Дон Хуан

У него как-то само собой вдруг возникло желание проверить, сколь верна эта мысль, и он, выпрыгнув из постели, принялся подскакивать, делать сальто-мортале и иные акробатические фокусы. Тело беспрекословно слушалось, и казалось, мускулы и сами наслаждались собственными упругостью и силой.

– Лепорелло!

Голос раздался откуда-то из внутренних покоев, и почти тотчас же дверь отворилась. Появился Дон Хуан Тенорио.

– Лепорелло! Рехнулся ты, что ли?

Черный Боб мигом застыл, немного пристыженный, но вместе с тем несказанно довольный.

– Без размину с утра никак нельзя, сеньор.

6. Дон Хуан оказался юношей едва ли не того же возраста, что и Лепорелло, притом весьма красивым. Правда, был он повыше ростом и сложением покрепче, движения его отличались изяществом и уверенной легкостью, так что облик его тотчас обращал на себя внимание и производил впечатление поразительное и неизгладимое. Черный Боб на малую долю секунды задумался, успев пожалеть, что обречен пребывать в теле Лепорелло и никак не может полюбопытствовать, как же устроен внутри его хозяин, но отложил все вопросы на потом, ибо немедля и безошибочно почуял: сей образчик человеческой породы заслуживает самого серьезного внимания.

Одет Дон Хуан был в черные короткие штаны и белую, расстегнутую на груди рубаху, взамен башмаков – мягкие туфли. В руках держал он две шпаги.

– Вот оно что! Ты зря растрачиваешь силы, а потом не можешь выдержать больше пары атак. Ну же, одевайся, да поспеши!

Он кинул одну шпагу на постель Лепорелло и удалился. Слуга торопливо оделся.

– Сеньор, я готов.

– Входи же, не мешкай.

Лепорелло вошел и огляделся. Комната Дон Хуана походила скорее на келью. В ней имелось два окна, и сквозь них било теперь яркое солнце. Кроме кровати тут были полки с книгами, стол и одежный шкаф. Книги по большей части содержали сочинения мыслителей и поэтов. Одежда в шкафу была богатой, но неизменно черного цвета. Над кроватью висело старинное распятие, неподалеку лежали и четки. Тут Лепорелло подумал, что, судя по всему, Дон Хуан был добрым христианином.

– Нынче мы запоздали. Придется управиться побыстрей, а то не поспеем на первые лекции. В позицию!

Эх, до чего славно выглядит мужчина со шпагой в руке! Черный Боб, пользуясь тренированным и мускулистым телом Лепорелло, парировал удары и не мог нарадоваться собственной ловкости и удали. Но ему приходилось больше защищаться, ибо отвагой и сноровкой Дон Хуан его превосходил.

– Есть! – крикнул Дон Хуан, снова кидаясь в атаку.

Но тут послышался стук в дверь. На пороге вырос священник-иезуит. Дон Хуан отпрыгнул назад, изящно взмахнувши шпагой в знак приветствия. Лепорелло словно ненароком скопировал жест хозяина, ведь был он по натуре еще и шутом-пересмешником.

– Да ниспошлет вам Господь премного добрых дней, Дон Хуан!

– С чего бы им быть дурными, падре Мехиа. Что привело вас сюда?

По знаку хозяина Лепорелло удалился, но, бросивши тело слуги на топчан в передней, Черный Боб поспешно скользнул обратно.

Дон Хуан и его гость сели, при этом хозяин разместился на кровати, и иезуит начал говорить, кружа вокруг да около и постепенно приближаясь к главному: некий священнослужитель из их ордена только что прибыл из Севильи и привез дурные вести касательно отца Дон Хуана – дона Педро Тенорио, вот уже несколько дней как лежит тот прикованный к постели тяжелым недугом. Лет ему немало, и худшего можно ожидать со дня на день. В свете этих печальных обстоятельств иезуит явился предложить свои услуги.

– Ведь, как нам известно, вы полагаете посвятить себя служению Богу.

– Пока я решения не принял, – ответил Дон Хуан.

– Такой шаг делается лишь после долгих размышлений, но намерение похвальное. Служить Господу, оставаясь в миру, – это чревато серьезнейшими опасностями, и не из-за соблазнов света, нет; благодарение Всевышнему, последние реформы значительно улучшили положение священников. Но ведь такой знатный кабальеро, как вы, не станет смиряться с ролью простого клирика, вы возмечтаете подняться выше, стать, по крайней мере, епископом. Тут-то, друг мой, и таится опасность. Тщеславие губительно для нашей духовной жизни, и многие, многие забывают о Боге, пускаясь в погоню за митрой. Речь не только о нравственной стороне нашей жизни, ведь от такого юноши, как вы, мы вправе ожидать умственных подвигов, но книги и научные изыскания требуют несуетной жизни. И тогда – можно ли сыскать что лучше нашего ордена. Мы – о чем вы осведомлены – воинство ученых мужей, и в нынешние времена последнее слово в теологических науках принадлежит падре Молине. Присоединяйтесь к нам и обретете желаемое как в смысле культуры, так и в смысле образования. Почти все мы, иезуиты, кабальерос или, по крайней мере, идальго, и среди нас не сыскать неотесанного падре – из тех, что мешают утонченным умам пролагать свою стезю в теологии. С другой стороны, отважных людей мы посылаем на героические дела. Благодаря им, иначе говоря, благодаря иезуитам, числом весьма немногим, ересь не сумела победить в Англии, так что кровь падре Кампиона[10] была пролита не зря.

Иезуит стал было подниматься, и Черный Боб спешно воротился в тело Лепорелло, дабы гость ничего не заподозрил. Дон Хуан вежливо проводил монаха до двери, заверив его, что, склонись он к священническому служению, непременно обдумает его предложение. Как только иезуит удалился, Дон Хуан приказал:

– Надо поскорей позавтракать. Я получил дурные вести об отце, нам предстоит нынче же отправиться в путь.

Они поспешно оделись и вышли из дома. День занимался ясный и приятный, какие случаются в преддверии весны, когда плащи начинают мешать и кажутся чем-то лишним. Перейдя Университетскую площадь, Дон Хуан со слугой двинулись было к харчевне, когда раздался чей-то голос:

– Сеньор Тенорио! Сеньор Тенорио!

На сей раз к ним спешил монах-доминиканец. Дон Хуан остановился, поджидая его, а Лепорелло отступил на несколько шагов, но не слишком далеко, так как решил ни слова не упустить из их беседы.

– Я искал вас, любезный Дон Хуан, дабы сообщить, что вчера вечером из Севильи прибыл один из наших братьев и привез дурные вести.

– Мне уже известно, что батюшка мой болен.

– И дела его совсем плохи. Когда товарищ наш покидал Севилью, лекари полагали, что ему осталось не более двух дней жизни.

В глазах Дон Хуана вспыхнул мрачный огонь.

– Я хотел выехать немедля.

– Поспешите, ваша милость, хоть боюсь, что вам все равно не поспеть.

– Тогда…

– Вы остаетесь?

– Нет, напротив, тогда я откажусь от завтрака.

– Дорогой мой Дон Хуан, ежели господин мой дон Педро уж отдал Богу душу, ваша задержка на несколько минут ничего не изменит, ведь жизни ему уже ничто не вернет. Я желал бы перемолвиться с вами несколькими словами.

Дон Хуан только кивнул в ответ, и доминиканец начал излагать ему свои соображения, связанные с намерением Дон Хуана сделаться священником. Он предлагал ему вступить в орден доминиканцев. Ведь ни один другой орден не откроет перед юношей, столь блестяще одаренным, таких возможностей. И особо следует подчеркнуть, что последним словом в теологии стало именно учение падре Баньеса, прежде всего в тех пунктах, где он оспаривал теории иезуита падре Молины, а посему…

Они распрощались после заверений Дон Хуана, что он непременно поразмыслит над его предложением, когда настанет час принимать решение.

– Лепорелло, скорее домой. Надо готовиться в путь.

– Без завтрака, сеньор?

– Подкрепимся по пути чем бог пошлет.

Но дома их ожидал еще один посетитель – монах-мерседарий, только что прибывший из Севильи с вестью о кончине дона Педро.

– Вся Севилья явилась проститься и оплакать святого мужа, призванного к себе Господом. Бедняки рыдали, ибо остались сиротами, а богатые сокрушались, ибо остались отныне без зерцала добродетели. Коли судить по делам его, он уж сподобился Царствия Небесного.

Дон Хуан в печали опустился на стул, а монах, прочитавши долгий панегирик усопшему, коего знал многие годы, поспешил сообщить юноше, что его отец питал особое расположение к ордену мерседариев.

– Он отличал и любил нас и не раз высказывал мне надежду, что увидит единственного сына облаченным в нашу белую рясу. И признаюсь, явилось бы это большим счастьем для нас. А коль скоро, как мне стало известно, вы, сеньор мой, чувствуете склонность к богословским наукам, то где, как не у нас, найдете вы лучших учителей? Разумеется, вы хоть раз да слушали лекции падре Сумеля. Он придерживается взглядов, равноудаленных от крайних позиций доминиканца Баньеса и иезуита Молины, и он сумел прийти к истинному толкованию столь сложной темы, как благодать. Воистину, последнее слово в теологии принадлежит падре Сумелю.

– Я непременно вспомню ваш совет в час принятия решения.

Тут Лепорелло успел пожалеть, что не двинулся далее учения о Святой Троице и веровал в непогрешимость теорий падре Тельеса, а посему в проблемах благодати не больно-то разбирался, то есть отстал от времени и тем паче от моды.

Глава третья

1. – Ну, и что вы об этом думаете? – спросил Лепорелло, губы его жирно поблескивали, а глаза лучились сытостью, и от выпитого вина в них играли искорки.

– Ничего особенного, но я обратил внимание на ваш прямо-таки классически правильный язык.

– О! Надеюсь, вы понимаете: в этом нет ничего нарочитого, никакой искусственности. Я ведь уже упоминал, что выучился испанскому в Саламанке в семнадцатом веке, и мне стоит труда изъясняться иначе. Как бы я ни старался, отголоски той поры непременно прорываются, особенно когда я вспоминаю далекие времена. Но я ждал от вас отнюдь не литературной оценки, – добавил он.

– Что ж, хоть я и отношусь к вашему рассказу исключительно как к фантастическому повествованию, позволю себе заметить: присутствие беса…

– …одного из бесов, – поспешно поправил Лепорелло.

– Пусть так. Присутствие беса лишает эту историю оригинальности, делает слишком похожей на историю Фауста. Один мой старый друг, тонкий литературовед, говорил, что нынешние писатели если и выдумывают в очередной раз Дон Жуана, то делают из него либо нового Фауста, либо нового Гамлета. Вы предпочли нового Фауста.

Лепорелло тряхнул головой. Потом отхлебнул вина и вытер рот тыльной стороной ладони, заметив:

– В семнадцатом веке мы к салфеткам-то не слишком приучены были.

– Вы уклоняетесь от темы.

– А зачем ее продолжать, ежели вы не желаете видеть дальше своего носа. Разве можно сравнивать мою роль в истории Дон Хуана с ролью коллеги Мефистофеля – которого, кстати сказать, на самом деле не существовало – в истории Фауста? Я никогда не был искусителем, нет, всего лишь свидетелем, а начиная с определенного момента – и с какого момента, друг мой! – я стал не более чем другом и верным слугой. Признайте хотя бы, что такого беса можно назвать оригинальным. А если вы сами неспособны понять, в чем моя оригинальность, извольте, объясню: я – бес, возмечтавший сделаться подобным человеку, и будь то в моей власти, я бы и вправду превратился в человека – и, само собой, тем самым обрек бы себя на смерть…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Дворецкий (англ.). (Здесь и далее – прим. перев.)

2

Имеется в виду Тирсо де Молина (наст. имя Габриель Тельес; 1571 или ок. 1572–1648) – автор драмы «Севильский озорник, или Каменный гость» (опубл. 1630). Тирсо де Молина был монахом-мерседарием, занимал высокие посты в ордене.

3

Беспощадная рука, подстрекаемая дьяволом (лат.).

4

Пьер Тейяр де Шарден (1881–1955) – французский палеонтолог, философ и теолог, развил теорию «христианского эволюционизма».

5

Временное прибежище (франц.).

6

Вышедший из моды (франц.).

7

Соррилья-и-Мораль, Хосе (1817–1893) – испанский поэт и драматург, автор драмы «Дон Хуан Тенорио» (1844).

8

Автор использует имя известного нидерландского теолога-мистика и писателя Яна ванн Рёйсбрука (Doctor ecstaticus, 1293–1381).

9

Так называли Фому Аквинского (1225 или 1226–1274).

10

Кампион, Эдмунд (1540–1581) – английский ученый-иезуит, католический мученик.