Журналист

Операция по спасению блюда привлекла всех обитателей комнаты №409, у которых уже слюнки текли от источавшихся ароматов. В четыре ложки парни как могли аккуратно извлекали из солянки соль, а та стремительно растворялась в кипящей подливке. Разумеется, успех был лишь частичным. И надежды, что блюдо будет просто пересоленным, было мало.

Тут и гости подоспели. Парни сбегали в бытовку, помыли руки, и всей толпой вернулись за стол, посреди которого красовалась гигантская сковородка, а вокруг были выложены приборы и бутылки с пивом. Все расселись. Первым свою стряпню решился отведать сам Мишка. Он взял ложку, зачерпнул полную солянки и решительно засунул ее в рот. Пережевав, он произнес:

– Хорошая солянка. Выгодная. Надолго хватит.

Солянки (которая впервые настолько четко ассоциировалась у парней со словом «соль») хватило на три дня. И гости, и хозяева, отведав блюда, предпочли сосредоточиться на пиве, обильно запивая каждую съеденную ложку. А когда пиво закончилось, гости поспешили разойтись. А Серега и Макс утвердились в своем решении питаться отдельно. Поэтому огромная сковорода сытной и здоровой пищи (вкусной ее можно было назвать только в том смысле, что ее вкус очень хорошо чувствовался) осталась почти в полном распоряжении Мишки и Пашки. А здоровое студенческое скупердяйство мешало пойти и выкинуть ценные продукты в мусоропровод. Тем более, что консервирующее свойство соли не позволяло блюду протухнуть. А то, что за раз его много не съешь, стало огромным преимуществом уже на следующий день.

Потому что на следующий день в общежитии №3 ДВГУ отключили водоснабжение.

– Все сральни зосраты, – задумчиво произнес Серега Чесноков, войдя в комнату после посещения мужского туалета на третьем этаже. В туалете на пятом этаже ситуация была ничуть не лучше. И женские туалеты на четвертом и шестом этажах благоухали так, что находиться в расположенных напротив них бытовках было настоящим испытанием.

Когда на стенде у входа в общагу появилось объявление о грядущем отключении, все студенты благоразумно запаслись питьевой и бытовой водой. В комнате №409 были наполнены все кастрюли, бутылки из-под фанты, водки, капитанского рома, джина «Черный бархат» и минералки «Ласточка», а также ведро для мытья пола и тазик, в который обычно складывали грязную посуду, когда носили ее в бытовку мыть.

Однако вскоре стало понятно, что наличие воды в комнатах – не главная проблема общежития, в котором один туалет на восемь кабинок использует примерно 260 человек. То есть каждый унитаз в среднем использовало 32-33 молодых человека или девушки. И эти 33 молодых и здоровых организма, совершая ежедневную процедуру очищения кишечника, не брали с собой воду для того, чтобы смыть за собой. А из бачка привычно смыть удалось лишь тем, кто сходил рано утром. Следующие же пользователи оставили последствия своего пребывания в местах раздумий без устранения. Теоретически, наверное, можно было бы предположить, что, буде каждый студент носил бы с собой литр-другой воды и смывал бы с их помощью за собой, то беды бы не случилось. Но ни первый, ни второй, ни третий посетители санузлов, пришедшие после тех ранних пташек, что опустошили смывные бачки, взять с собой воду не догадались. Да и не напасешься тогда никакой воды – так они думали. А когда кто-то задумался о такой возможности, было уже поздно: количество фекалий и бумаги в (как метко выразился айтишник Серега Чесноков) сральнях превысило тот максимум, который можно было просто смыть водой. А действовать согласно инструкции, которая была выведена неровным почерком в четвертой кабинке туалета на третьем этаже («Если ты насрал, зараза, – дерни ручку унитаза. Нет воды как таковой – протолкни говно рукой»), разумеется, никто не собирался, хотя, конечно, все с ней неоднократно успели ознакомиться.

В итоге «сральни были зосраты» уже к середине первого дня отключения воды. К концу дня они были «зосраты» так, что среднестатистическому студенту приходилось не привычно садиться на корточки, а корячиться на почти прямых ногах, чтобы не посадить зад на гордо возвышавшуюся над краями унитаза говняную гору. А на второй день уже и подойти к унитазам было невозможно, потому что пол туалета был залит мочой по щиколотку – в чем бы наверняка убедился первый же герой, которой отважился бы в это море разливанное шагнуть – таковых, впрочем, конечно же, не нашлось. Молодые люди становились на порог этой юдоли скорби и ссали прямо… Да, так будет корректно: ссали прямо. А как выходили из положения девушки, Павлику было неведомо, потому что к женскому туалету даже приблизиться было невозможно из-за вони, так что бытовкой на четвертом этаже он пользоваться избегал. И соответственно, его взгляд не мог случайно скользнуть по «предбаннику» дамской уборной и увидеть, переступает ли кто-либо порог ее основного помещения.

На второй день водной осады общежитие стало стремительно пустеть. Все, кто мог уехать в середине семестра, уехали. Кто мог себе позволить снять квартиру – сняли. Кто мог перекантоваться у знакомых в городе, либо в первой или второй общаге – убыли кантоваться.

– Срать охота, – произнес Мишка, задумчиво глядя в темное небо за окном комнаты №409 поверх учебника по корейскому языку. Благодаря экономичной солянке, Мишка и Пашка могли не посещать туалет «по большому» достаточно долго: то небольшое количество капусты, картошки и мяса, которое они могли съесть за один присест, усваивалось организмами практически полностью. Но в конце второго дня наступил момент, когда откладывать решение проблемы стало невозможно.

– Слушай, – сказал Пашка, – а ведь по дороге к магазину, где мы водку берем, есть стройплощадка. И там наверняка есть сортир.

– Павлик, ты гений! – воскликнул будущий переводчик, парни спрыгнули с коек и побежали обуваться.

– О, мы с вами! – оживился Макс, и Серега подтвердил: оба второкурсника тоже рванули к своей уличной обуви.

Время было конечно позднее, двенадцатый час, а общага на ночь закрывалась в 23:00. Но на вопрос вахтера «Вы куда собрались?» Мишка ответил «Срать пошли!», и вахтер признал эту причину уважительной. «Вы только не рядом с общагой срите, подальше отойдите!» – напутствовал он их.

Четверка парней быстрым шагом проследовала до стройплощадки. Калитка в невысоком синем заборе была прикрыта, но не заперта. Мишка открыл ее, и парни прокрались внутрь. Мишка включил фонарик и стал высвечивать кучи стройматериалов, свайное поле будущего дома, вагончик-бытовку… и – о чудо! – туалет типа сортир. Тихо, выражая радость лишь улыбками на лицах, скрытых ночной тьмой, парни прокрались в желанное помещение и расположились над четырьмя зиявшими тьмой дырками в полу.

– Хорошо то как! – нарушил трехминутное молчание Макс.

– Ага. Свежий воздух, морем пахнет. И тихо, только сверчки стрекочут, – поддержал беседу Серега.

– Это не сверчки. Это Павлик, – донесся из тьмы голос Мишки. Все, впрочем, поняли, что он шутит: ведь стрекотание ночных музыкантов было слышно задолго до начала процесса студенческой дефекации. Да и метеористические звука на стрекот не походили. Парни дружески заржали. И тут снаружи сортира раздался грозный басовитый лай стремительно приближавшейся собаки.

– Кажется, пацаны, нам пора в общагу! – произнес Пашка и, вытерев зад, стал застегивать джинсы. Из темноты послышались аналогичные звуки одевания остальных парней. – Случайно никто не захватил с собой кусок колбасы или котлетку?

– Вот, знаешь, всегда, когда иду срать, беру с собой колбасу или котлетку! – иронично-флегматично ответил Серега.

Глава 3. В поле с конем

На первом курсе журфака Пашек оказалось двое. Помимо 15-летнего Павлика Морошкова, который благодаря приснопамятной директрисе и ее экспериментальному классу стал самым младшим студентом на всей параллели, «фёстом» оказался 20-летний Пашка Окунев. Круглая сирота, усыновленный и увезенный в Уссурийск из владивостокского детдома пожилой семейной парой, он откосил от армии по зрению, а на журфак пошел после строительного техникума, поняв, что к перу и топору (которым, как известно, не вырубишь того, что написано пером) имеет гораздо большее влечение, чем к бетону и кирпичам. Еще в техникуме Окунь (как его, конечно же, стали звать все знакомые) начал пописывать заметки в первую в Уссурийске частную газету «Новая» (ее хозяин Владимир Остапенко целый год выпускал свое детище, когда с удивлением узнал, что в России уже есть «Новая газета», но благоразумно решил, что, если на федеральном уровне не отсвечивать, то это и не страшно – и правда, большая «Новая газета» до самого своего торжественного закрытия в 2022 году так и не узнала о существовании маленькой «тёзки» в далеком Уссурийске, а если и узнала, то не придала ей никакого значения) и понял, что талант и творческая страсть у него есть, надо лишь к ним приложить диплом о высшем образовании Дальневосточного госуниверситета.

Еще одна беззаветная страсть Павла Окунева выяснилась уже на второй неделе обучения на журфаке. Водка (она, кстати, его и сгубила в конце концов). Павел пил так, как будто нет в мире ничего важнее, чем нажраться до поросячьего визга. Впрочем, в пьяном виде Пашка не визжал, а пел, и пел неплохо. «Я пытался уйти от любви» – начинал свою коронную Окунь, переходя на гитаре с до-мажора на соль-мажор и обратно, и все девушки в любой компании, какая бы его ни окружала, замирали в восторге, а потом начинали подтягивать «Я хочу быть с тобой». Это обоюдное «хочу» нередко исполнялось, так что Окунь вскоре многих однокурсниц за глаза называл «Даша королева минета», «Ната секс-граната» и так далее.

Павлик Морошков тоже любил «Нау» (хоть главной его любовью был «Аквариум», так что многие самого Павлика стали звать ПГ, сокращая его имя-отчество), и на первой же пьянке с участием однокурсников в Покровском парке напротив универа тоже стал подпевать этой песне и другим из репертуара Окуня: «Видишь там на горе-е-е-е!», «Где твои крылья?», «Ведь меня укусил вампир» (это уже «Сектор Газа»), «Демобилизаци-я!», «Ой-ё!», «Не спешите нас хоронить» («Чайф») и многое другое. В отличие от Окуня, Павлику песни не помогали в личной жизни. Хотя он на каждой пьянке в общаге пел «15 голых баб», «Старика Козлодоева» и «Блудливые стада». Но дальше песен дело так и не зашло. Лишь однажды хохотушки-старшекурсницы завели с ним разговор о совокуплении, когда он зашел к однокурснице Даше попросить луковицу для супа, но парень засмущался и ретировался. Потом, когда бы он к ним ни зашел, его всегда ждал один и тот же вопрос: "О, совокупляться пришел? Проходи!"

Окунь не стал записываться в общагу, а сразу сошелся с двумя однокурсниками – Серегой Ковалем и Славой Борзовым – и снял с ними гостинку-малосемейку в самой «жопе мира» – районе фабрики «Дальхимпром». Добираться оттуда до универа надо было почти два часа с тремя пересадками, гопники там были махровые, но зато можно было бухать, не отвлекаясь на правила внутреннего распорядка студенческого городка, и водить девушек.

Гостинка площадью 15 квадратных метров в отличие от комнаты в общаге имела свой санузел, а кроме того из удобств у парней был не только холодильник, но еще и телевизор, где по кабельному по ночам даже транслировали фильмы «для взрослых». Кровать у парней была всего одна на троих, так что Серега Коваль потом взахлеб рассказывал в универе, как проснулся как-то ночью от энергичного потряхивания и увидел согрешающего перед экраном соседа-Славу. «Все мы грешны», – философски ответил на один из таких рассказов однокурсник Виктор Малевич (любитель музыки 50-х, унаследовавший от родителей бобинный магнитофон и стеллаж во всю стену, заставленный в алфавитном порядке бобинами с джазом, соулом, блюзом и прочей утонченной мелодикой) и пожал плечами, после чего Серега смущенно умолк.

В комнате №409 общежития №3 Окунь был принят как дорогой гость. Он спел на два голоса с Максом «Все идет по плану» Егора Летова (причем, конечно же, в строчке «А при коммунизме» пел «зае*ись», а не «хорошо»), распил с Мишкой и Павликом бутылку «Капитанского рома» производства ЛВЗ «Уссурийский бальзам» (47 градусов и крайне противный горьковатый вкус), а потом пригласил ребят к себе в гости – на «Дальхимпром».

– У меня скоро день рожденья, приходите, пацаны, будем петь, пить и девушек любить!

Девушек Окунь тоже пригласил из общаги №3. Однокурсницы Даша Веткина и Наташа Стрельцова (те самые, которые "королева" и "граната") с удовольствием приняли приглашение обаятельного рубахи-парня. Присоединился к ним и Тимофей Хабаров, сын заместителя главы города Пограничный на самой границе с Китаем, поступивший в этом же году на политологический факультет ДВГУ и поселившийся в ту же общагу №3. Тимсон с Окунем познакомились на почве любви к одной и той же особе женского пола – Русской Водке.

– Я, пацаны, иду по Покровскому парку с дикого бодуна, денег ни копья, а опохмелиться страх как охота, – рассказал Тимофей эту историю не раз и не два на самых разных совместных попойках. – И тут смотрю: сидит на лавочке этот поц и медитирует на сиську. Я ему говорю: мил человек, давай я помогу тебе эту сиську раздавить. А он мне: у тебя стакан есть? А то сосать через трубочку – это некультурно. А у меня складной стаканчик как раз для таких случаев всегда в нагрудном кармане лежит. Сели мы на лавочке, и культурно по очереди стали из сиськи в стакан наливать и пить.

Для понимания, «сиськами» в те годы называли китайскую рисовую водку крайне дрянного качества, которая продавалась в запаянных полиэтиленовых пакетиках с трубочками. Кончик этой трубочки обрезался ножницами (а чаще – обрывался зубами) и чистая как слеза жидкость через нее разливалась по стаканчикам. Это был самый дешевый вариант нажраться, и торговали им, конечно же, исключительно нелегально, до самого конца 1990-х годов. Один знакомый Павлика Морошкова, Костя Старателев, любил рассказывать, как он, отдыхая на Шаморе (такая бухта под Владивостоком, воспетая Ильей Лагутенко), был отправлен друзьями в ларек за добавкой, причем со всей их компании наскреблось денег лишь 11 рублей, тогда как бутылка водки стоила уже от 40 рублей. В связи с этим решено было поискать китайский аналог в пакетиках, с чем Костя и зашел в единственный на весь пляж продуктовый павильон. На вопросительный взгляд пышнотелой дамы бальзаковского возраста с весьма внушительными формами Костя задал вопрос, который его мучил всю дорогу:

– Скажите, у вас сиськи есть?

На что дама, не удивившись, уточнила, поправляя руками бюст:

– Тебе какие?

– Настоящие, китайские.

– 10 рублей 50 копеек.

И Костя, зажав в одном кулаке сдачу 50 копеек, а в другом «настоящую китайскую сиську», радостно побежал через пляж бухты Шамора к заждавшимся добавки друзьям, сгрудившимся вокруг костра. Впрочем, Костина история случилась (или по крайней мере рассказана Павлику) значительно позже этих событий, когда Павлик уже учился на втором курсе журфака. Он тогда уже побывал на Шаморе на бардовском фестивале "Приморские струны", куда заявился с 20-литровой канистрой портвейна "777" и гитарой. Он ходил от костра к костру, угощая всех как Дед Мороз, и пел свою новую песню про какую-то подругу и хаер. Но речь не об этом, а о китайских "сиськах".

Впоследствии приморские власти объявили "сиськам" войну на уничтожение, ссылаясь на зашкаливавшую статистику смертности от ее употребления. Дров в топку административного гнева подкидывали и владельцы ликеро-водочных заводов Приморья, лидером которых по праву считался "Уссурийский бальзам". "Сиськи" стали активнее изымать таможенники при провозе через границу России, милиция и налоговая стали жестче проверять торговцев, и к середине нулевых годов китайская паленая водяра из продажи практически исчезла. Но это было гораздо позже, а тогда, в конце 90-х, купить "сиську" проблемой не являлось.

Павлик и Мишка, уже зная предпочтения именинника, купили три бутылки «Капитанского рома» мэйд бай "Уссурийский бальзам", три бутылки джина «Черный бархат» (тоже «Уссурийского бальзама» и тоже сильно выше 40 градусов) и три бутылки «Балтики Девятки» – «на запивон». Павлик нес одолженную у Макса гитару, Мишка – сумку с характерно позвякивающим содержимым. Выйдя из маршрутки на пустыре, окруженном многоэтажными домами-крейсерами (15 окон в высоту, 60 окон в длину, одно окно – одна квартира-гостинка, один неработающий лифт и одна загаженная лестница посередине дома и коридор во всю длину этажа). Дом нашли быстро, а вот номер квартиры из головы совершенно вылетел. В сторону пришлой «парочки простых и молодых ребят» (как пел в это самое время из каждого утюга Илья Лагутенко) подозрительно косились облюбовавшие лестничный пролет подростки, вокруг которых витал подозрительный аромат жженых тряпок и дебильного смеха. Из-за многочисленных дверей доносились звуки повседневной привычной ругани, звона кастрюль, стука глухих ударов, детского плача и взрослого рыдания, воплей страсти и огня.

– **ть-колотить, и как мы его тут будем искать? – всплеснул рукой, свободной от сумки с выпивкой Михаил.

– Я помню, что вроде на двойку номер начинался, значит, второй этаж, – неуверенно произнес Павлик.

– Ладно, тут стены тонкие, двери хлипкие, попробуем позвать, – решился Мишка и, войдя в коридор второго этажа, повернулся влево и заорал:

– ООООКУУУУНЬ! – Потом повернулся влево и повторил на тех же децибелах: – ОООООООКУУУУУУНЬ!

Не прошло и десяти секунд, как ближайшая дверь открылась, и оттуда высунулась голова Пашки Окунева.

– А я думаю, кто там меня зовет! – радостно произнес он. – Заходите, парни, тут уже все собрались.

Народу собралось двенадцать человек: восемь парней и четыре девушки. Разлили по первой, Мишка поднялся, чтобы сказать поздравительный тост, как вдруг за стенкой раздался пронзительный женский вопль:

– Это что тут *ля на*й с*ка такое? Ты какого х*я козел е*ный тут расселся?

Мужской баритон ответил женскому сопрано в том же лексическом диапазоне, ритме и тональности. Мишка улыбнулся и хотел было продолжить, но диалог за стеной не думал прекращаться, а лишь набирал обороты.

– Я б* с*ка урод вонючий тебя *** в ** через с** на** ты че тут мне городишь?

– Ну что, у всех налито, выпьем? – произнес задумчиво именинник, когда художественные матерщинники за стенкой заткнулись на несколько секунд. Выпили под новую арию сопрано, разлили по второй под партию баритона. Надежда на то, что хотя бы второй тост удастся произнести в тишине, не оправдалась, так что через пять минут напрасного ожидания Окунь снова произнес:

– У всех налито? Выпьем.

Настроение гостей, несмотря на постепенное опьянение, постепенно понижалось, а между тем диалог за стенкой брал все новые вершины обсценной лексики, и даже послышались первые удары и вопли боли. И вот, когда все попытки поддержать разговор за столом прекратились, и приятели поддались всеобщему унынию, Павлик затянул:

– Выйду ночью в поле с конём!

Ночкой тёмной тихо пойдём…

И все двенадцать глоток разом а капелла грянули хором:

Мы пойдём с конём

По полю вдвоём!

На втором куплете ругань за стенкой стала стихать, а когда Павлик с церковного баса перешел на высокий тенор, которым заорал в на две октавы выше хора собутыльников и на много децибел громче собутыльниц: «Сяду я верхом на коня! Ты неси по полю меня! По бескрайнему полю моему, по бескрайнему полю моему» – стихли все звуки в ближайших комнатках трущобной гостинки. Когда стихли последние слова «в Россию влюблен», ни один звук из-за тонких стен гостинки не нарушал благословенной тишины.

– Дорогой наш друг, товарищ и просто хороший человек Паша Окунь, – нарушил молчание Мишка Халдеев, подняв наполненную рюмку джина «Черный бархат». – В этот знаменательный день ты стал по-настоящему большим мальчиком, совершеннолетним даже по самым строгим американским законам. Тебе исполнилось 21 год. Теперь ты можешь не только пить водку и материться, но даже спать без трусов, и тебе ничего за это не будет. Так выпьем же за то, чтобы нашему Окуню удалось покорить все намеченные им вершины.

И все дружно выпили. Увы, Пашке Окуню за его короткую и яркую жизнь не удалось покорить всех намеченных вершин – хотя наметил он их себе, не скупясь, с размахом и без ложной скромности.

Но некоторые все-таки удалось. Когда в 26 лет он отравился паленым спиртом, купленным «у бабки», и умер после 4 часов рвоты, в его портфолио были два газетных стартапа (слова такого впрочем тогда еще не было), огромное количество гениальных репортажей, острых интервью и шикарных фельетонов. Но ни одна девушка не захотела связать с ним свою жизнь. Его талант стал причиной закрытия обеих запущенных им газет: вдохновившись опытом «ДВВ», он попытался заработать капитал на острой социальной и политической журналистике, но оба инвестора, которые согласились профинансировать его проекты, отказались от них после первых же гневных звонков от местных властей.

Первое его детище – газета «Жемчужина Приморья», основанная после отчисления Пашки Окуня с журфака из-за несданной третьей сессии – просуществовала два года, потеснив на медиа-рынке Уссурийска обоих мастодонтов – рупор горадминистрации «Коммунар» и беспринципную «Новую». И, хотя друзья Павлик Морошков и Витька Худяков постоянно хохмили на тему аббревиатуры издания – ЖП – они не могли не признать, что газета получилась крутая. В ее штате собралась убойная команда отвязных журналистов: в основном молодежь, но был и один «аксакал» – откинувшийся с зоны 40-летний Вадик Матвеев. Он пришел наниматься в редакцию, так как не умел ничего кроме как воровать и орудовать пером (в смысле холодным оружием, а не письменным предметом). Но Пашка научил его писать, а также работать с документами и задавать правильные вопросы. После чего Вадик стал самым грозным пером города. После Окуня, конечно. Вершиной карьеры Вадика было интервью со знаменитым уссурийским кинорежиссером Виталием Демочкой (кто не знает, это мафиози, отсидевший срок за бандитизм и разбойные нападения в районе уссурийского авторынка, а после выхода из тюрьмы снявший про свои былые приключения многосерийный криминальный боевик "Спец", где роли исполняли сами бойцы его преступной группировки, а главную роль, конечно же, он сам: фильмец получился не ахти какой гениальный, но вполне реалистичный, стрельбы в ходе съемок было много, а машин побито и того больше – штук тридцать). Закончилась феерия свободной журналистики тем, что финансовый директор газеты Митя Савин однажды утром (после особо острой публикации на тему работы горадминистрации) сложил все деньги из сейфа в сумку, обналичил все счета компании, сел на свой спорткар и покинул пределы Российской Федерации через КПП «Пограничный – Суйфэньхэ». Рассказ об этом случае на пьянке в «ДВВ» как раз и побудил Витьку Булавинцева поведать историю с запоем его бывшего бизнес-партнера Красного.Вершиной карьеры Вадика было интервью со знаменитым уссурийским кинорежиссером Виталием Демочкой (кто не знает, это мафиози, отсидевший срок за бандитизм и разбойные нападения в районе уссурийского авторынка, а после выхода из тюрьмы снявший про свои былые приключения многосерийный криминальный боевик "Спец", где роли исполняли сами бойцы его преступной группировки, а главную роль, конечно же, он сам: фильмец получился не ахти какой гениальный, но вполне реалистичный, стрельбы в ходе съемок было много, а машин побито и того больше – штук тридцать). криминальный Вершиной карьеры Вадика было интервью со знаменитым уссурийским кинорежиссером Виталием Демочкой (кто не знает, это мафиози, отсидевший срок за бандитизм и разбойные нападения в районе уссурийского авторынка, а после выхода из тюрьмы снявший про свои былые приключения многосерийный криминальный боевик "Спец", где роли исполняли сами бойцы его преступной группировки, а главную роль, конечно же, он сам: фильмец получился не ахти какой гениальный, но вполне реалистичный, стрельбы в ходе съемок было много, а машин побито и того больше – штук тридцать). Первое его детище – газета «Жемчужина Приморья», основанная после отчисления Пашки Окуня с журфака из-за несданной третьей сессии – просуществовала два года, потеснив на медиа-рынке Уссурийска обоих мастодонтов – рупор горадминистрации «Коммунар» и беспринципную «Новую». И, хотя друзья Павлик Морошков и Витька Худяков постоянно хохмили на тему аббревиатуры издания – ЖП – они не могли не признать, что газета получилась крутая. В ее штате собралась убойная команда отвязных журналистов: в основном молодежь, но был и один «аксакал» – откинувшийся с зоны 40-летний Вадик Матвеев. Он пришел наниматься в редакцию, так как не умел ничего кроме как воровать и орудовать пером (в смысле холодным оружием, а не письменным предметом). Но Пашка научил его писать, а также работать с документами и задавать правильные вопросы. После чего Вадик стал самым грозным пером города. После Окуня, конечно. Вершиной карьеры Вадика было интервью со знаменитым уссурийским кинорежиссером Виталием Демочкой (кто не знает, это мафиози, отсидевший срок за бандитизм и разбойные нападения в районе уссурийского авторынка, а после выхода из тюрьмы снявший про свои былые приключения многосерийный криминальный боевик "Спец", где роли исполняли сами бойцы его преступной группировки, а главную роль, конечно же, он сам: фильмец получился не ахти какой гениальный, но вполне реалистичный, стрельбы в ходе съемок было много, а машин побито и того больше – штук тридцать). Закончилась феерия свободной журналистики тем, что финансовый директор газеты Митя Савин однажды утром (после особо острой публикации на тему работы горадминистрации) сложил все деньги из сейфа в сумку, обналичил все счета компании, сел на свой спорткар и покинул пределы Российской Федерации через КПП «Пограничный – Суйфэньхэ». Рассказ об этом случае на пьянке в «ДВВ» как раз и побудил Витьку Булавинцева поведать историю с запоем его бывшего бизнес-партнера Красного.