Кадавры

Д: Что именно?

О: То, что ты говоришь.

Д: Я просто собираю свидетельства. Расскажите, где вы были, когда впервые услышали о кадаврах.

О: Ха, я что, похож на дурака? Это все вранье. Нет никаких кадавров.

Д: Не могли бы вы пояснить?

О: Ты слышала, нет никаких кадавров.

Д: Одного из них буквально видно из вашего окна. Я прямо сейчас на него смотрю.

О: Я не знаю, чего там видно. Дурь это все.

Д: Хорошо, если мортальные аномалии – дурь, тогда что стоит на пустыре?

О: Да мне откуда знать? Манекен какой-то, муляж. Не надо раздувать из этого! Аномалии. Ишь. Слова-то какие придумали. Тебе сказали, а ты бездумно повторяешь. Вот в этом проблема вашего поколения, никакого критического мышления. Это же очевидно, если все говорят одно и то же, значит тут, как бы, что-то неладно. Не, ну то есть когда началось все это вот, я тоже знатно на измену присел, а потом как бы включил мозги. Сижу и думаю, ну какой мертвый ребенок, Семен Семеныч, тут как бы явно шо-то не сходится. Явно провокация.

Д: Чья провокация? Для чего?

О: А вот это – правильный вопрос.

Д: Но вы не будете на него отвечать, да?

О: Ты меня на этом не разведешь, понятно? Откуда мне знать, что ты – та, за кого себя выдаешь?

Д: Я только что показала вам удостоверение и разрешение на работу.

О: Видел я твое разрешение, на Китай работаешь, не стыдно тебе?

Д: Хорошо, давайте так: я скажу, что знаю, а вы поправите там, где я ошибаюсь. Вы уже много лет живете в городе Аксай, на улице Дальняя, в этой самой квартире, на третьем этаже. В двухтысячном году в поле у вашего дома возник…

О: Да в каком двухтысячном! С чего ты взяла-то, что они в двухтысячном появились?

Д: Есть данные. Свидетельства.

О: Пфф. Если вы их заметили в том году, это не значит, что они в том году появились. Мне знакомый один фотки кадавров показывал еще году в девяносто шестом, если не раньше. Они и в девяносто первом были, и в девяносто третьем. Они всегда были.

Д: Я могу пообщаться с вашим знакомым? Как его зовут?

О: Ты у меня сыр где-то видишь? А хвост? Нет. Это потому, что я не крыса. Своих не сдаю.

Д: Хорошо. Тогда давайте я резюмирую: вы почти тридцать лет живете в доме, окна которого выходят на пустошь, где стоит мортальная аномалия. Пару лет назад кто-то выстрелил в нее из ружья, с тех пор у вас в квартире на зеркале и дверных ручках появляются кристаллы соли. Это называется выброс. Он происходит, когда кто-то калечит…

О: Во-первых, это вранье. Никто в него не стрелял.

Д: У вас есть ружье?

О: Нет у меня ружья.

Д: У вас на полке фото, где вы с охотничьим ружьем.

О: У меня нет ружья.

Глава вторая

Аксай – Ростов

На подъезде к Ростову на стоянке для дальнобоев переминались с ноги на ногу секс-работницы, Матвей, проезжая мимо, поднес ладонь к голове на манер солдата, отдающего воинское приветствие. Он всегда так делал, когда замечал у дороги проституток или ментов – считал, что это ужасно остроумно.

– Была у меня знакомая, – сказал он, ловко открыв одной рукой банку «Ред Булла»; в дороге он пил только его, Даша уже привыкла к химическому запаху напитка в салоне. – Она из этих была, – он кивнул на обочину, сделал пару глотков и издал гортанное «хххх», которым обычно иллюстрировал удовольствие, – и она, короче, хотела актрисой стать. Ну такая мечта у нее была, типа в кино сниматься. Говорила мне: а что? У меня лицо импортное, главное на пробы попасть, а уж там я пробьюсь. Я трахаться, говорит, люблю и умею, а там же все через постель, я найду кого выебать. Так и говорила. А мы ржали, смешно же. Потом пропала куда-то, все думали замуж, что ли, вышла, она и правда ниче такая была, в сравнении с коллегами, ее часто клиенты замуж звали. И я такой через пару лет включаю какой-то сериал, сижу смотрю, а там она, прикинь? – Матвей рассмеялся, засипел, закашлялся, пролил на себя «Ред Булл». – Ходит в корсете по дворцу! Или, погоди, как эта хрень называется в старых платьях, юбка такая, тоже на «к».

– Кринолин.

– Во, да, он самый. В платье с кринолином по экрану ходит, деловая такая цаца, дохера дворянка! Я сижу, смотрю в телик, глаза тру, реально думал, крыша поехала.

Минуту ехали молча, Матвей все хихикал, Даша спросила:

– И-и?

– Чего «и»?

– Это вся история? Ты увидел ее по телику, а дальше? Или это конец?

– А, да не. Ее Ленка звали. И мы все охерели, конечно. Ниче себе типа, это не миф, оказывается, у них там реально все через постель! Во дают люди. И, короче, проходит еще год-два, и мне сосед говорит, Ленка вернулась, опять на трассе стоит, в вагончик мужиков водит. И я такой: ого. А потом встретил ее на улице, спрашиваю, че-как, а она мне: да там, оказывается, работать надо! – Он снова заржал, засипел, закашлялся. – Прикинь? Она говорит: я там пашу как лошадь, пробы, текст учить, весь день как дура на площадке торчу, в кринолине этом ебучем, в гриме, с прической, чтобы минуту перед камерой постоять, а потом режиссер такой: говно, давай еще дубль. И так – день за днем. И самое главное: трахаюсь, говорит, при этом бесплатно! Ну и зачем так жить? Жизнь-то одна, правильно? Вот и вернулась. Тут, говорит, хотя бы по-честному все, денег поменьше, зато стабильность и мозги не ебут.

Даша была уверена, что Матвей опять вошел в «режим Шахерезады» и придумал всю историю от первого до последнего слова, но все равно кивала и делала вид, что записывает, на самом деле просто рисовала в тетрадке на полях косички и смотрела в окно. Впереди вдоль обочины кто-то шел. Она пригляделась – мужчина с походным рюкзаком. Услышав приближение авто, он обернулся, поднял руку и показал большой палец – но так, словно не голосует, а делает комплимент водителю, мол, красавчик, отлично водишь.

– Ты смотри, на Иисуса похож, хех, – заметил Матвей, проезжая мимо. Даша оглянулась – что-то в автостопщике показалось ей знакомым, Матвей был прав, с бородой и в длинном грязном хиппарском балахоне он как будто напоминал Христа, но дело было вовсе не в библейских мотивах. Даша вспомнила, что где-то читала подобную сцену, в какой-то книге: герои едут по магистрали, на обочине голосует мужчина, похожий на Христа, и кто-то из героев комментирует его внешность, они обсуждают, что, возможно, стоило его подобрать, а потом – что же было потом?

Она пыталась вспомнить название книги, как вдруг – за спиной что-то грохнуло и взорвалось! Машину повело, Матвей ударил по тормозам, они испуганно переглянулись, посмотрели назад – заднее правое стекло вдребезги, сидения и пол в блестящих осколках.

– Ты в порядке?

– Вроде, – она оглядела себя на предмет ранений. Грохот был такой, что ей показалось, будто по ним стреляют. Но нет, на полу за водительским креслом лежал булыжник.

– Откуда прилетело, видела?

– Нет, не знаю.

Матвей пошарил под сиденьем, схватил монтировку, открыл дверь и выскочил на дорогу, минуту стоял, вглядывался в лесополосу, взвешивал оружие в руке, ждал нападения. Но никто не вышел. Затем открыл заднюю дверь, схватил булыжник и швырнул в кусты. Даша подумала: эх, надо было оставить как талисман. А потом подумала: какая нелепость, зачем мне булыжник? Что я с ним делать-то буду?

– Здравствуйте.

По обочине к ним шагал тот самый похожий на Иисуса мужчина. Даша сперва подумала, что это он кинул булыжник, но тут же одернула себя: нет, они обогнали его пару минут назад; когда стекло взорвалось, он был слишком далеко.

– Что случилось?

– Да вот, стекло разбили.

– Ого.

Мужчина подошел, теперь она могла разглядеть его получше: он был совсем тощий и юный, на вид чуть за двадцать, глаза яркие, голубые, особенно на контрасте с худым, темным, загорелым лицом и черной бородой.

– Я могу чем-то помочь? – спросил он.

– Ты тут шагал, никого не видел?

Парень покачал головой. Минуту он молча наблюдал, как Матвей выметает с заднего сиденья осколки.

– Слушайте, ребят, а вы куда едете? В Ростов? Может, подбросите меня, тут недалеко, я перед КПП выйду.

Даша с Матвеем переглянулись. Парень выглядел так, что отказать ему было бы слишком жестоко.

– Ну, садись. У нас только вот стекла заднего нет.

– Не беда, – рассмеялся он, обнажив белые, ровные зубы, – с ветерком прокачусь.

Его звали Данил («с одной „и“»), от него пахло прогорклым потом и грязными носками, за что он тут же извинился – сказал, что мылся последний раз три дня назад, в речке, с тех просто шел по дороге на юг; сказал, что направляется в Краснодар, в коммуну художников, у него там друзья. Он сидел сзади, посередине, чтобы удобнее было разговаривать, и Даша боролась с соблазном обернуться и посмотреть на него: он казался ей очень красивым, особенно эти глаза и улыбка, и разговаривал он как блаженный. И в то же время было тревожно – вот так подобрали случайного бродягу, еще и при таких обстоятельствах. Звучит как завязка для тру-крайм подкаста. Даша хотела как-то без слов сигнализировать Матвею, что, возможно, они совершили ошибку и нужно быть начеку. Откуда им знать – может, он только с виду такой уязвимый и тонкий, а на деле грабитель с большой дороги? А что, если там в кустах сидел его сообщник и это он швырнул булыжник? А Данил сейчас приставит ствол к ее голове, и что тогда?

Она обдумывала варианты, когда услышала с заднего сиденья шорох и хрипы, как будто кошка пытается отхаркнуть комок шерсти. Данил бился в судорогах, лежал на сиденьи, скрючившись, поджав руки, рот был открыт, глаза закатились.

Матвей обернулся.

– Твою за ногу! Что за день такой? Что с ним?

– Тормози!

«Самурай» съехал на обочину. Даша выскочила из машины, открыла заднюю дверь.

– У него припадок, помоги достать!

Они вытащили Данила, аккуратно положили на землю. Парень мычал и бился в конвульсиях, как раненое животное, хрипел, сучил ногами. Матвей держал его за плечи, Даша бросила взгляд в салон, на полу сзади лежал его рюкзак, она взяла его и подложила Данилу под голову вместо подушки.

– Блин, че делать-то? – суетился Матвей.

– Ничего не надо делать. Просто ждем, когда закончится.

– Может, ему ложку между зубов засунуть?

– Чего?

– Ну, чтоб язык не прикусил. Я в кино такое видел.

– Ты дурак? Хочешь зубы ему сломать? Не трогай ничего.

Через пару минут Данил перестал дергаться и какое-то время еще лежал неподвижно, только грудь поднималась и опускалась, смотрел в небо, моргал, дышал с присвистом, словно ему пробили легкое. Затем проговорил:

– Простите, пожалуйста.

– Да все нормально, – Матвей сидел рядом, похлопал его по плечу. – Ты сам как? Тебя, может, в больницу, или чего?

– Не, все хорошо, уже прошло. Да и в больницу я не доеду. Там сейчас КПП будет, меня не пропустят, вы меня там где-нибудь на подъезде высадите, а?

Пока ехали дальше, Данил без конца просил прощения. Говорил, что обычно чувствует приближение припадка где-то за минуту – голова тяжелеет, а в нос ударяет запах паленого – и чаще всего он успевает предупредить тех, кто рядом. Но в этот раз что-то пошло не так.

Когда проехали знак «Буферная зона», он попросил остановить, вышел из машины, перепрыгнул кювет и направился к лесополосе.

– Данил! – Он обернулся, и Даша замешкалась. Она представила, как он идет через поле и его снова настигает запах паленого… – Ты уверен? Может, все-таки с нами доедешь?

– Я не могу, – он указал на дорогу, – у вас из-за меня проблемы будут на КПП.

– Но… – она запнулась. – Ты точно знаешь, куда идешь?

Он улыбнулся.

– Я точно знаю, куда иду. Не переживай. И спасибо еще раз, вы очень помогли.

Матвей выехал на дорогу, сказал:

– Готов на деньги спорить: мы только что подвезли серийного убийцу.

Даша обернулась, Данил махал ей рукой, и она подумала, что он похож на капитана идущего ко дну судна.

›››

Ростов-на-Дону теперь был буферной зоной – именно тут располагался первый официальный контрольно-пропускной пункт ОРКА. На дороге, на въезде в зону контроля, выстроилась небольшая очередь из машин. Все покорно стояли на раскаленном асфальте под обморочным солнцем, бегущая строка на въезде сообщала: «Ростовчане приветствуют вас! Температура воздуха + 38 °C, носите головные уборы и пейте больше воды», затем тот же текст дублировался на китайском. Когда подошла их очередь, Матвей загнал «Самурая» в тень, под навес. К ним сразу подошли два сотрудника в ярко-зеленых жилетах, один вел на поводке поджарую и, кажется, смертельно уставшую овчарку, у другого в руках было зеркальце на палке, с его помощью он заглядывал под днище и за колеса, искал тайники и закладки. Кинолог, потасканный тип с редеющими, зачесанными назад волосами и в темных очках, попросил Матвея открыть багажник и как-то даже обрадовался, увидев кожухи с оборудованием. На плече у него висела рация, он сообщил о находке, продиктовал номер машины. Рация что-то покашляла в ответ.

– Это мое оборудование, у меня есть документы, вот, – Даша пыталась расстегнуть рюкзак, чтобы достать документы, но руки предательски дрожали.

Их проводили в помещение. Матвея увели в один из кабинетов, Даше велели ждать своей очереди в предбаннике. Тут было особенно душно и пахло спелыми дынями, как на рынке. На столе за спиной у таможенника стояла тарелка с тонко нарезанными дынными корками. На них сидели осы. От сладкого запаха заурчало в животе. Прошло пять минут, десять, Даша молча смотрела, как осы тяжело кружат над останками дыни, садятся и снова взлетают. Наконец, сотрудник подозвал ее, она протянула документы и, стараясь по возможности сохранять спокойствие, объяснила, что представляет интересы Института и находится на территории России по приглашению объединенной российско-китайской администрации. Это была правда, но, объясняя все это сотруднику КПП, Даша по лицу видела – ему все равно, он ее даже не слушает.

– Ваши документы в порядке, оборудование тоже. Можете вернуться в машину, – он отсканировал заполненные формуляры, грохнул огромной печатью по странице и бросил ее паспорт и пропуски через стол так, словно сдавал карты.

Даша толкнула дверь и снова вышла под палящее солнце, спустилась под навес, к «Самураю». Матвея не было.

– Это ваша машина? – окликнул ее сотрудник с зеркалом на палке. – Отгоните ее! Вы людей задерживаете, тут очередь.

– Это машина брата, у него ключи, он еще не вышел, – сказала Даша.

Мужик с палкой дернул уголком рта. Он сказал что-то в рацию, выслушал ответ, вздохнул, подошел к «Самураю», открыл дверь, потянулся, снял машину с ручника и стал толкать ее на обочину, чтобы освободить место под навесом для других авто в очереди.

Несколько минут Даша сидела в машине, затем вернулась под навес и спросила у мужика про Матвея.

– Я была с братом, он до сих пор не вышел. Кто-то может мне объяснить почему?

Мужик с палкой вздохнул, он всем своим видом давал понять, что Даша ему не нравится и он из вежливости прилагает немалые (но недостаточные) усилия, чтобы скрыть от нее свою неприязнь. Он снова сказал что-то в рацию, рация ответила тихим потрескиванием.

– Разбираются, ждите.

«Самурай» все сильнее нагревался, над капотом струились потоки горячего воздуха. Даша открыла все двери, но это не помогало, тогда она смочила водой бандану и завязала на голове; бандана почти сразу высохла. Бегущая строка над навесом сообщала: «+ 40 °C, берегитесь солнечного удара, пейте больше воды», затем текст на ней задрожал и изменился: «Внимание! Вечером ожидается пыльная буря, скорость ветра до 40 м/с, берегите глаза и дыхательные пути, носите маски». Даша бросила взгляд на восток – вдали, в мутном, дрожащем воздухе уже танцевали небольшие пыльные торнадо, буря была далеко, но песок уже скрипел на зубах и летел в глаза. Она еще раз посмотрела на часы: хорошо бы успеть в город, пока не началось.

Открыла мессенджер, нашла чат с Матвеем.

Даша: Ау?

Даша: Граунд контрол ту мэйджор Том?

Он прочел сообщения, но не ответил.

Через час чувство тревоги из фонового режима переросло в режим колокольного звона в груди. Матвея допрашивают? Его уже задержали? Всех этих людей по большей части просто отпускают, почему именно в него вцепились? Может, из-за записи в деле? Отсидевших всегда допрашивают?

Даша наблюдала, как машины одна за другой заезжают под навес, как водители открывают багажник и овчарка ходит, обнюхивает колеса и двери, а мужик с палкой заглядывает с помощью зеркальца под днище.

И что теперь? Водительских прав у нее нет, и, если Матвея задержат, ей придется что-то соображать с «Самураем» и оборудованием. А еще искать адвоката, ее китайская виза истекает через неделю – как теперь все успеть?

Она снова подошла к мужику с зеркалом на палке и, достав документы, попыталась объяснить, кто она. На этот раз мужик даже не пытался скрыть раздражение. Он выглядел так, словно еще чуть-чуть – и ударит ее этой палкой по голове.

– Женщина, еб вашу мать, я же сказал! Не мешайте работать, сядьте в машину.

Даша запомнила его имя, – на жилете была нашивка: «Роман Блохин», – и к «Самураю» возвращалась уже злая и распаленная, с намерением, в случае если тут все затянется и ей придется вызывать адвокатов, любой ценой испортить этому мудаку жизнь, добиться его увольнения.

Прошло еще полчаса, и когда Даша уже готова была звонить в Институт, Матвей наконец появился в дверях КПП. Он шагал к ней вполне довольный собой и нес в руках какой-то длинный сверток холщовой ткани.

– Заждалась меня?

Обошел «Самурая», открыл багажник и аккуратно положил сверток и закрепил его ремнями. Сел за руль, пристегнулся, завел мотор и выехал на дорогу. Когда подъехали к шлюзу и шлагбаум открылся, Матвей надавил на газ и, проезжая мимо будки с охранником, приложил ладонь ко лбу, изображая воинское приветствие.

– Adios, пидорасы. – Повернулся к Даше. – Я забил им толчок на этаже. Следующий, кто смоет за мной, – затопит там все на хер говном.

– Прекрасно. Не хочешь рассказать, что случилось?

– А-а?

– Тебя не было больше трех часов. Или ты все три часа занимался забиванием толчка?

– Допрашивали меня, Даш.

– Я догадалась, Матюш. Что им нужно-то было?

– Им не понравился мой карабин. – Он замолчал, словно история не требовала дальнейших разъяснений.

– А мне ты когда собирался сказать?

– Про че сказать?

– Ты спецом дурачка отыгрываешь? Про карабин.

– Я вообще не собирался. Какое тебе дело до моего карабина? А они его забрать пытались, ну и вот. Тяжелые были переговоры.

– И как?

– Че как?

– Перестань переспрашивать. Как ты убедил их не забирать карабин?

Матвей посмотрел на нее.

– Ну как-как. Сказал, что он батин. Что батя военный и типа умер три дня назад, защищая родину, и мы едем на похороны. И что его последнее желание было, чтоб я над его могилой из этого карабина выстрелил.

– О господи. И они поверили?

– Посмотри в эти честные глаза, – Матвей сделал брови домиком и изобразил несчастного, убитого горем сына. – Когда я загоняю про батину смерть – верят все. Таков закон гор.

Он рассмеялся и сделал музыку погромче, играла песня How do you sleep? группы LCD Soundsystem.

Побитый, перекошенный предыдущей бурей знак у дороги желал им «– 路顺风!». Поверх знака кто-то баллончиком написал «ХЛЕБА НЕТ, ЕСТЬ ТОЛЬКО СОЛЬ».

Глава третья

1996

Про отца все говорили, что он человек сложный, или, попросту говоря, скотина. Мама всегда защищала его, мол, «у вашего папы была непростая жизнь». Как будто сложность жизни как-то оправдывает скотство. В восьмидесятые отец сделал впечатляющую карьеру в армии, шутка ли – получить майора в двадцать пять. Он метил еще выше, шел на «большую» должность, был «большим» человеком, – он вообще любил слово «большой», оно в его лексиконе было синонимом лучшего, самого ценного, – а потом «самая большая страна в мире» развалилась, и из всего большого в жизни майора Силина осталось только одно – разочарование. Три года, с 1991-го по 1994-й, вся семья наблюдала за тем, как он, спиваясь, оплакивает прошлую жизнь. Потому судьба предоставила ему «еще один шанс»: в Чечне вспыхнула война, и майор Силин в составе одного из первых батальонов отправился в Грозный «для защиты государственных интересов России». В Чечне он пробыл недолго, уже через два месяца вернулся, с контузией, глухотой на левое ухо и страшными ожогами на левой руке и плече. Война изменила, сломала его, поначалу это было не очень заметно, но Даша, тогда еще маленькая, ощущала исходящий от него запах паленого мяса и старалась держаться подальше. О том, что видел и что делал, он никогда не рассказывал, но, если брался за бутылку, все в доме знали – спасайся кто может. У него срывало резьбу, он кидался на маму, таскал ее по полу за волосы и орал: «Ты моя, моя, ясно тебе, сука?» Мама кое-как отбивалась, хватала Матвея с Дашей в охапку и убегала к подруге. Отец находил ее, приносил цветы, канючил под дверью: «Прости меня, Оленька, это не я был, не я, понимаешь?», каялся, клялся, что никогда больше, что иногда он злится, очень сильно злится, но это ничего, это пройдет, он справится, просто ему нужна поддержка, нужна семья, как же он без семьи? Мать прощала его и тащила малых детей обратно домой. А потом все повторялось. Однажды отец опять перебрал, одурел, стал таскать мать за волосы и орать. Матвей и Даша сидели в детской и слушали. Матвей встал, вышел из детской, зашел в отцов кабинет, взял отцов охотничий карабин, вставил патрон, зашел на кухню и сказал, что убьет отца. Матвею было всего одиннадцать, но он уже знал, как держать карабин и как из него стрелять. Отец сказал, что Матвей трус и не выстрелит. Матвей выстрелил. Отца увезла скорая, а Матвей вернулся в детскую, сел рядом с Дашей и устало сказал: «Все, нет у нас больше бати, убил я его».

Но он не убил, ранение было легкое, пуля попала в бок и прошла навылет, не задев ни один важный орган, отец быстро оправился, но с тех пор опасался Матвея, стало ясно, что Матвей не трус, а еще Матвей открыто ему в лицо сказал: «В следующий раз не промахнусь».

– Муж-жик растет, защитник, – говорил отец, хотя по глазам было ясно: ему эта сыновья храбрость не по душе.

Спустя какое-то время отец пропал. Чуть позже оказалось: завел другую семью и теперь жил в Минводах с новой женой, которую, как говорили, тоже колотил по пьяни и называл «своей».

Общим знакомым отец говорил, что начал «новую жизнь», настолько новую, что даже вещи из старой жизни забирать приехал не сам, прислал своих корешей-ментов. Но Матвей считал, что карабин теперь по праву принадлежит ему, вынес его из дома и спрятал в подвале, и когда Матвея спросили, где ствол, он прикинулся дурачком.

За карабином отец так и не вернулся. А Матвей с тех пор хвастался стволом перед друзьями и говорил, что убил из него отца. Ему нравилось сочинять басни о мертвом отце, и он быстро вошел во вкус. Однажды он пришел в школу, смурый, печальный, и молча вручил учителю записку «от мамы». В записке было сказано, что отец скончался. Учитель математики, Ян Валерьевич, работал недавно и еще не знал, что (а) Матвей чемпион мира по вранью и (б) отец живее всех живых, просто ушел из семьи и живет в Минводах. Поэтому, пробежавшись глазами по строчкам в записке, учитель тяжело вздохнул и отпустил Матвея с урока.

Матвей любил смерть; точнее, ему нравилось, как люди благоговеют перед ней; ему нравились всеобщее сочувствие и соболезнования. В этом было что-то от извращения. Ему нравилось, когда его жалели, и он раз за разом «убивал» отца, перепридумывал его смерть и врал окружающим. Возможно, он делал так потому, что в глубине души полагал, что сочувствия недостоин. Сложно сказать. Позже, гораздо позже, за махинации с чужой смертью, – точнее, со страховками на случай смерти, – он загремит в тюрьму, но началось все именно тогда, в седьмом классе: он принес в школу фальшивую записку от матери и после весь день ходил по коридорам с траурным выражением лица, и глаза его наливались слезами всякий раз, когда очередная учительница скорбно вздыхала, подходила к нему и говорила какие-то добрые слова и спрашивала, не хочет ли он пойти домой и не нужна ли их семье помощь.

Он быстро превратил убийство отца в бизнес. Например, в том же году нашел в мусорке драную кожаную сумку со следами крови, притащил ее в школу и стал рассказывать всем, что эта сумка когда-то спасла отцу жизнь, а теперь это все, что от него осталось. Она очень много значит для семьи, но сегодня Матвей готов продать ее, потому что ему сообщили, что отец геройски погиб на войне, и теперь семье нужны деньги на похороны. Звучит как полный бред, но Матвей врал так убедительно, что сумка не просто была продана, за нее чуть ли не дрались.

Матвей с детства такой был – мог с утра выйти из дома, скажем, с зажигалкой «Зиппо» и вечером вернуться верхом на спортивном велосипеде. Он так красиво врал, что люди отдавали ему самое ценное. Причем дело было даже не в выгоде, иногда казалось, что сам процесс навязывания своей воли нравился ему больше, чем результат.