Другой

Маша, потирая лоб, уселась на модерновый стульчик, лениво повела глазками в сторону соседа: «А какого, собственно, ты мне снишься, а? У меня и без тебя воздыхателей полно. И во сне уже от них покоя нет».

То, что Егор, на неё «запал», сомнению не подлежало. Нет, конечно, он милый. И необычный. Проникнуть в её сон… Круто. «А ведь мне хорошо с ним. Флюиды от него, что ли, какие исходят? Эй! Ты что – поплыла?»

Тут она вдруг чихнула. Вздрогнув, Антон Григорьевич отложил приборы, тряхнул головой и промолвил:

– Так, время дарить подарки. Машенька, извини, но это не тебе. Понимаешь… – Научное светило немного замялось. – Егор мне жизнь спас.

Девушка ничего не уронила, не ахнула, не всплеснула руками: нет – просто нахмурилась и закусила губу. Спросила:

– Каким-нибудь необычным образом?

Папа вскинул брови: «Что происходит? Она, кажется, всё уже знает», – вслух же медленно произнёс:

– Угадала, доча… Я ему приснился, когда мне совсем уже плохо было. Но всё обошлось.

Тут самообладание, наконец, отказало Маше. Она со всхлипами бросилась к отцу, обняла тонкими руками за шею:

– Одну меня хочешь оставить, да? Мама ушла, теперь ты себя совсем не бережёшь…

Антон Григорьевич нежно поцеловал дочь в мокрую щёчку.

– Всё хорошо, хорошо… Я теперь, как новенький.

Маша, всхлипнув напоследок, вернулась на место, шёпотом бросила Егору:

– Ну, ты и шустрый… Где ещё побывал, пока все думали, что ты просто спишь?

Егор поперхнулся морсом, закашлялся и тут же получил неожиданно сильный удар от девичьей ладони между лопатками. Отлегло сразу.

Антон Григорьевич с улыбкой уже протягивал ему плоскую коробочку:

– Ну-с, братец, принимай, и без всяких там отговорок, не люблю.

Одариваемый взял коробочку, поддел пальцами крышечку. Под ней покоился некий блестящий предмет яйцеобразной формы без всяких там идентифицирующих признаков, слегка, впрочем, отливающий розовым.

– И… что это? – осторожно поинтересовался Егор – Тамагочи какой-нибудь суперсовременный?

Антон Григорьевич несколько обалдело посмотрел на него.

– Э-э-э… Нет. Хотя не знаю. Это может быть чем угодно, даже тем, чем ты сейчас назвал эту штуковину.

– И что мне с этой штуковиной делать?

Егор осторожно дотронулся до загадочного предмета.

Тут в содержательный разговор несколько бессодержательно встряла Маша:

– Папочка… это же, это же…

Она потянулась обеими руками вперёд, коснулась Егора, и тут…

… раздался треск: сухой, неживой. Между юношей и девушкой образовалась слепящая дуга. Егор поднялся в воздух и куда-то поплыл, отрешенно наблюдая, как его любовь рассыпается на мириады светлячков.

А потом научный мозг Антона Григорьевича констатировал факт падения Егора из-под потолка на стол, в гущу расставленной снеди. Но: стонущий, в соусе и лапше, юноша хотя бы был.

Маша же исчезла без следа.

Рассказ четвёртый. Чудес не ждите. Чудите сами.

Егор брёл домой по незнакомому району. Непонятно каким образом, но после исчезновения Маши тут же наступила ночь, и в неверном свете тусклых фонарей идти было жутковато. Денег на такси не было, и занять было не у кого: Антон Григорьевич впал в глубокий ступор и, кажется, не замечал ничего и никого вокруг себя. Просто сидел на стуле и качался из стороны в сторону, иногда что-то мыча. Пришлось Егору уйти, не попрощавшись: в заляпанных джинсах, с гудящей головой и вставшей колом спиной.

На небе хозяйничала полная луна, которая показалось Егору какой-то скороспелой. Один квартал, другой… Декоративная курточка не согревала; в кармане её покоился зловещий подарок, обнаруженный Егором среди останков еды и явственно светившийся розовым. Идти становилось всё тяжелее, ноги не слушались, спина ныла нещадно. Всё-таки метров с трёх брякнулся на стол, вообще мог покалечиться.

Улицы были пустынны, только иногда нервно перебегали дорогу коты с поджатыми хвостами. Впереди в кустах вдоль тротуара замаячила скамейка, и когда Егор почти уже было достиг её, за спиной вдруг разом забухало, а потом взвизгнули тормоза.

Содрогание басов прекратилось. Из неслабой импортной тачки вывалились на асфальт двое молодых людей, их неуверенная высадка сопровождалась гортанным женским смехом и развязными словами: «Вы отлить, мальчики?»

– А ну, заткнитесь! – оборвал веселье блондин с какими-то кроличьими чертами лица. – Дело у нас тут нарисовалось.

– Какое дело, братан? – вяло поинтересовался его спутник, здоровый такой смугляк, на данный момент изрядно заторможенный.

Блондин задумался.

– Shit… Меня как будто под локоть кто двинул, чтобы притормозил. Ангел-хранитель, не иначе.

– Чего? – попробовал изобразить удивление здоровяк.

– Чего, чего… Надо так, значит! Пошли, потрещим с этим лохом. Может, что и высветится.

Егор так и не присел на скамейку, и теперь с мерзким ощущением в животе смотрел, как два сомнительных представителя «золотой молодежи» не спеша продвигаются к нему. Ох, не любил он подобные разговоры… Ни в школе, ни в своём дворе, ни тем более ночью на улице. А кто любит, спрашивается? Правильно – никто, если ты один в ночи и не садомазохист.

Двое подошли к юноше и принялись его разглядывать.

– Слышь, сопляк, – процедил сквозь зубы блондин, – ты… кто?

«Начинается», – с неизбывной тоской подумал Егор. Крыть ему на этот конкретный вопрос было нечем. Он машинально сжал в кармане яйцеобразную штуковину: она вдруг показалась ему почти горячей.

И тут…

Блондин вдруг схватился руками за голову и упал на колени, разевая рот, как ошалевшая от воздуха рыбина. Дружок его икнул и застыл в прострации.

– ы-ы-ы… моч-и-и е-е-го-о…ы-ы-ы… —выдавил из себя страдалец, отчаянно заглатывая воздух. – и-и-н-наче-е-е… хан-н-н-н-а-а-а… м-м-м-не-е-е…

Амбал тряхнул головой, сглотнул, ничего не понял, но решил-таки действовать, особо не раздумывая.

Одна рука сграбастала жертву за грудь, другая поднялась для удара. Егор закрыл глаза. В голове путалась несуразица: «Я сразу потеряю сознание, или потом, когда уже почувствую боль? А нос у меня крепкий? А челюсть? А может, он всё-таки не ударит? Может, случиться чудо? Чудо, молю, свершись!»

Кулак заехал в лоб, но как-то вяло: мучитель, видимо, ещё не взъярился. В голове, тем не менее, сразу зашумело. И неожиданно ушел страх.

«Ах ты… Да что я тебе сделал, гад?»

Голова Егора на мгновение стала ясной и холодной, а потом… он уснул. Он отчетливо понимал, что спит, и что все, что происходит с ним, происходит во сне. В его сне.

В этом сне у обдолбанного громилы было вполне приятное лицо человека, не сильно потакающего своим слабостям. Человек отпустил Егора, разжал кулак и протянул ему руку. Тот с удовольствием её пожал, ничуть не удивившись.

Блондин, в свою очередь, перестал с воем кататься по траве и поднялся на ноги, убрав руки от головы. Физиономия у него тоже стала заметно лучше: исчезло выражение кроличьей озабоченности, успокоились бегающие глазки.

Он подошёл к Егору и тоже протянул ему руку. Потом вместе с приятелем уселся на скамейку, и оба о чем-то глубоко задумались, уставив ясные глаза в ночное небо.

На душе у Егора стало легко, да так, что казалось – подпрыгни, и полетишь. Он глубоко вздохнул, сдерживая это желание, и огляделся. Импортный sportcar ласково мурлыкал неподалёку.

– А можно, я покатаюсь на вашей машине?

– Конечно. Катайся, сколько хочешь.

Егор подошёл к чуду инженерной мысли, погладил изящный капот. «Хорошая…» Забрался на место водителя, вдохнул дорогой запах кожи и дерева. На заднем сиденье кто-то деликатно чихнул. Егор обернулся.

Две неизвестные русские красавицы приветливо улыбались водителю. Открытые добрые лица, без следов вульгарности и косметики.

– Покатай нас, рыцарь.

– Я не рыцарь. Они были грязные и злые. Я другой.

Сиденье пришлось водителю изумительно впору. До этого Егор водил машину три или четыре раза, на первой скорости и по прямой дороге. Но тут, стоило ему только взяться за руль, как автомобиль сам рванул с места, и, не прошло и пяти секунд, как они уже мчали по ночному городу с ошеломительной скоростью. В глазах начало рябить от фонарей, сердечко юноши комом застряло в горле, в ушах зашумело и засвистело (откуда только? а, люк ведь был поднят), так что Егор даже непроизвольно открыл рот. Но потом он начал улыбаться, и рот сам собой закрылся.

Здорово было… Полная свобода. Свобода жить на пределе и ничего не бояться.

Сны бывают разные. В этом совсем не было страха.

Машина как-то сама собой начала притормаживать и остановилась прямо напротив подъезда, где жил Егор. Он вылез из машины, погладил на прощание капот. Красавицы оказались рядом, и каждая поцеловала его в губы. Это были первые в его жизни поцелуи, и были они целомудренными и волнующими одновременно. Задохнувшись, Егор оттолкнулся всё-таки от земли и поплыл вверх, к открытому окну на седьмом этаже. Красавицы махали ему ручками.

В состоянии невесомости Егор некоторое время ещё парил в своей комнате, пока наконец не приземлился на диванчик. И тут разом навалилась усталость, и перед глазами всё закружилось, а потом его стало засасывать в открывшуюся воронку: глубже, глубже…

Пока он не увидел Машу.

Рассказ пятый. Антон Григорьевич и зазеркалье

… Когда Егор открыл глаза, то, повернув голову, немедленно увидел сидящего в низком кресле Антона Григорьевича. Одна ножка у кресла была сломана, и светило в области «чего-там-мудрёного» задумчиво покачивался туда-сюда, очевидно, рискуя обломить ещё одну опору с непредсказуемыми последствиями.

За окном смутно лучился погожий осенний вечер. Егор кашлянул. Антон Григорьевич вздрогнул.

– Ба, проснулся наконец! – бодро произнёс гость. – Вовремя. Я уже начал беспокоиться.

Юноша свесил ноги на пол, обнаружив, что он в одних плавках. Быстро натянул шорты и майку, хмуро осведомился:

– С чего беспокоиться-то? Ну, поспал до вечера. А вы-то как здесь?

– Ты проспал два с лишним дня, – Антон Григорьевич помял себе лицо ладонью. Выглядел он неважно. – Я тебе звонил, телефон взяла мама. Мне пришлось представиться. Потом звонил ещё, и опять разговаривал с мамой. Она уже не знала, что и думать насчет твоего богатырского сна. Тогда я приехал сам, обследовал тебя и решил, что ты должен скоро очнуться. – Тут Антон Григорьевич скупо улыбнулся. – Мы с твоей мамой тебя раздели, ты уж извини за фамильярность. Нашли яйцо, я сказал, что это мой подарок. Ты молодец, что тогда его забрал, пусть будет при тебе: я по-прежнему уверен, что так будет лучше всего. Сегодня я заглянул к вам снова, с полного согласия твоей мамы, и вот… Мы беседуем.

– А я Машу видел, – тихо выдохнул Егор.

Антон Григорьевич разом постарел и осунулся. Он ничего не сказал, только глаза умоляюще вперились в лицо юноши. Тот заторопился:

– Я её недолго видел. Как бы и во сне, и наяву… Она где-то там… В зазеркалье.

– Где? – кашлянул несчастный отец.

– Ну… там, где реальность и нереальность размыты. Я не могу по-другому объяснить.

– М-да… – опустил голову Антон Григорьевич и стал дёргать себя за волосы. – Я ведь учёный… учёный!… а меня всё время тыкают в какую-то эзотерическую муть, как нарочно, право! Как нарочно!! – выкрикнул он.

В дверь просунулась мамина голова.

– Ох, извините меня, Антонина Семёновна! – Учёный мигом превратился в галантного кавалера, подошёл к двери, взял маму за руку и поцеловал запястье. – Эмоции, знаете ли… Ваш сын поразительные вещи рассказывает. – Он даже хохотнул. – Уникум, одно слово – уникум! Мы ещё немного поболтаем, негромко, ладно?

Мама натянуто улыбнулась и закрыла за собой дверь.

Антон Григорьевич заходил кругами по комнатушке.

– А… что она там чувствует? – простонал он. – И может ли она там вообще что-либо чувствовать, в этой размытости?

Егор виновато захлопал глазами.

–Там всё по-другому. Я даже не знаю теперь, что сам чувствовал, когда… В общем, там всё не так.

– Так.

Воцарилось молчание. Антон Григорьевич осторожно присел на жалобно скрипнувший диван рядом с юношей. И заговорил – бесстрастно, монотонно:

– Я познакомился с Машиной мамой тринадцать лет назад. Маше сейчас четырнадцать. Наташа… Наталья была серьёзно больна, и никто не мог сказать, что с ней. Я тогда уже подавал определённые надежды, но ещё мало что мог. По крайней мере, гораздо меньше, чем сейчас. Но я не уверен, что смог бы помочь ей и сейчас. – Пауза, взгляд говорящего переместился с одной стены на другую. – Она лежал у нас в центре, по большой части спала. И каждый раз просыпалась другим человеком. Буквально, ничего не помнила о себе прежней. В состоянии бодрствования, которое, возможно, было для неё сном, она ничего не говорила, не отвечала на самые простые вопросы. И слабела, слабела… Я просиживал ночи рядом с ней, глядел на лицо ангела и молил, чтобы она узнала меня, когда выйдет из своей летаргии. Непонятно как, непонятно зачем, я безнадёжно влюбился в безнадёжную пациентку. – Антон Григорьевич закрыл глаза и до конца монолога больше их не открывал. – И вот однажды это случилось. Проснувшись, она увидела меня, улыбнулась и положила свою ладонь в мою. Прошептала: «Я вернулась». Это были первые и последние слова, какие я слышал от Наташи. Она пошла на поправку, набрала вес, начала даже улыбаться. Но не говорить. К нам она поступила из психиатрической больницы, долгая и неинтересная история, в общем, родных или хотя бы людей, кто её знал, установить не удалось. Я стал жить с ней, это едва не стоило мне карьеры, но мне было наплевать на карьеру. Я любил её. У нас родилась Маша. И… вскоре после этого она исчезла. Да, исчезла! Я заснул, обнимая её, а проснулся один. Конечно, я её искал. И конечно, не нашёл. У Маши, совсем малютки, в колыбельке я обнаружил тот непонятный предмет, который два дня назад так неудачно вручил тебе. Он был постоянно при дочери, пока ей не исполнилось десять, она клала его на ночь под подушку и даже разговаривала с ним. Для неё это был подарок от мамы, да я и сам так тогда думал. Иногда этот предмет вдруг начинал источать розовое сияние, я даже не могу передать словами, насколько это выглядело для меня чужим и странным. А для дочки нет: она смотрела на сияние, хлопала в ладоши и смеялась. А потом… я заметил что, Маша, проснувшись, иногда очень долго озирается по сторонам, как будто не понимает, где находится. Конечно, я очень испугался, и выкрал у неё это яйцо. Ей наплёл какую-то ерунду, что, мол, у неё случаются небольшие провалы в памяти – ерунда, у подростков это бывает! – и, очевидно, она сама куда-то запрятала мамину реликвию. Это ложь дала мне возможность провести комплексное обследование дочери, особо не пугая ребёнка, но, конечно, ничего, что могло бы объяснить её поведение, я не обнаружил. Предмет же оказался сплавом из неизвестных элементов с никак не проявляющими себя свойствами. Ладно. Эту штуковину Маша потом искала везде, где только можно: в квартире, во дворе, на улице… пока, наконец, два года назад мы не переехали на новое место, в этот город. И здесь, в этой квартире… Маша стала исчезать. Да, да! Мы могли с ней обедать, и она вдруг таяла у меня на глазах, а потом я обнаруживал её спящей в другой комнате, ничего не помнящей. У меня стало барахлить сердце, и я оказался в больнице. Буквально перед тем, как меня с приступом отвезли в реанимацию, я по какому-то наитию достал из тайника тот предмет и взял с собой на работу, потом мне рассказывали, что я, будучи уже без сознания, сжимал его в руке так сильно, что ладонь разжалась только после наркоза, на операционном столе. Когда тебя, спасителя, привели в мою палату, этот предмет в форме яйца снова был со мной, передали. И как только ты вышел, он начал гудеть и словно бы светиться изнутри. Тогда я и решился на эксперимент: вручить его в тебе в присутствии Маши. Зачем, почему я так решил – не знаю, как внушил кто-то. Остальное тебе известно.

Антон Григорьевич открыл глаза.

Егор устал слушать этот бубнёж, слова куда-то ускользали, смысл терялся в серой монотонности текста. Изо всех сил он придал лицу значительное, как ему казалось, выражение и произнёс:

– М-да… Дела.

Собеседник вздрогнул, словно бы не ожидал звука чужого голоса. Откашлялся, помотал головой, поднялся и ясно так проговорил, почти отчеканил:

– Завтра пойдёшь со мной в институт, с мамой и школой я договорюсь. Пора распутать этот мистический клубок, есть кое-какие идеи. Яйцо не забудь прихватить с собой.

И, уже повернувшись спиной к Егору, сквозь зубы процедил:

– 

Чёртово зазеркалье.

Рассказ шестой. В святая святых

Научный центр с первого взгляда воображение Егора никак поразил: так, приземистые строения, одиноко торчащие тут и там на большом пустыре. Меры безопасности, однако, были на уровне: просветили и Егора, и Антона Григорьевича, причём, как догадался Егор, просветили ещё тогда, когда они стояли за высоким сплошным забором, перед камерами и прочими там любопытными приборчиками. Затем выделили четырёх провожатых (по два на брата, стало быть), которые окружили и сопроводили шефа и гостя до двухэтажной ничем не примечательной коробки.

Тут события стали разворачиваться ещё веселее, прямо как в импортном кино.

В стене бесшумно раздвинулись неприметные для глаза двери, и парочка очутилась в помещении, окутанном мягким зелёным светом. Стен и потолка видно не было. За стойкой напротив входа восседала красивая женщина в белоснежном халате и медицинской шапочке, кокетливо сбитой на бок. Она улыбнулась вошедшим, да так, что Егор сразу почувствовал в груди смутное томление оттого, что он мужчина. Заулыбавшись в ответ, юноша сделал было шаг навстречу красоте, но Антон Григорьевич одёрнул его:

– Стой рядом.

Молодой человек замер, и вовремя. Красавица протянула изящную руку и что-то там нажала на стойке. И прямо вместе с полом Егор устремился вниз, забыв, как дышать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.