Тот, кто утопил мир

– Слуги принесут вам одежду и помогут привести себя в порядок. Вы уж их не убивайте, будьте так любезны, а то Ма Сюин будет по ним скучать.

Что за пытливый вопрос читается на мерзкой физиономии Чжу? Ему же не понять Оюана. Никому не понять его жертв, прошлых, настоящих и будущих.

* * *

На юг отправился маленький боевой отряд, состоявший из Чжу, тринадцати юных воинов, сплошь облаченных в серую дорожную одежду и обладающих такими навыками верховой езды, каких и следует ожидать от крестьян, впервые увидевших лошадь недели три назад, несколько более опытного генерала Сюй Да – и самого Оюана. За ним не только приглядывали надсмотрщики, сменяясь попарно. Ему связали запястья и посадили его на смирную лошадку, которую по очереди вели в поводу стражники. Генералу даже поводьев не доверяли. Благоразумно, с яростью подумал Оюан. Ему дико не хватало меча. Мысленно он постоянно за него хватался – как за утраченную часть собственного тела.

Они задумали пересечь равнины к югу от Интяня, затем через Желтые Горы добраться до южных владений Чжу: Цзиньхуа, знаменитого своими многочисленными школами конфуцианского учения, и небольшого поселения в долине Лишуй. После этого они намеревались свернуть к востоку, в земли, подвластные Юани, и выйти на побережье к Тайчжоу, богатому солью. Тысячу ли они предполагают одолеть за десять дней. Воины Чжу настолько никчемны, что даже не осознают, какой это позор. Даже с одной-единственной лошадью вместо нескольких сменных Оюану потребовалось бы вдвое меньше времени.

Чжу ехал впереди, во главе отряда, вместе с генералом Сюем. Оюан прожигал взглядом его спину, не в силах отвернуться. Так расковыривают рану. С каждым оставленным позади ли в нем нарастала тяга взять Чжу за цыплячью шейку и втоптать его в грязь, откуда он и вылез. Упади он замертво, Оюан бы поверил в убийство силой желания. Чжу, однако, в блаженном неведении трусил впереди, иногда переходя на легкий галоп. Казалось, он вообще забыл про Оюана.

Ели они в седле. Генералу к этому было не привыкать. А вот то, что у наньжэней считалось дорожной едой, показалось ему непривычным: рисовые колбаски, завернутые в листья лотоса (неприятно резиновые, когда остынут), и маленькие жесткие круглые пирожки с начинкой из возмутительно сладкой бобовой пасты. У Оюана от такой диеты начинал ныть желудок, а к обеду – пусть он, наученный опытом, и отказывался от воды, когда по кругу передавали флягу – еще и мочевой пузырь. Знакомая пытка. Первые несколько дней любого похода, пока организм приспосабливался, он всегда проводил с ноющей болью внизу живота, раскалывающейся от недостатка питья головой и страстной ненавистью ко всем мужчинам, которые могут справить нужду прямо на обочине, в то время как Оюану приходится ждать вечернего привала, чтобы остаться в одиночестве. Эта боль даже не могла его отвлечь от мыслей, как те ожоги на запястье. Просто тянущее неудобство, напоминающее об увечье более, чем когда-либо.

На смену ровным полям непосредственно к югу от Интяня пришел более засушливый пейзаж с редколесьем. И тут, к удивлению Оюана, Чжу подотстал от отряда и поехал в хвосте, рядом с ним. Он взял поводья лошадки и кивком отослал вперед двух стражей. Когда те скрылись из виду, Чжу остановился у обочины дороги и дернул подбородком в сторону Оюана. Универсальный жест: слезай.

Оюан мгновенно забыл про свою мигрень и полный мочевой пузырь. Зачем Чжу отослал остальных? Передумал и решил, что оставлять пленника в живых слишком хлопотно? Чжу носил на правом боку короткую саблю – вероятно, ему было проще с ней управляться, чем с прямым мечом, которым он некогда сражался с Оюаном… Но сабля в ножнах. На что он способен, леворукий? Уж прирезать связанного, безоружного человека умения хватит. Оюан попытался высвободить запястья, но тщетно. Если принять первый удар Чжу плечом, то потом есть шанс боднуть его головой, или врезать в лицо сжатыми кулаками…

– Слезай и стой вон там, – скомандовал Чжу. Оюан не шелохнулся. Следующая фраза оказалась еще более необъяснимой:

– Сними башмаки и носки и брось их мне.

Когда Оюан воззрился на него с ядовитым недоумением, Чжу вздохнул.

– Не хочу, чтобы ты сбежал, как только я отвернусь. Ты не знал, что терпеть весь день – вредно для почек? Давай башмаки. Вон там есть деревья. Иди, сделай свои дела.

На миг у Оюана от дикого стыда потемнело в глазах. Он понятия не имел, почему Чжу вообще задумался о его ситуации, но знать, что Чжу вникал в потребности его изувеченного тела, было бесконечно хуже, чем страдать от всеобщего равнодушия. Его аж затрясло от такой беспардонности.

Он соскользнул с лошади, стянул башмаки и носки и с ненавистью швырнул их в сторону Чжу. К его сожалению, не попал. Еще большее сожаление вызывал тот факт, что Чжу не ошибся насчет обуви. Оюан ведь не грязный наньжэньский крестьянин в соломенных сандалиях. Его воспитали как монгола. Для него было делом чести ехать верхом, а не плестить на своих двоих, а босиком он никогда в жизни не ходил. Еще по дороге в кусты камни и острые веточки начали впиваться в нежные подошвы. Пальцы невольно поджимались. Он заставил себя ступать ровно.

Удалившись на достаточное расстояние в рощу, он присел на корточки и справил нужду, ощущая привычную пронзительную ненависть к собственному телу, неспособному даже на простейшую из доступных мужчине вещей. Выпрямился, оправил одежду. Распутал веревку, стягивающую запястья.

И побежал.

* * *

Когда Оюан, спотыкаясь, выбрался на поросшую редким кустарником бескрайнюю равнину по ту сторону леска, он был уже не человек – пламя. Пламя агонии. Он отстраненно осознавал, с какой неестественной тяжестью бьется сердце, изнуренное бегом и обезвоживанием, как стертые ноги оставляют кровавые следы в пыли. Но все это уже не имело значения. Вне себя от боли, он словно не во плоти ковылял по равнине, а бестелесным призраком преследовал войско, подгоняемый собственной волей. Он перестал различать окружающий мир. Сияние впереди могло быть небом, или бликующей озерной гладью, или предзакатным солнцем, отразившимся от полоски голого известняка. Не важно. Мир расплывался на ходу, кружился. Впрочем, и это не имело значения – до тех пор, пока на очередном шаге голову не повело окончательно. От головокружения мир смазался в неразличимые полосы, а потом исчез. Все исчезло.

Оюан очнулся в темноте. Мир был неподвижен, как и он сам. Звездное небо заслонил чей-то склоненный силуэт.

– Вот чисто из любопытства, – добродушно сказал генерал Сюй, – ты всерьез собирался бежать всю обратную дорогу до Интяня?

Сломленный Оюан даже не мог отвернуться. Потусторонняя боль, подгонявшая его, ушла, и тело казалось свинцовой темницей. Он был слишком выжат, чтобы двигаться или говорить. Его не хватало ни на одну эмоциональную реакцию. Он просто лежал и моргал.

– Если тебя это утешит, ты смог уйти дальше, чем способен человек – ну, как мы думали. С другой стороны, теперь придется скакать обратно. На, выпей сначала. – Голову Оюану приподняли, чтобы тот мог, не поперхнувшись, глотнуть тепловатой воды. Затем ему заново связали руки со словами:

– Если я оставлю так, а ты чудом очухаешься и украдешь мою лошадь, буду я дурак дураком. Из Чжу ты дурака уже сделал.

Он похлопал пленника по плечу, дружески, ободряюще – абсолютно инопланетный жест, с точки зрения Оюана, чьи приближенные никогда так не рисковали, – и вскинул на руки без видимого усилия.

Оюан со скукой ждал неизбежного комментария насчет роста, но генерал Сюй сказал только:

– Вот так же я тащил его, когда ты отрубил ему руку в поединке. Он, знаешь ли, чуть не умер.

Оюан с трудом просипел:

– Жаль, что выжил.

– Слышал, таракана можно бросить в огонь, а он выживет? – мягко рассмеялся генерал Сюй. Он был высок, почти на голову выше Оюана. Крепкое сложение отличало его от юношей с осиными талиями, из которых состоял отряд Чжу. Оюан рассматривал прямой нос и чеканные скулы генерала с непривычного ракурса. Чжу Юаньчжану до такой мужественной красоты и харизмы как до луны. Генерал швырнул Оюана позади седла, как добытого на охоте оленя, привязал покрепче и вскочил на коня сам.

– Моего братца трудно убить. Ты не первый, кто пытался.

Стояла ранняя осень, но ночи уже были тихие и холодные. Озаренная звездным светом дорога голубела под копытами коня. Тряская рысь вышибала из Оюана дух, кровь приливала к голове. Силы были на исходе.

– Знаешь, как я с ним познакомился? – помолчав, спросил генерал Сюй. – Мы вместе подвизались послушниками в Ухуанском монастыре. Да-да, в том самом монастыре, который ты сжег. К тому моменту, как он там появился, я уже несколько лет был послушником. Своей семье он оказался не нужен. Они бы оставили его умирать… да только умерли сами. Монахам он тоже был без надобности. Там, откуда мы родом, голодающие дети – не новость. Они толпами приходили в монастырь, умоляли впустить. Монахи им не открывали – рано или поздно либо подохнут, либо уйдут восвояси. Мой брат стал единственным, кто не сделал ни того, ни другого. Он их взял измором, чисто на силе воли. На все был готов, чтобы добиться своего: бороться, страдать, терпеть. А знаешь, чего он хотел? Просто чтобы ему позволили выжить. Быть человеком, а не пустым местом. Не сдохнуть за просто так.

В темноте, один на один, даже незнакомцы становятся ближе – рождается ощущение, что чужие мысли и слова предназначены тебе одному.

– Я почему за ним пошел? Потому что из всех, кого я знаю, Чжу – единственный, кто не смирился, когда ему не нашлось места под солнцем, а поклялся изменить мир. Знаю, ты его ненавидишь, он же якобы разрушил твою судьбу. Просто ты не веришь в его победу – что здесь, в Тайчжоу, что в схватке с Чжанами, Главным Советником… А я вот верю, что Чжу Юаньчжан свое слово сдержит.

Генерал Сюй не был похож ни на одного из знакомых Оюану монахов, но сейчас он говорил со спокойной, истинно буддийской уверенностью:

– Он победит. Не вопреки тому, кто он есть, а благодаря этому.

* * *

Тайчжоу был не город, а так – городок под серым штормовым небом. Раскисшие улицы топтал юаньский конный патруль. Ветер трепал светло-голубые флаги на укреплениях. Хотя городок стоял на берегу широкой бурой реки, в воздухе витало нечто не совсем речное: насыщенный минеральный привкус, который будил в Чжу необъяснимое предвкушение чего-то неизведанного, никогда ранее не испытанного.

Выдав себя за труппу бродячих акробатов в масках и костюмах, они легко вошли в Тайчжоу, не привлекая внимания юаньцев. Пока младшие члены их отряда крутили сальто посреди улицы перед пыльными оживленными горожанами, Чжу наблюдала за Оюаном. Тот неподвижно стоял поодаль в маске яростного демона, которую она ему выбрала. Сбитые в кровь ноги промыли и перевязали – Чжу ради такого дела пожертвовала своим запасом полотна для нагрудной повязки и обмоток на руку. И все равно удивительно, как он в таком состоянии держится на ногах, не говоря уж о том, чтобы ходить, не хромая. Он же не прокаженный, чтобы ничего не чувствовать, подумала Чжу. Каждая линия его тела выражала страдание. Но обычный человек боли избегает, а Оюан бросается на нее грудью: между ним и его страданием нет ни малейшего зазора.

Попытка к бегству ее скорее тронула – на что он отважился, какое расстояние смог пройти. Чжу всегда знала, что генералу позарез нужна его судьба, но только теперь осознала это во всей полноте. Они с Оюаном срезонировали так глубоко, что Чжу чувствовала себя впервые зазвучавшим гонгом. Вот он – человек, которому ведомо, каково это: хотеть чего-то всем своим существом. Который сгорает в пламени собственного желания. Для которого в мире нет ничего важнее.

Оставлять Оюана в живых всегда было неоправданным риском. Кто знает, что еще ему придет в голову, если она снова допустит ошибку – и даже если не допустит. И все же… Чжу не забыть саднящее чувство неправильности, настигшее ее при мысли, что Оюан погиб. Лакуна в ткани мира. Пропасть, в которую кричишь, не слыша эха. Теперь в присутствии генерала Чжу охватывал озноб восхищенного удивления: вот человек, подобный ей самой, человек, умеющий желать с той же силой.

Представление подошло к концу. Когда зрители разошлись, Чжу взяла миску с медными монетками, которых ей накидали, и вручила ее Юйчуню.

– Сходите все вместе на тот постоялый двор, который мы проезжали, за три улицы отсюда, под деревом с пурпурными цветами. Перекусите. А мы с генералами отправляемся на разведку. Надо узнать, где конкретно находятся амбары с солью.

– Не думаю, что этого хватит накормить одного человека, не то что тринадцать, – ответил Юйчунь. Он бросил сомневающийся взгляд на Оюана: связанные запястья, маска, скрывающая выразительные черты. – Вы уверены, что притворяться труппой обязательно? А то вы как ходячий буддийский анекдот: шли два монаха, повстречали демона…

– Это не шутки, – возразила Чжу с издевательской серьезностью, – а поучительные коаны!

– Ну, правильно: люди лучше запоминают, когда им весело…

– Непременно передам монахам мнение человека, не умеющего читать и писать: если бы учиться было весело, толку от учения было бы больше!

Все еще хихикая, Чжу повела Сюй Да и безмолвного, стоически пытающегося не хромать Оюана дальше по улице. Домишки Тайчжоу, ветхие, крытые мидиями вместо черепицы, расступились, под облаками, клубящимися, как чернила в воде. Деревья сменились кустарником и волнующимися травами. Потом они взобрались на песчаную дюну и увидели, где кончается земля. Но там, дальше, раскинулся такой простор, какого Чжу еще не видела.

Река впадала в молочно-бирюзовое море, способное поглотить тысячу подобных рек, а над ним раскинулось высокое небо – еще неохватней широкого неба равнин, под которым родилась Чжу. Огромней, чем она могла вообразить. Это небо не давало верно оценить расстояния. Крохотные точки в нем могли оказаться птицами – или драконами. До островов было рукой подать – а может, они маячили вдали, на горизонте. Сердце Чжу взмыло, пронизанное радостью бытия, как у всякого человека, ощутившего связь с широтой Небес.

– Море! – Чжу и Сюй Да обменялись восхищенными взглядами. Это напомнило ей, как детьми они сидели на монастырской крыше и созерцали мир внизу. Но уж на сей раз он не оставит ее, чтобы отправиться в приключение, пока она прячется от своей судьбы. Предстоящее им сейчас и в будущем они испытают вместе.

Вдоль длинной береговой полосы близ устья реки тянулись обветшалые едальни под открытым небом. Люди сидели на низеньких чурбачках и ели с плоских тарелок, не замечая вони пустых крабьих панцирей, сваленных в кучи неподалеку. Когда они проходили мимо одной едальни, мужик у входа, заливавший вином и приправами бочку с еще живыми крабами, проводил связанного демона испуганным взглядом.

– В роль вошел! – подмигнув, пояснила Чжу.

За тавернами покачивались пришвартованные к берегу рыбачьи лодки, а поодаль высился цветистый храм, очевидно, единственная на всем взморье постройка, которую регулярно красили. Снаружи толпились зеваки и калеки, разношерстная толпа убогих, которым из-за увечья или болезни запрещен вход в храм.

– Давайте спросим монахов, может, они знают, где тут эти амбары, – предложил Сюй Да. Затем, вспомнив, с кем разговаривает, торопливо поправился:

– То есть я пойду спрошу. Вы оба ждите здесь. – Он взбежал по храмовым ступеням и исчез внутри.

Чжу мирно присела отдохнуть. Спустя миг Оюан последовал ее примеру – несомненно, у него болели ноги. Интересно, ему обидно, что в храмы евнуху ход заказан? Или уже нет? Сама-то Чжу не возражала: насмотрелась храмов на всю оставшуюся жизнь. Рядом со ступенями большая статуя Гуань Инь работала по совместительству бодхисатвой – покровительницей моряков. Интересно, Оюан знает, что Гуань Инь была мужским бодхисатвой, прежде чем стать женским? Наверное, такие вещи известны только монахам.

Мимо вразвалку прошествовала ватага людей бандитского вида. Было в них что-то неуловимо странное. Чжу осенило:

– Да это ж женщины!

К ее удивлению, Оюан просипел:

– Пиратки.

Сказал он это с таким отвращением, словно пиратки ему персонально помочились в вино и заставили выпить.

– Их предводитель – ублюдок Фан Гочжэнь.

Чжу это имя было известно: военачальник Фан держал под контролем часть берега к северу от Тайчжоу и никому не подчинялся.

– Он еще отвратней, чем Рисовый Мешок Чжан. Окружил себя женщинами. Не просто наложницами: они в деле, – эти слова Оюан практически выплюнул, – даже в экипаж его флота входят.

«Генерал Оюан смотрел на меня с такой ненавистью», – сказала Ма. Чжу догадалась, чем вызвана его вспышка гнева. Он ненавидел не пиратов, а женщин.

Чжу женщины нравились, пусть она себя к ним и не причисляла, зато очень не понравилось, как Оюан обошелся с Ма. И все же ее трогала та яростная, болезненная гордость, с которой он держался, – безнадежный вызов миру, не желающему увидеть за внешним обликом мужскую суть. Она достаточно долго отрицала в себе все женское, чтобы понимать, как страх и отвращение могли превратиться у Оюан в отторжение от женщин в целом.

Когда пиратки скрылись из виду, Чжу обратила внимание на прочих храмовых бездельников. Взгляд ее упал на кучку калек-оборванцев, сидевших кружком на корточках и азартно наблюдавших за боями сверчков в ожидании собратьев-рыбаков, которые молились в храме о спокойном море. Не только монахи, подумалось Чжу, любят посплетничать.

– Если я оставлю тебя тут на минутку, ты уплывешь обратно в Интянь, просто чтобы меня позлить?

– Я не хочу тебя злить, – мрачно ответил Оюан. Сквозь ротовую щель маски блеснули его зубы. Куда белее и ровнее, чем у любого известного ей наньжэня. Может, это все монгольская диета? – Я хочу тебя выпотрошить, вернуть себе войско и пойти на Даду.

Чжу окинула его долгим взглядом.

– И как тебе удалось провернуть такое эпичное предательство? Загадка. У тебя же что на уме, то и на языке.

К счастью, Сюй Да уже вышел из храма. По его лицу было понятно, что от монахов он ничего не добился.

* * *

– Они называют его островом с крепостью.

Оюан не снял маску. Сидя в обеденном зале постоялого двора, Оюан рассеянно слушал речь Чжу, обращенную к воинам. Чжу подождал, пока трактирщик расставит дымящиеся миски прозрачного жирного супа с мелко нарезанными бамбуковыми побегами и красными ягодами годжи, и продолжил:

– Это один из тех скалистых островков, которые видны с берега. Юаньцы согнали оттуда рыбацкое селение и построили там склады. Все подступы с моря закрыты отвесными стенами, попасть на остров или покинуть его можно только через охраняемую гавань, где стоит грузовой флот.

Генерал Сюй поднес миску ко рту, поморщился и поставил ее обратно с удрученным видом человека, который заранее знал, что еще не остыло.

– На острове? Мы к такому не готовились.

– К сожалению, – согласился Чжу. – Разведчики, которых я послал, до Тайчжоу не добрались, полагаясь на слухи. Когда они говорили «склад на берегу» или «рядом с гаванью», я был уверен, что имеется в виду – на Большой земле!

Какая неожиданность, в бешенстве подумал Оюан. Его стертые, горящие ступни пульсировали болью в такт ударам сердца. Нелепая вылазка Чжу закончилась, не успев начаться. Они вернутся с пустыми руками в Интянь, где Чжу, разумеется, проиграет генералу Чжану. Без соли-то. И Оюану не останется другого выбора, кроме бегства из той запертой комнаты. Он не знал как – не осмеливался думать об этом, такая удушающая паника подкатывала к горлу при мысли о запертых ставнях и бдительных стражах, – но знал, что должен.

Чжу покосился на него:

– Я даже через маску чувствую, что ты прожигаешь меня взглядом. Ужасно неприятно! Напоминает мне, как мы, бывало, сидели в том зале со статуями демонов, медитировали на смерть.

Они с генералом Сюем переглянулись и затянули жутковатым хором:

– Мое тело, изъеденное червями, мое тело, умалившееся до окровавленных костей, которым не дают рассыпаться только сухожилия…

На мгновение Оюану представилось это самое тело – жизнь, которую Оюан знал и любил, умалившаяся до окровавленных костей на мокрой земле. Боль перехлестнула через край, словно масло, куда плеснули ковшом воды. Ощутив, что мучительный приступ близок, он понял – израненные ноги тут не помогут. Схватил миску с супом, откинул маску и сделал хороший глоток.

Суп был раскаленный. Все равно что вытащить горячий камень из печи и сунуть в рот. Нежная кожа нёба тут же пошла пузырями. Чудовищная волна боли стиснула его изнутри так, словно голова вот-вот оторвется от плеч и уплывет. Воспоминания исчезли вместе с отчаянием, ничего не осталось, кроме благословенной небывалой муки.

Оюан не без труда пришел в себя и увидел, что Чжу задумчиво созерцает его через стол. Как будто понял, что именно генерал сделал, и пытался вычислить зачем. И только когда генерал снова надел маску, развернулся к остальным:

– Я побеседовал с рыбаками, они родом из разрушенного юаньцами поселка, так что остров они знают хорошо. Судя по всему, грунт там – сплошной известняк, изрытый туннелями. Некоторые ведут с поверхности прямо в море. Если мы заплатим как следует, рыбаки отвезут нас на своих лодках к морским входами в туннели.

– А в чем подвох? – поинтересовался генерал Сюй. Он осторожно прихлебывал суп.

– Хорошо же ты меня знаешь! – воскликнул Чжу. – Да, подвох есть. Юаньцы не охраняют туннели, потому что уверены: до морских входов не доберешься. Они под водой.

– Могу ошибаться, – обстоятельно заметил Сюй Да, – но я слышал, что море весьма глубокое. А я никогда не заходил в воду с головой. Думаю, остальные тоже. Мне также доподлинно известно, что ты плавать не умеешь, ибо все детство отказывался мыться.

Ни он, ни Чжу не улыбнулись, однако улыбка промелькнула во взглядах, которыми они обменялись.

– Я понимаю, что трудно. Но возможно.

Оюан не верил своим глазам: никто не скривился, не вспылил, напротив – все подались вперед, убежденные, что у Чжу есть решение, несмотря на очевидную невозможность всего предприятия.

Чжу спокойно произнес:

– Ведь генерал Оюан нам поможет.

6. Ханбалык

От осенней жары осталось одно воспоминание. Над загнутыми крышами Министерства прозрачное небо окрасилось полосами рассвета. Словно высоко в Небесах мороз, еще не спустившийся на землю, обжег лазурь, как в печи обжигают фарфор, и та вспыхнула яркими красками. Очередная бессонная ночь. Но измотанному Баосяну полегчало. Рассвет означал, что Баосян опять потерпел поражение, пытаясь уснуть, но при этом нес в себе обещание всех рассветов: что наступающий день будет лучше. Обычно Баосяну удавалось сохранять оптимизм до ранних послеполуденных часов, когда его настигало осознание, что вечер уже не за горами.

В длинных министерских коридорах было тихо. В кабинетах невидимые руки зажгли жаровни и расставили свежие чернила по столам. Собственный кабинет Баосяна располагался в том же здании, что и кабинет Министра, через несколько дверей по коридору. Он погрузился в работу. Она текла убаюкивающе: числа, суммы, щелканье абака и шорох кисти…

Баосян понял, что задремал, только когда его вырвал из дремы тот самый звук. Он резко выпрямился, даже зубы клацнули. Хотя этот звук снился ему и нарушал сон по сто раз за ночь, после пробуждения Баосян никогда не мог его вспомнить. В памяти оставался только страх такой силы, что Баосян просыпался, весь дрожа, с пересохшим ртом.

– Айгу-у-у, вы меня напугали! – вскрикнула девушка-служанка.

Баосян уставился на нее, взбешенный тем, что посторонний человек стал свидетелем его слабости.

– Я напугал тебя? – нашелся он наконец. – Как, однако, город отличается от провинции! Здесь, похоже, считают, что принца должны волновать чувства служанок.

Лучший способ прийти в себя – изобразить что-нибудь этакое. К его облегчению, колотящееся сердце постепенно успокаивалось. Кисть он сжимал такой мертвой хваткой, что руку свело судорогой.

– Принц Хэнани испугал свою недостойную служанку, и та осмелилась забыть, что он Принц, – жизнерадостно откликнулась девушка, и он запоздало узнал в ней ту веселую веснушчатую служанку, с которой встретился на экзамене. – Тысяча извинений за то, что разбудила высокочтимого Принца, по ошибке принятого за трудолюбивого чиновника из Министерства доходов!

Возмутительное нахальство. Она посмела помешать его работе, обвинила его в том, что он испугал ее, извинилась без малейшего уважения… Девушка поставила поднос на стол и наклонилась поднять упавшую пиалку. Ткань форменного платья с розовой отделкой натянулась на бедрах, когда служанка присела на колени, и собралась складками в изгибе талии. Когда она заправила волосы за крохотное ухо, Баосян поймал себя на том, что залюбовался девичьим профилем. Она как раз из тех игривых девушек, каких он обыкновенно предпочитает… Но эта мысль только заставила его ощутить себя больным от изнеможения.