Магия и кровь

Да, в кулинарии я просто королева.

– И скромная такая, – бормочет Кейс.

Если предки дадут мне задание составить идеальное меню для семейного ужина, я, пожалуй, пройду испытание.

Бабушка шлепает дядю Катиуса по спине:

– Положи-ка мне макаронной запеканки.

Он сидит от нее по правую руку, как обычно. Поскольку он мужчина, матриархом ему никогда не стать, но вьется он вокруг бабушки так, словно у него есть шанс.

Дядюшка берет тарелку, тянется через стол и кладет бабушке хорошую порцию. Запеканка не рассыпается, а держится красивым куском – я знаю, что бабушка так любит. Одновременно дядюшка окидывает меня быстрым взглядом с головы до ног. Брови у него словно две косматые гусеницы, лысая голова блестит в свете люстры.

– Опять ты слишком много наготовила. Все испортится.

Ему лишь бы придраться!

Какой у него дар, мы, дети, тоже не знаем, но иногда я думаю, что это просто дар всех бесить. Если я готовлю тринидадские блюда, он обязательно укажет, что нам нужно есть больше африканской еды из уважения к своим корням. Если я готовлю что-то канадское, я отрицаю свою культуру. Что бы я ни делала, что бы ни делал кто угодно, за исключением бабушки, в этом обязательно найдутся недочеты, на которые он сможет указать.

Нечего и говорить, что я про наши так называемые африканские корни почти ничего не знаю. Предки бабушки и дедушки оказались в плену и были проданы в рабство – бабушкины, Томасы, попали в Америку, а дедушкины, Харрисы, в Тринидад. Бабушкины предки перевезли наш дом из Штатов в Канаду, а дедушкины эмигрировали туда же с острова. В конце концов они все поселились в Торонто.

Мы знаем, из каких именно мест в Африке их привезли, только благодаря тому, что общаемся с предками. Знать, откуда ты произошел, – привилегия, доступная далеко не всем потомкам черных рабов даже при нынешних достижениях генетики.

В результате наша семья стала отождествлять себя с тринидадской культурой, дедушкиным наследием, но бабушкины предки все-таки были могущественнее как колдуны, а это в итоге главное. Потому-то мы и Томасы, а не Харрисы. Сильное имя выгоднее носить.

Кейс плюхается на стул рядом с Алекс. Я сажусь напротив – то есть рядом с Кейшей.

– А что ты салат не приготовила?

Кейша даже не смотрит на меня. Ее длинные черные волосы переброшены через плечо, и вид у нее домашний, несмотря на блестящее платье с пайетками.

Да уж, размечталась я насчет идеального меню для семейного ужина.

– Бабушка не любит салат.

Я думала, что сказала это шепотом, но с другого конца стола доносится бабушкино ворчание:

– Салата хоть ведро съешь – и все равно через десять минут будешь голодная! Надо есть настоящую еду!

Думаю, ни от кого не укрылось, какой многозначительный взгляд она при этом бросила на папу с Прией.

Папа ерзает на стуле и наклоняет голову, чтобы короткие дреды упали на глаза. Он молчит. Только ворошит вилкой шпинат с нутом и соевой фетой на тарелке.

Прия точно так же склоняется над своей тарелкой, но подбородок у нее выпячивается, и я понимаю, что ей эта шпилька тоже не по нраву. Длинные волосы Прии заплетены в косу, которая доходит у нее до самых щиколоток. Прия готовит им с папой отдельно, потому что они веганы.

– Не поделитесь своим салатом с Кейшей? У вас его хватит? – спрашиваю я Прию.

– Полным-полно, – кивает она.

Я с облегчением откидываюсь на спинку стула и машу Кейше:

– Угощайся. Проблема решена.

Она оживляется и шагает в кухню – искать то, что они не доели.

Я смотрю на Прию с благодарностью, а она улыбается в ответ. Даже странно думать, что их с папой я знаю как пару почти столько же, сколько маму с папой. Может, они с Прией даже больше подходят друг другу. У них и дары похожие – связанные с прикосновением. Папе достаточно всего-навсего прикоснуться к тебе, и все мышцы сразу расслабляются, а тревоги развеиваются. А Прия умеет измерять романтическую совместимость. Взаимно дополняющие дары – не обязательно гарантия счастливой семейной жизни, но у папы с Прией не бывает таких ссор, как когда-то с мамой, так что, возможно, это что-нибудь да значит.

Тем временем маленькая Иден ждет, когда мама положит ей кусочек говяжьего хвоста на горку пелау. Я нарочно выбрала не просто бабушкины любимые блюда, но и те, которые Иден тоже любит. Не могу не баловать свою сестричку. Волосы у нее острижены в каре до подбородка и такие прямые, что их можно расчесывать частым гребнем: гены Прии оказались сильнее папиных и не позволили им создать ни единого завитка. Зато Иден унаследовала от папы цвет кожи – более светлый, чем у всех нас, с теплым золотым отливом.

Вообще-то мама не выносит папу и злится на него из-за Прии, но обожает Иден. Ее все обожают. Это самая очаровательная шестилетняя девчушка на свете.

Иден улыбается мне:

– Спасибо за ужин!

Не только очаровательная, но еще и воспитанная.

– На здоровье!

– Ты довольно долго пробыла наверху, когда праздновала Первую Кровь, – говорит дядюшка. – Надеюсь, ты не забыла уделить время и подготовке к Призванию.

Да, кто, как не он, должен затеять этот разговор. Я прикусила язык – иначе, чего доброго, не сдержалась бы и рявкнула: «Мы вообще-то и сейчас празднуем мою Первую Кровь!»

Я пинаю под столом Алекс и пытаюсь внушить ей, чтобы помогла мне свернуть обсуждение.

– Алекс, а расскажи, как у тебя прошел праздник Первой Крови! Дядюшки тогда не было, наверняка ему интересно будет послушать.

Алекс поднимает голову, смотрит на меня с набитым ртом и поднимает изящно выщипанную бровь. Сколько себя помню, никогда не видела Алекс без накладных ресниц, теней и помады с блестками. Она всегда подбирает косметику так, чтобы подчеркнуть глубокий коричневый оттенок кожи. Яркий макияж в сочетании с тем, что она такая крупная, всегда привлекает к ней много внимания. Она не просто крупная в смысле полная. Она еще и высокая. И к тому же носит очень короткую стрижку. Алекс всегда выглядит потрясающе, знает это и гордится этим.

Алекс глотает, но вилку не кладет.

– Не сомневаюсь, тетушка тогда посвятила дядюшку в курс дела.

Когда у Алекс была Первая Кровь, она еще не сказала нам, что совершает переход. Мы с ней собирались вместе в магазин, и вдруг она замерла посреди коридора, и из глаз и ушей у нее потекли багровые ручейки. Секунду мы так и стояли в коридоре и таращились друг на друга. Поскольку Алекс из нас самая старшая, она была первой из двоюродных, чью Первую Кровь я видела.

Потом Алекс сказала:

– Кажется, мне нужна ванна. Не просто душ.

Я оставила ее ждать, а сама помчалась созывать всех женщин в доме. Мы с тетей Мейз, мамой, бабушкой, Кейшей и Кейс собрали все свечки, ароматические масла и благовония, какие только смогли найти, и притащили в ванную. Кейша даже бросила на дно горсть блесток.

Когда Алекс забралась туда наконец, весь пол в коридоре был скользкий от крови, зато она лежала в ванне, сверкавшей, как ее ресницы, и вся сияла, а мы стояли вокруг. Мы не стали спрашивать, почему она так захотела, и нам ни к чему было это знать. Алекс была счастлива, а больше нас ничего не заботило. Именно тогда она попросила, чтобы мы называли ее «она».

Я говорю:

– Неужели ты не хочешь рассказать еще раз? Ты всегда говоришь, что это одно из твоих любимых воспоминаний.

А я буду крайне признательна, если внимание переключится с меня на кого-то другого.

– Так и есть, просто… – Алекс обводит собравшихся пальцем с наманикюренным ногтем. – Просто, когда вам рассказывают то, что вы уже слышали, вы слушаете до безобразия плохо. Перебиваете, норовите добавить что-то, чего на самом деле не было, спорите, кто что говорил, кто что делал… Да ну нафиг. Только зря стараться.

– Мне кажется, дядюшке будет приятно выслушать твою версию событий.

Я делаю Алекс страшные глаза, чтобы она наконец поняла намек.

– Мы говорим об одном и том же дядюшке?

Дядя Катиус сердито скрещивает руки:

– Если мы не будем говорить о Призвании, это не озна- чает, что оно не состоится. Ты – это решения, которые ты принимаешь. А решить, как пройти испытание, гораздо важнее, чем решить, что приготовить на ужин.

Я пропускаю его слова мимо ушей и повышаю голос:

– А давайте все женщины поделятся своими воспоминаниями о Первой Крови в честь моего перехода на новый этап! – Я обвожу взглядом стол в поисках той, которая подхватит нить разговора. – Бабушка!

– Если ты думаешь, будто мне охота сидеть тут и рассказывать, как у меня из интимных частей вылилось три литра крови, подумай еще разок! – Она доедает ломтик хлеба с цукатами – манерно отламывает по кусочку, жует и глотает – и сердито смотрит на меня. – Твое Призвание – это твои трудности, тебе их и преодолевать. Можешь постараться и подготовиться, можешь о нем не думать. Оно все равно состоится завтра. – Она встает из-за стола и отряхивает крошки со штанов. – В хлеб можно было положить больше кокоса.

Пока она не ушла, я выпаливаю:

– Кто-то сунул нам под дверь объявление, что Лорен пропала!

Если бабушка скажет, что мы поможем в поисках, никто не отвертится. Она матриарх.

– Найдут они девочку. – Бабушкин голос звучит резко и отрывисто.

Плечи у меня поникают. Могла бы и сама догадаться. В конце концов, Лорен из семьи, где практикуют нечистую магию, и при этом не из Дэвисов, с которыми нас связывают более прочные узы. Когда-то дядя Катиус был Дэвис, так что они нам свойственники. А с Картерами мы, если захотим, можем порвать все отношения.

Бабушка говорит, что темная магия дает больше силы, но платить за нее нужно столько, что она не желает нам такой участи. Когда она, только что коронованный матриарх, объявила об этом своим родным, они просто уехали. Перебрались куда-то то ли в Квебек, то ли в Новую Шотландию. Бабушка о них никогда не рассказывает. Это часть тех жертв, которые ей пришлось принести.

Понятие чистоты не предполагает, что одни семьи лучше, а другие хуже. Чистые, нечистые – мы все из одной общины. Но потом что-то изменилось и чистые стали водиться с чистыми, а нечистые – с нечистыми. И мы выбрали свою сторону.

Я еще помню, как община чернокожих колдунов держалась очень сплоченно. Те дни в моем детстве, когда то, чистый ты или нечистый, похоже, было не так уж и важно. Важным это сделала бабушка. Когда я была маленькой, я называла маму Лорен тетушкой, а теперь, кажется, вообще никого не интересует, как у них дела, поскольку мы собираемся вместе только на Карибану – ежегодный карибский карнавал – да иногда встречаемся у кого-то на барбекю, а в остальном каждый старается держаться своих.

Я облизываю губы и говорю:

– Я считаю, им надо помочь.

– Им есть кому помочь. Называется «полиция Торонто». – Бабушка сжимает губы в ниточку. – Раньше они не нуждались в нашей помощи и теперь тоже не нуждаются.

Мне бы остановиться. Мне бы оставить эту тему.

– А вдруг у Йохана на этот раз не получится?

Бабушка мотает головой и отворачивается.

– Если он не сумеет, тогда мы – тем более. Хватит думать о пропавших девчонках, сосредоточься на Призвании.

С этими словами она уходит. Дядюшка встает со стула и следует за ней.

Мама тяжело опирается локтями о стол. Я искоса гляжу на папу. Он старательно смотрит в тарелку.

Кейс натянуто улыбается мне:

– Было очень вкусно.

И все сидящие за столом начинают хором нахваливать мою еду.

Я стискиваю вилку, потом разжимаю пальцы. Перед глазами всплывает сообщение с экрана телефона: микрочип, вживленный у меня за ухом, воздействует на зрительные нервы, так что я вижу проекцию. Уведомление с сайта со стажировками, на который я подписалась перед ужином. Завтра утром будет встреча в администрации «Ньюгена» с вопросами и ответами по их программе.

Я тут же хватаю телефон и записываю нас с Кейс. Через несколько секунд свободных мест уже не остается. Хорошо, что это произошло сегодня. Когда я поднимаю глаза, Кейс щурится на меня.

– Мы идем, – говорю я.

– Ладно… – выдавливает она.

Я годами заставляю ее куда-то ходить, правда, в основном в новые рестораны, так что она привыкла соглашаться с моими сумасбродными идеями.

Я засовываю в рот слишком большой кусок запеканки и откидываюсь на спинку стула. Проблему Кейс мы, похоже, уже начали решать, а о моей такого не скажешь. Или о том, что случилось с Лорен.

У нас с бабушкой разные точки зрения на пропавших девочек, но насчет моего Призвания она совершенно права. За всеми этими разговорами я не сумела даже приблизиться к тому, чтобы выведать у нее, кто из предков мне достанется. И даже если я не хочу об этом думать, завтра, как только начнется церемония Усиления, мой предок получит сигнал и меня Призовут.

Выхода нет. Надо быть готовой ко всему.

Я не Лорен. Не хочу, чтобы меня запомнили. Не собираюсь становиться великой. Я это знаю.

Я мечтаю о ничем не примечательной тихой жизни, которая меня устроит.

Ведь если меня запомнят, то только как единственную из семейства Томасов за сто лет, которая умудрилась завалить Призвание.

Глава третья

В десять тридцать мы с Кейс садимся на поезд на вокзале Юнион-стейшн, ввинтившись в утреннюю толпу. Поезда фирменной бело-зеленой раскраски подорожали с тех пор, как стали скоростными, зато в них не витает удушливый запах пота, в отличие от более популярной торонтской подземки, ехать в которой нам еще предстоит. Поскольку нам меньше восемнадцати, общественный транспорт Торонто – метро, автобусы и трамваи – для нас бесплатный, но именно поэтому там больше народу и ходит он медленнее платных электричек.

Я спускаюсь по серым бетонным ступеням, Кейс держится рядом. На нее налетает женщина в лиловом спортивном костюме, поспешно извиняется и бежит дальше.

– Нет, ты видела?! – ворчит Кейс.

– Она сказала: «Простите».

– Сказала, но без должного чувства.

Кейс терпеть не может торчать взаперти, но и от прогулок по центру города не в восторге.

Мы проходим мимо тумбы с бумажными объявлениями, и я замедляю шаг. Среди них – портрет Лорен с крошечным колдовским символом в углу. По тому, как он привлекает внимание Кейс, я догадываюсь, что на него, вероятно, наложены чары, чтобы его замечали другие колдуны. На взгляд обычного человека это было то же самое статичное фото, которое подсунули нам под дверь вчера, и на мой взгляд тоже, потому что я еще не колдунья. Голосок в голове шепчет, что я ей, возможно, так и не стану, и мне нечего возразить.

Лорен пропала месяц назад.

Я постоянно об этом забываю – словно прогоняю воспоминание. Хватаю телефон, чтобы написать ей, забыв, что она мне не ответит. Иду по улице и думаю, не заскочить ли в гости к Картерам, забыв, что ее там нет. Смотрю ее страничку, чтобы узнать, что у нее новенького, забыв, что она больше ничего не постит.

Каждый раз, когда я об этом вспоминаю, возникает ощущение, что до меня так и не дошла реальность происходящего. Да, Лорен пропала – но временно или навсегда?

Кейс тычет в меня ногтем.

– Скоро объявится.

– А вдруг с ней что-то случилось?

– Наверное, сбежала с кем-то. Не в первый раз, и вообще она от природы непоседа.

Однажды Лорен села на поезд и укатила в Монреаль с каким-то парнем, никого не предупредив. Через три дня она прислала мне видеосообщение – пожаловалась, что парень оказался так себе и она остановилась у подруги.

Тогда мы узнали, где она и что с ней, через три дня, но теперь прошло тридцать.

Я пытаюсь удержать и закрепить в голове, что сказала Кейс, но ничего не могу поделать с холодком, бегущим по спине. Надо сосредоточиться на том, чтобы пробраться сквозь толпу в подземку.

От этого возникает ощущение нормальности. Как будто дома меня не ждет испытание, которое означает, что моя колдовская жизнь оборвется, не начавшись. Если я пройду его, если обрету сильный дар, возможно, у меня появится способ помочь Лорен. Правда, мысль о том, что я помогу Лорен, ощущается как последний слой глазури на двадцатиэтажном торте – столько сил, как мне сейчас кажется, уйдет у меня на Призвание.

Нам удается влезть в переполненный вагон. Почти все пассажиры полусонные – рано встали, издалека ехали, – а ведь они еще даже не пришли на работу. Несмотря на кондиционеры, гоняющие воздух по вагонам, в нос ударяет запах немытого тела. Я изо всех сил отворачиваюсь от мужчины, который держится за поручень под потолком – его подмышка у меня как раз на уровне глаз.

– Ну что, какой у тебя план? – спрашиваю я Кейс.

– Я вообще-то у тебя хотела спросить.

Она с кислым лицом прислоняется к дверям, к которым прислоняться не положено.

Я сильнее вцепляюсь в поручень. О каком плане может идти речь, когда у меня сегодня Призвание? Что бы там ни говорили взрослые, подготовиться к нему я не смогу. Ни тебе упражнений, ни пробных заданий.

Кейс стонет:

– Да нет же. Я имела в виду, что это ты нашла мне стажировку и это ты утверждаешь, что она идеальная. Вот я и решила, что у тебя есть какой-то план.

«Ой».

– Вот и «ой».

Я наклоняюсь к ней поближе:

– Точно. План. «Ньюген» в своей ленте постоянно рассказывает, что ищет новые точки зрения – как было с той фотомоделью, которой дали стажировку, потому что она придумала, как сделать роботов «Ньюсап» эстетичнее.

– Ты о тех «Ньюсапах», которых отозвали и сняли с производства?

– О них, но это же другой вопрос…

Кейс кривится:

– Если другой вопрос – это вопрос о том, как робот задушил владельца, когда поправлял ему подушку перед сном, то это довольно-таки существенно.

– Да я не про это! Я про то, что курсы по политологии, на которые ты сейчас ходишь, позволяют тебе смотреть на все с новой, неожиданной точки зрения.

Кейс нахватала себе миллион курсов без разбору назло домашним, а я заставила ее выбрать те, которые ей и правда нравились и при этом могли принести пользу и после школы. Она согласилась только потому, что это делало ее протест нагляднее. По-моему, она просто сама не знает, чего хочет. У Кейс есть честолюбие, но ей не хватает целеустремленности и сосредоточенности.

Почему-то она никак не отзывается на эти мысли, хотя точно их слышит. Я наклоняюсь ближе:

– Я задам вопрос, который повернет обсуждение в твою пользу, а ты ответишь, проявив политическую гениальность.

– И никого-никого не насторожит, что мы сидим рядом?

Я мотаю головой:

– Ты войдешь первая, а я потом, через некоторое время, и сядем в разных концах зала.

– Хорошо.

Кейс медленно выдыхает.

Я тереблю край рубашки.

– И тебе стоит послушать мысли ведущего для надежности…

– Во-первых, ни за что, – говорит Кейс. – Во-вторых, в битком набитом зале? Да мне бы сосредоточиться, чтобы выдать ответ!

«И то верно». Кейс так ненавидит город именно за то, что здесь столько народу. Она привыкла читать мои мысли. Пытаться перескочить в другой мозг – значит столкнуться с незнакомым сознанием, а когда кругом столько громких голосов, Кейс просто не сможет понять, который ей нужен.

Иногда я начинаю сомневаться, из-за чего она наотрез отказывается совершенствовать свой дар – из чувства протеста или просто потому, что терпеть не может талант, которым наделили ее предки.

На эту мысль Кейс тоже не отвечает.

– О чем ты меня спросишь?

– Мне нельзя говорить! Нужно, чтобы ответ пришел тебе в голову сам. Иначе будет заметно, что мы все отрепетировали.

«Поезд прибывает на станцию Осгуд. Станция Осгуд».

Двери открываются, мы с Кейс выходим из вагона и поднимаемся по лестнице вверх, где нас встречают острый запах канализации и магазины, нарочно оформленные под старину. Вывески плоские и неподвижные, в отличие от более распространенных цифровых, с бегущими строками, – то ли дань традициям, то ли попытка угнаться за модой на винтаж. Поди разбери.

– Вонища! – стонет Кейс.

Я ускоряю шаг в сторону Куин-стрит.

– Это только здесь. За квартал отсюда запаха совсем не чувствуется из-за фургончиков с хот-догами.

Мы проходим мимо бездомного – он сидит, поджав ноги, перед ним засаленный валидатор для пожертвований. На картонке написано, что он просит денег на еду, а в уголке – крошечный рисунок: два концентрических кружка и эллипс посередине. Колдун. Я неловко вытаскиваю телефон и прикладываю к валидатору. Кейс делает то же самое.

Мы не богатеи, совсем нет, но вполне обеспечены. Настолько, что мамы дают нам каждую неделю немного денег на карманные расходы. Бездомный говорит нам вслед спасибо. У него есть дар или он провалил Призвание? Я знаю, что Кейс и остальные родственники все-таки не выгонят меня из дома, если я не пройду испытание, но и такое бывает. Иногда люди уходят сами, устав жить в окружении волшебства, к которому они непричастны. Иногда целые семьи утрачивают репутацию, потому что колдуны-неудачники – это позор. Их перестают уважать, они теряют клиентов, и жизнь идет под откос.

Но с Томасами такого не произойдет. Я не допущу.

Всю дорогу до «Ньюгена» я тереблю ремешок сумки, так и сяк переплетаю пальцы полоской дешевой ГМО‑кожи.

Главное здание «Ньюгена» расположено рядом с арт-галереей «Онтарио», где раньше была академия художеств. Ее закрыли после реформы образования в тридцать первом году вместе со всеми остальными учебными заведениями, кроме тех, где учили науке и технике. Кто-то подсчитал, что в остальных областях невозможно найти работу с настолько высокой зарплатой, чтобы оправдать расходы на университет.

Мама тогда была еще старшеклассницей. Она говорила, что частное предпринимательство – это просто здорово. Будешь сама себе хозяйкой, и за обучение платить не надо. Именно поэтому бабушка и основала нашу семейную косметическую фирму. Даже в ее времена учиться было накладно. Да и дядя Ваку уже родился. Когда мама выросла и могла бы пойти в университет, это было уже невозможно – туда брали только очень богатых или тех, за кого платила фирма, а в ее детстве это было редкостью. Я один раз спросила маму, как тогда обстояли дела со стипендиями, и она только руками развела.

Только когда Кейс начала искать, где учиться, я поняла, что все эти стипендии – это просто издевательство какое-то. Большинство возмещает не больше пяти процентов платы за год, прямо аттракцион неслыханной щедрости. Неудивительно, что нормальные люди бросают учиться после старшей школы.

Когда Кейс объявила, что намерена учиться в школе по усиленной программе, не ограничиваясь минимальным набором курсов, тетя Мейз посмотрела на нее поверх планшета и отчеканила:

– Университет – для богатых или талантливых. Либо у тебя есть деньги, либо кто-то решает, что на тебя стоит их потратить. Конечно, ты можешь оказаться талантливой, мечтать не вредно, но в наши дни талантливых связывают по рукам и ногам контрактами, по которым ты лет пять должна будешь безвылазно проработать в какой-то компании, надеясь, что привилегии это оправдают. – Бабушка, сидевшая рядом с ней, одобрительно хмыкнула, а тетушка усмехнулась. – Ты еще не знаешь, как устроен реальный мир, вот я и пытаюсь тебе объяснить. Хочешь учиться – учись. Но талант не гарантирует выживания. Прошли те времена.

Кейс рядом со мной шумно выдыхает и ерзает.

Моя двоюродная сестра и вправду талантливая. Уж я-то знаю. И что бы ей ни говорили ее мама и остальные взрослые, речь тут идет явно не о выживании. Кейс может добиться чего хочет.

Здание «Ньюгена» видно издалека – это гигантский висящий в воздухе белый амфитеатр, который опирается на мощные металлические колонны, установленные под углом. Оно такое высокое, что можно пройти четыре-пять кварталов, а оно по-прежнему будет маячить вдали, и отблески солнца на металле придают ему грозный и величественный вид.

– Не зевай. У нас минуты две осталось. – Кейс тащит меня вперед.

– Иди первая, чтобы никто не понял, что мы вместе. – Я подталкиваю ее к дверям, и она с театральным вздохом исчезает за ними.

Я проверяю банковское приложение в телефоне и вижу, что у меня списали два доллара, которые я пожертвовала тому бездомному. Ради его безопасности имя и фамилия не указаны – только значится «благотворительность».

А жаль.

Мы твердим, что мы сплоченная община, но лично я в этом сомневаюсь.

Перед глазами вспыхивает уведомление: собрание уже начинается.

Да чтоб меня хакнуло!

Я врываюсь в здание – и меня окатывает волна прохладного, но не холодного кондиционированного воздуха. Вестибюль весь белый-белый, с яркими серебряными акцентами и стенами под мрамор.

Кругом голографические стрелки, указывающие, где будет собрание, и таймеры с обратным отсчетом до его начала. У меня осталось ровно пять секунд.

Я разгоняюсь на своих коротких ножках до предельной скорости, которую допускают приличия, и устремляюсь по коридору, не сводя глаз с таймера. Сумка на боку так и подпрыгивает.

На таймере загораются четыре нуля, и сердце у меня екает.