В эфире Шорох. Стихи … – 2024

В эфире Шорох

Стихи … – 2024

Басти Родригез-Иньюригарро

Дизайнер обложки Кристина Лавринайтис

Иллюстратор Кристина Лавринайтис

© Басти Родригез-Иньюригарро, 2024

© Кристина Лавринайтис, дизайн обложки, 2024

© Кристина Лавринайтис, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0062-9585-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПЕШКОМ ПО МАРШРУТАМ ТРАМВАЕВ СТАРОГО ГОРОДА

забудь

Ты знаешь, как гаснут свечив желании стать луной,когда горизонт расцвеченветрами земли иной?Как в море ныряют клиффы,когда опустевший домстановится частью мифаи сна о себе самом?Когда вышибаешь двери,партер не смеши, молчи,о том, что в придачу к вереуспел потерять ключи.Боярышник в каплях ягодшипами не спрячет лаз,болотные тени лягутвокруг беспокойных глаз.Мне нынче и мост сожжённыйнадёжен, высок и нов.Забудь обо мне, рождённомпод звёздами ржавых снов.

кроме сказок про чёрный лес

В битом зеркале и во снеискажение – не порок.Лабиринтами, внутрь извне —я не знаю других дорог.Искривляются, трепеща,уголки ежевичных губ;если рёбра в узлах плюща —чаща корни пустила вглубь.Вздрогнул стеблем болиголов:ведьмин всхлип или вёсел плеск?По бетонности городовразбредается чёрный лес.Право ночи – смягчать углы.Топкий берег и шаткий мост;над озёрами зыбкой мглырассыпается сахар звёзд.Перекинуться в грай и смоль,в центре радужки – чёрный кварц:если зреет в лопатках боль —я не знаю других лекарств.Под крылом горячо саднитжелторотой луны надрез.Я не знаю других молитв,кроме сказок про чёрный лес.

на самой высокой башне

Смехом звенишь: «Не страшно»,взгляд опустить не смея.На самой высокой башневетер всегда сильнее.Шорох песков бесплодныхслужит изнанкой рая.Колдунья не смотрит в воду,но непреложно знает.Озеро льдом накрыла —звон пробивает толщу,но друг мой – пока бескрылый —знает гораздо больше.Что потерял – вернётсялет через десять-двадцать.На самой высокой нотелопнет нужда скрываться.Блёклость пустынь напьётсякровью лозы незрелой.До башни, наверх, под солнцене долетают стрелы.

post factum

Так славно – растеряться по путии не идти ни через лес, ни лесом,не убивать приятное полезными не искать, но всё-таки найти;измерить возраст тысячами лет,но не копить ни золото, ни опыт,пролезть в канон апокрифами, чтобыостался гул над морем, но не следв чужой земле. Post factum всё одно:прошло насквозь, задело за живое…Под солнцем в полдень камни пахли хвоей,закат в канавы сцеживал вино.Ночь мягко стелет илистое днознаменьем обретённого покоя.

грифельно-серый

Время и небо в конце декабрякажутся сферой.Дом твой кирпичный с изнанки не зрягрифельно-серый.Позднее утро открыло глаза,чтобы заплакать.Ну и на чём мне прикажете засолнцем, на запад?Остро проклюнулись из-под манжетчёрные перья —вот тебе «самый рождественский» цвет.Полно, теперь ли?Полночь и снег. Из стакана виношепчет – за дверьюесть чудеса милосердия, ноя в них не верю.Пара глотков, и на память придут —вдруг, без причины —блики на стойке в аэропорту.Рим, Фьюмиччино.Ночь не иссякнет, но круг завершитдвадцать второго.Делать из сумрака саван и щит —это не ново.Сказки про стрелы и всё, что потом,с детства знакомы.Ты заштрихуешь карандашомместо излома?Дай мне тетрадь, где в бумажной травепляшут химеры.Самый рождественский в мире цвет —грифельно-серый.

пешком по маршрутам

Вверяя огню минутыдо наступления холода,солги, что не ищешь поводадля страшной душевной смуты.Я шлялся пешком по маршрутамтрамваев старого города.Я думал: «Поедем в Калькутту,пока мы еще так молоды».Наш город – скрытый, запутанный,что кормится только нами,исчерчен моими маршрутами,исчерпан твоими снами.К нему любопытно тянутсятрамваи стальными мордами —он тлеет во мгле под тяжестьюасфальта чужого города,дрожит в пузырях игристогои жаждет иного топлива:фасадов, калиток, пристанейв зеленом вине растопленных.Край неба алеет исподвольза крышами-волнорезами,и дремлют трамваи, высунувсвои языки железные.Качнутся их штанги чуткие,и фары устроят проводы,когда мы уйдём маршрутом,подсказанным старым городом.

Кальяри

IНетерпеливым в раю не местомеж виноградников и вендетт:стучишься в церковь – замóк, сиеста,открыта дверь – ты едва одет.Ты вроде дома, но заграницей:билеты, чартер, такси, отель.От Vermentino в глазах двоится?В знакомом слове – избыток «эль».Вот так и бродишь полдня, не узнан,от катакомбы до кутежа,и слышишь: «Эти, видать, французы —уж очень бледные для южан».На утро море, признав, целует,слюной солёной стирая грим,но Barcellona – одна из улиц,а Víа Roma ведёт не в Рим.Когда остывшая и рябаякайма песка ускользает в ночь,диджей незримый, шутя, врубаетв кафе прибрежном Take me to church.IIХочешь клубок реалийперемотать? Изволь:розовый снег Кальяри —это всего лишь соль,мирто и лимончелло —вот тебе ночь и день.Что там опять заело?Стрелы и каравеллы,прелесть дурных идей,с вечера штиль – к беде,чем же теперь наполнитьи паруса, и грудь?Улица Barcellona.Я не могу уснуть.Завтра (уже сегодня) —вторник, среда, четверг? —поиск любви Господнейв тысячах лестниц вверх,в том, что опять некстатижгуче саднит рука,в солнце и циферблате,сорванном с ремешка.В сумерках, вниз по склонулёгок обратный путьна улицу Barcellona,где я не могу уснуть.

бусины страшных сказок

dedicado a la Sra. Madre Superiora

колдунья

С утра мутит и тянет к чудесам.Рифмуется в ускоренном режиме —инерция, течение. Я самготов взлететь на воздух при нажиме.А что за место? Вифлеем, Бедлам?В груди до боли сжатая пружина.Пока я режу город пополам,колдунья заговаривает джина.Ей век за день – простейший алгоритм,а я уже двухмерен, и бесцветен,и невесом, и я ложусь на ритм,как парус, крылья и слова – на ветер.

бусины страшных сказок

У придорожной лужишёпот: отпей, поверь —не между строк, а глубжекарта чужих потерь.Сумрак ветвист и вязок:не было, и возник,бусины страшных сказокгоречью под язык.Щуришься близоруко:слышал – понять не смог,в каждой не гласной буквескважина и замок,кромка ворот резная,через неё не лезь.Древняя боль не знаетграни меж там и здесь.

стрекозёл

Он не в себе, так что, прости,лучше зайти потом,не знаю, когда.Лет через сто. Что за бедаждать? Можешь показамуж сходить, дело открыть,чтоб округлить счёт и бока,думая: «Он, наверняка,так одинок. Короток сроклета, и он скоро поймёт:счастье – лишь сон. Дёготь, не мёд,морщусь, но пью, он – стрекоза,что муравью режет глаза,не признаёт: осень – пораи умолять, и умирать.Пела, зараза, ну а теперь —пляшет».Жизнь – это сон, что за бедаждать?Можешь взрослеть, можешь ворчать,и, на досуге, думая: «Он…»,тихо сыгратьв ящик.

водяная пыль

Его дорога уткнулась в лес.Не ждал ни ужасов, ни чудес,хоть меж деревьями нет тропы,где на коре водяная пыль,на ветках – гроздья сырых миров,один сорвётся – отравит ров.Свивая кольца, спешить куда?Тобой смеётся сама вода,а в ней осколки несчётных мест,чей вечный морок – бескрайний лес.Прозрачен ров, но не видно дна,деревья вздрогнули. «Жизнь одна», —вошедший замер. В ответ: «Забудь,зачем слезами отметил путьот зимних бдений до летних снов,где шаг последний – в бездонный ров».Он лёг на камень и вниз глядел,припав губами к твоей воде.Качнулась чётками гроздь плодов.Один сорвётся – наполнит ровтекучий танец удач и бед,чужак протянет ладонь к тебе,но ты не трогай, на тихий звонне той дорогой уйдёт не он.Ныряя глубже косым лучом,шагов не слушай – ты ни при чём.Придя без страха и без тропы,он сам вдыхал водяную пыль;не первый гость засмотрелся в ров,где зрели гроздья твоих миров.Свивая кольца, спешить куда?Тобой смеётся сама вода,в которой блики далёких мест,чей вечный голод – бескрайний лес.

давай от сердца

Давай про родину и детство,про каждый день, давай от сердца,захочешь жить – начнёшь вертетьсяпо кругу дом-работа-домне только телом, но и словом,не всем доступное – не клёво,а против лома нет приёма,и глухота сойдёт за лом.Какое прошлое, помилуй,без фильтра тёмное, как пиво?Тебе семнадцать лет от силы,а если больше – сам дурак.Где бунт безвредно-ювенильный,подъезды, снег, миазмы гнилии молока, что примирилос родным унынием двора?Да мне не влом, могу про детство,про шёпот стен, могу раздетьсядо коллапса́ра в зоне сердца,не будет мало никому:придётся щуриться, не веря,задраить люки, окна, дверии уши, превращая черепв подлодку, крепость и тюрьму.Нет, мне не влом: в мои подъездыогни болотные пролезли,под грохот рельсово-железныйпацан в пальто на проводахгрызёт фонарь, в рюкзак не суйся:застрянешь пальцем – не отпустити съест живьём, в кирпичном руслесровнялась с крышами вода.Вода – что лом, а против ломанет ни заклятий, ни приёма.Что, некомфортно, мутно, стрёмно?А я здесь – дома.

не первый круг

«Сколько мне лет? А сколько бы вы мне дали?Знаю, пожизненно. Это не первый круг».«Понял? Ступени лестницы – ряд педалей,передохни, но прочим не порть игру.Что тебе стоит склеить байопик скудный:место рождения, паспорт и аттестат?».«Нет, господа, я взялся из ниоткуда,проще сказать: водился везде, всегда.С кем я водился? Это вопрос не в тему,верьте-не верьте, я не сдаю своих.Адрес зашифровать, щегольнуть тотемнымперстнем – вполне достаточно для любви.Кто я такой?“. „Прокатит любое имя,или придумай прозвище, лучше два,или откройся, но не считай своимивсех, кто неосторожно тебя позвал».

от ворот

Мимо Трои да мимо тройки? Лепи горбатого.Дело песен – (кого-то) строить и зарабатывать.Почему под софитом шкет с тунеядской рожей?Он о вечном, да не о добром, не о хорошем.Мимо Трои крадётся некто. Не грек, не Грека.(Если эта тварюшка шастает через реку,значит, дядя Харон санирует тропик Рака —эвфемизм для сиест и рейсов не по контракту).В документах – заморский дактиль, без мыла опера.В нарративе – прорыв плотины. Видать, утопия.Ни в какие ворота Трои не лезет проза:у него персонажи дохнут от передозадо пролога, но не уходят из круга света.У него что ни песня, так в город забрался некто —без коня, без ключей, но с дудочкой гость непрошеный.Он о вечном, да не о добром, не о хорошем.

Тандава

Бегом по граблям, через лето,где навернулся – там кровать,чем больше места для браслетов,тем реже тянет убивать —зато масштабней. Обветшалость фасада просит в порошокстереть фундамент. Начиналосьвсё очень даже хорошо:ещё не плод, уже не завязь,почти освоил этикетбогов и нищих, изъясняясьна всем доступном языке,некстати вспомнил, как чудесножить без магнита на спине,стал занимать всё меньше местав пространстве плоти и камней,прощально скалился при встречеи озаботился всерьёзпроблемой выбора наречий,ботинок, преходящих грёзи уходящих в класс «руины»цивилизаций, стал на третьподростком, на две трети – миром,который должен умереть и театрально, и паршиво,а воссоздаться второпях.Аллюр по граблям, танец Шивы —по сути, пляска на костях.

Sbagliato

Не хочешь – не надо, отпустим трамвай.Зима бьёт отбой, нас отчётливо двое.Постой, дай наушник, перемотай!Что там играло, такое драйвОвое?Руку на отсеченье не дам,что слышу мотив впервые.Если я снова уйду в никуда,ты знаешь мои позывные.Твой город… – Накрылся. – Не тазом, а мхом.Послушай, нас балуют: осень, как дома.Отставить гримасу! Я помню, что дом —концепт растяжимый, и, стало быть, стрёмный.Перемотай. Да не время вспять!Плейлист – до моей, драйвóвой.Если меня унесёт опять,ловчая сеть готова.Я незаменим, ибо знаю составлекарства от скуки, рефлексий, агоний.Заметил? Духи, на запястья упав,приобретают оттенок Негрони.Колючие шарфы, под шарфами – шёлк,изрядная доза британского рока,и, к слову об этом, включи мне ещё —в пятнадцатый раз за дорогу.Руку на отсеченье не дам,что подпеваю впервые.Если я снова уйду в никуда,ты знаешь мои позывные.

ПЛОЩАДЬ С ФОНТАНОМ

исландский полдень

«Зови по имени, я приду —невозвращенец и неврастеник.Уже не важно, в каком годуя обернулся на шёпот тени,когда был воском, когда – струной».«Могу припомнить, но ты не хочешь».«Исландский полдень – по факту ночь,так наше время – по сути точка.Тебе разбавить, поджечь, взболтав?Привет, беспечный, привет, безликий».«Исландский полдень… Назвать бы таккоктейль из спирта и ежевики.Уже не нужно бежать от темхоть задушевных, хоть замогильных».«Кошмар предутренний сладок тем,что отменяет собой будильник,другое небо, чужой маршрут,не мой порядок избитых истин:все повзрослеют и все умрут.Я задолбался».«Ну что, зависнемвчера, сегодня и завтра там,где поцелуи – шикарный методраспределения страшных тайн,избытка магии и таблеток?».«Уже не важно, в каком бредуисландский полдень приравнен к чуду».«Зови по имени, я придуи просто буду».

искусственное дыхание

Под газировку любит пустыню,графичные тени, кактусы…Мурлычет в чай: «Пока не остынет,отчётливо пахнет августом,добротным, дальним – землёй, корицей,трухлявыми пнями, ржавчинойпыльцы под носом. Костёр куритсяза лесом, /найдёшь – сворачивай/,то ближе к ночи, то поутрущекочет гортань и радужку,и сладко думать: «Когда умру…».Смешная была игра. Дышировнее, глубже, лови пустыню,без кактусов, но с оливковойгорчащей ночью – когда нахлынетгорячка, разбавим сливками,теплом постели и дрожью тюля,туманом и шёлком галстука,уже не августом, а июлем.Касайся фарфора ласково».Пропахли кудри землёй, корицейдорожками лилий, ржавчинойзамочных скважин, а дым клубитсяза лесом, всё ближе, жарче, нопод кожей тени, под ряской – прудбаюкает суеверие,что отражённые не умрут.Отчётливо пахнет вереском,тревогой, дёрном, слегка – пустыней,бензиновой лужей, ржавчиной.Смеётся в чашку: «Когда нахлынет,срывайся и не сворачивай».

на стиле

Дюны, поталь пыльного дрока.Море лопатками чуя, не трогайплоскости стен, прочности двери,тайна в акцентах, если не в вере.Комьями дёрн, лестницей – корни.Тихо, не дёргайся. Шорохи в кроне,там, в темноте – слышишь? Не трогайгибкости стен, бреши порога.К уху ладонь /рокот прибоя/,в необитаемой комнате – двое.В шёлке листвы, прячась, не трогайзеркала стык, ставший порогом.Плавно сползай в золото дрока,к рытвине в зарослях.Хочешь – потрогайлужу луны, люминесцентныйкафель – важны только акценты.Утром – прилив, в зарослях дрокажемчуг кривится ухмылкой бароккобез ренессанса. Дюны впиталиропот и надпись: «Дьявол – в деталях».

подмена

Электрический кайф с элементами чуда,витражи отголосков, янтарь плей-листааприори разбит, но заточен под чью-тонепрерывную сагу. Дорога чиста:безопасные игры с резьбой на запястьях,анаграммы на грани особых примет,симультанная сцена без базовой части,теократия смысла, которого нет,имитация счастья.Допустимая вольность… Ты знаешь, о чём я:антикварно изысканный принцип замен —баш на баш, спуск угря в непроточную дрёму —«лишь на миг», сам – заказчик, и сам – инструментювелирного взлома.Эта сказка рассказана мною с начала,/вероятно с конца, чёрт её разберёт/,адаптация в русле слегка подкачала,но проверена схема на раунд вперёд:безразличная сдача пруда обжитого,анти-стресс колебаний на мглистой волне,сотворённой вмешательством; слово за словомты не угорь – течение, стрелка вовне…И подмена готова.

ордалии

Меня не держитцепочка лестничных пролётов,в подвале трубы капают про время и про лёгкийужас, стерженьне для письма торчит в кармане —«на крайний случай» – заговор, звенящий между нами,кто придумалмаскировать под раздевалкуподполье с вялой лампочкой, которую урваля не бесшумно, зато не бесполезно:нас давят биомассой, и стекло верней железа,путь разглажен, день ослепительно прекрасен,а вечер ангажирует прошляться до утра,такая лажа —необходимость бить с оглядкойв момент, когда ни пули, ни клинки не утолят,усугубляясиндром врождённой ностальгии,смеялись: что за чёрт, и сколько раз мы проходилиэти пляски,никто из нас не дышит ровнок овациям под видом нанесения урона,нападалипо наущению привычки,осознанно рыча и неосознанно мурлычагимн ордалий,звенящий вечно между нами,сметая антураж и заменяя стержни на…Мы отбивалисьпо переносицам, по нотам,слоилась позолота, оттеняющая, кто ты,и в подвалев трубе рождался гул тоннеля —сигнал, что раньше срока будем праздновать Noel,нас окружали,и со всей дури мы любилиразбитые костяшки, яд врождённой ностальгиина скрижаляхторчащих рёбер,на сетчаткегорели письмена —«Не разлучат».

воля и блажь

Пренебрежение к холоду – южнаяблажь, подчинившая волю зимы.Хочешь – по новой – про чёртову дюжинутрасс до обрыва? Поехали: мыбудем вслепую встречаться под вязами,в ломких занозах ловить благодать.Воля речей – ни к чему не обязывать,воля молчания – не добивать,но перекраивать город намоленный,где ничего не кончалось добром.Блажь резидента – расстёгивать молниюне без расчёта на всполох и гром.Нечто красивое, нечто ненужное —воск ювелирный, застёжек металл —это фитиль откровения, ну же,не словом, так залпом – о чём ты мечтал?Хочешь – по новой – под розами, клёнами,хоть на болотах, хоть в дюнах, где дрок…Город без прошлого, скверик заплёванный —в жалящем свете расстёгнутой молнии —узел дорог.

призраки

Ошибка мышления – всякого призрака,встречая, клеймить экстатическим «Ты!»,и утром из пены кочующих признаковя пил узнавание до тошноты.Я снюсь себе серым, насыщенно-облачным,обласканным тенью с макушки до плеч,росой, загустевшей до формы, и сволочью —заблудшим исчадием слова «совлечь»,идеей, которая брезжит по праздникамза выкройкой мышц; если это – душа,то суд не свершён или прошлое дразнится,пока я пластичен, и каждый мой шаг —шассе через стены, что были несущими,а стали помехой на долгом пути.Я снюсь себе призрачным до вездесущности,но не уловившим, куда мне идти.

злое дневное

Ты не умеешь о злободневном,в ритме дыхания тысяч людей.Помнишь, над нами спайное небоуподоблялось зелёной слюде?Общее небо, частное дело,ломкое тело не верило в смерть.Стрелы летели дальним пределом:рано скрываться и поздно не сметь.Стрелы летели с дальним прицелом,небо слоистое сыпалось вниз:изморось, блёстки, пыль на лице, икаждый поребрик – немного карниз.Злое, дневное, личное небодышит незримо, но дует на всех.Мантра известна – зрелищ и хлеба.Ты несъедобен – это не грех.

in the middle of nowhere

Середина нигде, сердцевина сухого шторма.Ночь открытых зеркал переносится на потом,на потоп после нас, на постельную сцену с хором/хоррор-шоу за шторами. Шорохом шин: за что.Слышишь шёпот пустыни за шорами потных окон?Ночь безлюдных заправок без права на щит извне:выбираясь из детства, попутно сжираешь кокон,без которого небо доступней и холодней.Выбираясь, не выберешь. Шёл по шоссе – ушёл ли?След попутками спутанный вяжет узлы, жгуты.Ночь открытых зеркал начинается с хоррор-шоуи вступления хора за пологом глухоты.

ядро

Небо всё ниже, воздух прозрачно-пуст.Там, за сплошным заслоном колючих трав,если смотреть на карту, отвесный спуски автострада. Ляпнул, глаза продрав:/до Амстердама поездом – три часа/«Выплыли, живы. Право, не ожидал.Что же теперь?». Умыться и расчесатьволосы – не запястья. Шипит бокал,мне и тебе – разряд витамина C.Боже благой, вслепую бежал – догнал.Nena, такие сцены – всегда в конце,Nena, это – финал.Ночью – гроза и кобальт в проёмах луж,эркер, машин пожарных повторный слёт.Где-то горит? Не верю. Здесь тишь и глушь —стержень спирали, сфера, ядро. Пробьётсколько сейчас? Не знаю. Саднит гортань.Взгляд на часы бесплоден, там только круг.«Думай, зрачки-черешни. Кто – я?». Отстань,думать так больно, бросил давно. /к утрусдался/. Теплее шерсти колючей подсолнцем – кустарник, листья впитали пар.Тьма ежевики – пуля за пулей в рот,каждая – коллапсар.Ночь. Карандаш. Под веками – два штриха.«Не разучился, надо же, кто бы мог…».В пятнах черничных – кожа, сочней греха —цепь гематом, четыре руки – замок.День. «Я сюда врастая, теряю нить».«Лучше б отрезал». «Nena, тебя несёт.Куртку забыла!“. „Будешь за мной следить?Если не будешь – я потеряю всё».Сцеплены руки – нежность больных сирот.Над автострадой листья впитали пар,чёрные капли – пуля за пулей в рот,каждая – коллапсар.

Smalto

Дневной осколок летит по следу:пока неважно – зачем, за кем.Skyline, пленённая фиолетовым,держит марку. На языкелюбое слово – отчасти роскошь,отчасти – дрек, и, конечно, дым.За мной дорожка – золой и крошкамичерез толщу большой воды.Мне обещали: дурное имясольётся с ёмким, кинжальным «Будь»,мне говорили в лиловом дымечитать диагноз и видеть путь.Я зарекаюсь ходить к фонтануи до заката не маюсь тем,что, зная город, не знаю тайныза геометрией белых стен.Моё безумие – просто слепокс того, что сцежено, испито…Ночной осколок: иное летобез календарного «Что потом?».Во сне я – ветер, и мной полощетлоскутный космос: ни здесь, ни там,а, просыпаясь, иду на площадь,где круг мозаики и фонтан.Не видя хроник за меловымиуглами улиц, произношусвоё потасканно-злое имякак выдох ветра и белый шум.«Всё будет: сочная мякоть летас искрящей примесью кислоты».Мой дым становится фиолетовым,изумрудным и золотым.

ИЕРИХОНСКОЕ ЭХО

никчёмные дети

Несвежее утро, затоптанный луг.Вповалку – пастушьи никчёмные дети:кресты самолётно раскинутых рукв набухшее небо забросили сети.Они по ночам зажигали костры —не чтобы согреться, а ради забавы;не к месту красивы, небрежно мудры,бесспорно виновны, по-своему правы.Пуская по венам ночную росу,глушили настойку корней валерьяны,считали лекарством змеиный укус,дорогами сны, а ведро – барабаном.Пока не тускнела похмельно луна,звенели браслеты, шуршали в маракахфруктовые косточки и семенаещё не рождённых желаний и страхов.Он вздрогнул, проснулся, сквозь смех закричал:«Недоброе утро, заблудшее стадо!».Заблеяли овцы с холмов: «По ночамбесчинствуют, нынче назвать себя рады —вы слышали, как? Не работая, ждутчто их обеспечат и маслом, и хлебом.Подгнившая кровь, непригодный продукт,бесплодная почва, коптители неба!Рисуют углём на руках и лице —такая нелепость рискованней яда.У нас есть работа, идея и цель,уж мы – не порочны, уж мы-то не стадо.Беда, если конь не приучен к седлу,любителям танцев не быть пастухами.Во что превратили затоптанный луг,что нам не годится, но дорог, как память?».Он капле росы на дубовом листеспросонья шептал под шуршанье в мараках:«Я видел поля обнаженных костейи алое море танцующих маков».Тянулись друг к другу в смертельной тоскекапризные рты, заострённые плечи;никчёмные дети ушли налегке,он шёл впереди, обречённо беспечен,и слышал в груди нарастающий гул —под рёбрами море рвало и метало.А стадо ударно паслось на лугуи стойко держалось своих идеалов.

голодные волны

Захочешь – узнаешь, забудешь – напомню:ушёл господином, вернёшься неровней,вернёшься не выпит, не выжат, не сломлен —иглой вертикально в голодные волны.Ушёл незабвенным, вернёшься звенящимключами от двери разобранной башни.Ушёл безоружным, вернёшься в рубашке(на чёрном не видно, не видно – не страшно)пятнистой, хоть выжми, железно-солёной.Ушёл безымянным, вернёшься клеймёным.Стремишься из кожи, выходишь из роли,наешься словами – захочется крови,присмотришься к почве – захочется в бездну,из тени – под лампу, под лампой – исчезнуть.А всё ещё будет, но всё уже было:ушёл безмятежным, вернёшься бескрылым,ущербно притихшим, частичным, неполным,ключом без замка под свинцовые волны,от века голодные мерные волны.

в клещах

В клещах банальностей и доктринутратишь скепсис и вдруг поверишь,что здесь, воистину, третий Рим —он хочет крови и жаждет зрелищ.

мангуст

Ночь у края платформы:что там – яма, плато?В башнях – сонные норы,вдосталь крови и корма,под надежной плитойвсё в порядке, все в норме,и не счастлив никто.Страшно хочется шторма.Страшно, хочется… Стой.Нет событий – нет бед.Слышал звук? Это хрустнултвой хвалёный хребет.Грех змеи и мангуста —и не тянет блевать.Скрипы – просто кроватьили ложе Прокруста?Утро, зарево. Густонаселенный мешокне врубился ещёкто есть кто, что смешнои по-своему грустно:план готов наперёд —кто второго сожрёт,тот и будет мангустом.Очень просто и гнусно —мезальянс, как искусство.Что янтарь, что смоладля застрявшей букашки.Не по росту замашки:до ошмётков, дотла…Нет свободы – нет зла.Тихо-гладко по норам,мы достигли плато.Под плитой, под снотворнымвсе в порядке, всё в норме,и не счастлив никто.Адски хочется шторма.

крысолов

Меж рёбер недугзачерпывай горстью,пусть искры зажгуттруху при норд-осте.Всё верно, я ждуна здешнем погосте,что в полночь придутнезваные гости.Контрастность камейв насмешливых лицах:всё то, что «не смей»,но смеет и снится,всё то, что сильнейтаблетки, таблицы.В театре тенейзавёлся убийца.Он – пепел и прахсожжённой бумаги,сквозная дырав доктрине о благе,он – медленный ядтуманного слова.Невинные спяти ждут крысолова.

барометр

Рассказ без финала – открытая рана —про странные земли, про зыбкие страны,где солнце процежено в мокрые клочья,где ясное небо бывает лишь ночью:при звёздах над крышами чётко виднывороньи скелеты; дорожка луны,вспоров водоём, сверкает эспадой, носолнце встаёт – барометр падает.Что там за тучей? Ближе смотри:буря назрела рядом, внутри.Рассвет непроглядней подлунных бессонниц,попутчик и встречный – всегда незнакомец,а вытянешь руки – теряешь ладони.Фантомы тем площе, чем сумрак бездонней.Дрожат очертания – кто разберёт?То море за дамбой, то враг у ворот.Что выловил взгляд: кострище, лампаду?Единственный факт: барометр падает.Стой! Отсыревший провод искрит.Эхо – снаружи, буря – внутри.Жечь свечи бессмысленно, факелы – рано.Играет на нервах, щекочет мембранырокочущий гул неизвестно откуда;качается чаша, растёт амплитуда.Ни с места, не трогай, вдохни и замри:снаружи лишь ветер, а буря – внутри,под выдох сосуд расколется надвое.Риски растут – барометр падает.