не жаль меня, пожалей Четвёртую.

Птиц заржал. Его клекочущий смех окончательно взбеленил Синицу:

− Пусть лысый крысёныш отрабатывает свои провинности! Почему ты вечно рычишь на меня, а ему с рук сходит?

− Потому что я обаятельный? − Птиц выщерил желтоватые зуб. На запястье звякнули звенья многочисленных браслетов.

− Бес тебя прикормил, − хохотнули из дальних рядов. − Чтобы по всей Клетке за голый хвост не ловить.

− Такой дальновидный вожак, − Птиц всплеснул руками слишком резко и всё-таки сорвался с насеста. Из глубины комнаты послышались ехидные смешки.

Главный контрабандист Клетки раскалывал людские сердца на два равных лагеря – одни попадали под его чары, другие люто ненавидело.

− Вожаки остались на твоей помойке, − тихо пробубнили за спиной Четвёртой. − А у нас совет и его предводитель.

− И много ты насоветовал, киса? − приторно улыбнулся Птиц, глядя за спину Четвёртой матовыми безднами глаз. Ей сделалось неуютно. Невидимый спорщик подавился своими остротами и закашлялся.

В комнате воцарилась могильная тишина, в которой спокойный тихий голос прозвучат набатом:

− А у меня право высказаться есть?

Клеточники повернули головы. Зашуршали неуставные джинсы, контрабандные расшитые бисером рубахи, зазвенели серьги и браслеты.

Застенник выглядел расслабленным. Стылый взгляд скользнул по лицам собравшихся. Четвёртую прошиб озноб. В глазах городского выла метель. Не одомашненная снегоуборочными машинами и дворниками. Настоящая, лютующая на дорогах за Городом, пожирающая неосторожных путников, примораживающая до оттепели даже безумцев.

Четвёртой вдруг подумалось, что застенник может оказаться старше половины собравшихся. Совершенно не соплячьим взглядом он осмотрел комнату.

− А тебе есть что сказать? − Бес всё-таки пошевелился. Кресло злорадно заскрипело. Чмокнул, отлипая от подлокотника, голый локоть. Но насмехаться было некому. Клеточники напружинились как готовые к драке кошки. Бесова сестрица хлопнула ресницами и шагнула вперед, заслоняя застенника костлявой спиной.

− Я смогу за себя постоять, − отрезал тот, грубовато оттирая девчонку в сторону. Кресло заскрипело. Бес вцепился в кожаную мякоть до побелевших костяшек.

− И как ты это сделаешь, храбрый маленький домашний? − от Птица, которому месяц назад стукнуло пятнадцать, а на вид было и того меньше, обращение слышалось диковато, но клеточники привыкли. На крысиных помойках год идёт за два.

− За что ты к нам загремел? − подхватила Синица. − Перешёл дорогу в неположенном месте?

Снежные глаза повернулись, приморозив Синицу к табуретке, на которой она восседала.

− Убил человека.

В переговорной воцарилась звенящая тишина. Стало слышно, как по оконной раме ползёт очередная муха. Такая же зелёная, такая же жирная, но чуть более живая.

Птиц жадно подался вперёд и присвистнул:

− В тихом омуте, как говорится…

***

Новички притирались со скрипом.

Вернее, цыплята приживались как обычно – со срывами из-за отмены транквилизаторов, с аллергиями, истериками и припадками от эмоблокаторов.

Психика подростков плохо сносила новые тяжелые препараты, резкую смену места жительства и статуса. Ничего необычного. Новичков разделили по-братски. Синице – девочек, Коряге – мальчиков, Четвёртой Бесову сестрицу и Омута.

Разделение оказалось неравноценным.

Четвёртая сбилась с ног, бегая по всей клетке за Бусинкой, сующей нос в каждую щель и домогающейся с вопросами и претензиями даже до инструкторов. В это время оставленный без присмотра Омут умудрялся ввязаться в драку со всеми, кто попадал ему на глаза. Он был крупным, взрослее обидчиков, но слезшие с транквилизаторов, брошенные в чужой мир двенадцатилетки не смотрели на возраст. Кидались сворой, дрались до кровавой пены на губах.

Омут ходил пятнистый, со свёрнутым набок носом, но на лезущую с заботой Четвёртую лишь бросал исподлобья стылые взгляды. Четвёртая чувствовала себя выброшенной на лёд и потерявшей прорубь рыбиной.

Коряга к помятым мордам своих питомцев отнеслась флегматично. Сказала, что мальчишки должны выплёскивать энергию. Четвёртая едва сдержалась, чтобы не выплеснуть свою энергию ей в переносицу.

Бои продолжались, пока Омута не взял под крыло Птиц. Перваши, сунувшиеся было проредить старшему перья, встретили такой отпор от клеточников, что мигом растеряли боевой дух. За два года бывший крыс опутал своей сетью всю Клетку. Даже те, кто не любил Птица, больше не представляли жизни без контрабанды со свалок.

Мелкота ушла в подполье. Пятна на Омуте начали понемногу сходить и Четвёртая выдохнула, но тут взбрыкнула Бесова сестрица.

Девчонка оказалась той ещё занозой. Бродила по клетке, хлопая длинными ресницами, охмуряла персонал и наживала врагов в мелкодевчачьих комнатах.

Когда она впервые пришла на завтрак с разбитой губой, Бес взбеленился до красных показателей регистратора. Приказал Станице найти виновницу, а если никто не сознается, выпороть детские девчачьи комнаты в полном составе. Цыплята взвыли, размазывая по щекам слёзы и сопли. Синица побелела как покойница и едва не грохнулась перед предводителем на колени.

Четвёртая насилу отговорила Беса от планов мести соплячкам. Но с той поры предводителя словно подменили.

Языкастый Птиц поцокав с очередного насеста заявил, что вожак окончательно тронулся умом из-за своей бусинки и Клетка радостно подхватила прозвище.

Бесова Бусинка хлопала огромными глазами, заламывала руки и чуть что порывалась разреветься.

Время летело незаметно, хлопоты множились.

Землю покрыл первый хрусткий снежок. Дряхлые рамы начали пропускать ветер. Он вольготно гулял по коридорам и уносил с собой невеликие остатки тепла.

Четвёртая убила весь день в попытках убрать засопливевшую Бусинку подальше от глаз предводителя. Бес сдавал.

Клеточники из полудохлой оппозиции подняли головы и начали бурную подковёрную деятельность. Птиц каждый день приносил невесёлые вести из кулуаров. Мелкота тоже заволновалась, решая, чью сторону будет занимать в случае войны.

Бусинка, ставшая причиной всех бед, плелась за Четвёртой, с трудом перебирая ногами, и ныла. Ныть она любила. Вдохновенно, с поскуливаниями и подвываниями. Тоненький, не сломавшийся ещё голосок, сверлил в черепе Четвёртой дыры диаметром в палец:

– Мы ещё долго будем бродить по коридорам? Я хочу пить. И спать. Я болею. А Омут где? Бес запретил мне ходить на занятия. Почему я не могу посидеть в комнате?

Нынче к писклявой настойчивости прибавилась пикантная гнусавинка. Четвёртая стоически дождалась, пока поток иссякнет и буркнула:

– В цыплячьих комнатах клеят окна.

Переговорная встретила тишиной. Птиц, согнанный с любимого подоконника, восседал на спинке Бесова трона. Мёрзнущий даже летом, сейчас он укутался в три слоя одежды и казался не таким болезненно-тощим как обычно. Замотанный шарфом затылок почти касался верёвочной колыбели. Птиц смерил вошедших долгим, немигающим взглядом и вздохнул:

– Душа моя, ты принесла чуму в нашу обитель.

Чума оглушительно чихнула и спрятала натёртый красный нос в ладонях.

Коряга, вольготно растянувшаяся на диване, приподнялась на локте:

– А, Бусинка с надзором.

Голос у неё был сиплым и лающим, щёки лихорадочно полыхали. Мальчишечья половина цыплятника уже месяц не вылезала из простуд и радостно делилась бациллами с возлюбленной наставницей.

Бусинка нахмурилась и нырнула Четвёртой за спину. Грубоватая и прямая Коряга ей не нравилась.

– Ты сидишь в запертой комнате с этой чахоточный. Чего детский соплей испугался? – Четвёртая подцепила Бусинку за рукав и вытолкнула вперёд. Девчонка замерла посреди комнаты, сутуля плечи и опуская глаза в пол. Огромный – явно с чужого плеча – свитер болтался почти до колен, кокетливо подпоясанный ремешком. Короткие ноготки едва выглядывали из плохо подвёрнутых рукавов. Четвёртая подавила рвущееся изнутри раздражение. Даже для цыплёнка Бусинка была слишком нежной и бескостной.

– А кто сказал, что я про сопли? – Птиц глубокомысленно хмыкнул и зарылся длинным носом в кружку.

Четвёртая принюхалась. Переговорная насквозь провоняла горечью контрабандного кофе.

Птицевы вкусы за два года жизни в Клетке ничуть не поменялись. Он продолжал вести себя так, словно его не забирали с крысиных свалок. Мешал ядрёные, пахнущие лесом и летом настойки, забивал шкафы в переговорной пакетами с молотым в мелкую труху кофе, заваривал чай, обжигающий язык лютой горечью. Носил несуразные, собранные из цветных меховых заплаток жилеты, звенел браслетами и по настроению вдевал в нос кольцо из черного металла. Презирал официальные правила Клетки и нехотя подчинялся подпольным. Ценил их предводителя, но постоянно нарушал его запреты. Птиц принёс с собой свалку и цеплялся за неё острыми длинными лапами. Свалка расползалась по Клетке, забредала в самые укромные места и беззастенчиво обживалась внутри. Вечный траур Коряги разбавился цветастыми нашейными платками и кучей брошей в толстых мышастых косах. Синица полюбила клетчатые рубахи и кофе. Даже Бес поддался. Четвёртая всё чаще замечала его на крыше, дымящего контрабандную трубку с контрабандным неопределяемым на запах наполнением.

Четвёртую Птиц купил сразу. С первого взгляда и со всеми потрохами. Он пах свободой, миром-из-за-забора и тайной. С малых ногтей жившая в неволе, Четвёртая впитывала незнакомый запах, жадно ловила каждый взмах эфемерных крыльев. Мечтала пролететь сквозь прутья и поглядеть, как там – по ту сторону. Птиц это чуял. Косил насмешливым взглядом, дразнил. Но никогда не предлагал.

– Садись, чего застыла? – бросила Коряга.

Бусинка вздрогнула, словно от пощечины, и поспешно сгребла за спинку ближайший стул. Сидела она как хорошая девочка – вытянув спину до соединённых лопаток, сложив ладони на коленях. Коряга закатила глаза и упала на свой диван, потеряв к Бусинке всякий интерес.

Как матерь цыплячьих мальчишек, она ценила в людях норов, разбитые колени и желание бросаться с кулаками на всё, что смеет быть против. Бусинка не подходила ни по одному параметру.

– Коряга, ты не боишься оставлять свою гиенову стаю без присмотра? – спросила Четвёртая, падая на подлокотник дивана. – Где-то по дому бродит Омут.

Коряги издала странный булькающий звук и махнула чёрнокогтистой рукой в угол комнаты.

Омут дремал, зарывшись в гору курток. Спящим он снова походил на изнеженного застенника. Месяцы в Клетке согнали с него жирок, но не соскребли налёт сытой зазаборной жизни.

– Чем ты его накачал? – зашипела Четвёртая, оборачиваясь к Птицу.

Тот каркающе расхохотался и выставил вперёд ладони:

– Ничем, что могло бы ему навредить, – лишенные зрачка глаза вмиг стали пустыми и серьёзными. – Ты в курсе, что он не принимает блокаторы?

Первый год в Клетке становился тяжёлым для всех, но Омуту, который раньше даже успокоительных не нюхал, было тяжело втройне. Бесконечные драки, чужой, жестокий мир, ополчившаяся на него мелочь Клетки, непривычные препараты – любой сломается под такой тяжестью. Омут не ломался. Сверкал фонарями, перематывал разбухшие костяшки, непримиримо и упрямо глядел из-под светлых бровей.

– Его от них выворачивает, – буркнула Четвёртая.

Странная реакция на препараты, но так симулировать Омут не мог. Эмоблокаторы лезли из него сразу, как попадали внутрь.

– Зато не воротит от настоек, – Птиц дернул острыми плечами и покосился на спящего отечески-внимательным взглядом.

– Ещё одеялко ему подоткни, – фыркнула Коряга.

Разбуженный голосами, Омут приоткрыл глаза и тут же нахохлился, теряя нежно-застенный вид. Эм-эр на выползшей из курточного гнезда руке мерно горел жёлтым. Спокойным, светлым. Четвёртой даже почудилась прозелень, хоть это и было невозможно. Потенциальным дорога назад заказана. Сменить цвет они могут только на красный.

Травки Птица действовали. Впрочем, можно было не удивляться. На крысиные отшибы лекарства не поставляли. Они десятилетиями жили без блокаторов. Учились сдерживать безумие другими способами.

– Вас стало слишком много, – поморщилась Коряга. Она села и подгребла под себя ноги. – Хорош кудахтать, лучше займитесь полезным делом. В переговорной до сих пор не заклеены окна.

Четвёртая буквально увидела, как в Бусинкиной голове вызревает новая порция нытья, но разродиться им Бесова сестрица не успела.

Омут молча вылез из горы тряпья, до хруста потянулся и уставился на Птица в молчаливом ожидании.

Четвёртая с трудом поймала ползущую на губы усмешку. Птиц словил душу бывшего застенника и теперь сыто щурился с насеста, раздумывая в какой из многочисленных карманов её припрятать.

Коряга попыталась влезть с указаниями, но Четвёртая быстро её осадила, посоветовав не лезть к чужим цыплятам.

Цыплята синхронно насупились. Одной не нравился термин, второму – зависеть от неавторитетной старшей. Но дело пошло споро. Бусинке выдали моток ваты, Корягу отправили отбирать липкую ленту у второгодок, как раз утеплявших коридоры.

Вид девчонки, закусившей губу и увлечённо щипающей по кусочку от ватного клубка, заставил улыбнуться даже Омута.

– А говоришь не цыплёнок, – фыркнула Четвёртая. – Ещё чуть-чуть, и отличное гнездо совьёшь.

Бусинка заалела ушами и надула губы.

– Любезный крестник, глянь в отдвижке, мне кажется, я видел там ленту, – Птиц ткнул пальцем на кособокую тумбу, жмущуюся к подоконнику.

Тумбу Птиц выклянчил у Крокодила. Только пойманный, но успевший просечь Клеточное мироустройство, крыс неделю ловил инструктора в коридорах и стенал, пока тот не сдался и не позволил утащить почти списанную мебель в бараки.

Оказалось, этот подарок стал для Крокодила последним. Тумба, черная, облупившаяся, с покосившимися створками, торчала в переговорной как могильная плита. Настолько неприкосновенная, что даже во время общих собраний на неё не приземлялся ничей зад.

Омут присел на корточки, осторожно дёрнул ручку. Петли обиженно завизжали.

Из недр тумбы посыпались фантики, засохшие апельсиновые корки, пучки травы и мелкий пластмассовый мусор. Последним выкатился тюбик розовой акриловой краски и губная гармошка.

– О, а я её обыскался! – Птиц спорхнул с насеста. Цепкие пальцы выудили гармонику из Омутовых ладоней и нежно огладили мундштук.

Музыку в жизнь Четвёртой принес Птиц. До этого в Клетке существовали только ритмичные удары подошв о плиты плаца, перестук пальцев о столешницу в приступах задумчивости и стрекот кузнечиков за окнами. До появления Птица Четвёртая не знала, что звуки могут настолько бередить нутро.

Сухие тонкие губы бережно коснулись корпуса. Первые ноты привычно выбили эм-эр в красную зону. Четвёртая нашарила на стене выключатель света и шлёпнула по нему ладонью. Комната погрязла во тьме. Где-то далеко, за стенами, мягко мерцали фонари. Небо – глубокое и холодное, мигало россыпями звёзд. Лихорадочные алые всполохи эм-эра стихли, перешли в ровную желтизну. Залившая комнату тьма густо перемешалась с льющимися из гармоники звуками. Глаза Птица мягко блестели в темноте. Глубокие, утягивающие.

Четвёртая с трудом оторвала взгляд от бледных пальцев, тонких и хрупких как птичьи кости. Зачарованные цыплята бездумно подсели ближе, прижались друг к другу боками. Эм-эры обоих были канареечными. В душе заскреблась зависть, заставив регистратор настороженно мигнуть. Если Омут, упившийся Птицевых травок, имел право не поддаваться чарам музыки, Бусинка обязана была вылететь в красную зону. Не вылетела. Сидела, щурилась, как сытая кошка, цеплялась за рукав Омута и оставалась жёлтой.

Четвёртая прикрыла глаза, успокаивая частящее сердце, и откинула голову на спинку дивана. О непрошибаемом юном поколении она подумает в другой раз.

Мирную атмосферу нарушил хлопок дверной ручки о стену.

– Это что за интимная обстановочка? – Коряга ворвалась в переговорную чёрным, бренчащим брошками ураганом. Хлопнула локтем по выключателю, зажигая свет, скинула на пол у порога ворох хозяйственных мелочей, полные руки которых притащила из недр барака.

Омут и Бусинка отскочили друг от друга как ошпаренные. Бусинка заалела щеками, Омут осоловело захлопал ресницами.

Из коридора послышался неясный, похожий на проглоченное рычание звук. Четвёртая приподнялась, выглядывая из-за спинки дивана. Бес стоял в дверях, сжимая в кулаке лямки пакета. Радужки его глаз выцвели почти до белизны. Экран эм-эра заалел.

Коряга, никогда не страдающая особой проницательностью, подцепила предводителя под локоть и потащила вглубь комнаты.

Они принесли на себе запах масла и пережженного сахара.

В пакете оказалась выпечка. Корявые, отбракованные поварихами, покрытые карамельной бронёй булки. Четвёртая, не дожидаясь приглашения нырнула в пакет и достала сразу две. Одну сунула в руки заторможенному Омуту. Тот до сих пор не осознал, как опасно балансирует на острие ножа.

Бес бросил на неё долгий взгляд. Ноздри его раздувались от едва сдерживаемого гнева.

– Забочусь о своих цыплятах, – одними губами произнесла Четвёртая и Бес, наконец, потупился.

– Откуда добыча? – Птиц покрутил булку перед глазами, ковырнул крепким, не очень чистым ногтем и склонил голову набок, безошибочно глядя на Корягу.

– Мои цыплята паслись у столовки, – та раздулась от гордости, словно лично подсказала мальчишкам помелькать перед глазами сердобольных поварих.

– А ты пришла и отобрала у них добычу? – поинтересовалась Четвёртая, вгрызаясь в край булки. Жжёный сахар хрустнул на зубах. Четвёртая прищурилась, едва не урча от удовольствия. Бракованные булки оказались почти так же хороши, как кексы, которые три года назад Четвёртая наспор умыкнула из поварской кладовки. За кексы ей и попавшему под горячую руку Бесу отсыпали ремня по голым спинам. Четвёртая оправилась быстро, а Бес, тогда ещё не до конца растерявший застенный лоск, слёг с лихорадкой. Рушить Палочкины стеллажи Четвёртая вовсе не собиралась. Заночевавшая в кабинете докторша не вовремя проснулась во время Бесоспасательной операции.

– Пусть привыкают к несправедливости мира, – Коряга широко улыбнулась и тоже полезла в пакет.

Птиц одобрительно чавкнул. Омут осторожно обнюхал булку и отломил маленький кусок. Бес, почти отморозившийся и ставший похожим на обычного себя, ухмыльнулся.

– Нечестно! – звенящий тонкий голосок разрезал тишину. Булка полезла на в то горло. Четвёртая раскашлялась до брызнувших из глаз слёз.

– Что? – обманчиво-спокойно переспросила Коряга.

Бусинка вжала голову в плечи, но чирикнула с той же горячечной верой в свои слова:

– Нельзя отбирать еду у слабых!

Коряга встала. Пальцы сжались в кулаки. Длинные когти врезались в кожу, оставляя наливающиеся кровью лунки. Бусинка вскочила следом. Маленькая, растрёпанная, сверкающая глазами, она вскинула подборок и замерла, не зная, что делать дальше.

Четвёртая напружинилась, готовая спасать подопечную, но Бес оказался шустрее. Он прикрыл глаза ладонью и расхохотался. Спорщицы синхронно повернули головы к предводителю.

Четвёртая подошла и молча приложила тыльную сторону ладони к Бесову лбу. Тот оказался прохладным.

– Да не брежу я, – отмахнулся Бес. – Просто вспомнил эту ораву наглых зубастых недоростков, и представил, как Коряга будет их обижать.

Глава 3. Бесовы беды

Зима кончилась внезапно. Сугробы осели как молочная шапка на кофе с преподавательского стола. На ветках чахлых кустиков, обрамляющих крыльцо барака, проклюнулись почки. Синица со своим мелкодевчачьим выводком нарезала старые цветастые тряпки на ленты и повязала везде, куда смогла дотянуться. Увешанные бантами кусты смотрелись нелепо, о чём Синице поведал каждый уважающий себя клеточник. Птиц это сделал трижды. Мог пойти и на четвёртый заход, но заклёванный жалобами Бес запретил любое упоминание злосчастных ленточек.

Солнце припекало всё сильней. На носу Птица и, неожиданно, Омута расцвели ярко-рыжие веснушки. Цыплята, которых инструктора, невзирая на погоду, гоняли по плацу до седьмого пота, промочили ноги и снова расчихались.

В воздухе пахло приближающейся весной. А значит – срывами, приездом новой партии цыплят из питомника и отъездом старших клеточников.

Беса Четвёртая обнаружила на крыше учебного здания. Солнце давно укатилось за горизонт. Дыхание срывалось с губ облачками пара. Под ногами похрустывал битум.

Бес не обернулся на звук шагов. Поёрзал, устраиваясь удобнее на расстеленной куртке и замер, нахохленный и несчастный.

– Хандришь? – поинтересовалась Четвёртая, приземляясь на свободный кусок Бесовой куртки. Кусок оказался мал, и она ткнула предводителя плечом, заставляя пододвинуться. Глаза привычно нашарили чужую руку. Бес хандрил тихо и степенно. Эм-эр мерцал ровной желтизной.

– Я ждал её пять лет, – глухо произнёс Бес, не отрывая взгляда от двора. – А она шарахается от меня, как от чумного.

По плацу ползали скрюченные от холода фигурки цыплят. Небо темнело. За стеной один за одним загорались огни уличных фонарей. Застенье, залитое тёплым жёлтым светом, словно напиталось красками и казалось почти уютным.

– Дай девочке время, – тихо произнесла Четвёртая. – Она столько лет жила и не знала, что вы когда-то снова встретитесь.

Бес выдохнул коротко и раздражённо. Эм-эр предупреждающе мигнул.

Четвёртая всё понимала. Она видела, как Бес лезет из шкуры, подбирая ключики к администрации, заискивает, торгуется, шантажирует. Заведений для потенциальных достаточно. Бусинка могла проскочить мимо Клетки и пропасть для Беса ещё на добрых пять лет.

– Меня выставят через несколько месяцев, – преувеличенно-спокойно произнёс Бес.

Четвёртая осторожно заглянула ему в лицо. Серые глаза потемнели, словно набрякшие предчувствием грозы небеса.

В Клетке старались не говорить о мире по ту сторону забора. Все, кто уходил из Клетки превращались в застенников. Умирали для их тесного чокнутого мирка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.