1. Выход воспрещен

– Мне нужен еще стакан спирта, – хрипло поведал я старому знакомому, не отрывая взгляда от того, что ждало меня в шкафу.

Вот же сссука.

Глава 3. Под стук колёс

Мне снился удивительный сон, показавшийся почти бесконечным. Как будто я переродился в параллельном мире, где СССР жив и здравствует, но вместо веселой и ненапрягающей жизни, на которую вполне мог быть обречен неглупый сорокалетний мужик в теле младенца, нудно грыз гранит наук в серой и довольно безрадостной многоэтажке, где обитала куча молодёжи. Учился, тягал гири, бегал по утрам, ходил в школу, где веселые советские школьники становились куда менее веселыми при виде моей рожи, несколько раз дрался, многократно был забираем в отделение во время вечерних прогулок по улочкам городка, имеющего странное название Кийск.

А еще я был не совсем человеком, а не активированным неосапиантом, эдакой кривой пародией на супергероев из американских комиксов. В будущем.

Бред. Исключительно детализированный, крайне убедительный и, если уж положить руку на сердце, очень печальный. Как прекрасная фея, спящая на кувшинке, и на ней же и раздавленная жирной жопой неаккуратной гигантской жабы.

«Союз нерушимый, республик свободных сплотила на веки великая Русь…»

Громкий хрип радио, ударивший по ушам, вызвал болезненный спазм в пространстве между ними, что было так внезапно, что я подскочил как ужаленный… тут же долбанувшись головой о верхнюю полку купе. И, вместо того чтобы завертеть головой по сторонам, пытаясь понять, кто я, где я, почему и как вообще сюда попал, уставился на свою ладонь. Белая кожа, синеватые отчетливые вены, редкие тонкие волоски. Ладонь не мужа, но мальчика. В смысле не сорокалетнего аудитора, а восемнадцатилетнего сопляка.

Не сон.

Соображалка, простимулированная патриотичным гимном, продолжающим бодро выдавливать из меня сомнения, работала всё активнее и активнее. Я в поезде, причем с нехилого бодуна. Как тут оказался? Не помню. А, нет, помню. Радин посадил. Очень пьяный майор меня старательно сажал на поезд, пытаясь попасть мной в дверь вагона, а затем они с матерящимся проводником затаскивали вдвоем одну из моих сумок. Потом, отклеив меня от тамбура, впихали в особое купе и… закрыли. Проверим. Так и есть, купе действительно закрыто снаружи, а значит, я нахожусь в специализированном вагоне для перевозки неосапиантов без конвоя.

Какие выводы из этого можно сделать?

Например, испытать огромное облегчение, усугубленное журчанием и звоном исторгаемой жидкости в железный унитаз, находящийся в тесном и воняющем металлом закутке.

Почему я завидую обычным людям? Любой Андрюха или Антоха из Мухосранска может прыгнуть на поезд и проехать зайцем до Ленинграда. Или Алма-Аты. Да куда угодно. Ничто этого пресловутого Антоху не удерживает, кроме милиции, которая его может поймать/штрафануть/дать по жопе/удержать, пока за ним, бедовым, не примчится мамаша. Антоха хоть и дурак, но он обычный человек, который свободен как сопля в полёте.

Неогены? Ни хрена мы не свободны. Весь мир для нас сейчас поле с невидимыми минами, гарантирующими нашему виду быструю и очень мучительную смерть. Безопасно передвигаться по планете или даже стране мы можем исключительно с помощью нашего любимого государства. И никак иначе.

Именно поэтому я сейчас стою, прислонившись лбом к ледяному металлу тубзика и бессмысленно пялюсь на собственный болтающийся хер, а также мелькающую под ним в дырке толчка железную дорогу. И мне хорошо, потому что я еду в нужную сторону, а не мчусь пьяный в гражданском поезде, который может в любое время попасть в зону ограничителей. Самое смешное, что привык бояться их заранее, так как если козёл и садист Лещенко прав, то с неактивным источником я могу попасть хоть в Москву. Только запуститься он может хоть сейчас.

Застегнув молнию, я освежил свою зловещую харю из умывальника с бачком, а затем повлёк тело обратно на койку, вспоминать, что вчера было. Кажется, мы продолжили пить. Заливший глаза Кузьмич слегка забыл, что это мой первый раз, а затем еще и курить начал учить, попутно объясняя нормальными человеческими словами, на что я подписался и зачем. Итог? Мы нажрались, крепко нажрались. Еле дошли до моего сиротского дома, «собираться», где я, вместо того чтобы подняться к себе и взять две уже приготовленные сумки с моими пожитками, сменил план действий, увидев грустно бухающую с какими-то гопниками Иришку в тихо бубнящем «москвиче» у подъезда.

Не успел Радин и глазом моргнуть, как я оформил обоим парням по роже, благо доступ к телам через открытые дверцы чуда автопрома был хорош, а затем, вытянув завывающую как сирену Иринку с заднего сиденья, задрал ей сарафан, снял трусы и выпорол своим ремнем как сидорову козу. Жестко выпорол, да еще и под взглядами начавших высовываться из окон сироток. Выскочивший Колобанов, дядя Игорь, который попытался орущую сопливую Иришку отнять, но получил по шее и назван прилюдно обосравшимся мудаком, сначала взявшим на себя опеку за этой дурой, а потом скинувшим её на сирот.

Говорил я тогда долго и вдумчиво, на весь двор, благо что Радин всё-таки мужик умный и понимающий, а еще не решающийся ко мне приблизиться без наряда милиции. Времени мне хватило и назвать своих бывших соседей полными козлами за всю обструкцию, и Иришку ленивой тупой неблагодарной шлюхой, засравшей себе всю жизнь. Гопники, или кто это там был, к этому времени уже смылись от греха подальше на своем тарантасе. Потом и был наряд. Плюс головомойка от протрезвевшего Радина, наслушавшегося воплей просто эпически выпоротой Иринки.

Ух и отвёл я душу напоследок, аж вспомнить приятно.

Так, и чего от меня хочет Родина? Удивительно, но Родина не хочет отдавать меня в лапы Лещенко, потому как это недостойно, подло и низко. Я, всё-таки, человек и гражданин, а не биологический казус, который можно препарировать. Конечно, Родину бы подобные аргументы бы не остановили, но спасло то, что скромный маленький я из мухосранска был слишком известен, пусть даже как курьез и неведомая науке фигня. Всем интересно, что из меня вылупится. Кроме Лещенко. Эта сука любит меня такой, какой я есть.

Итак, партийное задание любимому мне? Жить в Стакомске, учиться, не сопротивляться предназначению, которое написано у меня по всей роже лица. Подлец, гад, хулиган, сомнительный тип, уголовник. Готовый продать собственную мать за возможность продать собственную мать. Зло. Курю, пью, ругаюсь, хамлю, опошляю сам образ советского человека и гомо сапиенс неогенус. Конторе нужна информация,

нужны расклады, нужен агент, нужен, как ни странно, я. Добрый, правильный, дисциплинированный и старательный мальчик с безукоризненным прошлым, но в обертке отморозка и мрази. А зачем им такой мальчик, когда Контора – это Контора?

Потому что Контор – три. За Стакомском надзирают КСИ и КПХ, а не КГБ. Неосапам же вычислить имеющего профильное образование, навыки и ухватки проще, чем обоссать дерево. Нужен преданный йуный дятел, а это Витя.

Валяясь на койке, я курил «приму», пара блоков которой мы ночью взяли в круглосуточном, перхая с непривычки, ругаясь и хулигански стряхивая пепел на пол.

Местный СССР – это ни черта не слащавая сказочка о царстве победившего коммунизма. Последний? Есть! Загнивание? Нет! Сложно загнить номенклатуре при наличии неосапов, чьи способности загнивание очень неплохо выявляют. Впрочем, особой разницы с тем, что помнил о 91-м году своего мира я не видел. В истории этого мира не было Карибского кризиса, да и с Холодной войной тут было не все так однозначно. Большую часть дерьма привнесли неосапианты, делавшие миру очень сильно похохотать с 47-го по 62-й год. Да и после они резвились, пока стационарных ограничителей не стало на планете достаточно для того, чтобы сохранить цивилизацию, поубавив этим хулиганам прыть до минимума.

Поэтому в Союзе сейчас всё довольно просто. Жизнь обычного советского гражданина ничем особо не отличается от моей бывшей параллели. Меньше дефицита и очередей, лучше развито своё производство за счет того, что этот Союз предпочитал вкладываться в себя и братский Китай, а не распылять ресурсы по странам дальнего и ближнего зарубежья (причины были просты – весь мир несколько десятков лет балансировал на грани выживания, неосапов боялись и ненавидели, причем за дело, ни о каком меценатстве и наборе чистого политического капитала речь вообще не шла). Ну и вот, получается две параллельных страны в одной, где обычный человек, торжествуя, медленно приближает зарю коммунизма, ну и мир неосапов, которые, в общем-то, осуществляют всяческую поддержку этому бардаку.

А заправляют, управляют и ограничивают всё это дело три гидры – КГБ, КПХ, КСИ.

Пояснить вам, выдуманные мои собеседники, это лучше всего на примере.

Вот я механизатор, зовут меня Алёха. Молодой, сильный, три класса образования. Амбиции бы пёрли, но в моем колхозе таких слов не знают. Страсть как хочу летать. Быть не механизатором Алёхой, который с трактора в просторное влагалище Нюрки-буфетчицы, а затем в бутылку, а Алексеем сука Некифоровичем хочу быть, летучим, значит, и могучим неосапиантом. Но мне это не светит, потому что я механизатор и Алёха, а квоты по артефактам полагаются больным, увечным, отличникам и педаровикам производства. Причем самым крутым, рукопожатым, грамотонаделенным, да и в сугубо нужных обстоятельствах типа рака, старости и маразма. А какой из меня педаровик, я Алёха?

Но летать хочется, сил нет.

Поэтому я изыскиваю средства на нелегальный артефакт. Накопил, отложил, украл, нашёл клад… неважно. Бабки есть. Если мне очень сильно повезет иметь в друзьях или родственниках кого-то с мозгами, то прикупить нелегальную дощечку не так чтобы сложно. Дорого, да, как новенький ВАЗ 2104, но оно же того стоит! А если я очень умный механизатор, то покупаю не дощечку, а услугу под названием «принудительная интеграция». Это значит, что ты занес бабло, идешь вечером по городу, чешешь левое яйцо, а потом вдруг споткнулся, упал, херак – и ты адаптант. Но это еще дороже. Ладно, насрать, ты теперь адаптант, ты неосап, ты, Алёха, уже почти Некифорович!

Перед тобой открываются три пути. Первый – радостно гыгыкая, бежать в пампасы. Сдохнешь, причем крайне погано, в течение от нескольких минут до нескольких месяцев. Либо ты забежишь в зону ограничителя, либо над тобой пролетит патрульный самолет ВВС СССР с тем же ограничителем, итог один, если воздействие дольше пяти минут, – моментальный отказ источника, агония в течение часа. Неизлечимо, мучительно, ужасно. Второй вариант – бежать, также идиотски гыгыкая, в какую-нибудь нищую страну, где нет полезных ископаемых в количествах достаточных, чтобы компания, что их разрабатывает, влепила бы там ограничитель. Тут есть шанс прожить подольше, но не менее идиотски чем в первом случае, потому как у нас тут не выдуманный сказочный мир, когда любой дятел, искупавшийся в бочке с токсичными отходами, внезапно получает умение владеть своими способностями. Этому нужно учиться, если не хочешь подорвать, заморозить, истощить, поломать самого себя. Как мои родители, например.

Поэтому, даже если ты Алёха и при этом полный механизатор, насквозь и до самой печени утомленный водкой и чрезмерно волосистым влагалищем Нюрки, первое, что ты делаешь, став адаптантом – ты звонишь в КСИ и сдаешь себя с потрохами.

Комитет Социальной Интеграции. Альфа и омега всех неосапиантов Союза Советских Социалистических республик. По крайней мере, с них всё начинается. Контор, подобных КСИ, просто нет, даже у КНР. Похожие? Да. Жалкие подобия, вроде американской «Неолиги» и французской «Surhomme»? Есть такие. Но не настолько могучее, как нечто, родившееся чуть ли не вместе с Дремучим. Только там смогут Алёху проанализировать, протестировать, помочь ему выжить. «Ксюхи» его оценят, допросят, взвесят, научат и, под конец, направят. На принудительный труд, естественно, как преступника, нелегально раздобывшего артефакт. В итоге наш Алёха попадает либо на лесоповал, либо в одну из трёх Контор – КГБ, КСИ, КПХ.

Скорее всего, всё-таки, на лесоповал, потому как полезные способности не такое уж и частое явление. Однако, поле деятельности и спектр интересов у «ксюх» огромны, поэтому у Алёхи, если его совсем в щи не изуродовало, есть большие шансы устроиться в этом комитете. Может он левым яйцом будет излучать интересный тип радиации, может будет уметь конденсировать влагу из воздуха, «ксюхи» тащат всё. Их формат – либо разная странная мелочь из неосапов, либо самые могущественные из них, способные на воистину страшные дела.

Но, допустим, нашему Алёхе проперло как дурику, от чего у него боевые способности адаптанта, маскировочные, либо иного характера, весьма интересного госбезу. Тогда, если он достаточно молод, то его кидают в учебку, где выбивают из памяти коровьи хвосты, тракторы и волосатые влагалища, закладывая нужное, доброе и вечное. Если всё пройдет как по маслу, то новый, кондиционированный Алёха, будет служить и защищать, причем уже в без шуток элитарном качестве. Относительно элитарном, конечно, все граждане СССР равны, но неосапы предпочитают равняться по неосапам. Нельзя сравнить механизатора с танком, даже если потребности во влагалищах у них одинаковы. Я вот, в данный момент, яркий пример такого боевого Алёхи.

Ладно, тут всё понятно. «Ксюхи» – универсалы, «госбезы» – боевики, шпионы и прочие ниндзи. Кто остается?

Главное. Святое. Настоящие супергерои, соль земли, надежда нации, а по существу – именно те золотые парни и девки, из-за которых неосапиантов не уничтожили как вид. Копухи!

Итак, дамы и господа, Комитет помощи хозяйству!

Быть принятым в «копухи» – предел мечтаний каждого неогена в СССР, потому что выше ничего и никого. Агенты КПХ являются созидающими ангелами нашей страны, квинтэссенцией явной пользы неосапиантов, одними из самых уважаемых во всем мире разумных. Команда таких типов может ворваться в любой аул, оставив на следующий день после себя вполне современный городок, причем, я утрирую донельзя. Всё, от тушения пожаров до предсказания землетрясений, проверка и восстановление коммуникаций, прокладка русел для рек, терраформирование, исследование океана, утилизация отходов. Всё! Говоря простым языком, КПХ – это бесконечный моток синей изоленты, поддерживающий нашу огромную родину в прекрасном состоянии. А ведь еще плановая экономика есть! Только вот дышит она полной грудью лишь потому, что «копухи» работают, не покладая рук и способностей.

И если Алёха попал к «копухам», то он действительно поймал удачу за хвост. Правда, для этого нужно получить нужные способности, а потом еще и учиться как последней сволочи чуть ли не до научной степени, но это всё равно будет сказкой «из механизаторов в императоры». Привилегий и уважения у «копух» просто жопой жуй, в отличие от свободного времени. Зато еще никто из них не оказался на кладбище с мыслью, что его жизнь прожита зря.

Вот такое у меня здесь настоящее, вот такой здесь мир. А не высунул рыло в окно, натянул трико и побежал бить морды нехорошим дядям.

– «Внимание, уважаемые пассажиры! Поезд номер 56 «Днепропетровск-Стакомск» прибывает на платформу номер 12, центрального вокзала города Стакомска!»

Кажется, пора готовиться к выходу. Хотя что мне готовиться? Бычок затушил, морду еще раз свою оригинальную сполоснул, свитер отряхнул от козябликов, а сумки как стояли у двери, так и стоят. Ну да, еще куртку надеть… Богато меня, сироту кийскую, майор приодел. Еще бы от чистого сердца, а не для того, чтобы скрыть то, что я сейчас на себе таскаю… хотя всё равно клёво до жути. Таких шмоток в магазине не найдешь. Низкий тебе за них поклон, Валерь Кузьмич, да легкого похмелья. Хотя ты, скотина, меня пить и курить заставил, а я рассчитывал эту жизнь прожить хорошо!

Дверной замок купе гулко щелкнул, оповещая, что узник может покинуть пенаты. Правда, я даже дёрнуться не успел, как дверь отъехала в сторону, пропуская внутрь крепкое туловище в знаковой светло-синей рубашке, вооруженное немалых размеров харей повышенной серьезности, с надетой поверх на харю фуражкой. Выпучив на меня зрительные органы, морда, определенно принадлежащая милиционеру, дёрнула губами, сглотнула, а затем попыталась отдёрнуться назад, в несодержащие такого красивого меня коридоры поезда, но к её глубокому сожалению, сзади к носителю хари пристроился его брат, товарищ и друг, точно такой же степени одетости. Стукнувшись жопой о пах предательски подпёршего его коллеги, наполовину всунутый ко мне мужик не нашёл ничего лучшего как прохрипеть в удивлении:

– А хде наручники?!

– Какие наручники? – удивился неплохо отлежавшийся за несколько часов я, продолжая мирно стоять и мирно держать свои сумки.

– Вы же Изотов? – деловито влезла еще плохо увидевшая меня рожа номер два, – Виктор Ана…

Ну да, разглядел. Тоже дёрнулся. Ничего, я к этому привык. Кобуры не лапают, считай лучшие мои друзяки уже оба, почти братаны они мне, душевностью буквально покорили. Но это потому, догадался проницательный я, что у меня в руках сумки. Нечем, с точки зрения обычного гуманоида, мне в таком случае представлять этим двум милиционерам опасность.

– Изотов Виктор, – отрекомендовался я, – Даже Анатольевич. О наручниках первый раз слышу.

– Врешь! – агрессивно постановил первый, находящийся в безвыходном положении, и таки полез лапать кобуру, – У нас предписание…

– В нем сказано о средствах удержания или о наручниках? – проявил чудеса сообразительности я, продолжая изображать из себя соляной беззащитный столб.

– О средствах…, – пришёл мне на выручку второй.

– Тогда всё в порядке, – аккуратно и медленно поставив на пол сумку со шмотками, я также плавно, одним пальцем, дабы не нервировать бедолаг, отогнул высокий воротник свитера так, чтобы продемонстрировать блеснувший металл надетой на меня сбруи, – «КАПНИМ» на мне, с НМП-301…ОТ.

– «Капним»? – удивленно подал голос снова второй из служителей закона, – Слышь, молодой, ты же урка. И залет как у урки. И рожа… С чего тебя упаковали?

– Не ко мне вопрос, товарищи милиционеры, – откровенно соврал я, – Но браслетов не было, факт.

– Сейчас будут! – нашел выход из положения первый, вновь ища возле пуза ну… понятно что.

Сопротивляться? Протестовать? Да ни в жизнь. Наручники – это хорошо! Безобидный вид увеличивает шансы на выживание! А заодно полюбуюсь, как вторую мою сумку будут тащить.

– Твою налево! – выдавил как раз схвативший сумку первый тип, ловко застегнувший мне наручники за спиной, – Что у тебя там, зад… Изотов?!

– Гири, – скромно ответил я, – Две штуки, по 32 кило. Форму поддерживаю.

– Ты **я чо? В Стакомск припёр четыре пуда железа?!

– Сирота я, больше ничего ценного нет. Не разбейте их, дяденька.

А мужики опытные, тертые можно сказать. Не стали забавлять меня зрелищем напрягающейся милиции, а банально переобули в наручники спереду, дабы пёр я свои гири сам. Причем пригрозили, что потом гири отнимут и распилят для проверки, не протащил ли я сюда какую-нибудь контрабанду. Козлы. Зато проинструктированные, в глаза не смотрят, косят по сторонам. А я иду, курю, раз руки спереди, то вполне можно, несмотря на гири в сумке.

Жаль только, ничего особого так и не увидел. Вокзал и вокзал, перед ними площадь и площадь, благо что народа мало, ну а что потом? Воронок и воронок. Из него на местные красоты не полюбуешься, знаменитые башни не увидишь. Впрочем, не бьют, не стреляют, курево не отнимают, везут себе и везут. Чего еще желать?

– «НИИ селекции и утилизации крупного рогатого скота города Стакомска»? – прочитал я вслух аббревиатуру на входе в мрачном массивное здание, напоминающее помесь гигантского серого склепа с музеем, – Да вы издеваетесь…

– Что тебе не так, Изотов? – не оборачиваясь, усмехнулся один из конвоиров, – Ты новенький, плюс довольно крупный…

– А что скот, так на лице написано, – хрюкнул я под согласное хрюканье товарищей милиционеров, – Хорошо, что рогов нет…

– Твоя прическа вполне на них тянет, – не стали меня утешать.

Холл был мрачным, пустым и безлюдным, как и коридоры за ним. Большая, давящая и полутемная коробка. Мы шагали, как три разумные блохи в могильнике мамонта.

– Хорошая атмосфера, – не стал держать в себе всё я, – Наверное, тут утренники просто бомбические проводят.

– Сюда, по своей воле, Изотов, никто не суется, – с максимальным ехидством в голосе, определенно помня о гирях, ответил мне один из неназвавшихся милиционеров, – И по приказу тоже не рвутся.

– Ага, – не менее радостно поддержал его собрат, прущий сумку с моим пожитками.

Меня от таких новостей продрал бодрый такой морозняк по всей спине. Нет, знал, конечно, что жопа светит, но как-то много всего на одного невинного сиротинушку за последние пару суток. Отличника, девственного, нецелованного…

Лифт был ого-го. Причем это «ого-го» просто-напросто раззявилось в сплошной стене, светя нам уютными потрохами комнаты 7х7х4 метра, причем последнее в высоту. На такой херотации можно было мамонтов катать, что вполне объяснялось габаритами некоторых неогенов, но меня скрючило лишь тогда, когда двери лифта закрылись. На них, с внутренней стороны, красовался здоровеннейший герб. Серп, молот, посередине рука, сжатая в кулак, удерживающая в нём молнию.

Общий символ советских неогенов. Но какой-же, сволочь, здоровый.

Ехали долго, я даже перестал удивляться. Ну да, два простых советских милиционера едут со мной в тайном лифте несуществующего института куда-то вниз. Что будет дальше? Секретная база, где меня ждёт гомосексуалист Лещенко с его скальпелями и формалином? Приветственная вечеринка от всех уродов Стакомска? Простая коммунистическая оргия милиционеров?

Не угадал. Лифт открылся в кабинете. Или в зале, где могут танцевать одновременно три сотни балерин, но кто-то решил, что они пойдут нахер танцевать в других местах, а сам просто воткнул посреди огромного пустого пространства, выложенного мрамором, одинокий стол со светильником. Здоровый, правда, стол, монументальный такой, красивый, из темного дерева, с телефоном дисковым, толстым ноутбуком, перьевой ручкой и разными папками с важными бумагами. Как у директора мясокомбината.

А за столом сидела она. Женщина. Тут же, между прочим, вставшая, для того чтобы, опершись руками на столешницу, с интересом следить за нашим приближением. Тяжелые длинные волосы хозяйки кабинета двумя волнами ниспадали чуть ли не до стола.

Описать её было мне было сложно просто потому, что таких слов не существовало. Монументальная, красивая, страшная, строгая… это всё не передавало вообще ничего. Высокая? Да! Два метра с лишним будет точно! Широкоплечая? Еще как! Оба мента по сравнению с этой дамой были как слегка упитанные щенята. Но…

Как если бы натуральная немецкая валькирия, белокурая, могучая и высокая, была бы принята в комсомол. В юном, так сказать, возрасте. Потом был десяток лет войн и прочих испытаний, где эти валькирии шляются, которые та с успехом проходила, став главной валькирией, валькирией-боссом, элитной валькирией и заместителем самого Одина. Была под выстрелами, взрывами, холодняком, гуляла по минам, боролась с белыми медведями, выползала из эпицентра ядерного взрыва, пила с северными моряками и подняла три целины за пятилетку… Кони и горящие избы? Это релаксационные упражнения.

Нет, шрамов на лице этой (не говорить бой-баба! Война-женщина!!) дамы было не так уж много. Один косой на подбородке, кривое маленькое пятно ожога на скуле, разрезанная надвое бровь. Красоту не портили. Этой красоты вообще не ощущалось, сплошная эпичность. А потом оно заговорило… глубоким, ровным, пробирающим до нутра голосом.

– Так вот ты какой, Симулянт… Проходи, присаживайся. Нам есть о чем поговорить. Ах да… и добро пожаловать в Стакомск! Ты теперь моя головная боль.

Глава 4. Дебют засранного казачка

– Итак, товарищи студенты! Перед тем, как вами будет услышана первая лекция курса «Введение в неогенику», я, Евгений Юрьевич Синицын, зам. кафедры Теории неогенеза, хочу рассказать вам небольшую историю. Привести, так сказать, несколько примеров из истории. Может, о некоторых вы уже слышали, но без подробностей, которые собираюсь поведать я, поэтому будьте, пожалуйста, предельно внимательны.

– Первым я назову имя, очень известное имя. Его думаю, слышал уже весь мир. Майкл Лайкерс, он же Выжигатель, Пламенный человек, Небесный Огонь. Один из самых известных неосапиантов второго поколения, признанный герой Америки, активно действующий уже восемнадцать лет. Думаю, все из вас в курсе, что раньше его звали Михаил Любимов, благо наша советская пресса не дает американцам замолчать и исказить этот факт. Проще говоря, товарищи студенты, великий американский герой является перебежчиком из Союза…

(оживление зала, битком набитого молодежью)

– Тишина в зале! Я еще не упомянул ничего интересного, как вы уже готовы начать тратить своё и моё время на бессмысленные и непродуктивные обсуждения! Тишина, я сказал! Фадеев, будьте добры!