Мушкетерка

– Оставьте мою дочь в покое. – В дверном проеме появился мой разъяренный отец.

Мадам Шомон осеклась:

– Я, должно быть, ослышалась? Ни один воспитанный человек не стал бы разговаривать с дамой моего положения в таком тоне!

– Мне повторить, что я сказал? – Папа сделал шаг в комнату. – Я буду только рад.

– Мерси, мадам де Батц! Позвольте поблагодарить вас за восхитительный ужин, – вмешался Жак. – Мы более не будем злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Мадам Шомон, – засуетилась мама, – произошло недоразумение…

Та окинула ее взглядом, от которого мне захотелось провалиться сквозь землю. Это был не гнев, хотя в уголках ее глаз горели искры ярости. Нет, это было глубочайшее, почти осязаемое презрение. Она пробежала глазами по всей фигуре моей матери, с головы до пят. Как будто мама совершила преступление, родив меня на свет, и за это должна быть смешана с грязью. Раньше я думала о том, что выгляжу ничтожеством в глазах моей матери. Но я оказалась не готова к тому, что мать, обернувшись ко мне, посмотрит на меня так, будто видит впервые в жизни.

Глава четвертая

Удар. Раньше попадание клинка в цель приносило облегчение. Но не в этот раз. Сколько бы вдохов-выдохов я ни делала, у меня не получалось расслабить тугой зажим в плече, окаменевшие мышцы рук.

– Это твоя вина. Ты забил ей голову своими историями. Ей такое не светит.

УДАР. Клинок врезается в ткань. Клинок врезается в дерево. Прищурившись, я могла представить себе, что у манекена лицо Жака – открытое и закрытое одновременно, уверенное, что ему-то нечего утаивать.

В следующий миг я вздрогнула, клинок со звоном упал на пол. Одно дело – черпать в гневе и разочаровании силы для тренировок, и совсем другое – представлять свою мишень с лицом юноши, воображать, как кромсаешь его до тех пор, пока он не рухнет на пол. Пока не поймет, что натворил.

Голоса рядом с конюшней умолкли. Тишину нарушало лишь мое прерывистое дыхание.

– Она еще молода. Она могла бы…

– Она твоя дочь. Если бы она проводила больше времени за изучением того, что нужно девушке, мы бы не оказались в такой ситуации!

– С чего ты решила?

– Для начала она сумела бы манипулировать этим юным кривлякой.

– Дорогая моя, наша дочь, скорее всего, последний человек во Франции, который научится кем-либо манипулировать. Она для этого слишком добрая. Она никогда не станет использовать свой огонь, свою силу, чтобы причинить вред другим. – В голосе отца словно прозвучало какое-то предупреждение, но мама продолжала наседать и спорить.

Я бы рассмеялась, если бы мне не хотелось плакать: в этот самый момент я представляла себе мальчика на месте тренировочного манекена. Разве я добрая? Я никто; я воплощение всех недостатков. Просто мой отец слишком снисходителен ко мне.

– Увечная девчонка не лыком шита, а? – Мужчина приближался ко мне в темноте. Но на этот раз мои руки были пусты: ни кочерги, ни шпаги. Ничего, что помешало бы ему вонзить клинок мне в сердце.

Я бесполезна. Безнадежна.

– Таня.

Я резко проснулась, комнату заливал утренний свет. Папа стоял у окна, ставни были открыты. Все казалось слишком ярким.

– Три дня! Уже три дня прошло с тех пор, как эти грубияны уехали, а ты до сих пор почти не выходишь из комнаты. Ты только один раз тренировалась в конюшне. Упиваясь горем, ты себе не поможешь.

– Я не упиваюсь горем, – пробормотала я.

– Тогда вставай. Пора на тренировку!

– Я не могу. – Я уткнулась лицом в подушку, наволочка была мокра от слез, или от пота, или от того и другого вместе.

– Ты же понимаешь, что тебе станет хуже, если ты не будешь практиковаться и особенно если не встанешь с кровати. Вся проделанная работа пойдет насмарку. – Я посмотрела на отца. Чем дольше я остаюсь в кровати, тем сильнее будет кружиться голова, когда я в конце концов встану: факт, о котором мое тело ни за что не позволит забыть. Факт, который за все эти годы папа тоже выучил. – Ты слишком сильная, чтобы сдаться. Где моя отважная дочь?

Но я не сильная; я чувствовала себя слабой и усталой. Тем не менее я с кряхтением заставила себя подняться. Свесив ноги с кровати – пальцы были лиловато-серыми, – я попыталась встать.

Папина рука метнулась вперед, чтобы поддержать меня, когда я споткнулась. Ноги дрожали под моим собственным весом.

– Ты предупреждал, да? Что от лежания в кровати станет только хуже. Говори, не стесняйся, – с горечью произнесла я, когда он обнял меня за талию.

В его глазах отразились мои. Он сглотнул:

– Нет, Таня. Конечно, нет.

Где-то глубоко в груди кольнула боль. Прошло всего несколько дней с тех пор, как я была в фехтовальной, но мне казалось, что миновала вечность. Знакомое першение в горле от сена, восхитительный скрип половиц. Темные глаза Бо следили за мной, когда я шла через проход. Папа подвел меня к старому стулу, который держал в конюшне как раз для таких случаев. Я будто вернулась в свою худшую форму. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать: все эти годы я могла только сидеть и смотреть, как упражняется отец. Время от времени я практиковалась в работе с клинком сидя, разучивая техники без шагов. Я ненавидела это чувство беспомощности. Мне будто снова было двенадцать.

– Таня. – Папа расчесывал гриву Бо гребнем с редкими зубьями, борясь с упрямыми колтунами. – Нам надо поговорить о том, что произошло.

– Я думала, мы пришли тренироваться.

Он положил гребень на табурет, стоявший рядом:

– Надо было как-то выманить тебя из спальни.

– Ты соврал мне!

Я знала, что сейчас он откинет с лица пряди волос, и так он и поступил.

– Не всякая ложь – зло, моя дорогая. Если за ней стоят добрые намерения, она может не навредить, а помочь.

Уголки моего рта скривились в недовольной гримасе, которую мама терпеть не могла. Она говорила, что, когда я хмурюсь, я слишком похожа на отца. Леди не должна хмуриться. И уж точно не должна корчить гримасы.

– Ты сейчас о нем, да?

– Ты знала, как это важно, – сказал папа. Я вздернула брови. – Как это важно для твоей матери, – поправился он. – Я знаю, что он не был, просто не мог быть главным претендентом на твою руку. Да и с чего бы, если его главное достижение – танец с кем-то там на балу? Однако…

– Ты думаешь, дело в этом, Papa? – Я отчаянно боролась со слезами злости, которые сами собой наворачивались на глаза. – Papa, прошу, скажи, что ты понимаешь меня. Я не могла врать ему, ты видел его лицо? Я просто не могла.

– Твоя мама всего лишь хочет позаботиться о том, чтобы ты была устроена. Я знаю, сейчас эти проблемы кажутся такими далекими, но, Таня, пойми, она волнуется за тебя. И как бы я ни хотел, чтобы ты нашла свое счастье, в чем бы оно ни заключалось, я вовсе не обрадуюсь, если ты в итоге окажешься в каком-нибудь монастыре. Если бы я считал, что такая жизнь принесет тебе радость, – пожалуйста, но это не то, чего ты хочешь, а я не хочу, чтобы ты зависела от благосклонности родственников. Но самое главное, ты не должна остаться одна.

– Но я не виновата, что молодые люди шарахаются от меня, как от чумной!

– Таня, – перебил он, – хватит.

Если бы я только могла отпустить вожжи. Но я знала, что произойдет, если я перестану сдерживаться: у меня закружится голова, перед глазами поплывут круги, а земля начнет уходить из-под ног.

– Не то чтобы я совсем не хотела замуж, – объяснила я. – Или не хотела встретить кого-то. Но как я могу влюбиться в того, кто даже не знает меня с этой стороны? Моя болезнь – не вся я, но это важная часть.

– Брак не всегда строится на любви. Конечно, он может с нее начаться. Или продолжиться ею. Но есть и еще кое-что. Это партнерство. Супруг – это человек, который помогает тебе стать лучше – и рядом с ним, и порознь. Это человек, который признает твои сильные стороны и восхищается ими. И хотя мне тяжело признавать, что твоя мама права в этом отношении, брак обеспечивает определенную степень безопасности. – Отец встал осторожно, словно у него что-то болело. – А тебе нужна безопасность. Особенно теперь, когда…

– Когда что?

Он остановился, слова будто застряли у него в горле:

– Неважно.

– Papa…

Он вздохнул, его лицо сделалось кротким:

– Боюсь, я позволил тебе вырасти в уверенности, что Франция – безопасная, неприступная крепость. Все эти истории, которые я тебе рассказывал, – о победах над врагами, кто бы они ни были и откуда бы ни пришли… Но герои не всегда побеждают, ma chère. И бывает так трудно, так невыносимо трудно, когда герои и злодеи хотят одного и того же, или по крайней мере им так кажется. У каждого своя правда.

Говоря все это, он вертел на пальце одно из своих колец, на металлической поверхности играли блики. Во мне разыгралось любопытство, хотя кулаки все еще были сжаты от злости.

– Мне нужно уехать, меня пригласили посетить очередную академию фехтования, – сказал он.

– Но, Papa, а как же…

– Грабители не вернутся. Вламываться в один и тот же дом дважды – значит напрашиваться на пристальное внимание маршалов. Кроме того, я и так уже долго откладывал важную работу. Полгода – более чем достаточно.

– Работу? Разве разъезды по академиям фехтования и ублажение аристократов можно назвать работой? Ты ведь сам говорил, что они смешны! Ты просто хочешь повидаться с друзьями, с братьями по оружию. Ты скучаешь по тем временам, когда был мушкетером.

Он не понял. Его не было дома в ту ночь, когда кочерга стала единственной преградой между мной и опасным незнакомцем. В последнем отчаянном порыве я скрестила руки на груди:

– Maman ни за что тебя не отпустит!

Эти слова заставили его усмехнуться.

– Ты похожа на нее больше, чем тебе самой кажется. Час назад у нас с ней состоялся точно такой же разговор. – Он умолк ненадолго, а потом склонился надо мной и поцеловал в лоб. – Я вернусь завтра до заката. Ты даже не успеешь толком на меня позлиться.

Он оседлал Бо, но, прежде чем взобраться в седло, оглянулся на меня через плечо:

– Сегодня вечером возьми шпагу с собой в спальню.

– Но Maman…

– Не обязательно ей рассказывать. Я буду спокойнее, зная, что у тебя под рукой есть чем защитить себя и мать.

Он взял в руки поводья и поправил подпругу.

– Если ты так уверен, что грабители не вернутся, от кого нам тогда защищаться?

Он потянулся ко мне и сжал мою руку:

– Жаль тебя расстраивать, но твой отец превращается в старого параноика. Отнесись к нему снисходительно, будь так добра.

Я не смогла защитить нас. И все же он смотрел на меня так, словно верил в меня, считал меня сильной. У меня не было братьев по оружию, на которых я могла положиться в трудную минуту. Но у меня был папа. И как бы мне ни хотелось с ним поспорить, схватить Бо под уздцы и заставить его остаться, я ничего не сделала. Потому что, хотя он и оставил службу в Доме короля, мы с ним были мушкетерами. Он и я. Может, наш дом и не походил на дворец, но мы все равно готовы были защищать его. И защищать друг друга.

Глава пятая

Свеча на комоде почти догорела, фитилек слабо мигал в лужице растопленного воска. После папиного отъезда я попыталась отвлечься полировкой клинков, но вскоре меня позвала мать. Я поспешила на зов, чтобы она не поняла, что я была в конюшне, но она будто обо всем догадалась и засадила меня за унылое вышивание. А потом я проспала ужин. Точнее, меня к нему не разбудили.

Таня.

Очнувшись ото сна, я села в кровати.

Таня.

Передо мной заплясало видение незваных гостей в плащах и с плотоядными ухмылками. Я судорожно вздохнула и потянулась за шпагой. Папа рассчитывает на меня.

Прежде чем выйти в коридор, я осторожно выглянула за дверь. Потом прошла вдоль стены, пробежав по ней пальцами: вот стык обоев, вот полка.

– Maman? – Я нерешительно остановилась на пороге ее спальни.

Мама спала, укутавшись в одеяла, словно в саван. Виднелся лишь краешек лица. Когда я попятилась, у меня внезапно скрутило живот от мысли, что я без всякой причины ворвалась к ней, и я запнулась о ковер. Я чуть не выронила шпагу, но в последний момент подхватила снова.

– Таня, – пробормотала мать, переворачиваясь на другой бок. Темные волосы рассыпались по плечам. Она произносила мое имя с какой-то необычной нежностью. Она не проснулась.

Таня.

По моей голой шее побежали мурашки, и я оглянулась в поисках источника этого низкого, мягкого голоса. На этот раз меня звала не мать. Но в коридоре было пусто.

Я вздрогнула от внезапного звука: мама всхрапнула, погружаясь глубже в сон. Покачав головой, я усмехнулась тому, как легко меня напугать. Как я испугалась звука собственного имени.

Я шла по главной улице, и под ногами шуршала рассыпанная трава: ее принесли сюда возвращавшиеся с полей крестьяне на подошвах своих разношенных ботинок и на колесах повозок. Впервые за всю неделю небо было пасмурным – какое облегчение. Обычно мама не отправляла меня за продуктами, но я готова была на все, чтобы сбежать из дома. Мое имя, произнесенное шепотом, еще долго отражалось от стен, пока я наконец не уснула. Мое имя, жуткие лица, кочерга, которая разлеталась на осколки, встретившись с настоящим клинком.

Я хотела доказать матери, что способна о себе позаботится, что не нужно искать кого-то, кто будет ухаживать за мной. Когда она обронила, что ей не хватает продуктов для ужина, я ухватилась за возможность. Это был отличный шанс загладить вину за неудачное завершение визита Шомонов. А после я встречу папу, едва он выйдет из экипажа, как в старые добрые времена. Я буду злиться на него до тех пор, пока не увижу его лицо, которое озарится ответной радостью. И мы закончим начатый разговор.

Я провела в лавке целую вечность, перебирая подвешенные к потолку пучки сушеного тимьяна и лаванды, придирчиво изучая тяжелые джутовые мешки с мукой, сахаром и солью, которые можно было поднять только в четыре руки, выбирая из кругов сыра, такого тягучего, что стоит его разрезать – и оттуда польется содержимое, как из бутылки вина, скользя пальцами по пестрой скорлупе белых и коричневых яиц. И даже после того, как хозяин лавки настойчиво сказал, что «был очень рад снова видеть меня в добром здравии» и что моя мать, должно быть, счастлива, что я «чувствую себя лучше», моя улыбка не дрогнула и рот был растянут чуть ли не до ушей. Когда я только начала болеть, моя мама обращалась за помощью к другим жителям нашего городка. Но едва они стали понимать всю тяжесть моего состояния, дружелюбия у них поубавилось. Со временем она перестала просить. Но ущерб уже был нанесен: они оказались в курсе моих приступов головокружения, моей неспособности ходить и долго стоять без опоры. Теперь всякий раз, когда у меня выдавался хороший день, люди торопились предположить, что я выздоравливаю. А мне было тяжело жить с мыслью, что, даже если сегодня я чувствую себя здоровой, это вовсе не значит, что завтра будет так же. И когда окружающие напоминали мне об этом, я переживала мучительные моменты.

Весь поход за продуктами проходил как-то слишком легко. Я должна была заподозрить подвох, когда вышла из лавки – достаточно быстро, но не настолько, чтобы головокружение снова накатило на меня солеными морскими волнами. Я должна была раньше заметить мельтешение ярких платьев, острый локоть в оранжевом рукаве, больно ткнувший меня в руку.

– Ох, прошу прощения! Je suis très désolée, я так сожалею!

Мир вокруг закачался. Неужели наступил момент, когда сбудутся худшие страхи моей матери? Те, которыми она шепотом делилась с папой поздними ночами, те, в которых моя голова ударялась о мостовую и улицу заливала кровь?

Но если фехтование чему и научило меня, так это навыку правильно падать. Приземляться на ладони, позволив дереву, камню или траве оставить на мне ссадины. Ладони заживут. А вот разбитая голова…

Сахар веером рассыпался по мостовой вокруг моего скрюченного тела. Когда я упала, несколько яиц разбились вдребезги. Липкий желток размазался по моему платью. Болело все: колени, ступни и голова.

– Она что, не собирается вставать?

Взволнованные шепотки и резкий смех, которые я старалась не замечать. Я попыталась встать. Не стоило, но я все равно попыталась, потому что больше всего на свете мне хотелось оказаться как можно дальше от всего этого. Мне хотелось, чтобы мои ноги в кои-то веки не подкосились подо мной.

– Может, поможем ей?

– А тебе не кажется, что это слишком?

– Все с ней в порядке.

– Но она же, ну, знаешь, больная. Она ведь и умереть могла.

Я усмехнулась и наконец поднялась на ноги, хватаясь за стену.

– Ну вот, я же говорила. С ней все в порядке. – Произнеся эти слова, Маргерит попятилась. Неужели она испугалась искры в моих глазах? Неужели мой гнев просочился наружу и отразился на лице, как это давеча произошло с моей матерью?

Не обращая внимания на остальных, я вперилась взглядом прямо в Маргерит. Она понятия не имела, каково это, когда твоя подруга детства, которую ты когда-то знала лучше, чем саму себя, решает, что ты стоишь не больше, чем пара разбитых яиц и рассыпанный сахар.

Когда я заковыляла прочь, придерживаясь за стену и то и дело сползая по ней вниз, у меня в глазах щипало.

– Смотрите, она ползет как младенец! Малышка Таня!

Во мне медленно закипала ярость, сквозь стиснутые зубы прорвалось рычание. На этот раз, выпрямившись, я осталась стоять. Звон в ушах заглушал все прочие звуки. Я вцепилась в стену так крепко, что из-под ногтей засочилась кровь. Подумала о папе, о доме, о своих поручнях. О шпаге, ждущей меня в конюшне. Мне нужно было всего-то добраться туда.

Остаток дня я провела в своей комнате, наблюдая, как на полу удлиняются тени деревьев. Отец знал бы, что сказать. Хоть мы вчера и поссорились, он все равно сумел бы мне помочь. Я должна была в это верить. Он понимал, каково мне, даже если не мог убедить мою мать, что больше всего я нуждаюсь в дополнительных тренировках в конюшне и что мне нужно меньше волноваться о том, буду ли я когда-нибудь нравиться мальчикам.

Путь до остановки экипажей был недальним: один шаг, за ним другой, одна рука готова схватиться за забор для равновесия, потом за деревья. Я ждала до сих пор, пока свет не начал покидать небо, пока облака не окрасились в розовый, сиреневый и оранжевый, такие пушистые и теплые в остывающем воздухе.

Я переминалась с ноги на ногу и вглядывалась в даль.

Я ждала.

И ждала.

Прислонившись к дереву, я прикрыла глаза, но вновь открыла их, заслышав цокот копыт по дороге. Вдалеке показался экипаж. Должно быть, он принадлежал одному из состоятельных основателей новой академии – они наверняка предложили папе вернуться на нем. Но где же Бо?

Экипаж несся по дороге, разбрасывая из-под колес камни и грязь. Когда он приблизился, я улыбнулась, а потом нахмурилась тому, как плохо кучер управлялся с лошадьми, так что мне пришлось посторониться. Экипаж со скрежетом остановился. Незнакомый мужчина выпрыгнул из него даже прежде, чем кучер откинул лесенку. Он был очень бледен. И он не был моим отцом.

– Ах, моя дорогая. – Его голос был хриплым, черты лица выделялись в сумерках. – Должно быть, вы мадемуазель де Батц.

Я кивнула, смутившись:

– Да.

Он сделал шаг ко мне, взял мои руки в свои. Я должна была отшатнуться, сказать ему, что его поведение неподобающе, но я словно вросла в землю. Может, если бы я простояла там достаточно долго, я сама превратилась бы в дерево. Высокое. И молчаливое.

– Моя дорогая мадемуазель. Мне так жаль.

Глава шестая

Мои колени дрожали, хотя им больше не приходилось нести вес моего тела. Я сидела на земле, опираясь спиной о стену. Разве это не странно? Раньше у меня не возникало трудностей с тем, чтобы сидеть, но сейчас не только мои ноги, но также и руки, и туловище, и даже голова тряслась, словно все мое тело кричало: нет, нет, нет!

Бледное лицо передо мной.

Подкашивающиеся ноги.

Возвращение домой с пустыми руками.

Мать, ожидающая в дверях.

Ее крик.

Приезжий обстоятельно поведал нам, как умер мой отец, – точнее, он рассказывал моей матери. Я же, как им казалось, полностью замкнулась в себе.

Но я слушала: я надеялась услышать признаки того, что этот человек ошибается, что он лжет. Может быть, папин экипаж задержался в пути. Он переночует в деревенской гостинице и будет дома к завтраку, улыбнется устало, садясь за стол, и попросит прощения за то, что пропустил ужин.

Мои глаза были сухи, как запекшаяся земля на незасеянном поле посреди лета.

– Как это произошло? – шепотом спросила мать.

Маршал молча стоял в углу, отказавшись от предложенного стула. Его работа как служащего правопорядка заключалась в том, чтобы сопроводить месье Аллара с его новостями к нам, а затем вернуться на службу в свое отделение. В тот округ, где нашли отца.

– Мадам, я не уверен, что будет уместно говорить об этом в присутствии дамы… – замялся месье Аллар.

– Это же мой муж! Вы говорите о моем муже. Я сама решу, что уместно, а что нет.

Он нервно теребил свой платок с монограммой. Он вытащил этот платок для матери, но она только отмахнулась. Ее слезы проливались не для того, чтобы вытирать их тканью. Они сами по себе были силой. Ее ярость и ее горе являли собой силу, мои – ничего не стоили. Хотела бы я быть такой же сильной. Пока он говорил, я прижималась щекой к стене. Его голос был таким осторожным, словно мог обжечь.

Месье Аллар проживал в городе, лежащем в дне пути от Бордо. Он был одним из нескольких состоятельных жителей, которые решили потратить свои деньги и праздный досуг на создание новой академии. Папа должен был остановиться у главного толстосума – месье Вердона. Он сообщил месье Аллару, что заедет выпить в местную таверну. Как сказал месье Аллар, они все решили, что месье Вердон составит ему компанию, но несколько часов спустя, когда отец так и не добрался до него, он поспешил в дом месье Аллара.

Тут месье Аллар прервался. Маршал все так же молчал в углу. Месье Аллар, должно быть, был очень богат и влиятелен, раз маршал доверил ему пересказ событий.

– Продолжайте, – велела мать, и слово рассыпалось на осколки, едва слетев с ее губ.

Месье Аллар взволнованно покачал головой. Мама резко вскочила и успела почти пересечь комнату, прежде чем маршал успел пробормотать: «Мадам». Выражение его лица скрывала широкополая шляпа. Она уставилась в пространство между ними. Она была такой маленькой. Такой хрупкой.

– Простите. – Ее голос надломился. – Я просто хочу… – Она умолкла и отступила на несколько шагов. – Почему вы сразу ко мне не приехали?

– Я должен был уведомить местные власти, – ответил месье Аллар, махнув рукой в сторону маршала. – Я настоял на том, чтобы самому отправиться к его семье и сообщить печальную весть. Я волей-неволей чувствовал свою ответственность. Если бы я только отправился с ним в таверну…

– Но у вас есть какие-то улики? Возможные подозреваемые?

Мужчины обменялись взглядами.

– Мадам, наше расследование установило, что это дело рук бандитов с большой дороги, – произнес маршал.

– Бандитов с большой дороги, – повторила мать. – И вы полагаете, что какие-то бандиты могли одолеть моего мужа? Бывшего мушкетера? Однажды он дрался на дуэли один против троих. Левой рукой!

– Едва ли… – попытался встрять месье Аллар.

– И на этом все? Вы решили, что это были бандиты, и расследование закрыто?

– Мадам, – резковато перебил маршал, – бандитов с большой дороги поймать нелегко: совершив одно преступление, они перебираются в другой город. Такая жизнь научила их уходить от преследования.

– Где он? Я хочу его увидеть.

В ответ на это требование месье Аллар покраснел:

– Думаю, это неподо…

– Вы явились ко мне в дом и сообщили мне, что мой муж убит. Мой муж. И как у вас хватает наглости указывать мне, что подобающе, а что нет? – Интересно, они хоть раз в жизни слышали, чтобы женщина с ними так разговаривала? Я подумала, что скорбь меняет все. Когда речь идет о смерти, мужчины готовы простить что угодно. Мама повернулась к маршалу в широкополой шляпе. – Итак?

– Мне жаль, что не было другого способа сообщить вам… мы вас так обременили, – сказал он.

– Мой муж умер, а вы говорите о каких-то обременениях? Что может быть обременительнее, чем женщине потерять супруга? Дочери потерять отца?

Я знала: тут дело не во мне, а в мамином гневе. Но все равно я почувствовала себя так, будто она взяла меня за руку и публично признала своей – она ни секунды не поколебалась, назвав меня дочерью, и такой солидарности я не видела от нее уже много лет.

– Меня и еще двух моих сослуживцев вызвали расследовать убийство, совершенное на дороге из таверны «Чудной волк» в поместье месье Вердона. Мы прибыли спустя полчаса после вызова и около часа спустя после самого преступления. – Моя мать хранила молчание, не сводя глаз с его лица и уперев руки в бока. – Мы нашли вашего мужа на пересечении главной дороги с тропой, ведущей к дому месье Вердона. Опознать его удалось не сразу. – Она открыла было рот, но месье Аллар продолжил: – Его обокрали – забрали шпагу и одежду, – но дело осложнялось не этим. Бандиты… – Он пробормотал что-то себе под нос, то ли короткую молитву, то ли проклятие. – Они отрезали ему бороду. Укоротили волосы. При этом они были… неаккуратны.