bannerbanner
Сын Толстого: рассказ о жизни Льва Львовича Толстого
Сын Толстого: рассказ о жизни Льва Львовича Толстого

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
2 из 4

В мае 1880 года в гости к семейству приехал прославленный Иван Тургенев. Даже дети с нетерпением ждали этого визита. Одиннадцатилетний Лёля спускался по лестнице вслед за отцом, чтобы встретить гостя. Тургенев, высокий, статный и величественный господин с белоснежными волосами, прибыл в экипаже, запряженном парой лошадей, и немедленно обозначил главную цель своего визита: «Как насчет охоты на вальдшнепов?» Одежда также не оставляла сомнений в причинах, побудивших писателя приехать.

После ужина все отправились в Засеку – казенный лес на другом берегу речки Воронки. Во время поездки Толстой и Тургенев оживленно, иногда даже слишком оживленно, дискутировали. Прибыв на место, все разделились: Лёля и Софья Андреевна составили компанию Тургеневу и заняли открытое место, а Толстой и Илья расположились чуть поодаль от них. Вечер выдался теплый и безветренный. Тургенев, известный мастер описаний природы, восхищался прекрасным пейзажем и легко определял птиц по голосам. Лёля тоже был очарован мгновением.

Ничто в жизни не волновало меня больше, чем весенний вечер в России, – напишет он позднее в Париже. – Чувство это наполняло меня до такой степени, что казалось, душа, сердце не выдержит и все существо вдруг поднимется и улетит куда-то. Мне кажется, что нигде в мире человеческое сердце не испытывает тех чувств, какие испытывают русские в России.

Тургенев стоял, вскинув ружье, а Лёля сидел рядом на поваленном дереве. В той стороне, где находился Толстой, прозвучали два выстрела, охота началась. Толстой попал, получив первый трофей. Вальдшнеп пролетел прямо над головой Тургенева. Он выстрелил дважды, но промахнулся. Когда в небе появилась следующая птица, он не успел перезарядить ружье. А Толстой к этому времени уже подстрелил вторую. Тургенев с досадой проворчал: «В рубашке родился – и тут, и во всем счастье человеку!»

Лёля, желавший охотничьей удачи и Тургеневу, начал впадать в отчаяние. Уже смеркалось. И вдруг на них, с шумом хлопая крыльями, полетела птица. Тургенев выстрелил – и вальдшнеп упал в осинник неподалеку. Потом они искали добычу, но безрезультатно. Толстой, похоже, в словах гостя сомневался. Неужели даже собака Булка не смогла унюхать птицу?

На следующий день мальчики, отправленные отцом на поиски, нашли тургеневский трофей – вальдшнеп застрял между веток дерева. И их триумфальное возвращение весьма обрадовало Тургенева, чья охотничья честь была тем самым спасена. Предъявленное доказательство удовлетворило и Толстого.

Школьные годы

Когда Лёве исполнилось двенадцать, пришла пора закончить домашнее образование и переступить порог школы. Предполагалось, что он поступит в третий класс гимназии в Туле, поэтому в его персональный учебный план заранее были включены такие предметы, как история, география и немецкий. Весной 1881 года он сдал итоговые экзамены за второй класс с отметкой «знания удовлетворительные». Двери в гимназию открылись.

Однако поучиться в тульской школе Лёве так и не удалось. В том же году ситуация для всех членов семьи изменилась кардинально. Софью Андреевну утомила уединенная сельская жизнь, старший сын Сергей поступал в университет, Татьяне пришла пора выходить в свет (плюс она очень хотела заняться живописью); и наконец, Илье и Лёве было бы неплохо получить место в приличной гимназии. Поэтому нужно было приобрести жилье в Москве.

Воодушевления от перспективы проводить часть года в огромной Москве не испытывал только Толстой. Но ему пришлось уступить остальным. Осенью 1881 года семья поселилась сначала по временному московскому адресу, чтобы через год купить дом в Долго-Хамовническом переулке на окраине Москвы. Семья уже увеличилась (Андрей родился в 1877-м, Михаил в 1879/1880 году), и места требовалось много. Поэтому был надстроен второй этаж с просторной гостиной и двумя небольшими рабочими кабинетами для Толстого – в одном он писал, в другом сапожничал. В обоих принимал посетителей, с которыми обсуждал вопросы религии. Это были серьезные «темные люди» (по выражению Софьи Андреевны), а не церемонные салонные гости; их не смущало, что они попадают в дом через черный ход. Дом успешно отремонтировали. Флигель и большой сад с местом для игр дополнили картину.

Толстой занялся поисками подходящей гимназии для Ильи и Лёвы. Открывавшие список государственные гимназии были сразу же вычеркнуты: там требовалась письменная расписка родителя или опекуна в том, что сыновья не будут участвовать в революционных кружках. Вероятнее всего, они бы и не участвовали, но для Толстого это был вопрос принципа, необоснованные требования он не признавал. Поэтому выбор пал на частную гимназию Льва Поливанова на Пречистенке. Сам Поливанов был уважаемым учителем, преподавал русский и литературу. Большинство его учеников происходили из дворянских семей, и многим предстояло прославиться в науке и культуре. Кроме того, гимназия удачно располагалась недалеко от нового дома.

Дела в школе для Лёвы складывались поначалу неважно. В третьем классе он не успел ни с кем толком подружиться. Ему приходилось избегать столкновений с двумя братьями-армянами, сыновьями богатого конезаводчика. Оба были ленивы, грубы и легко выходили из себя. Не вызывал симпатии и толстый купеческий сын Вишняков, которого прозвали Арбузом. Вишняков заставил Лëву написать фамилию на чистом бумаге, где потом приписал: «Настоящим обещаю дать Вишнякову три рубля в следующую среду». Третьему армянину, сыну князя, удалось уговорить Лëву пойти в бордель. Тринадцатилетних юношей приветливо встретила «хозяйка» и проводила в отдельную комнату. Вскоре появились две разряженные дамы, брюнетка и блондинка. Не по годам опытный армянин тут же принялся ухаживать за блондинкой, Лёва же словно окаменел. Брюнетка поняла, что юноша невинен, и улыбнулась. Это было чересчур. Лëва бросился прочь из «веселого дома» на улицу, где стоял нанятый извозчик. Забрался под медвежий полог и стал ждать товарища, дрожа и проклиная собственную глупость.

В школе, таким образом, приобретались не только знания, но и пороки. Все взрослые мальчики курили, собирались на переменах в зловонном туалете и доставали сигареты. Лëва к ним примкнул. Потом он много раз будет пытаться избавиться от пристрастия к табаку, но это ему так никогда и не удастся.

Домашнее обучение не подготовило Лёву к школе. Родители вынужденно признавали: мальчик быстро выучивает, но так же быстро забывает. Если домашнее задание было не сделано или плохо подготовлено, Лёва мог урок прогулять. Кроме того, стремительно росло число уроков, пропущенных из-за слабого здоровья. Директор гимназии Поливанов считал, что мальчику надо остаться в третьем классе на второй год. Но у Толстого было иное решение: Лëва может с тем же успехом вернуться в Ясную Поляну и продолжить обучение там по индивидуальной программе. Протесты Софьи Андреевны ни к чему не привели, и в начале осенней четверти 1882 года Толстой и Лëва вернулись в Ясную Поляну, в то время как остальные члены семьи остались в Москве.

Решение оказалось неудачным. Толстому не хватало времени и заинтересованности, чтобы следить за обучением сына. Нанятые учителя тоже не могли призвать мальчика к порядку. Такая учеба устраивала только одного человека – самого Лёву. В деревне было много других, куда более приятных занятий. И Лёва предпочитал охоту с отцом упражнениям в математике. А еще можно было ходить в гости, играть в карты, рыбачить, запускать воздушного змея, ухаживать за осликом Бисмарком или играть в бабки – игру, которая заключалась в бросании костей – подкопытных суставов домашних животных.

Так были потеряны два года, после чего Лёва сам захотел вернуться в гимназию. Он рассчитывал, что его зачислят в пятый класс, но Поливанов в письме к родителям описал ситуацию без обиняков и жалости:

Лев во всем пошел назад, кроме русского правописания. Сверх того настроение к худшему. Прежде очень заботливый и старательный успеть в учебном деле, ему тогда даже непосильном, теперь он сделал впечатление какого-то равнодушного ко всякому успеху мальчика. Замечена и нервность, так что едва ли его можно лишить отдыха летом. Все это привело меня к заключению, что его путь в гимназии испорчен непоправимо.

Поливанов, впрочем, оставил дверь открытой, наверняка из уважения к Толстому. Интенсивная подготовка по всем предметам третьего класса под руководством профессионалов, возможно, помогут мальчику сдать экзамены и получить место – но не в пятом, а в четвертом классе. Лёва воспользовался этим шансом и вернулся в гимназию осенью 1884 года. Но жалобы возобновились. Лёва часто отсутствовал на занятиях – болел или просто прогуливал. Положение, впрочем, было не таким плачевным, как у брата Ильи (который прервал весьма неровную учебу ради службы в армии и ранней женитьбы), но никаких особых успехов не наблюдалось.

Толстой воспринимал происходящее спокойно. Он спрашивал об уроках по обязанности, но не заставлял Лёву делать их. Проблема заключалась в том, что Лёва заразился недоверием отца к школе, ее программам и целям. Настоящий толстовец может легко наплевать на уроки и задания – именно так истолковал мальчик отцовские слова. Это причиняло страдания Софье Андреевне, желавшей Лёве добра. Толстой счел необходимым прояснить свою позицию. В письмах к сыну он пишет:

Мама мне сказала, будто ты сказал, что я сказал, что я буду очень огорчен, ежели ты выдержишь экзамен, или что-то подобное, – одним словом такое, что имело смысл того, что я поощряю тебя к тому, чтобы не держать экзамены и не учиться. Тут недоразумение. Я не мог сказать этого.

Важен, разумеется, внутренний процесс, то есть стремление человека к добру, а не внешние отношения.

А так как у тебя (к сожалению) нет другого дела и даже представления о другом деле, кроме своего plaisir’а, то самое лучшее для тебя есть гимназия. Она, во-первых, удовлетворяет требованиям от тебя мамá, а во-вторых, дает труд и хотя некоторые знания, которые могут быть полезны другим. Бросить начатое дело по убеждению или по слабости и бессилию – две разные вещи. А у тебя убеждений никаких нет, и хотя тебе кажется, что ты все знаешь, ты даже не знаешь, что такое убеждения и какие мои убеждения, хотя думаешь, что очень хорошо это знаешь.

Убеждений шестнадцатилетнему Лёве, возможно, не хватало, но его интерес к теориям отца о религии, обществе и жизненном предназначении человека явно рос. Вместо того чтобы выполнять школьные задания, он мог подолгу сидеть в углу прокуренного отцовского кабинета, впитывая витавшие там радикальные идеи. Истина формулировалась здесь, а не в учебниках истории, рисовавших картины развития человечества. Идеалом, понимал Лёва, становились деревенский уклад, физический труд, ненасилие, целомудрие, трезвость, вегетарианство и анархистский отказ от подчинения государству. Обо всем этом Лёва мог прочесть в двух свежих – запрещенных в России – отцовских работах «Исповедь» и «В чем моя вера?». В этих текстах Толстой развивал учение Христа, очищенное от догм и чудес и сжатое в свод моральных правил.

Равнодушие двух старших сыновей к мировоззрению, недавно обретенному Толстым, стало для писателя мучительным сюжетом. Теперь же он мог радоваться интересу, проявляемому Лёвой. Уже в 1882 он пишет в письме:

Леля и Маша мне кажутся лучше. Они не захватили моей грубости, которую захватили старшие, и мне кажется, что они развиваются в лучших условиях, и потому чутче и добрее старших.

А спустя два года Толстой сообщает единомышленнице Марии Шмидт:

Лëва имеет и умеет, чтó сказать мне, и сказать так, что я чувствую, что он мне близок, что он знает, что все его интересы близки мне, и что он знает или хочет знать мои интересы.

Физический труд был важной составляющей жизненных идеалов Толстого. Летом вся семья работала на сенокосе. Толстой и Лёва с косой на плече уже в четыре утра выходили в поле, где их ждали крестьяне. Через час-другой появлялись Татьяна и Мария с граблями в руках, а младшие Андрей и Михаил к обеду приносили еду. Домой возвращали в сумерках, пот смывали, купаясь в большом пруду.

Сторонники отца становились друзьями и для Лёвы. В ноябре 1885 он знакомится с Владимиром Чертковым, который будет главным соратником Толстого. Чертков отказался от гвардейского чина и аристократических привилегий ради того, чтобы вслед за «мастером» вести жизнь истинного христианина. Несмотря на большую разницу в возрасте, Лёва и Чертков стали близкими друзьями. Они быстро перешли на ты, и между ними установились доверительные отношения. Для Лёвы важны были также контакты с преданным толстовцем Павлом Бирюковым, с художником Николаем Ге и его сыном, с литературным критиком Николаем Страховым.

Лёва боготворил отца и жаждал его внимания, но по-прежнему страдал от частых конфликтов между родителями. Разногласия нередко заканчивались скандалами. В 1884 году после очередной шумной баталии разгневанный Толстой решил бросить семью и уехать в Америку. Однако уже на полпути к Туле он передумал и вернулся. Лёве пришлось утешать Софью Андреевну, беременную на последнем сроке. Родившуюся в ту же ночь девочку назвали Александрой – из детей именно она проживет дольше всех.


Мир, однако, существовал и вне школьных стен и отцовского религиозного кружка. В светской жизни Лёва делал успехи. Мария, дочь дяди Сергея, вспоминает тогдашнюю Москву:

Особенно хорошо танцевал мой двоюродный брат (его тогда звали Лёля), Лев Львович Толстой. Он уже и раньше умел танцевать, но почти всегда участвовал в наших танц-классах. Всем доставляло большое удовольствие, в том числе и взрослым, смотреть, как он танцует мазурку.

Юных дам Лёва очаровывал музыкой. «Лев Львович, кажется, ухаживал за многими, и было всегда приятно видеть его стройную фигуру с гибкими движениями, блеск его красивых черных глаз и приятную улыбку», – вспоминает Мария о 1880-х годах. Он подходил к роялю и играл какую-нибудь короткую вещь, чаще всего один из своих любимых цыганских романсов «Очи черные» или «В час роковой». «Туше его было замечательно приятное, и музыка его всегда доставляла большое удовольствие». Когда Лëва заканчивал игру, слушатели непременно хотели продолжения, на что, он, впрочем, соглашался редко.

Лёва любил петь, аккомпанируя себе на пианино. Иногда они с матерью играли в четыре руки. Ходили вместе в оперу слушать «Фауста» Гуно. Не была забыта и скрипка. Летом 1887 года для Лёвы пригласили в Ясную Поляну учителя-скрипача. А следующей весной, перед итоговыми экзаменами в гимназии, Лёва купил балалайку. Таким образом, штудирование греческого, латыни и математики чередовалось с разнообразным музицированием.

Начиная с пятого класса ситуация с учебой у Лёвы несколько улучшается. Унылые школьные уроки все чаще переходят в запойное чтение. Влияние Софьи Андреевны ощутимо. Она постоянно печется о самочувствии болезненного сына, беспокоится о повторяющихся простудах, пишет о его кашле и насморке в дневнике и письмах к супругу. Ей приходится терпеть случающиеся у Лёвы сильные перепады настроения – он то злой, раздраженный, мрачный и подавленный, то все понимающий и безоглядно добрый. В мае 1888 года девятнадцатилетний юноша поражает мать вопросом: «Мамá, вы счастливы?» – «Да, я себя считаю счастливой», – отвечает мать. «Но почему вы выглядите такой измученной?» «Он все замечает, и ему надо, чтоб всем было хорошо», – пишет Софья Андреевна мужу, который предпочитает остаться на зиму в Ясной Поляне.

Софья Андреевна следит за тем, чтобы Лёва готовился к экзаменам, всеми силами пытается помочь даже по тем предметам, в которых сама не сильна, например по геометрии. Толстого же интересует духовное развитие Лёвы. В январе 1889 года он пишет: «Лëва все сидит с нами – он растет». А в июне: «Приехал Лëва. Недурной малый. Может выдти очень хороший. Теперь еще далек».

Весной 1889-го Лёва сдает наконец выпускные экзамены. Усилий и труда приложено немало, но оценки в аттестате оставляют желать лучшего. Софья Андреевна отмечает, что прибывший в Ясную Поляну в мае исхудавший и бледный мальчик гордится тем, что справился со всеми испытаниями. Ни одобрения, ни похвал со стороны отца нет; отец пребывает в неподходящем для этого настроении. Да и окончание гимназии отнюдь не повод для празднования – напротив, такое нужно как можно скорей оставить позади.

Впоследствии Лев будет вспоминать гимназических учителей со снисходительной симпатией. «Конечно, они были неразвиты (!) морально и интеллектуально, но это были добропорядочные люди». Больше всего ему нравился директор Поливанов, который рано понял, что Лев литературно одарен, поверил в его писательское будущее и с интересом читал его первые публикации. Любовь учителя к русской литературе (Пушкину!) и языку делали уроки Поливанова самыми долгожданными из всего расписания. Он прекрасно разбирался в людях, мог внушать страх, но его уважали. Порицания Поливанова всегда воспринимались как справедливые, и если другие учителя считали гимназистов лентяями, даже когда те старались изо всех сил, то Поливанов видел глубже, понимал суть.

Симпатию вызывал и еврейский учитель Владимир Фукс, преподавший историю, немецкий и французский. Петру Никольскому, бывшему капитану армии, и Петру Копосову были поручены такие непростые дисциплины, как латынь и греческий соответственно. Их преподавание сводилось преимущественно к заучиванию грамматики со всеми неправильными склонениями и спряжениями. Если оставалось время, переводили из Гомера, Цезаря или Горация, хотя делалось это механически, без углубления и дискуссий. Больше всего было жаль священника Николая Иванцова. Никто и никогда не выполнял его домашних заданий. И все воспринимали это как нечто само собой разумеющееся.

В конечном счете Лев вынес суровый приговор русской гимназии:

Цель гимназии была довести нас по данной нелепой и сухой программе до университета, а какова была эта программа с что с нами будет потом – это не интересовало никого.

Место для обновлений здесь определенно имелось.

Учеба в университете

Осенью 1889 года Лёва поступил на медицинский факультет Московского университета. Выбор одобрения не получил – скепсис отца ко всему, связанному с медициной и докторами, был общеизвестен. Старший брат Лёвы Сергей, выбрав в свое время естественнонаучный факультет, услышал, что наука – вздор, а дворник занят более почетным делом, чем все ученые мира. Кроме того, само мировоззрение Лёвы вызывало у отца сомнения. Не проросли ли здесь семена протеста, несовместимые с идеями Толстого?

В основе выбора профессии лежало стремление Лёвы приносить пользу близким. Вдохновение он черпал из книг прославленного хирурга Николая Пирогова – гуманиста, чья жизнь могла служить образцом для подражания. Лёва ожидал, что университетская атмосфера будет более свободной и стимулирующей, чем в гимназии. Ему хотелось верить, что преподаватели и профессура будут питать личный интерес к его работам и помогать ему в учебе.

Навестившая Лёву в Москве Софья Андреевна осталась довольна увиденным. Сын вел скромную достойную жизнь. Жена дворника готовила ему кашу, щи и иногда блины. В комнате царили чистота и порядок. Помимо учебы, Лёва периодически ходил на концерты. Или в зоопарк. Внешне все казалось нормальным.

Но у Лёвы росло разочарование. Никаких инструкций в плане собственно учебы им не дали, все приходилось выяснять самому, и он испытывал растерянность. Какие предъявляются требования, какие лекции обязательны, где они проходят, по каким учебникам готовиться к экзаменам, где записываться для получения допуска на вскрытие? Плотный и сложный недельный график перечеркивал всякую жизнь вне университета. Лекции профессоров не вдохновляли, а лишь навевали сон. В представлении Лёвы, рассказывали им чистейшую галиматью. Многие студенты пропускали занятия, пользуясь потом конспектами товарищей. Казалось, что только евреи делают успехи в учебе, без лишних вопросов выполняя все поставленные задания.

Вскрытия в зловонном подвале, куда Лёва приходил только из любопытства, были омерзительны, а вивисекция профессора Семенова – что это, как не издевательство над животными? И зачем так детально преподавать физику, химию и ботанику? Зачем читать скучные учебники по естествознанию, если ты решил изучать медицину? Ответами на подобные вопросы профессора себя не утруждали.

И тем не менее Лёва старался как мог. Записывался на курсы, посещал лекции, участвовал во вскрытиях и операциях. Но уже в начале весеннего семестра стал сомневаться в правильности выбора. Мысль о пятилетней учебе на врача больше не привлекала. Возможно, правильнее бросить учебу. Студенческие волнения и массовые аресты весной 1890 года усилили ощущение, что он здесь чужой. Политический радикализм не для него. Может, податься во флот и отправиться в кругосветное путешествие? Но без родительского одобрения эта мысль была утопией.

Небольшое путешествие Лёва себе, впрочем, позволил. Движимый скорее любопытством, а не религиозными исканиями, он в компании друга посетил Оптину Пустынь, знаменитый монастырь. В итоге между ним и отцом разыгралась словесная перепалка, поскольку последний не видел никакой пользы от монастырей и монашеской веры. А то, что Толстой сам посещал Оптину Пустынь трижды, к делу не относилось.

Летом Лёва отправился в самарское имение – поездом до Нижнего, волжским пароходом до Казани и конным транспортом до места назначения. Его ослабленный организм нуждался в двухнедельном курсе лечения кумысом. Потом по недавно запущенной уральской железнодорожной ветке через Уфу он добрался до небольшой станции Улу-Теляк, где работал брат матери инженер Вячеслав Берс. Здесь Лёва задержался на целый месяц, гуляя с ружьем по богатым охотничьим угодьям. В окрестных лесах было полно дичи – медведей, оленей, рысей и кабанов. И стояла оглушающая тишина. Лёва был счастлив.


Лёве хватило года на медицинском факультете, и осенью 1890 года мы уже обнаруживаем его в списке студентов историко-филологического. Такой выбор Толстому принять проще. Среди профессоров известные историки Василий Ключевский и Павел Виноградов, оба читают увлекательные лекции. Помимо занятий, Лёва проводит время в Румянцевской библиотеке. Его интересует литература России и Франции. Возможно, именно им он и посвятит свое будущее?

В декабре Лёва приезжает в Ясную Поляну на рождественские каникулы. У него дурное настроение, он обидчив и замкнут. Исхудал, ослаб, кашляет – констатирует мать и пишет в дневнике:

В нем много содержания, ума и талантливости, но в нем мало чувства внутреннего самосохранения, его все суетит, беспокоит, интересует, волнует и даже мучает. Это молодость.

Она точно знает, куда все клонится:

Но, боже мой, какой он впечатлительный и мрачный! Нет жизнерадостности – не будет цельности, гармонии ни в жизни его, ни в трудах, а жаль!

С отцом Лёва ссорится, критикуя жизнь в Ясной Поляне: нездоровая пища принимается слишком часто и слишком большими порциями. Толстой парирует: важно не внешнее, а внутреннее – жизнь души. Его слова о том, что Лёва не имеет представления ни о смирении, ни о любви и думает, что забота о здоровье и есть мораль, заставляют сына в слезах выбежать из комнаты. Толстой понимает, что зашел слишком далеко, и просит прощения. В дневнике он пишет: «Мне было очень больно и жалко его, и стыдно. И я полюбил его».

В середине весеннего семестра 1891 года Лёва заболевает тифом. Мать волнуется: «Лёва очень худ, кожа к костям пристала, и у меня за него сердце болит; но он повеселел, надо ему летом строго кумыс пить».

Годовые экзамены за первый курс Лёва резко прерывает. Упрямится, когда речь заходит о латыни и греческом. «Вся эта экзаменационная процедура мне так противна, что просто не могу», – пишет он домой. Он больше не в состоянии зубрить даты, имена, цифры и церковнославянскую грамматику. Может, все же вернуться к медицине? Или действительно наплевать на всю учебу, особенно сейчас, когда перед ним замаячила писательская стезя? Толстой снова пытается образумить сына. Никаких здравых альтернатив учебе, в понимании отца, похоже, нет. И все же самое важное для Лёвы – духовное развитие. В мае Толстой пишет Марии Шмидт, что из всех детей ему ближе всего по духу Лёва и Мария. «Он идет вперед, живет. Что будет, не знаю, но с ним мне радостно общаться».

Писательский дебют

Писательский дебют Льва состоялся в 1891 году. В книжном приложении к мартовскому номеру журнала «Неделя» под псевдонимом Л. Львов вышел рассказ «Любовь». Медик Владимир Зверев не может сосредоточиться на учебниках, потому что постоянно уносится мыслями к Любови, продажной женщине, которую обычно посещает. В этот вечер он тоже поддается желанию. Женщина пьяна и после ухода Зверева умирает от алкогольного отравления. Во время следующего учебного вскрытия Зверев узнает лежащее на столе тело. Пробуждается совесть, а циничные комментарии о покойнице из уст студентов заставляют его разразиться бурными обвинениями: «Знаете, что убило ее? Нет? Не знаете? Это я, это вы, это то, что вы сказали сейчас. Это наше отношение к этим несчастным… Мерзость, преступление, грех!» Понимания Зверев не встречает; он осуждает извращенное отношение мужчины к женщине, но никто его не поддерживает. В рассказе использованы «говорящие» имена: Зверев и Любовь.

На страницу:
2 из 4