Будьте моей семьей

В девяносто восьмом он умер от разрыва сердца в вагоне метро, возвращаясь с работы, – сидел, привалившись к поручням, словно заснул, и его обнаружили только на конечной станции.

Остались Арина с Анной Григорьевной одни-одинешеньки.

Тогда очень помогли деньги, что присылал отец. Прямо очень.

Бабушка отдала внучку по знакомству и великому блату в одну из самых сильных школ с английским языком и упором на точные науки.

Аришка замечательно училась, предметы давались ей легко, без особых усилий, наверное, в отца пошла способностями, хотя и беглая мать к наукам имела весьма высокие склонности, одним словом, ребенку хватило наследственности, чтобы прекрасно учиться без особых усилий.

А проявлять усердие Арина ринулась в других сферах – старалась принимать участие во всех возможных олимпиадах, каких-то общественных мероприятиях, занималась спортом и упорно добивалась наивысших достижений в нем, и все только с одной целью – радовать бабушку, оберегая ее таким образом от лишних волнений за внучку.

Как известно из практической психологии, равнодушие наносит самый большой вред человеку, которого игнорируют, а уж ребенку – совершенно сокрушительный, разрушительный вред.

Арина никогда не говорила о родителях, даже с бабушкой и дедушкой, и с подругами близкими не обсуждала эту тему, и уж тем более с посторонними людьми, но лет до двенадцати, наверное, она все лелеяла ту свою детскую последнюю надежду на их возвращение, а потом, в один день буквально, поняла, что они больше никогда не приедут и она им и на самом деле не нужна, и стала жить и расти с ощущением такого их жестокого предательства.

И смерть деда переживала очень тяжело, Арине казалось, что он их с бабушкой тоже бросил и предал, как и родители раньше. Ну почему, почему, по-детски обижалась она на него ужасно, он так болел за этот свой дурацкий завод, что у него не выдержало сердце? Нужно было заботиться о них с бабушкой. Разве ж это не предательство – отдать свою жизнь за завод, оставив их совсем одних?

И когда они остались с бабушкой вдвоем, в Арине поселился какой-то постоянный, жуткий страх потерять еще и бабулю. Она панически боялась, что та заболеет чем-нибудь ужасным, или погибнет во время какого-нибудь теракта, которые то и дело случались в Москве, или ее собьет машина, или она умрет, как дед, – раз, и все! И, не отдавая себе отчета, подсознательно все время старалась всячески, насколько могла, оградить Анну Григорьевну от любых потрясений и переживаний.

Отсюда и ее стремление быть самой лучшей во всех сферах жизни, чтобы бабуля только радовалась за внучку и была спокойна, не нервничала ни одной минутки. И за домашние хозяйские дела бралась с энтузиазмом.

Но, как известно из той же психологии, любое подавление чувств и мыслей рано или поздно прорывается, как созревший нарыв, особенно у подростков, а еще более разрушительно и болезненно – у подростка, боящегося потерять единственного родного человека.

Вообще-то слава богу, что такой срыв случился с Ариной в четырнадцать лет. Было бы гораздо страшней и разрушительней для ее психики, да и жизни в целом, если бы она так и оставила все эти мысли, страхи и переживания в себе.

И совсем уж неудивительно, что триггером, послужившим поводом к срыву, явился звонок мамы.

Поздно, где-то в час ночи, разбивая благостную тишину, неожиданно громко принялся долго и настойчиво звонить особым междугородним звонком их старенький красный телефонный аппарат. Арина и Анна Григорьевна, привыкшие ложиться и вставать рано, чтобы успеть переделать кучу дел утром до школы, давно уж спали и обе испуганно подскочили. Бабушка ринулась к телефону, пребольно ударившись спросонок пальцами ноги о стул.

Арина, выскочившая за бабушкой в коридор, где на тумбочке в прихожей стоял телефон, ничего еще не понимая, услышала, как бабуля громко переспросила:

– Жанна, это ты, что ли?

И замолчала надолго, слушая, что ей отвечают на том конце соединения. Бабушка слушала, молчала, хмурилась, а Аринка стояла перед ней и мелко дрожала от холода и от начинавшей потряхивать ее неконтролируемой нарастающей какой-то лютой, дикой злости, обиды и негодования.

– Жанна, – громким, ровным голосом произнесла бабуля, – тебе надо успокоиться и поспать. Когда проснешься, тогда и позвонишь мне и все расскажешь.

– Перестань с ней разговаривать! – потребовала Аринка.

И вдруг кинулась вперед, нажала на рычажок отбоя и, выхватив у бабушки из руки трубку, буквально швырнула ее на аппарат. Выкрикнула истерично:

– Зачем ты с ней разговариваешь?! Она же пьяная звонила, да?! Просто так она же не звонит, зачем? Мы же ей не нужны, не интересны! У нее своя веселая жизнь! Нас нет в этой ее жизни! Нет, понимаешь! Только когда ей уж совсем поговорить не с кем и она пьяная в дупель, тогда можно и слезы с соплями развести, вспомнив про дочь и мать, и позвонить, пожаловаться на свою жизнь! На свою! – трясла она рукой. – Наша с тобой жизнь ее не интересует!

– Идем, – подхватив внучку под локоть, торопливо увлекла ее за собой в кухню Анна Григорьевна.

Усадила на стул, но Арина тут же вскочила с него, не в состоянии успокоиться, и уже не было никакой возможности остановить выплеск всей накатившейся в ней за годы боли и обиды, страха и обвинений и ее несло в истеричном крике.

– Зачем ты с ней вообще разговариваешь?! Она же предательница!

– Она моя дочь, – спокойно произнесла Анна Григорьевна и протянула внучке рюмочку с успокоительными каплями, которые оперативно успела налить.

– Не надо мне ничего! – крикнула девочка, резко отталкивая ее руку.

Анна Григорьевна не стала настаивать и отставила рюмочку на столешницу, сохраняя спокойствие.

– Ну и что, что дочь! – со злой обидой кричала Арина. – Она не только меня бросила, но и тебя!

– Да, но это не отменяет того факта, что она моя дочь и я ее люблю. Такую, какая она есть, – терпеливо поясняла бабушка.

– А я не люблю! Не люблю! – Внезапно, в одно мгновение Ариша вдруг залилась слезами, словно какой-то краник сорвало у нее где-то там внутри, выпуская наружу потоки слез. – И отца не люблю! Они мне чужие люди! Я их даже не помню! – И, захлебываясь слезами, вывалила все свои застарелые обиды, всю накопившуюся горечь обманутого ожидания любви маленькой девочки: – Я так ждала, все время ждала, что они одумаются, хотя бы мама, и вернутся и скажут, что любят меня, что я им нужна! А они! Я им такая не нужна! Я для них какая-то не такая! Плохая, ненужная! Некачественная какая-то! У матери другие любимые дети есть, у отца, наверное, тоже, а я для них плохая, не подхожу!

– Детка, деточка, моя. – Анна Григорьевна поспешно подошла к внучке и обняла ее, сопротивляющуюся, обиженную. – Ну, что ты, девочка. – Она прижала к себе Арину и успокаивающе гладила ее по спине. – Что ты, маленькая моя. Ты замечательная, прекрасная и любимая девочка. И они оставили тебя не потому, что ты плохая, а потому что они такие. Понимаешь? Тогда они оба были двумя молодыми, подверженными повышенным сексуальным влечениям людьми, эгоистичными и думавшими только о своих прихотях и желаниях. И были заняты только своими персонами и своими устремлениями и мечтами, эмоциями и чувствами. Какой бы ребенок ни оказался на твоем месте, даже два ребенка, думаю, все закончилось бы точно так же: родители твои развелись бы в любом случае, и оба отправились искать счастливой и радостной жизни в разные стороны.

Она немного отстранила Аришу от себя, всмотрелась в ее заплаканное лицо, вытерла текущие по нему самые горькие в мире детские слезы и продолжила объяснять, заглядывая ей в глаза:

– Не в тебе дело, а в них. В них, понимаешь. Они оставили тебя не потому, что ты какая-то, как ты сказала, некачественная, а потому что они были глупыми. Понимаешь, детка, их соединила одинаково сильная страстность, но они не любили друг друга, и когда первое горячее сексуальное притяжение остыло и пошло на убыль, ничто не могло уже удержать их рядом.

– И пусть живут себе, как хотят, и нечего к нам соваться! – все еще не могла остановиться Ариша, но пик бурной истерики уже прошел, постепенно остывая.

– И все же они твои родители, и не самые плохие, хочу тебе заметить, – тем же спокойным, ровным голосом объясняла ей бабушка. – По крайней мере, мать твоя не запойная пьяница, а так, иногда переберет лишку, так и ей, видимо, не очень уж сладко живется в той загранице. И отец тебя не забыл, а помнит и заботится. Как может и как умеет, так и заботится.

– Не нужна мне такая его забота! – бушевала Арина, продолжая заливаться слезами.

– Нужна, да еще как, – возразила ей бабушка, – мы бы без него пропали, голодали бы и нищенствовали. На одни мои репетиторские заработки, как бы они ни были хороши, не протянули бы точно.

Арина дернулась всем телом, резко покрутив головой, отвергая и ее аргументы, и отцовскую помощь, и вообще все на свете.

– Детка, – уговаривала ее Анна Григорьевна своим проникновенным, негромким голосом, снова прижав к себе и поглаживая по голове, – все не так уж и плохо, как тебе кажется. Могло быть гораздо хуже. Трагичнее. Вон у твоих ровесников: у соседского Вити отец пьет и бьет их с матерью смертным боем, а во втором подъезде у Оксаны с братом пьют оба родителя, и жизнь этих детей – страшный ад. У подруги твоей отец был бандитом, и его застрелили, а мать одна бьется и подрабатывает продажной любовью. Может, если бы твои родители не расстались, то тут бы такие страсти кипели с ревностью, драками, изменами, женами-детьми, может, и тоже пить бы пристрастились, кто знает, вся страна тогда от безысходности, нищеты, неопределенности, неустроенности жизни пила по-черному. А так считай, что нам повезло. – Она чуть отклонилась, заглянув в лицо внученьке, стерла ладонью слезы с ее щек, объясняя: – Они ведь оба натуры темпераментные, а в каких формах этот их темперамент проявился бы при той непростой жизни, что была в стране, – бог знает. – И усмехнулась. – Ты и не догадываешься, насколько ты на них похожа.

– Я?.. – оторопела Арина и ринулась возражать. – Нет уж! Меня на страсти-мордасти, так чтобы прямо все забыть, голову потерять, родителей и ребенка бросить, вот уж точно никогда не потянет! – и заявила с горячей убежденностью: – Я вообще не могу быть яблочком от этих яблонь! Может, меня в роддоме подменили и у меня какие-то другие родители, которые меня бы не бросили!

– Вот уж это вряд ли, – усмехнулась Анна Григорьевна. – У тебя совершенно отцовские необыкновенные глаза. Погибель, а не глаза, из-за них-то, в числе прочих его достоинств, женщины и влюблялись в Аркадия до потери сознания. А еще у тебя отцовская роскошная шевелюра.

– Дикая какая-то, – пробурчала, но уже без надрыва Арина, возражая уже по инерции, без прежней эмоциональности и накала.

– Великолепная, – поправила ее бабушка. – И пылкости и сильных чувств в твоей натуре более чем хватает.

– У меня крышу от шальной влюбленности и желания секса не сносит! – Арина никак не соглашалась быть похожей на родителей.

– О-о-о, – многозначительно вздохнула Анна Григорьевна, – не спешила бы ты с такими заявлениями. Вот когда влюбишься, тогда и посмотрим, что там с твоей пылкой натурой. Совладаешь ты с ней, не теряя голову, или понесет тебя во все тяжкие.

– Не понесет! – уверила-таки со всей той самой пылкостью своей натуры Арина.

– Посмотрим, – улыбалась бабушка. – Ты вот сейчас всю свою огненную страсть в учебу, в спорт и дела общественные вкладываешь, я даже побаиваюсь за тебя, не перестаралась бы ты, не загнала бы себя до истощения.

– Я просто хочу, чтобы ты была за меня спокойна и не нервничала, не переживала, что у меня может что-то не получиться, – призналась Арина.

– Да я прекрасно знаю, что у тебя получится все, за что бы ты ни взялась! – поразилась Анна Григорьевна, только сейчас поняв, зачем девочке нужны были все эти победы и достижения, и переспросила для верности: – Так это ты из-за меня, что ли, так стараешься и перегружаешься ужасно?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.