В некотором царстве… Сказки Агасфера

Светлана Георгиевна Замлелова

В некотором царстве… Сказки Агасфера

© Замлелова С.Г., 2024

© Оформление. Московская городская организация Союза писателей России, 2024

О романе Светланы Замлеловой «В некотором царстве…»

Роман Светланы Замлеловой «В некотором царстве…» представляет собой яркое и самобытное явление современной русской литературы. Творчество писательницы хорошо известно отечественным читателям, её прозу отличает, прежде всего, бережное отношение к русскому литературному языку во всём его стилевом и лексическом многообразии. Наследие национальной традиции Светлана Замлелова подвергает творческому осмыслению в контексте разных исторических эпох, событий и человеческих характеров, стремясь увидеть в разрозненных эпизодах русской жизни единое, преемственное и необъятное пространство российского бытия. Такая масштабная задача требует широты взгляда, художественной добросовестности и, разумеется, истинного вдохновения. Для Светланы Замлеловой при создании литературного произведения не существует незначительных мелочей. Степень достоверности при описании реалий той или иной эпохи всегда чрезвычайно высока, создание речи персонажей в соответствующем языковом дискурсе осуществляется искусно и органично, характеры героев словно списаны с жизни. Все эти качества в их совокупности делают прозу Светланы Замлеловой подлинным явлением литературы, сообщают ей непреходящую художественную ценность.

Роман «В некотором царстве…» в определённом смысле обобщает творческие наработки, осуществлённые автором в предыдущих произведениях, таких как «Гностики и фарисеи», «Посадские сказки», «Исход» и др. Замысел выразить непрерывность русской московской жизни в её духовной полноте, социальном многообразии, бытовой и общественной динамике потребовал от автора значительной предварительной работы, результаты которой, рассредоточенные по предыдущим творческим этапам, являются подступами к обобщающему труду. Главным инструментом этой работы, определившим её успех, является литературный язык. Описывая сюжеты и ситуации в период от начала XIX до конца XX вв., Светлана Замлелова с потрясающей достоверностью воссоздала ментальную линию, скрепляющую и объединяющую эти эпизоды в своего рода художественный портрет нашего народа – портрет, не претендующий на завершённость, но выражающий главные черты. Русский язык на протяжении всего романа пульсирует стилистически, в зависимости от исторического и социального контекста, оставаясь при этом всё тем же великим и универсальным русским языком – средством общения, выражения глубоких мыслей, описания больших исторических событий, малых бытовых эпизодов и сложных психологических состояний.

Роман «В некотором царстве…» – текст многоплановый, но обладающий строгой концептуальной структурой, имеющей в мировой литературе богатую традицию. Среди его предшественников можно назвать «Декамерон» Д. Бокаччо, «Серапионовы братья» Э.Т.А. Гофмана, «Мост на Дрине» И. Андрича и др. Речь идёт о цикле отдельных произведений (новелл, рассказов, даже небольших повестей), имеющих отдельные сюжеты, художественные и содержательные концепции, стилевые особенности, но в то же время объединённых общей идеей, по отношению к которой все эти произведения являются составными элементами, в своей совокупности воплощающими творческий замысел автора. Задача это непростая, поскольку требует от писателя, прежде всего, максимальной осознанности масштаба замысла, на осуществление которого он претендует. Каждое отдельное произведение, входящее в состав романа, выполняет свою конкретную задачу и является законченным художественным миром. Интегрировать множество художественных миров в единую концепцию, притом чтобы эта концепция была живой, концентрировала единое духовно-эстетическое послание к читателю – для этого требуется большая творческая работа и большой писательский талант.

Главная суть концепции романа «В некотором царстве…» – единство и непрерывная преемственность, онтологическая цельность русской жизни. Роман охватывает, как уже говорилось, период от начала XIX до конца XX вв. В историях, рассказанных в романе, действуют представители разных возрастов, социальных слоёв, профессиональных групп, национальностей. Ситуации, лежащие в основе сюжетов, характеризуют живую напряжённость русского бытия, его внутренние противоречия, выливающиеся зачастую в весьма драматичные коллизии. Но все эти ситуации происходят на фоне неотвратимого хода Истории, в процессе которого, порой в муках и дерзновениях, творится великий синтез, формирующий образ Русского народа – в высшем духовном смысле этого понятия.

Новейшая история, объективно свидетельствующая о глубоком кризисе человеческого духа, причём в общемировом масштабе, реанимировала многие архаичные мифы и иллюзии, ввергнув современное человечество в духовную и нравственную смуту, заставляя людей повторять ошибки прошлого, оплаченные великими жертвами и уже по одной этой причине, казалось бы, невозможные. Нарушенная преемственность духовного развития человечества выразилась и в глубоких искажениях русского бытия как неотторжимой части единого мирового бытия. Кризис современного гуманизма, признаки нравственного заболевания человечества выражаются, прежде всего, в отсутствии твёрдых нравственных основ, в агрессивном признании относительности всего и вся и т. д. Своеобразная шизофрения духа, охватившая сегодня страны и народы, ставит под угрозу будущее человеческой цивилизации. В то же время, инстинкт самосохранения диктует необходимость незамедлительного поиска выхода из сложившейся ситуации. Одним из направлений этого выхода для нашего народа представляется своего рода возврат на позиции, с которых начинался процесс ослабления традиционной российской государственности. Роман «В некотором царстве…» заканчивается сюжетом из 90-х годов прошлого века. Именно в те годы история России и Русского народа (во всём его исторически сложившемся внутринациональном многообразии) сбилась со своего великого, драматичного, но исполненного высокой духовной логики пути и устремилась в онтологический тупик, из которого в последние годы с переменным успехом старается вывернуть на прямую дорогу к светлому осмысленному будущему. По этой причине в своём романе Светлана Замлелова не идёт дальше – всё то, что происходило с нашей страной после великого обмана «перестройки», пошло вразрез с исторической направленностью русской жизни и для своего художественного воплощения требует иной концепции, иной тональности и иных критериев (отчасти решению этой задачи автор посвятила роман «Блудные дети», выдержавший несколько переизданий).

Для скрепления историй, составляющих роман, в единое произведение автор использовала образ Агасфера – Вечного Жида, по христианскому преданию, оскорбившего Христа, когда Он шёл к Голгофе, и за это обречённого скитаться до Второго пришествия. Но этот образ писательница выразила в гротескной форме его перевоплощения в личность московской старухи Домны Карповны. Именно из уст этой старухи (т. е. из уст Вечного Жида) звучат истории, представляющие фрагменты русской жизни в её многообразии и полноте.

На поверхностный взгляд может показаться, что обобщённость эта произвольна – слишком отличаются герои по своим характерам, по своим целям и стремлениям, по своим чаяниям и фантазиям. Но продвигаясь по тексту, от сюжета к сюжету, читатель невольно начинает улавливать волну русской московской жизни, её не выразимую в чётких формулировках преемственность и, используя выражение К. Леонтьева, «цветущую сложность». Единство и цельность – в мироощущении, в экзистенциальности порывов, в парадоксальной амбивалентности стремлений героев романа. Независимо от того, в какой исторический период происходит действие того или иного повествования, – «там русский дух, там Русью пахнет…»

Главным элементом художественной концепции является Москва – как центр русской жизни, русского бытия, системообразующий фактор русского национального синтеза. Именно в Москве происходит действие всех историй и сюжетов романа. Внимательный читатель обратит внимание на то, что многие персонажи из более ранних глав встречаются в более поздних на втором плане, выполняя функции внутренних скреп художественного единства текста. Не будет преувеличением сказать, что именно Москва – главный герой романа, выраженный через посредство многих персонажей и жизненных обстоятельств.

Художественный язык прозы Светланы Замлеловой осуществляет живую преемственность по отношению к русской классике, оставаясь при этом современным, отражающим развитие русского литературного языка в нынешнюю эпоху. В современной литературе (особенно так называемого «магистрального направления») активно используется приём стилизации, предназначенный для того чтобы более достоверно воссоздать колорит того или иного времени. Следует сказать, что зачастую этот стилевой приём, используемый механически и не имеющий подлинной творческой мотивации, не даёт ожидаемых результатов, привнося в текст фальшивые интонации и девальвируя написанное. В романе «В некотором царстве…» мы видим пример того, как в языке прозы современного автора оживает атмосфера давних времён, воссоздаётся речевой строй легендарной старины. Тонкое чувство языка, его оттенков и полутонов, позволяет писательнице пользоваться языком старины как собственным, как если бы она была современницей описываемых событий. Это крайне редкое в нашей литературе качество, которое уже одно, взятое само по себе, делает роман «В некотором царстве…» уникальным для литературы нашего времени.

Необходимо подчеркнуть ещё и следующую особенность стиля Светланы Замлеловой. По мере осуществления, от главы к главе, временных переходов от одного исторического периода к другому, в соответствии с этими переходами неуловимо, но осязаемо меняется образ языка, и эти перемены происходят органично и естественно, не создавая сбоев в читательском восприятии. Благодаря этому качеству, в процессе прочтения романа в сознании читателя стремительно, но ярко запечатлевается образ русской истории в его речевой полифонии. Стилевая метаморфоза совершается бесконфликтно, повышая достоверность художественной правды в отношении описываемых событий. Вообще, художественный язык Светланы Замлеловой соответствует самым высоким критериям оценки, являясь одним из главных факторов её прозы. Иначе говоря, писателю, владеющему художественным языком на таком уровне, подвластны творческие задачи любого масштаба.

Не секрет, что, создавая художественное произведение на историческую тему (особенно на тему истории в её преемственности), писателю сложно бывает избежать тенденциозности. Описывая исторические события, писатели зачастую высказывают свои идейно-политические предпочтения, делают оценки, порой весьма категоричные, и таким образом, вольно или невольно, навязывают читателю свою, авторскую точку зрения. На это обстоятельство можно было бы смотреть как на нормальное и естественное явление, если бы оно во многих случаях не снижало планку, перемещая художественную прозу на уровень публицистики (т. е. другого жанра, со своими законами и критериями оценки). Светлана Замлелова тщательно избегает подобных смещений, ориентируя читателя исключительно художественными средствами в системе традиционных духовно-нравственных координат и, естественно, предоставляя ему возможность самостоятельно прийти к выводам по поводу того или иного вопроса, поставленного автором в контексте повествования.

Персонажи романа «В некотором царстве…», при всех своих различиях, остаются типичными представителями Русского мира (даже если принадлежат к другой национальности и другому вероисповеданию). Глубокая погружённость в русское бытие, взаимосвязанность с жизненными процессами русской московской жизни и многие другие факторы осуществляют синтез зачастую разнородных явлений, формируя Русский народ не в узкоэтническом, а в высоком духовном смысле – на основе принадлежности к русской культуре, русскому языку, русским государственным и общественным делам. И стольный град Москва выступает здесь как символ России в её духовной полноте и человеческом многообразии. Герои романа – люди, своими помыслами и поступками создающие русское мировоззренческое, общественное и бытовое пространство, на котором находит себе место полнота бытия. В этом идея романа, в этом его осуществлённая задача. И о ком бы мы ни читали – будь то вздорная купчиха Кокорева, закрывшаяся в своём герметичном мире и не желающая видеть подступающей реальности; блаженный Макарушка, противопоставляющий безумному миру экзистенциальное юродство; злосчастный русский еврей Аарон Шнеерсон, испивший чашу страданий при столкновении с неотвратимой силой судьбы и людских предрассудков и лишь чудом нашедший правду; Никанор Ильич Покровский, сделавший отчаянный и страшный шаг в безнадёжном стремлении исправить жизненную ошибку; или кто-то из других персонажей, встающих перед читателем во всей красе своих дерзновений, – каждый из них будет ярким всплеском одной из неисчислимых волн бушующего русского людского моря, за которым стоит в сияющей чистоте невыразимая и недоступная окончательной разгадке душа России. И читатель скользит по волнам этого моря, сопереживая его персонажам – всем вместе и каждому в отдельности. Русским духом наполнен текст романа, духом свободным и неукротимым, который дышит там, где хочет.

В последние годы в благонамеренных кругах много говорится о необходимости возврата к истокам. Зачастую в этот призыв вкладывается установка на возрождение архаики, восстановление традиций, отмерших ещё в прошлом веке или существующих по инерции, но проявивших свою нежизнеспособность в современной системе бытийных координат. Возврат к истокам следует понимать только как действительное, а не декоративное возвращение к традиционным религиозным ценностям и к основанному на этих ценностях светскому гуманизму. Роман «В некотором царстве…» убедительно показывает, что неизбежная и неотвратимая эволюция внешних форм русской жизни не наносит ущерба национальному самосознанию, а наоборот, даёт ему живые импульсы к развитию в условиях добросердечной открытости в отношении всего жизнеспособного, приходящего из внешнего мира, и к формированию здорового иммунитета к тенденциям вырождения и угасания, нередко прорывающимся из того же источника. На этом пути герои романа делают свой жизненный выбор, за который держат ответ перед собой и своей совестью.

В заключение хотелось бы сказать ещё об одном качестве романа «В некотором царстве…» – качестве, присущем всей прозе Светланы Замлеловой: роман удивительно благоприятен для чтения. Занимательность историй обогащена художественными достоинствами языка, драматичность сюжетов не переходит в столь модную сегодня «чернуху», добрая ирония далека от вульгарного цинизма. Внимание читателя не спотыкается о проявления современного «новояза», неизбежно присутствующие в творчестве многих модных писателей современности. Читая роман, словно приникаешь к чистому роднику русской речи, не осквернённой тлетворным воздействием массовой культуры и политических тенденций. Роман обладает той степенью универсальности, которая делает его достоянием самого широкого круга читателей. Здесь нет нравоучений и наставлений, сама авторская мысль, оформленная художественно, выводит читателя на широкую дорогу понимания и обобщений. Следуя традициям русской классической литературы в современных условиях, проза Светланы Замлеловой осуществляет преемственность по отношению к этим традициям, становится полноценным звеном в неразрывной связи этих традиций. В этом её значение, в этом её ценность для современной отечественной словесности.

На этом я хочу завершить свои краткие заметки о романе Светланы Замлеловой «В некотором царстве…». Книга пришла к читателю, и это хорошо. И если продолжить разговор о возвращении к истокам, то можно сказать, что данная книга является важным шагом на этом пути – возвращением к призванию русского писателя в его классическом понимании, представление о котором за прошедшие три постсоветских десятилетия было во многом утрачено или искажено.

Иван ГОЛУБНИЧИЙ

критик, литературовед,

кандидат филологических наук

– Вы любите Москву?

– Очень.

– Какой замечательный, таинственный город.

Кого здесь только нет: и гении, и подонки, художники, преступники, пророки и чародеи всех мастей. Мы с вами здесь живём…

Из х/ф «Часы без стрелок» (2001)

Часть первая

В одном из старых московских дворов можно встретить необычайную старуху. Вообще-то старух в Москве очень много, и с каждым годом их становится всё больше и больше. Куда бы вы ни направились, вы встретите десятки, сотни старух. Но эта старуха совершенно иного рода.

Автору самолично доводилось слышать от одного московского обывателя, будто бы родилась она в тот день и час, когда Наполеон повелел возжечь Москву. И что будто бы вся сила этого пламени, охватившего древний город, вошла в новорожденную и даровала ей мафусаилов век. Ну да мало ли о чём на Москве болтают…

Ведь додумался кто-то сказать, будто Домна Карповна, а именно так и зовут эту старуху, не кто иной, как Вечный Жид. Пробовали возражать, что Вечный Жид был мужеского полу, о чём достоверно известно. На что было сказано, что вот то-то оно и есть, что «был». Да и, право, какие пустяки – ссылаться в наше время на пол той или иной особы. Но главное: неужели кто-то всерьёз думает, будто человек, способный жить вечно, не способен к такой малости, как обновление своего существа. Смешно даже подумать! Если человека в 1575 году видели в Мадриде, в 1599 – в Вене, в 1601 – в Любеке, Ревеле и Кракове, а в 1604 – в Париже, то почему бы, например, в 1850 ему не объявиться в Москве? Или если человека на протяжении тысячелетий называли то Агасфером, то Картафилом, то Бутадеусом, а то даже Исааком Лакэдэмом, почему бы однажды ему не объявить себя Домной Карповной? В конце концов, никто и не утверждает, будто Домна Карповна безвылазно сидит в Москве. Возможно, что, странствуя, она принимает другие имена и другие обличья. Это в Мадриде или Ревеле Вечный Жид зовётся Агасфером, а в Москве его называют Домной Карповной. И вообще, это его личное дело и его право. Что же тут удивительного? Удивляется только тот, кто предпочитает оставлять права для себя, для ближних приберегая обязанности.

Однажды, толкнув Христа, идущего к Голгофе, Агасфер, бывший в ту пору Иосифом, услышал: «Я уйду, но ты дождёшься моего возвращения». Когда же Наполеон, имевший славу Антихриста, двинулся на Москву – Третий Рим, – вполне естественным выглядело ожидание конца света и притом именно в Москве. Но ожидать второе пришествие в Москве, имея на себе лиловую куртку с блестящими пуговицами и белые шерстяные чулки, да ещё и прозываясь при этом Бутаде-усом или Лакэдэмом, было бы, согласитесь, странно. И совсем другое для Москвы дело – Домна Карповна.

Впрочем, Вечный Жид или Ангел Хранитель – кто же разберётся в таких тонких материях! Наше дело не рассуждать, а припомнить кое-что из рассказанного Домной Карповной. А истории, здесь предложенные, слышаны в разное время разными людьми от неё самой. И это ещё одно подтверждение смелой догадки о сверхъестественном происхождении Домны Карповны. Потому что охват историй таков, что делается совершенно очевидным: обычному человеку знать столько попросту не под силу. А то, что Домна Карповна знакома с каждым, о ком пойдёт ниже речь, в этом нет никаких сомнений. Каждая новая глава нашего достовернейшего повествования названа именем очередного знакомца Домны Карповны, потому что Домна Карповна никогда ничего не выдумывает и рассказывает только о том, что видела или слышала сама.

Но читатель и сам рано или поздно во всём разберётся. В том числе, поймёт, правомерна ли наша догадка относительно Домны Карповны или следует искать другого ответа на вопрос о её происхождении. Ведь может статься, что она только сродни Ангелу Хранителю или Вечному Жиду, с той разницей в последнем случае, что не таскается по белу свету, а предпочитает жить в Москве. И не знает наверняка о долготе своих дней.

Зато сколько она всё-таки знает! Поистине, миру не вместить написанных книг, если записывать всё, что может порассказать Домна Карповна. Приведём лишь одну такую историю… Хотя только соберёшься рассказать одну какую-нибудь историю, как тотчас вспоминаешь ещё что-нибудь исключительное и уже нипочём не можешь удержаться, чтобы не облегчить душу новым рассказом. На самых последних словах память, как загулявший купчишка сторублёвку, непременно выбросит новый анекдот.

Так что начнём по порядку. Уж лучше рассказывать, пока память не утомится и не надоест излагать, чтобы потом не жаловаться и не мучиться сознанием того, что вот-де самого главного и не рассказали.

Начнём же, как и положено, с зимы.

Марфа Расторгуева

Как обычно в канун Рождества, ангелы уже начистили звёзды до блеска. А в тот год звёзды горели так ярко, что смотреть на них не было никакой возможности. Стоило только поднять голову кверху, как глаза тотчас начинали слезиться. Звёзды так плотно, так густо расположились на небе, что даже луна терялась среди них и казалась каким-нибудь звёздным сгустком. И, наверное, только один человек на всей Москве мог смотреть, не мигая, на небо даже в такую необыкновенно яркую ночь.

Фома Фокич слыл человеком странным. Кое-кто даже называл его колдуном, потому что никто не знал, чем живёт Фома Фокич. А кроме того, жил он уединённо и не где-нибудь, а в Лефортово. Говорил он мало, болтовне с соседом предпочитал беседы с живностью, обильно населявшей его двор. Разномастных кошек было такое множество, что когда иные из них уходили и возвращались вновь, никак нельзя было разобрать, те же самые это кошки или вовсе другие. Два чёрных пса, огромных и лохматых как лешие, сторожили двор. И стоило остановиться кому-то на улице рядом с воротами, как псы поднимали такой страшный лай, что замешкавшемуся прохожему хотелось только одного: поскорее убраться восвояси и никогда уже более не оказываться рядом со страшными воротами дома Фомы Фокича Расторгуева.

А уж птиц рядом с домом было и вовсе несметное количество. Зимой к воронам, воробьям и галкам присоединялись снегири, синицы и свиристели. Снегири скромничали и, нахохлившись, жались друг к дружке на голых, растопыренных от мороза ветках. Синицы, хоть и не такие наглые, как воробьи, но всё же оказывались побойчее и, присаживаясь на наличник, заглядывали в окно, как бы напоминая, что пора подсыпать зёрен и вывесить новый кусочек сала, потому что прежний вороны уже третьего дня утащили в неизвестном направлении.

Весной появлялись грачи и скворцы, залетал зяблик, а то и жаворонок, переливчатая песня которого порой доносилась до слуха. Рассыпались по веткам дрозды, и откуда-то из зарослей черёмухи и бузины, сплетшихся в непролазную чащу в самом дальнем углу двора, вылетала соловьиная песня – да, да, та самая, с посвистом и прищёлкиванием.

Говорили даже, что видели, как прилетала на двор к Фоме Фокичу сорока, и слышали, якобы, её глупую трескотню. Но это уже совершенно невозможное измышление, ведь всем известно, что сорока не живёт на Москве после того, как украла у постника просвиру.

Что уж говорить о неугомонных курах, кудахтавших без умолку и разбредавшихся по двору, как блохи по старой, немытой рубахе…

Но в ту Рождественскую ночь тишина по всей земле стояла страшная – мороз всем завязал рты, так что даже собачьего брёха не было слышно окрест. Носа не хотелось высовывать на улицу, и все твари попрятались по своим углам, какой у кого был. Только Фома Фокич стоял на крыльце своего дома, выходившем не на улицу, а во двор. Выставив вперёд свою короткую широкую бороду, похожую на щётку из швейной мастерской в Зарядье, он смотрел на звёзды, блиставшие ярче обыкновенного. Одет он был в белый тулуп с огромным чёрным воротником, скроенным, должно быть, из целого ягнёнка, так что казалось, что в этот воротник без труда можно завернуть младенца.

Небо искрилось, и снег кругом искрился. Искрились в воздухе редкие снежинки, застывшие между небом и землёй и похожие на маленькие звёздочки. Искрились и те снежинки, что опустились на воротник или застряли в бороде Фомы Фокича.

Долго смотрел Фома Фокич ввысь, точно читая небо как раскрытую книгу. И долго ещё в ту ночь горел огонёк в его окошке. Предательский огонёк, готовый рассказать каждому, кому вздумалось бы пройти мимо расторгуевского дома, что хозяин не спит, а занят каким-то важным и неотложным делом.

* * *

Младший брат Фомы Фокича, Фока Фокич, купечествовал. А жил он у церкви Рождества Богородицы, что на Кулишках. Человек это был весёлый и разговорчивый, но легкомысленный и податливый сверх всякой меры. Так что сманить его на любое почти дело не составляло никакого труда. Стоило только расписать красноречиво новое предприятие, как Фока Фокич уже загорался и готов был следовать чуть не за первым встречным. Разбираться и вникать в разные мелочи было не в его натуре. Но Бог, должно быть, хранил его, и он не успел в молодые годы наделать много глупостей. Тем более и отец, приметив в младшем сыне известную черту, не давал ей развития, держа Фоку под неусыпным надзором и находя занятия тут же.