Море на Рождество

– Как же открыть шкаф? – задумалась Дафна. – Сальвадор! Ты ж ещё тот жулик! А жуликам замки не помеха… Да не обижайся ты! – Дафна погладила мышонка по спинке и чуть не заплакала. – Ах, если бы я была в тысячу раз меньше, то сама бы залезла в эту замочную скважину и… – не успела девочка закончить, как мышонок неожиданно обрадовался, усы его растопырились, и он с азартом защёлкал когтями.

– Пиув! Пи-пиув! – воскликнул он. Мышонок явно что-то придумал.

И вот он рванул в сторону камина, где с грустью догорали последние поленья. Там, у самой тёплой стенки, нашёл он кривую трещину и сунул в неё свой острый нос. Сначала Сальвадор тактично попищал, позаискивал. Потом поглядел на Дафну. И снова сунул нос в трещину. Он обращался к кому-то невидимому, но уже с бóльшей настойчивостью. Дафна поняла, что мышонок зовёт на помощь. Но «помощь» медлит. И вот наконец терпение у Сальвадора закончилось.

– Пив-пав пи пип-пом пи-пи-пи-пи-пи! – прошипел он.

Рассвет всё ближе подбирался к Марбургу, а мамины краски по-прежнему томились под замком. И тут из каминной трещины вылетела сонная белокрылая муха.

– Зараза? – удивилась Дафна. – Мама же тебя ещё по осени прихлопнула?

Муха, не обращая внимания на эти слова, грозно уставилась на Сальвадора и сбивчиво зажужжала. Так она объясняла мышонку, что он наглым образом нарушил её сладкий зимний сон. Но Сальвадор тут же напомнил Заразе, что именно благодаря ему она может спокойно спать в тёплой трещине и не беспокоиться о внезапном вторжении хозяев дома, да ещё и с мухобойкой.

А поводов прихлопнуть муху хватало. То Зараза лезла в коробку с сахаром, то разносила хлебные крохи по дому. То ей хотелось рисовать на оконных стёклах, скрипя лапами и напевая себе под нос мушкины дворовые песни! Да ещё посреди ночи! В общем, Зараза заразой и была!

Дафна догадалась, о чём Сальвадор просит эту вредоносную соседку. И сказала:

– Я дам тебе последнюю ложку персикового варенья. И не стану больше гоняться за тобой! Только помоги.

Зараза с чувством собственной важности хмыкнула и рванула в кладовую. Сальвадор и Дафна за ней. Не успели они переступить порог, как Зараза юркнула в ту самую замочную скважину. Что-то там покрутила-повертела, дважды выругалась, плюнула, ещё что-то повертела-покрутила, и вот щёлк – и шкафчик с красками открылся!

Солнце уже считало мгновения до своего лучезарного выхода: десять, девять, восемь, семь… Сальвадор суетился, мастерски срывая крышки с баночек с краской. А Дафна тут же разбавляла их речной водой! Воздух наполнился вязким запахом тины, рыбьей чешуи и солёного песка.

Как только солнце шагнуло на пик бархатистого неба, в жёлтую краску упала последняя капля речной воды из заветного флакончика. Свершилось! В Марбург пришёл рассвет. Дафна, Сальвадор и Зараза успели! Успели разбавить все засохшие краски. И вдруг Дафна поняла, что красок-то у её матери всего ничего! Синяя, зелёная, жёлтая, чёрная, да полбаночки белой.

– Дафна! Дафна! И куда же ты запропастилась? – внезапно раздался голос Мирры.

– Проснулась… – прошептала Дафна, глядя на зевающих Сальвадора и Заразу. – Слушайте, я скоро убегу в школу. Вернусь поздно, так надо. Следите за мамой. Ах, Зараза! Заразулечка! Отныне ты – друг нашего дома. Идём, угощу вареньем.

Зараза обрадовалась и распушила крылья.

– Как тебе спалось? – усевшись рядом Миррой, спросила Дафна.

– Знобило… Кошмары снились. Будто стоишь ты одна на берегу Лана, а вода в нём неспокойная, мутная. А рядом с тобой не то русалка, не то водяной. Существо, в общем, неприглядное, – ответила Мирра.

По спине Дафны пробежали мурашки. Она чуть было не рассказала матери всё, что с ней случилось. Но передумала.

– Мамочка, от болезни ещё не такая ерунда приснится. Вот я, здесь. И никаких русалок ночью не видела.

– И хорошо. Надо бы веточку нашу еловую как-нибудь нарядить, – предложила Мирра. – Лучше старыми игрушками. Знаешь, у нас и те сохранились, что я из дому когда-то привезла. Вот из школы придёшь и нарядим.

Под свою потрёпанную куртку Дафна натянула два худых свитера. Вышло что-то вроде «капусты под шубой». Но скитаться предстояло и на улице, а там по-прежнему бесновались голодные ветры. В школу идти жуть как не хотелось, но и здесь Дафна сама себя уговорила. Зареклась ругаться с одноклассницами и поклялась себе высидеть на уроках хотя бы до обеда. Вся эта идея, разумеется, рухнула, когда задиристая Клара Кёнинг снова назвала её сумасшедшим цыплёнком, а Мирру – художницей от слова «худо». В коридорах запахло дракой, и вот тут-то прозорливая уборщица, имени которой никто не знал, вымела девчонок прочь из школы.

Декабрь ликовал. Город наполнялся заманчивыми запахами леденцов, сахарных булок в клюквенном сиропе и домашней брусничной настойки. Дафна так проголодалась, что не задумываясь последовала за ароматами. И те привели её на рождественскую ярмарку, куда съехались торговцы из самых дальних немецких городков и деревень. Все они надеялись удивить народ Марбурга своими ёлочными игрушками, шапками и муфтами из шерсти чёрных коз, длинноносыми сапожками, медовыми свечами, кувшинами из дроблёного восточного стекла, шёлковыми платками. Здесь же был и тот самый рыжебородый господин, торговец ёлками.

Дафна решила, что в окружении дневных сновидений и всех этих звенящих гирлянд она пробудет до самого вечера.

На другом конце города о чудесах и пряностях можно было только мечтать. Мирра слонялась по дому. От стены к стене. От кухни до кладовой. Кашель не отпускал. Огонь в камине давно погас. Дом казался сырым и блёклым, как выцветшая от старости картина. Сальвадор свернулся в клубок у камина, там же в укромной трещине храпела Зараза.

Внезапно Мирра услышала пронзительные голоса. Они доносились с улицы всё громче и громче. Это дети Беккеров клянчили у отца и матери подарки.

– Мам, ну идём же на ярмарку! Слышал, там паровозы продают! Из дерева, но как настоящие, – кричал конопатый Иоганн.

– Пап-пап-пап, а я слышала, там есть белые меховые сапожки с бубенцами! Я теперь только о них и мечтаю! – перекрикивала его рослая не по годам Хельга.

Мирра опрокинула голову на колени и заплакала. Ей вспомнились слова Дафны: «Только о море и мечтаю. О таком большом, солёном».

Мирра представила и свой старый дом, и тёплое море, смеющееся золотыми брызгами. На ярмарке таких товаров нет. И разве можно купить воспоминания детства?

– Сальвадор! – позвала она. – Как там мои краски? Засохли? Или ты и засохшие сгрыз?

Сальвадор обиженно глянул на хозяйку и, закрыв уши хвостом, перевернулся на другой бок и засопел.

– Ясно… – протянула Мирра. – Значит, ты со мной не пойдёшь?

Сальвадор не пошевелился. Он-то уже знал, чего ждать от этого путешествия. Не прошло и пяти минут, как:

– Волшебство, не иначе! Но откуда? – ахнула художница, обнаружив в кладовой цветастые баночки, доверху наполненные свежими красками. – Только вот рисовать не на чем… Сальвадор всю бумагу испортил. А впрочем… – тут Мирра поспешила в зал. Она жадно оглядела белую стену у камина и спросила:

– Послужишь мне бумагой?

От удивления даже Сальвадор проснулся. И Зараза высунулась из укрытия. Оба наблюдали за Миррой. А та лихо окунула кисть в краску и окропила стену небесно-синей.

– Пиу! – зааплодировал Сальвадор.

– Вжух! – согласилась Зараза.

III

Дафна кружила у прилавков и облизывалась. Повсюду росли пирамиды имбирных пряников, облитых розовой яичной глазурью. Шоколадные замки с зефирными окнами. Давно она ничего такого не ела. А денег на сладости не было. И прежде любопытное путешествие от прилавка к прилавку превратилось в истинное мучение для глаз и желудка. Вскоре Дафна замёрзла. А торговец ёлками как раз подливал себе горячего грушевого чаю.

– Здравствуйте! – робко сказала она. – Торговля идёт?

– Приветствую, – улыбнулся бородач. – Бледная какая! Замёрзла? Держи пряник. Прикупил у торговки из Берлина целый мешок. Думал, съем! Но вот на этом понял, что лопну. Да и зубы от глазури уже скрипят, – расхохотался он.

Дафна с радостью приняла угощение. Ей хотелось мигом сорвать с пряника шелестящую бумагу и откусить глазированный бочок, но она остановилась.

– Чего не ешь? Вкусно же, – заверил господин.

– Маме отнесу, – ответила Дафна, – мы его напополам!

– Ну-ну… Хорошая мысль, – одобрил рыжебородый и добавил: – А торговля идёт. У меня – хорошо! У остальных – так себе! Не слишком-то ладно.

– Это почему? – спросила Дафна.

– Ну сама посуди: у меня ёлки, да ещё и самые пушистые и душистые на ярмарке! Ёлки всем нужны. А вот игрушки-побрякушки, посуда всякая… Кого этим удивишь? Что, у марбургцев посуды нет? Надоели покупателям обычные подарки, им что-то интересненькое подавай! Хоть бы уж верблюда кто привёл или слона. Глядишь, и купили б люди верблюда-то! Пусть неудобный он, плюётся, но всё равно занятней всяких тарелок!

– Где ж его взять, верблюда? – расхохоталась Дафна. – Если только на ковре-самолёте за ним и слетать…

– Так слетай! Нужны тебе деньги? Верблюда, продашь – деньги получишь! Есть у тебя ковёр-самолёт? – спросил господин.

– Ковра нет. Самолёта тоже, – вздохнула Дафна. – Но за совет спасибо!

– Да чего уж там! Если б совет на хлеб можно было намазать. Ну а впрочем, пожалуйста, – и господин вернулся к своим ёлкам, намекая, что некогда ему на всякую болтовню время тратить. Тут и покупатель нахлынул.

Дафна ещё немного по ярмарке побродила, поглазела и припустила домой. У дома она по привычке притормозила, пригляделась к реке. Вокруг никого не было. Дафна подкралась к воде и спросила:

– Пепе, я сейчас обморожусь, можно мне уже домой?

Река молчала. Вода лениво глотала падающие снежинки.

– Ну я пошла? Думаю, вот сейчас – самое время! – и, не дождавшись одобрения, Дафна побежала на жёлтый свет лампы, что струился из самого большого окна её дома. Дафна знала: мать всегда зажигает пузатую лампу в сумерки. Тут же у себя за спиной она услышала шелест облетевших клёнов: «Самое время. Самое…» – твердили деревья.

Дафна отворила дверь и тут же столкнулась с матерью. Закутавшись в старую шаль, Мирра как раз собиралась на поиски загулявшейся дотемна дочери.

– Ой! Мамочка! – случайно наступив Мирре на ногу, испугалась Дафна.

– Ой! Дафна! – вскрикнула Мирра, запутавшись в собственной шали. – Где ты пропадала? Живо домой! У тебя уже губы фиолетовые!

Дафна зайцем перепрыгнула порог, ловко достала из кармашка ароматный пряник и протянула его матери:

– Вот, это тебе подарок! Вкусняцкий, наверно! – сказала она и больше не смогла произнести ни слова. Дафна увидела… море.

Как живое, оно улыбалось ей с домашней стены и завораживающе играло своими белокурыми «барашками». На мгновенье Дафна почувствовала запах солоноватого южного ветра. С ним море отправляло ей воздушный поцелуй. Дафна взяла Мирру за руку и приложила её ладонь к своему сердцу.

– Чувствуешь? Оно сейчас выпрыгнет, мамочка! – прошептала она.

– Это тебе подарок. Море на Рождество. Нравится? – смущённо спросила Мирра.

– Как настоящее… Лучше всех настоящих, вместе взятых! – воскликнула Дафна и бросилась к морю.

– Сальвадору тоже так кажется, – рассмеялась Мирра. – Погляди на него!

Уже несколько часов Сальвадор резвился у нарисованных волн. То пытаясь с разбегу нырнуть и набивая шишки. То норовя помочить лапки в бирюзовой воде, но лишь гуще и гуще окрашивая свои ладони. Теперь они были сочно-зелёные, как перчатки садовника.

– Вот и объясни ему, что это всего-то картина, – сказала Мирра.

– Сальвадор! Сальвадорчик… Ты так голову себе разобьёшь, – предостерегла Дафна. – А вообще мне и самой нырнуть хочется! Сальвадор, давай вместе с разбегу?!

– Ох, дети! Уймитесь! Себя не жаль, так хоть мою голову пожалейте, – взмолилась Мирра и, усевшись напротив картины, согласилась: – И правда, как живое. Удивительно даже! Если раньше я видела море глазами, то теперь… теперь я его чувствую сердцем. Пожалуй, в этом-то всё и дело.

– О чём ты, мама? – переспросила Дафна.

– Да так. Всё о море, – улыбнулась мать. – Где там твой пряник?

Вот так и случился вечер «на берегу моря». Дафна приготовила чай, выложила на подносе лепестки чёрного хлеба и ровные кусочки сливочного масла. Две варёных картофелины украсили запечёнными кубиками пресной тыквы (в ту пору осенний урожай тыкв побил в Марбурге все вообразимые рекорды, а потому приличная рыжеголовка водилась в каждом доме). Но изюминкой ужина стал пряник. Угостили и Сальвадора.

– Мамочка, а там, где ты родилась, так Рождество и встречают? На берегу моря? – вдруг спросила Дафна.

– Не совсем так, – улыбнулась Мирра. – Ах, я ведь никогда ничего тебе об этом не рассказывала!

– Это точно! Минус балл в воспитании дочери по… по части семейных ценностей, – рассмеялась Дафна.

– Ладно-ладно. Исправлюсь. Рождество в нашем городке – всем праздникам праздник! Тёплый, сытный, весёлый, – упоительно начала Мирра. – Вот помню раньше, прежде чем затопить печь, мы всей семьёй шли в лес. Присматривали душистую ель или оливу. Деревце такое у нас называлось «христоксило», то есть дерево Христа. Так вот: наберём веточек получше и потом всё Рождество топим ими печь. Старики говорили, что тепло от такого огня и всю семью согревает, и дом от зла защищает. А ещё перед Рождеством мы дарили друг другу фотики! Ах, как же давно это было…

– Фотики? Какое смешное слово! – хохотнула Дафна. – Может быть, фантики? От конфет!

– Нет! – расхохоталась и Мирра. – Фотики – это лакомство такое! Вот представь себе маленький деревянный шампур! Острую палочку. Представила? На такую палочку мы нанизывали разные фрукты: яблочки, апельсины, инжир иногда. Я частенько домашнюю пастилу добавляла! А на верхушку фотика ставили свечу. Вот подаришь фотик другу, а он тебе свой. Зажжёте вы свечи, и засияют они рождественским светом. Фотик – это всё равно что символ дружбы, радости и волшебства… Само слово «фос» на нашем, на островитянском, значит «свет», вот оттуда и все фотики.

– Жаль, у нас нет денег на фрукты. Света бы наделали. Я бы свой тебе подарила. И, может быть, ещё фрау Фогель, – задумалась Дафна. – А когда нашу еловую веточку наряжать будем?

– Поздно уже! Да я и игрушки достать забыла. Зарисовалась, прости уж! – зевнула Мирра.

– Зато какое у меня теперь море есть! Волшебное-преволшебное! – Дафна обняла мать и добавила: – Успеем, нарядим веточку. Правда, Сальвадор?

Сальвадор, самозабвенно облизав масляную корочку хлеба, положительно моргнул. Вдруг из своего укрытия с жалобным писком вылетела Зараза и направилась к рождественскому прянику. И она рассчитывала на свою сладкую крошку.

Мирра от изумления вытаращила глаза, схватила льняное полотенце и уже хотела ударить живучую соседку, но тут Дафна взмолилась:

– Прошу тебя, не убивай Заразу!

– Это почему? – ещё больше удивилась Мирра. – Не ты ли мне по осени помогала за ней гоняться?

– Я. Помогала. Но каюсь! Зараза – наш друг. Не бей её, пожалуйста. Лучше дай ей крошечку пряника или две… – предложила Дафна.

– Дафна… Это же Зараза! Какой она нам друг? – не унималась Мирра.

Зараза на этих словах сникла. Крылья её потускнели, глаза задрожали.

– Мама! Она сейчас умрёт от обиды! – воскликнула Дафна. – Зараза, ты только не плачь. Держи самую вкусную крошку, – сказала она и на кончике мизинца протянула мухе угощение. Зараза робко взяла крошку и спряталась за Сальвадора.

– Ладно, – согласилась Мирра. – Я смотрю, вы тут все друг за друга горой! Пусть Зараза живёт с нами. Только имя ей новое придумай… А то «Зараза» звучит как-то не празднично…

– Ура! – обрадовались Дафна и Сальвадор. – Зараза! Отныне ты не Зараза, а… Хм… – задумалась Дафна. – Отныне ты… Волшебница! Нет, Помощница! Не подходит… Польза? И то не это, и это не то.

Пока Дафна сочиняла, Зараза забралась на стопку старых газет. Временами Мирра подтапливала ими камин. Муха доползла до первополосного заголовка Süddeutsche Zeitung [7], где жирным шрифтом было написано: «Нюрнбергский процесс» [8] Марлен Дитрих. Успех или падение путеводной звезды?»

Зараза уселась на заглавную букву имени знаменитой артистки и не то зажужжала, не то замурлыкала. Одним словом, дала понять, что имя Марлен её вполне устроит.

– Ты что, умеешь читать? – усмехнулась Дафна. – Марлен… Марлен… Почему бы и нет? Будешь Марлен! У вас и голоса с ней чем-то похожи! Очень отдалённо, верхними нотами. Только ночью не жужжи, договорились?

– Дафна! Ложитесь спать! Завтра в школу, – опомнилась Мирра. – И я отдохну… Пока рисовала, хорошо себя чувствовала. А сейчас снова голова разболелась, да и кашель. Ох уж этот кашель! – скривилась Мирра и, закутавшись в шаль, поудобней устроилась на кровати. – Спокойной ночи…

– Спокойной ночи… – прошептала Дафна. – Какое уж тут спокойствие, когда она вся бледная, – пожаловалась девочка Сальвадору, глядя на мать. – Нам срочно нужно лекарство. А денег на него нет… Окончательно нет, понимаешь? Нам даже продать нечего. Был бы у нас хоть верблюд, что-то необычное… – с этими мыслями Дафна попыталась уснуть.

Но раствориться в зимних сновидениях не вышло. Мирра ворочалась и кашляла. Дафна вздрагивала. По дому на невидимых крыльях кружили угрюмые пеликаны простуды. И ни Сальвадор, ни Марлен, никто не мог отогнать их от Мирры.

Наконец, выбрав между плохим сном и никудышной идеей, Дафна подскочила с кровати. Наспех оделась и давай искать нечто такое, что можно было бы предложить господину Гольфингеру в обмен на лекарство. Или нечто, что удастся продать на рождественской ярмарке марок за пятнадцать-двадцать. Мамины старые кисти, сервиз с треснувшим чайником, изгрызенные Сальвадором подушки, сапоги (пара зимних и не слишком красивых, пара летних… слишком простых) – всё это никому не нужно. Шёлковые занавески? Те давненько распушились, выцвели и осыпались, как сухие одуванчики. Ничегошеньки ценного в доме Илиади не осталось…

– Что он, не мог дать мне в долг это лекарство? – в отчаянье прошептала Дафна. – Гадкий, мерзкий Гольфингер… Всем нужны деньги. Деньги, деньги! А перед Рождеством и подавно. Деньги, деньги, деньги. Всё можно купить за деньги: подарки, соседскую дружбу, новую куртку, лекарства… Будто нет в мире ничего, кроме денег! Будто… нет в мире чудес. Тьфу! Бедная, бедная мама… я и не думала, что ты такая беззащитная, крошечная, как весенние птицы у Лана. Или это я большая стала? А если буду плохо спать, вообще постарею! Мама, мама, я хочу, чтобы ты никогда не болела. Хочу этого больше всего на свете, – захлёбываясь слезами, повторяла девочка.

В бессилии она прислонилась к своему домашнему морю. И затихла, слилась со стеной. В то же мгновенье Дафна ощутила лёгкое прикосновение ветра и необъяснимую дрожь. Будто по всему её телу пронеслась резвая стая голубого планктона. Волны за спиной шептались. Неожиданно и плечи, и руки Дафны покрылись бирюзовой росой. Дафна обернулась. И обомлела. Вся стена бурлила, мерцала. Море смеялось, приглашая Дафну прокатиться на взъерошенных ветром «барашках». Девочка испугалась, отступила. Неужели всё это на самом деле?

– Колдовство? Или волшебство? – спросила себя Дафна. И всё-таки коснулась воды кончиком пальца. Было щекотно. На пальце остались крошечные серебристые капли. И Дафна, не удержавшись, попробовала их на вкус.

– Солёные… – улыбнулась она.

– Солёные… – эхом откликнулось море.

Тут Дафна решилась опустить в море и всю ладонь. Как вдруг поскользнулась и угодила в расшалившиеся волны. Плюх! И пропала! Сальвадор с Марлен и ахнуть не успели. Мышонок подскочил к мокрой стене, хорошенько обнюхал море. Позвал Марлен. Та облетела картину вдоль и поперёк и от безысходности зажужжала. Никто не знал, где теперь Дафна.

Сальвадор помнил, что пловец из девочки никудышный. И давай пищать и думать, где бы им с Марлен отыскать хороший спасательный круг. Но такого богатства в доме не было. Тогда мышонок притащил из кладовой старую пастушью верёвку в пятьсот мышиных хвостов. Одним концом привязал её к ножке дубового стола, другой закинул в мерцающую воду. И решили они с Марлен ждать до рассвета. Дафна обязательно увидит спасательную верёвку, схватится за неё и выберется. В один миг Сальвадор и сам хотел броситься за хозяйкой, да только плавал-то он в тысячу раз хуже Дафны. А тут ещё вон что: домашнее море поугомонилось, ветер стих, краски загустели, верёвка застряла в стене и окоченела. В комнате стало страшно тихо. Вернее, от тишины страшно!

– Вжиу вжих… – схватилась за голову Марлен и упала в обморок.

IV

Морские волны звонко смеялись над перепуганной Дафной. То подбрасывали её в воздух, как птичье пёрышко, то погружали в бурные холодные и тёплые морские течения. Миллион раз Дафна чуть не захлебнулась. Но вот, вновь победив буйных захватчиков, набрав полные лёгкие воздуха, она вдруг ощутила необъяснимую силу. Её тело больше не дрожало от холодных оплеух, на удивление девочка ждала нового погружения. И, опередив волну, сама нырнула в шипящую пену, чувствуя шёпот каждого пузырька, скользящего по её лицу и рукам. В этот миг всё на свете перевернулось с ног на хвост, с ладоней на плавники. Дафна превратилась в ту, кому море – сама колыбель. Волны в смятении расступились, и Дафна увидела берег.

Безлюдный, песчаный, без снега и льда – это точно не берег Марбурга. В Марбурге нет моря. На полпути Дафна задумалась: а куда спешить, где она? И вот, пока негодовала, волны сговорились с южным ветром, подхватили девочку и с чувством собственного превосходства выплеснули на безымянную землю.

– Эй, постойте! – погрозила она волнам. Но те с гордо вздёрнутыми лазурными носами поспешили восвояси.

Ещё мгновение – и плавники с хвостом покинули Дафну, оставив на её руках и ногах ноющие синяки цвета спелой сливы. Эта боль была вполне человеческой. И Дафна простонала:

– Где я? Где мама?

Ответов не последовало. Берег был молчаливым, как ларец с запертой на самом дне фамильной реликвией. Море отныне выглядело сонным и безразличным. Дафна огляделась. Где-то в сумеречной дали под покровом диких каштанов виднелись плечистые горы. Крошечные, всё равно что кукольные, дома качали лунный свет на своих голубых и красных черепичных крышах. Кое-где, у дощатых чуть покосившихся заборов, мелькали пузатые тени длинноухих зверей. Они оживлённо сплетничали. Кто-то жаловался на тяжёлую ношу, кто-то на глупого хозяина, на погоду, на соседского пса, что каждый раз отбирает морковку.

– Ослики! – хмыкнула Дафна. Их голоса её рассмешили, пусть она и не разобрала ни слова. И, стряхнув с головы ошмётки пахучей тины, неуклюже, но смело зашагала по берегу. Ей нравился этот солёный воздух, а боль в ногах заглушало любопытство. И тут за восковой аркой вековых пальм вырос белоснежный лес из остроносых лодок и рыбацких кораблей. Все они ловили улыбки звёзд потёртыми боками. И напевали беззаботные южные песни о ладном улове и попутном ветре.

Неподалёку от кораблей сохли рыболовные сети. Престарелые, истерзанные зубастыми рыбами, брюзжали от прикосновения ночного ветерка. Молодые же сети не обращали никакого внимания на проделки природы. И верно ждали своих рыбаков.

Там, где очутилась Дафна, тоже была зима. Правда, куда ласковей и гостеприимней марбургской.

– Если это сон, – вымолвила Дафна, – тогда отчего синяки на руках не проходят? Если не сон… Тогда что? Делать нечего, – вздохнула она, – спрошу у воды. Больше-то здесь никого и нет: корабли, звёзды, ослики. А между прочим, я замерзаю. Хотя если это зима… тогда насколько тёплым здесь бывает лето?

Девочка приблизилась к морю.

– Только, чур, на волнах меня не подбрасывай и не топи, – попросила она. – Я и так нахлебалась. Слушай, прекрасное синее море, где я? Скажешь, мы с тобой не знакомы? Так гляди на меня, знакомься! – и девочка прислонилась кончиком носа к зеркалу воды. – Я – Дафна! Я на папу похожа. Правда, я его никогда не видела. А глаза… глаза у меня вроде бы бабушкины. Её я тоже не знаю. А живу я в Марбурге. Это далеко отсюда. Там всё мне чужое… А тебя, море, я хоть и вижу впервые, но люблю очень давно. Представь, так бывает! Я и подумать не могла, что ты так хорошенько меня поколотишь! Вот, вот – смотри, синяки какие! Это всё твоих волн дело…

– Вот ты какая, девочка, что шепчет на воду! – вдруг услышала Дафна. И мигом отскочила от морского зеркала.

– Кто здесь?! – вскрикнула она.

– Не бойся, Дафна. Я тебя не обижу, – ответил голос. – Видишь лунную дорожку?

– Вижу, – зачарованно ответила девочка.

– Ещё смотри.

Дафна прищурилась: светлячки над морем дразнили тишину, лунная дорожка, ниспадающая с неба к самому берегу, мерцала, будто шлейф платья небесной невесты, и сыпала бриллианты света на синюю рябь.

Но вот светлячков что-то вспугнуло. Вода вспузырилась. В небо, звеня золотыми брызгами, ударил бирюзовый фонтан. И Дафна увидела, как из вспененных волн вынырнуло огромное существо. Не то рыба, не то птица! Или сам дух воды появился на лунной дорожке? Дважды кувыркнувшись в воздухе, существо торжественно присвистнуло и, поприветствовав небо своим лазурным хвостом, вернулось под воду.