Наложницы ненависти

Изображение пропало с экрана, сменившись мелкой рябью помех.

– Вот и все, – удовлетворенно пробормотал техник и снова взялся за рацию: – Что у тебя? Получилось? – Улыбнулся, выслушивая ответ. – Я же говорил!

Он отключил рацию:

– Еще раз извините за беспокойство.

– Поверьте, вы нам не помешали, – опередила Вовчика Вероника. – Прощайте.

– Прощайте. – Техник уже повернулся к выходу из кухни, но помедлил и кивнул на голову Вероники. – Красивая у вас татуировка.

– Спасибо, – абсолютно спокойно ответила девушка.

– Что она означает?

– Просто древний символ.

– Я так и думал. – Вовчик недовольно кашлянул. Техник бросил на него быстрый взгляд и направился в коридор. – Прощайте.

///

Элегантный белый фургон с неброской надписью: «Тиградком». Сервисная служба» – ожидал у подъезда. Валентин открыл дверцу, бросил на сиденье сумку с инструментом, подмигнул водителю и набрал на мобильном телефоне номер:

– Алло?

– Добрый вечер, Валентин, – немедленно отозвался собеседник, показывая, что узнал звонящего. – Полагаю, вы хотите отчитаться о проделанной работе?

Такой вежливостью славился лишь один обитатель Тайного Города: Сантьяга, беспощадный комиссар Темного Двора.

– Совершенно верно, – подтвердил техник. – Как и было договорено, мы имитировали неполадку на линии и дали возможность объекту просмотреть запись девятичасовых новостей «Тиградком». После этого немедленно отключили квартиру от ОТС.

ОТС, Объединенная телекоммуникационная сеть, включала в себя все информационные каналы Тайного Города, и ее обслуживание было самым главным занятием «Тиградком».

– Вы уверены, что объект просмотрел запись?

– Уверен, – коротко кивнул техник.

– Замечательно, – протянул Сантьяга. – Вы с напарником прекрасно поработали, Валентин. Я очень благодарен.

– Всегда рад помочь.

То, что к обычному «спасибо» комиссар не забыл приложить щедрые переводы, собеседники обсуждать не стали. Зачем? Валентин и его напарник не в первый раз нарушали железные правила «Тиградком», выполняя личные просьбы Сантьяги. Они отдавали себе отчет, чем рискуют – вмешательство Великих Домов в деятельность «Тиградком» было категорически запрещено, – но комиссар умел убеждать.

– У нас вызов, – сообщил водитель, после того как Валентин убрал телефон. – Срочный. Диспетчер два раза спрашивал, что мы так долго делаем в этом доме.

– Авария на линии, – пожал плечами Валентин.

– Я ему так и ответил.

Фургон медленно выехал со двора.

///

Сантьяга отключил телефон и задумчиво повертел в руке малюсенькую трубку.

Все, игра началась. Теперь Вероника «случайно» узнала, что люды завладели лабораторией, а чуды – огромным, по меркам Тайного Города, количеством «стима». Ей осталось решить, с кем попробовать договориться. Вариант, что Вероника покорно опустит руки и умрет от недостатка «стима», рассматривать глупо: гиперборейская ведьма будет драться до конца. Даже перерожденная. Не для того она провела целый день в компании Ктулху, чтобы теперь сломаться под тяжестью обстоятельств. Не для того она впитывала философию Кадаф, чтобы показать врагам страх.

Ненависть поведет ее вперед.

///

Вероника глубоко затянулась, докуренная до фильтра сигарета обожгла пальцы и медленно, словно наслаждаясь, раздавила окурок в хрустальной пепельнице. Вот бы так со всеми врагами! Не спеша, растягивая удовольствие, подержать в пальцах, а потом смять в жалкий комок, растереть без следа. Девушка угрюмо посмотрела на скорчившийся в пепельнице фильтр. Ничего иного эти твари не заслуживают.

Она снова закурила, задумчиво провела ладонью по длинному бедру и прищурилась. Вовчик, вытолкав незадачливого техника, отправился в ванную и не мешал предаваться размышлениям.

Ктулху убит, фабрика разгромлена, а победители начали грызню. И чтобы выжить, придется принять участие в сваре. Нужно тщательно продумать линию поведения, рассчитать реакцию нелюдей, понять, как сильно они увязли в противоречиях, пройти по лезвию бритвы и не ошибиться.

– Я сумею, – прошептала ведьма.

К кому выходить с предложением, понятно. У Ордена запасы «стима», у Зеленого Дома лаборатория, но вряд ли работающая, иначе бы война уже началась.

Она отправила в пепельницу очередной окурок и перевела невидящий взгляд на окно.

«Сколько времени потребуется, чтобы запустить производство «стима»? День? Неделя? Месяц? За это время многое может измениться. Нет! Необходимо не просто убедить Орден в целесообразности сотрудничества со мной, но заставить их действовать немедленно, чтобы уже не было возможности отступить».

– Вероника! – Вовчик, бедра которого перехватывало влажное махровое полотенце, вышел из ванной и замер в дверях кухни. – Я…

Ведьма подошла к Сокольникову, остановилась в шаге от него и медленно расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке.

– Я знаю, чего ты хочешь.

– Да! – Вовчик рывком сдернул с плеч девушки тонкую ткань.

* * *

клуб «Ящеррица»

Москва, Измайловский парк, 2 августа, четверг, 23:49

Даже для привыкшей ко всему «Ящеррицы» это была очень странная компания. ОЧЕНЬ странная. Спящий засвидетельствовал бы – если он, конечно, видит хоть что-нибудь в своих снах, – что специально собрать за одним столом столь разных собутыльников невозможно в принципе, в игру обязательно должен вступить Его Величество Случай, разрушающий любые закономерности и расчеты. Заставляющий забыть о всякой логике, презреть правила и принципы.

Он и вступил.

И не просто вступил, а проявился во всей красе. И потому Муба, грозный четырехрукий хван, ласково обнимал за плечи обалдевшего от подобного дружелюбия уйбуя Копыто, низкорослого десятника Красных Шапок. Пухленький Птиций, не обращая внимания на сидящую рядом девушку – немыслимый для конца случай! – увлеченно распивал очередную бутылку с Артемом и братом Ляпсусом, лучшим эрлийским хирургом. А рыжеволосая Инга, задумчиво подперев кулачком подбородок, внимала Захару, епископу клана Треми, одному из самых одиозных лидеров семьи Масан.

Захар был в ударе. Он был пьян до полуприкрытых глаз, что для вампиров большая редкость, но напившись Треми не превратился в желчного зануду, подобно многим соплеменникам, а читал стихи. Хокку. По общему мнению – для Инги. Однако слушали все. По крайней мере, старались слушать.

– Кор-рот… кая зар-рис… овка, – объявил епископ. – Пр-риш… ла на ум, у берега мор-ря…

Треми покачнулся, но заботливая рука брата Ляпсуса позволила масану сохранить равновесие.

Печальный крик, крылом скользящий в пене,Уходит в скалы, вверх, рождая волны,Ветер умирает…

Несмотря на заплетающийся при обычной речи язык, стихи епископ читал чисто.

– Прекрасно, – прошептала Инга. – Я словно увидела этот берег. – Она помолчала. – Скоро будет шторм. Удивительные строки…

– А я ничего не понял, – проканючил Копыто. – Где шторм?

– Будет шторм, – ласково объяснил Муба. – Захар это увидел и передал нам.

– Но он ничего такого не говорил.

– Ты должен был это представить, – левая нижняя рука хвана, которая упиралась в край стола, предательски соскользнула вниз, но три другие пришли ей на помощь, не позволив Мубе приземлиться лицом в тарелку. – Чувство прекрасного.

– У меня его нет, – горестно подытожил уйбуй.

Небольшой мозг Красных Шапок, функционирующий исключительно благодаря виски, не мог вместить столь сложных вещей.

– Вырасти его, – предложил Муба. – А Захар поможет. Захар, ты поможешь?

Епископ молча стукнул рюмкой в стакан хвана, залпом выпил водку и уставился на притихшего уйбуя.

– Это кто?

Красная Шапка внезапно подумал, что пьяный вампир не самая лучшая компания для совместной попойки и пискнул:

– Копыто.

– Чье? – осведомился Треми.

Дикарь ошеломленно заморгал: ответить на этот вопрос ему не помогло даже выпитое виски.

– Это наш друг, – сообщил окончательно размякший Птиций. – Или кого-то из нас.

Уйбуй, никогда в жизни не сидевший за одним столом со столь известными в Тайном Городе персонами, вдруг с ужасом понял, что его могут выгнать. И эта страшная мысль придала ему сил.

– Я люблю стихи! – отчаянно сообщил он.

– Это хокку, – поправила его Инга.

– Их я тоже люблю.

– Под горячее, – вставил брат Ляпсус.

– Можно с соусом, – добавил Артем.

Наемник и эрлиец чокнулись и дружно выпили.

– За что? – поинтересовался хирург, цепляя на вилку маринованный грибочек.

– Инга победила в «Ста километрах Мурция», – припомнил Артем. – Мы празднуем.

– Круто.

– Он хочет быть культурным, – сообщил Муба, поглаживая Копыто по красной бандане.

– Тогда… пусть слушает, – милостиво разрешил Захар.

– Только прочитай, пожалуйста, чего-нибудь более понятное, – жалостливо попросил уйбуй. – Про войну, например.

– Ты солдат? – удивился Треми.

– Я воин.

– Неужели у тебя нет стихов о войне? – Инга посмотрела на масана.

– Для вас, моя кр-рас… авица, у меня есть о чем угодно. – Захар перевел дух. – Посвящение.

Клинок, стремительно сверкнувший,Для глаз твоих услада, а в душеПусть храбрость пышной сакурой цветет.///

– Выпендривается, кровосос, – хмуро процедил Гореслав. – Телку клеит рыжую.

– Вряд ли, – не согласился Велемир. – Это Инга, подруга того чела, что с Птицием пьет, Артема. Захар ее клеить не станет.

– Ему-то какое дело, чья она подруга? – Гореслав сплюнул.

– Рассказывай дальше, – приказным тоном потребовал третий сидящий за столом люд Крутополк, ротмистр дружины Измайловского домена. Крутополк уезжал из Тайного Города и, вернувшись, узнал очень неприятные новости.

Гореслав угрюмо глотнул пива и, вновь покосившись на Треми, продолжил начатый некоторое время назад рассказ:

– Рукомир тогда как с цепи сорвался. Мы его пытались остановить, но… Ты же знаешь Рукомира.

– Знал, – холодно поправил его Крутополк.

– Да, – помедлив, согласился рассказчик. – Знал… все мы его знали. В общем, Рукомир взбесился.

– А что, Лада на самом деле переспала с Захаром? – спросил Крутополк.

– Свечку никто не держал, – вставил Велемир. – Но после той вечеринки она уехала с кровососом и явилась домой только под утро.

– Шлюха. – У ротмистра заиграли желваки. – Что было потом?

– Рукомир послал вызов на дуэль. – Гореслав с сомнением посмотрел на Велемира, словно раздумывая, говорить об этом или нет. – Захар не хотел драться.

– Да что ты? – удивился Крутополк.

– Серьезно, – подтвердил Велемир. – Я присутствовал при разговоре. Епископ предложил свои извинения, а Рукомир… послал его. Очень грубо. Тогда Захар принял вызов и… – Велемир сбился.

– Треми высушил Рукомира? – с нажимом спросил Крутополк.

Велемир отвел глаза.

– Ты же знаешь, что Кодекс предусматривает…

– Треми высушил Рукомира?

– Да, – хмуро ответил Гореслав. – Сразу же после того, как его убил.

– А вы стояли и смотрели?

– Это была честная дуэль, и масан имел право на кровь Рукомира.

В мутно-зеленых глазах Крутополка вспыхнула жгучая ненависть. Он тяжело посмотрел на Захара, помолчал и медленно, словно ему свело скулы, произнес:

– Надо кончать кровососа.

– Одни не справимся, – тихо произнес Велемир. – Епископа нам не одолеть.

– Я в зале двух фей видел, – добавил Гореслав. – Попросим помочь?

Его сомнения были ясны: люды не являлись магами, а потому, даже несмотря на силу и боевую выучку, затевать драку с масаном было для них форменным самоубийством. Епископ Треми без труда уложил бы и их троих, и еще пару десятков в придачу.

В честном бою.

– Феи не пойдут, – качнул головой Крутополк. – Захар действовал в рамках Кодекса, зачем девчонкам неприятности? Нет, други-дружинники, эту проблему могут решить только те, кто Рукомира любил. Кому он как брат был. – Ротмистр снова выдержал паузу. – Мне Рукомир как брат был. А вам?

Гореслав вздохнул:

– Я с тобой, Крутополк.

///

– Хорошая вещь хокку, – вздохнул Птиций, наливая себе коньяк. – Рифмы нет, придумывай себе стихи на все случаи жизни.

– Так р-рас… суждают лавочники, – прореагировал на замечание конца Треми.

– Я не лавочник, – буркнул Птиций, – я управляющий.

– Чем? – потребовал объяснений любознательный масан.

Сложность вопроса поставила конца в тупик. Пару секунд он таращился на епископа, а затем неуверенно помахал в воздухе рукой:

– Не чем, а где. Я… ик… здесь управляю.

– Мной упр-равл… ять не нужно, – возмутился Захар. – Я сам спр-рав… люсь.

– Я не тобой, а… – Конец начал беспокойно озираться по сторонам. – А…

– Что «а»? Где?

– «Ящеррицей» я управляю… в смысле руковожу… – Управляющий прочитал название собственного клуба на юбочке ближайшей официантки.

– А в словах Птиция что-то есть, – задумчиво протянул брат Ляпсус. – Захар, у тебя есть стихи о женской красоте?

– Навалом! – подтвердил масан. – Люблю.

– Тогда почему ты читаешь Инге всякую чушь о морях и сакуре?

– А мне нравится! – запротестовала девушка.

– И мне! – добавил Копыто. – Мне про сакуру понравилось.

– Про воина.

– О воине там ничего не было! Там было про сакуру! – Уйбуй почесал под банданой. – Кстати, что это такое?

– Нужно прочитать Инге нежный стих, а потом выпить на брудершафт и поцеловаться, – расписал алгоритм Птиций.

– Ну, это ты перегнул, – недовольно буркнул Артем.

– Если стих будет хороший, то ревновать не стоит, – рассудительно вставил Муба.

Треми посмотрел на Ингу с возможной для его состояния ласковостью, пару секунд молча шевелил губами, а затем нахмурился и покачал головой:

– Не получается.

– Допился, – понимающе хмыкнул Копыто.

– Забыл все? – участливо спросил Птиций. – Бывает.

– Я не забыл, – отрезал Захар. – Я помню.

– Тогда читай.

– Но те стихи посвящены др-руг… им женщинам, – объяснил вампир. – Я не могу читать их Инге. Это непр-рав… ильно.

– Как благородно, – мечтательно улыбнулась девушка.

– Придумай новые! – потребовал Муба.

– Я не могу соср-ред… оточиться.

– А разве красота не пробуждает вдохновение? – изумился брат Ляпсус.

– Кр-рас… ота? Безусловно…

– Вот-вот, – добавил Птиций. – Красота! Ха! Бывают, знаете ли, женщины, как соевая колбаса: упаковка одно загляденье, а жрать даже собаки отказываются!

– Кр-рас… ота, – протянул не услышавший Птиция масан. – Кр-рас… ота – это сила… но мне нужно еще… Я… Знаешь, когда я смотр-р… ю на нашу пр-релестн… ую Ингу, мне приходит в голову «Вспышка стр-р… асти».

– Кто бы сомневался, – хохотнул эрлиец.

– Кр-р… етин. Не вспышка стр-р… асти, а «Вспышка страсти», кар-рт… ина Алира. Великая вещь. Она одна может послужить тем недостающим звеном, котор-р… ое, вкупе с кр-рас… отой нашей леди, смогло бы вызвать вдохновение. – Захар сел. – Но ее здесь нет.

– Кого? – не понял Артем.

– «Вспышки страсти»? – Копыто решил похвастаться образованностью. – Она, кажется, в Тридяковской галерее висит?

– В Третьяковской, – машинально поправила уйбуя Инга.

– Делов-то, – рассмеялся Муба. – Слышь, мелкий, сгоняй в музей и притащи сюда картинку. Не видишь, поэт мучается?

– А чего я-то? – забоялся уйбуй. – Пока я буду кататься, вы совсем упьетесь и по домам отправитесь. А потом скажете, что Красные Шапки ограбили галерею.

– А вы ее огр-р… абили? – Пока Захар опрокидывал очередную рюмку, он несколько потерял нить беседы.

– Быстро выпитая рюмка не считается налитой, – пробубнил брат Ляпсус, вновь наливая епископу.

Масан не возражал.

– Поехали туда, – предложил Артем.

– Куда?

– Картинки смотреть.

– А это мысль! – захлопала в ладоши Инга. – Темка, ты молодец!

– «Вспышка стр-р… асти» и вы, моя кр-р… асавица. – Треми причмокнул губами. – Увер-р… ен, меня посетит вдохновение.

– На большее можешь и не рассчитывать, – предупредил наемник.

– Мне еще никогда не посвящали стихи. – Девушка нетерпеливо вскочила со стула. – Едем!

– Птиций, сколько с нас? – поинтересовался Артем.

– Рассчитаемся, когда вернемся, – махнул рукой управляющий. – Я хочу посмотреть, как сходит благодать на масанов.

– Не благодать, а вдохновение.

– Неважно.

– Захар, мы едем! – Муба решительно поднялся.

– По рюмашке на дорожку, – проворчал Треми, наливая водку в бокал из-под сока.

///

– Проклятье! – прорычал Гореслав. – Они уезжают вместе.

– Займемся кровососом в другой раз, – предложил Велемир. – Наспех такие дела не делаются.

– Не говори ерунды, – буркнул Крутополк. – Было бы гораздо хуже, если бы Захар завалился спать в кабинете Птиция. А так у нас есть шанс. – Он жестом подозвал к себе официанта: – Счет!

– Мало ли что может случиться в дороге, – ухмыльнулся Гореслав. – Они потом и не вспомнят, где кровососа оставили.

– Точно, – согласился Крутополк.

Осторожный Велемир тяжело вздохнул.

///

– Все, что ли? – Артем, едва не вывалившийся из машины, обвел нетвердым взглядом компаньонов. – Никого не забыли?

– Никого! – радостно взвизгнул Копыто, которому Муба позволил сесть за руль «Мазератти».

На заднем сиденье артемовского «Круизера» всхрапнул Захар.

– Босс, вас сопровождать? – осведомился у Птиция один из телохранителей.

– Мы ненадолго. – Управляющий попытался изобразить кивок головой, но не преуспел.

Телохранитель заботливо вернул голову начальства на подобающее место, вздохнул и отошел к стоящему у дверей «Ящеррицы» напарнику.

– Может, все-таки поедем следом? Мало ли что?

– Босс обойдется и без нас, – буркнул тот, разглядывая спутников Птиция. – Скорее об охране должны позаботиться те, кого они встретят.

* * *

частный жилой дом

Подмосковье, берег Пироговского водохранилища, 3 августа, пятница, 00:32

О том, где находится дом Кортеса, мало кто знал. Члены его команды, Сантьяга, Биджар Хамзи, друживший с наемником уже несколько лет, вот, собственно, и все – шумных вечеринок Кортес не устраивал. Разумеется, Великие Дома давно вычислили, где обитает лучший наемник Тайного Города, тем более что он, особо не афишируя адрес, никогда не предпринимал дополнительных мер предосторожности: кому надо, тот узнает, ничего страшного. Кортес никогда не рассчитывал использовать это жилище в качестве секретного убежища: на случай, если ему потребуется скрыться, у наемника была заготовлена специальная квартира, о существовании и местонахождении которой вообще никто не знал, даже Яна. А здесь был дом, просто дом. Небольшое, аккуратно оштукатуренное, двухэтажное здание под красной черепичной крышей, утопающее в зелени густо посаженных деревьев. Дом стоял на отшибе, вдали от окрестных селений и коттеджных поселков, на самом берегу водохранилища и задняя дверь выходила на небольшой причал, к которому был пришвартован скоростной катер.

Что еще нужно, чтобы отдохнуть от праведных трудов?

Недавно перестроенная спальня занимала самую большую комнату второго этажа. Правда, правильнее было бы сказать, что весь второй этаж представлял собой огромную спальню, все окна которой выходили на ровную гладь водохранилища. В ней не было ничего лишнего: вдоль стены вытянулись зеркальные дверцы шкафа-купе, один угол отдан под низенький столик и несколько изогнутых кресел, ковер с длинным ворсом, ласково щекотавший голые пятки, и невысокая кровать, на которой могло разместиться приличное количество гостей. Но предназначалась она только для двух человек.

– Инга портал построила, а у меня только одна мысль: сейчас мы из него выскочим, а «Ламборджини» или «Випер» въедут нам в бампер, – негромко рассказывала Яна, уютно устроившись в объятиях Кортеса. – Скорости дикие, мы от них отставали прилично, портала едва хватило.

Девушка рассмеялась и задумчиво отхлебнула сок из высокого бокала. Она никак не могла успокоиться и продолжала делиться впечатлениями:

– Я железку до отказа вдавила, до ста тридцати разогнались… Надо будет «Ауди» на техосмотр отвезти…

– И прикупить машинку порезвее, – пробурчал Кортес, поцеловав девушку в плечо. – На следующий год тебя будут воспринимать всерьез.

– Нет, – тряхнула головой Яна. – В ближайшее время я свою Тотошку никому не отдам. Она это заслужила. – Темные глаза девушки скользнули по стоящему на полу серебряному кубку. – А перед следующей гонкой посмотрим. Давай кубок в офисе поставим? Пока мы с Ингой не передрались, у кого он будет храниться.

– Завтра прикажу сделать стеклянный шкаф, – согласился Кортес.

– Классно! – Яна нежно провела рукой по щеке наемника. – А что мы будем делать сегодня?

– Сегодня? – Кортес зарылся лицом в густые черные волосы подруги. – Сегодня мы будем праздновать.

Яна снова рассмеялась, вытянулась в струнку под сильными руками наемника и блаженно закрыла глаза. Ей было хорошо и спокойно. Ей было просто чудесно. Самый лучший на свете мужчина был рядом… и неважно, что он еще ни разу не сказал ей, что любит.

Она и так это знала.

* * *

Третьяковская галерея

Москва, Большой Толмачевский переулок, 3 августа, пятница, 00:51

По обывательским меркам в Третьяковской галерее собралась очень странная компания.

Нет, не так.

По обывательским меркам в Третьяковской галерее собралась ОЧЕНЬ странная компания.

Мало кто из нормальных людей, исправно платящих налоги и знакомых с криминалом только по телесериалам, может представить себе, что лидеры практически всех крупнейших уголовных группировок могут собраться вот так запросто. Не для раздела сфер влияния, не для выяснения отношений, не для того, чтобы стрелять или взрывать, а просто так, попыхивая сигарами, дружелюбно улыбаясь и даже подшучивая друг над другом. Что ни говори, а все-таки настоящее искусство облагораживает, заставляя даже отпетых уголовников соблюдать приличия, принятые у нормальных людей.

А собравшиеся очень хотели походить на нормальных. Поэтому зал Третьяковки не оскорбляли разноцветные, с восхитительными золотыми пуговицами пиджаки, спортивные штаны и золотые цепи от шеи до ширинки. Собравшиеся были одеты в достойные костюмы, причем некоторые даже воспользовались галстуками, ухоженная растительность на черепах ничем не напоминала пресловутые «ежики», а нашейные украшения уступили место элегантным золотым часам и разумных размеров перстням. Попахивало хорошим табаком и дорогим парфюмом. Блатная феня практически исключалась, нецензурные выражения тем более.

Они очень хотели походить на нормальных.

А еще они знали толк в искусстве.

– Шагал, – хмыкнул один, разглядывая выставленную картину. – До сих пор в моде.

– Любишь ты всякую муть, Автандил, – вздохнул второй ценитель. – Нет ничего лучше русских классиков. Только они могут передать…

– Шагал ценится дороже, – усмехнулся первый.

– Спекулянт, – небрежно бросил еще один бандит, важно попыхивая толстой сигарой. – Тебе лишь бы прибыль, Автандил, лишь бы прибыль. О душе бы подумал.

– Ну, не понимаю я ваших русских классиков, – рассмеялся первый. – Ну, деревья, ну, грачи, чего на это пялиться?

– Красота, Автандил, вечная красота.

– Она у тебя на стенке висит, а в окно смотришь – то же самое. И в чем смысл?

– В вечности. За окном можно и баньку пристроить, а картину не перепишешь.

– Вах! Какой знаток!

– Господа, господа, – маленький мужчина с унылым носом нервно потер потные ладошки, – пора начинать, господа. Прошу рассаживаться.

Бандиты послушно разместились в креслах, расставленных в небольшом зале Третьяковки, и восемь пар глаз нетерпеливо уставились на маленького. Тот подошел к первому из пяти треножников, расставленных вдоль стены, и сдернул с него покрывало:

– Наш первый лот, господа. Поленов…

Давид Давидович Пьянтриковский занимался искусством всю жизнь. Выходец из интеллигентнейшей ленинградской семьи (папа – виолончелист, мама – музыкальный критик), маленький Пьянтриковский сызмальства познал прекрасное и по окончании престижного культурного факультета был пристроен родителями на небольшую должность в Эрмитаж. Возможно, в иные времена талант Давида Давидовича и прорезался бы, позволил бы ему сделать внушительную карьеру по линии культуры, усадил бы в теплое кресло соответствующего министерства или комитета, но, увы, в тот самый момент, когда Пьянтриковский только-только приподнялся по служебной лестнице, империя рухнула. Служить специалистом по живописи стало невыгодно и непрестижно, для интеллигентного человека, разумеется. А сомнительная перспектива восхищаться тонкими мазками мастеров без перспективы улучшения материального положения Давида Давидовича не устраивала категорически. Нужна была идея, и она, как это частенько случается с интеллигентными людьми, пришла. Ловкий Пьянтриковский вовремя смекнул, что хаос, в котором пребывал ведущий музей страны после распада империи, может быть необычайно полезен умному человеку. Воспользовавшись своим положением в Эрмитаже, Давид Давидович ухитрился умыкнуть из резервного фонда пару картин и толкнуть их старинному приятелю, давно эмигрировавшему в Америку, но не оставившему в беде несчастную родину. Бизнес завертелся. Огромные и запутанные фонды Эрмитажа не замечали мелких уколов Пьянтриковского, приятель курсировал между Ленинградом и Нью-Йорком, как дворники по лобовому стеклу, швейцарский номерной счет Давида Давидовича приятно зеленел. Пьянтриковский обрастал связями, полюбил высказываться с экрана телевизора насчет бедственного положения русской культуры и метил в директора Эрмитажа. Но приятель подкачал. Влип бывший соотечественник на таможне с поличным, и гореть бы Давиду Давидовичу синим пламенем, но жадность старого друга выручила: за две трети швейцарских сбережений Пьянтриковского он согласился взять все грехи на себя. Счастливо избежав разоблачения и переждав период пристального внимания ФСБ к своей персоне, Давид Давидович скрипнул зубами, задействовал связи и перевелся в Москву заместителем директора Третьяковской галереи, утешая себя тем, что и оставшихся денег скромному человеку хватит до конца жизни. А дети сами заработают. И было бы Пьянтриковскому тепло и сухо, да только вот уголовникам, в отличие от ФСБ улики для суда не требовались, они-то знали, что за кренделя прислала в Москву Северная Пальмира и дождавшись, пока Давид Давидович обживется на новом месте, сделали чисто конкретное предложение. Реально. Насмерть перепуганный Пьянтриковский поначалу даже отказывался, но заложенная родителями тяга к прекрасному взяла свое. Тем более что бандиты лучше его знали, что времена изменились и воровать с прежним размахом не получится. Теперь Давида Давидовича никто не торопил, он сам выбирал удобные моменты, подменивал, списывал или просто крал картины и, поднакопив несколько холстов, устраивал аукцион, зарабатывая весьма неплохие суммы. Банковский счет вновь покрылся зеленью и единственное, что не устраивало Пьянтриковского, было желание бандитов проводить аукционы непременно в стенах Третьяковки – по выпендрежности московские уголовники могли дать фору любому колумбийскому наркобарону. Хотя, с другой стороны, хотят, ну и хрен с ними! Любители, черт бы их побрал, живописи!