Шаг в палеолит

Ха, да уж, это тебе не киношный абориген, который в умильном идиотизме повторяет произнесённое Большим Белым Братом, как попугай. Дед прекрасно всё понял.

– Ых Хатак!

– Ых, я так понимаю, это – я, а Хатак – имя. Хатак, Хатак. – Я потыкал в него рукой.

– Так, так, Хатак. – И он изобразил пальцами идущие ноги, – Хатак. Пётр, э?

– Ба-а, дед, да ты Ходок. Неужто по бабам?

– Э, Пётр?

– Пётр. – Я поискал глазами и поднял небольшой камень. – Пётр!

– Пётр – канам? – указывая на камень, уточнил дед.

– Так, так… – закивал я.

Тут наша содержательная беседа была прервана поклёвкой. После недолгой, но напряжённой борьбы я вытянул на берег сомика килограмма на три.

– Ого! – опять воскликнул дед. – Гуг, Пётр, гуг!

– Гуг, Хатак, гуг. – Я нанизал новый кусок наживки и, размахнувшись, запустил снасть в воду. – И, надеюсь, будет ещё лучше.

Так, общаясь и вытаскивая время от времени сомиков, мы просидели почти до вечера. Солнце уже почти опустилось к горизонту, предвещая скорые сумерки, и я решил, что семи сомиков, каждый примерно по три кэгэ, для пяти человек достаточно, даже если ушедшие охотники вернутся ни с чем. Подойдя к лозиннику, я достал топорик и срубил несколько штук под внимательным взглядом Хатака, а потом протянул топорик ему и предложил продолжить. Взяв в руки топорик, Хатак долго изучал лезвие, пробовал на остроту, бил заскорузлым ногтем и внимательно слушал раздававшийся звук, даже лизнул, короче, дед ушёл в созерцание.

– Хатак, эй! – позвал я его и, когда он сфокусировал на мне свой взгляд, сделал несколько рубящих махов рукой: – Руби, руби!

Дед ловко подсёк лозинку, посмотрел на срез, потом на лезвие.

– О-о-о-о! – выдал он заключение. И пошло: удар, исследование результата: – О-о-о!

Я же стал разделывать ножом рыбу на куски, тут же нанизывая их на очищенные лозинки. Потом мы переносили всё поближе к костру. Молодой весьма удивился, когда увидел столько рыбы, но это не помешало ему быстро допрыгать вглубь ниши и притащить большой тонкий и очень ровный камень, который стал пристраивать над углями. Вот вам и первобытная сковородка, и, судя по следам, пользовались ей не раз. Также с большой сноровкой он стал прилаживать над углями прутики с рыбой, и уже вскоре в вечернем воздухе поплыл дразнящий аромат жареного.

Не успела приготовиться первая партия, как вернулись охотники, с недовольными и уставшими лицами. За всё это время они смогли добыть лишь пару птичек с куропатку размером и одного большого суслика. Этого было мало на такую ораву голодных мужиков, и они это прекрасно понимали, а тут такой приятный сюрприз. Лица их сразу посветлели, на них появились улыбки. Охотники оживлённо загомонили, видать, выясняли у деда подробности, откуда такое богатство. Дед тыкал в меня пальцем, часто употреблял слова «Пётр», «гуг», «шаам», «ого», короче, разворачивал перед слушателями красочное полотно эпической рыбалки. Потом Хатак начал представлять имена остальных охотников. Честно говоря, набор звуков, которые должны были что-то значить, сразу запомнить я даже не пытался. Про себя я их оставил как: Молодой, Первый, Второй и Раненый. Ну а я был представлен как шаам Канам, то есть шаман Пётр.

А тут и рыба прожарилась, народ подсел костру и дружно навалился на подрумяненные, истекающие соком куски. Мужики явно расслабились, они стали перебрасываться фразами, иногда смеялись, глаза их лучились довольством. Ещё сегодня днём они вполне могли стать пищей для гиен. Но они победили, они целы, они сыты, они живы.

Когда ели рыбу, произошло одно очень значимое событие. Дело в том, что в то время, как охотники хватали горячие куски рыбы, не сильно заботясь, чтобы они прожарились получше, рвали их руками и с большим удовольствием закидывали в рот, я поступал как культурный человек. Дожидался, пока рыбка пропечётся, разламывал аккуратно, дул, не спеша пережёвывал, чем явно веселил остальных. А ещё посыпал кусочки солью, беря её маленькими щепотками из небольшой солонки, которую носил с собой. Охотники с любопытством поглядывали на это, но помалкивали, и лишь ближе к концу трапезы, когда эти проглоты почти всё сожрали, Хатак, как самый авторитетный, осмелился и, протянув руку, попросил:

– Та ме. – «Дай мне».

Ну, я и сыпанул жменьку, думал, он, как и я, по чуть-чуть посыпать будет, а он возьми да и закинь всё сразу в рот. Пару секунд он ещё крепился, а потом начал плеваться, тереть язык, рожи корчить. Остальные аж напугались. Дальше последовал, как приблизительно я перевёл, следующий диалог.

– Что? Что случилось, Хатак? – загомонили охотники.

– Шаман Пётр ест горький камень! Он дал мне тоже попробовать – ужас! – трёт язык Хатак.

– Шаман Пётр ест горький камень! Почему? Зачем? – удивляются охотники.

– Потому что Пётр – это и значит – камень. Может, горький камень – это камень его силы? Значит, правильно, его нужно называть Горький Камень, – предполагает Ходок.

– Да, да… – соглашаются остальные. – Точно, шаман Горький Камень, да!

– Не просто шаман Горький Камень, тупицы, где вы видели, как другие шаманы достают огонь из руки и едят горький камень? Он – Большой шаман Горький Камень.

– Да, да, – трясут бородами остальные, – точно, Большой шаман Горький Камень.

Ну, конечно, не один в один, но что-то подобное точно говорили. И с тех пор я и стал Магут шаам Хори Каман. Но не этот, по сути, комичный момент был важным, а то, что последовало дальше. Поднявшись, Хатак быстро сходил и принёс одну из котомок. Развязав горловину мешка, он раскрыл его и пододвинул ко мне:

– Зрит. – «Смотри».

В котомке находились грязно-серые крупные кристаллы вперемешку с песком. Я взял один из них и осторожно лизнул – да, точно, это соль. Нормальный галит, без какой-либо горечи. Значит, в котомках они несли соль, и в каждой такой котомке, судя по объёму, килограммов по двадцать. Куда и откуда они её несут? Добывали или меняли? Очень важные вопросы, на которые необходимо найти ответы. Нужно срочно учить язык.

С утра самочувствие было не ахти. Кости ломило, мышцы тянуло – ещё бы, так вчера нагрузил организм, да в моём-то возрасте. Но ничего, пока сходил умыться, туалет, то, сё… На удивление быстро пришёл в норму. Вчера после того, как поели, я почувствовал, что вырубаюсь. Только и успел кинуть одеяло на подстилку из травы и листьев. Думал, посижу, с дедом пообщаюсь, поучу слова… Куда там!

Молодой вовсю шуршал возле костра. Первый и Второй, съев на двоих суслика, уже ушли на охоту. Хатак неторопливо ощипывал куропаток.

– Хао, Хатак! – поприветствовал я деда, как делали киношные индейцы, типа пошутил.

– Хао, Хори Каман! – совершенно серьёзно ответил Хатак.

Я как стоял, так и сел. Вот так да! Пальцем в небо! Или не в небо? Североамериканские индейцы, по сути, переселенцы с евразийского континента во времена оледенения. И это приветствие – часть протоязыка, на котором, как утверждают учёные, когда-то говорили все люди. Неудивительно, что я так быстро стал понимать, что мне говорят. Элементарный язык проще в изучении, чем сложно развитый. Ме – мне, та – дай, нанаг – нога, каман – камень, хы – ты. А зрит – смотреть, это вообще древнерусское зрить – смотреть, отсюда зрак – глаз. Немецкое гут – хорошо, тут – гуг, ых – немецкое ихь – я, ватла – ватер – вода, нан – найн – нет. Поляки и сейчас говорят: так – да. А ещё: магут – большой, то есть могучий, шаам – шаман, хатат – ходить. Неужели всё так просто?! А с другой стороны, почему и нет? Новые слова рождаются небыстро, трансформация языка от простого к сложному, как опять же утверждают учёные, очень длительный процесс. Практически во всех индоевропейских языках встречаются единые древние корни. Здешнее слово «дах» – ударить, как я думаю, вообще производное от действия. Ого – удивление, и у нас «ого». Только если я скажу: «Ты удивил меня», то Хатак скажет: «Ого, ме хы».

С жестами ещё интересней. Многие практически один в один. Я заметил, что жесты и мимика играют большую роль при общении, чем в моё время. Здесь очень чётко видно: язык жестов появился как бы не раньше звукового.

Но сильно углубиться в эти мысли я не успел, потому что из-под навеса раздался слабый голос раненого, и Хатак, а за ним и я поспешили к нему. Его затуманенный взгляд еле сфокусировался на нас. С трудом, но опознав деда, он сделал слабое движение рукой к потрескавшимся губам.

– Воды! – крикнул дед Молодому, а сам скинул шкуру, внимательно осмотрел и понюхал раны.

Я тоже принюхался, но вроде характерного сладковатого запашка не уловил. Хотя зрелище, конечно…

– Э? – спросил у меня дед.

Я неопределённо пожал плечами, мол, пока вроде нормально, пациент скорее жив, чем мёртв. Тут приковылял Молодой и попытался сунуть в рот раненому какой-то волосатый грязноватый бурдюк. За что тут же получил от меня подзатыльник – не надо пихать в рот парню всякую гадость, ему и так хреново. Пока Молодой непонимающе хлопал глазами, я сходил, принёс полторашку и поднёс её к губам раненого. Почувствовав воду, тот жадно стал пить. Подняв брови, дед многозначительно посмотрел на Молодого, мол, ты понял, насколько Большой шаман Горький Камень, у него даже вода сама в воздухе висит.

После того как больной попил, его взгляд слегка прояснился. Я извлёк из пузырька таблетку тетрациклина, надеюсь, хуже не будет, и жестами показал, что надо проглотить. Парень перевёл взгляд на деда, и тот кивком подтвердил: делай, что говорят. Пробовали покормить кусочками вчерашней рыбы, специально прибережённой на такой случай, но… не пошло. Почти сразу парень снова отключился. Так, нужен бульон. Припахав охотников заканчивать с куропатками, я достал котелок и, налив воды, пристроил его над костром.

– О-о-о! – сказали первобытные люди, увидев очередное чудо.

Как бы мужиков не хватил футуршок. Нарезав тушки помельче и закинув их в котелок, я сел варить бульон и общаться. Помогая себе жестами и мимикой, мешая русские слова со словами, которые успел запомнить, я спросил:

– Хатак, сколько мы ещё пробудем в этой пещере?

– Батор (так звали раненого) очнулся, теперь он точно не умрёт. Хорошо, что ты, шаман Горький Камень, помогаешь ему. Через два или три рассвета Батор окрепнет, и мы пойдём к племени.

«Так, два-три дня. Успею сходить за вещами, но… стоит ли? Даже то, что у меня с собой, вызывает у первобытных охотников, мягко говоря, удивление. Не стоит подвергать их сознание ещё большей нагрузке. Все вещи я упаковал надёжно, как чуял, полежат пока. Почки только-только проклюнулись, и слегка зазеленела трава – время ещё есть. Нужно наладить хорошие отношения с людьми из племени, сходить к ним, выяснить, что там и как. Это здесь я шаман Горький Камень, который помог, а то и вовсе спас Хатака со товарищи от гиен, добыл огонь из руки и полечил Молодого. А вот для остального племени я никто и звать меня никак. Дед, как мне кажется, в авторитете, но не думаю, что он в племени самый главный. И скорее всего, есть свой шаман, а те, кто сам себе присвоил право на монополию по посредничеству между высшими силами и остальными, очень не любят конкурентов. Всё может быть весьма непросто».

– Сколько идти до твоего племени?

– Два, – неопределённо пожал плечами Хатак, – три рассвета. Как будет удача.

«Понимаю, если у нас по городскому парку можно прогуляться с непредсказуемым результатом, то тут вообще – плейстоценовая лесотундра».

– Как называется твоё племя, Хатак?

– За свою жизнь много раз по столько, – старый охотник показал все пальцы на руках, – я жил в трёх племенах, и все они, в каком-то смысле, мои. Которое из них назвать тебе?

– Назови то, в котором ты живёшь сейчас, а о тех, в которых ты жил раньше, обязательно расскажешь потом.

– Правильные Люди.

– Правильные Люди? – Хех, очень интересно и… чертовски знакомо! А другие что, НЕ правильные люди, или вовсе нелюди. – Чем же они правильней других, Хатак?

– Не знаю, – криво ухмыльнулся дед, – это не я, это они о себе так говорят.

«Ай да дед! Красавчик! Вот тебе и тёмный кроманьонец с каменным топором. Возможно, он не знает высшую математику, не декламирует Шекспира и не в состоянии постичь глубинный смысл „гениального“ квадрата Малевича, но мозгового вещества в его черепной коробке ровно столько, сколько и у меня. А люди во все времена одинаковы. Изучая историю, я в этом давно убедился. Эпохи разные, континенты разные, условия для проживания разные, а люди… одинаковые. Щедрость – жадность, доброта – злоба, отвага – трусость, благородство – подлость, любовь – ненависть. Жизнь и Смерть. Мы тысячелетия кружимся в этом бесконечном хороводе. И будем, уверен, кружиться до самого конца рода человеческого».

– Но ты так не считаешь, Хатак?

– Кому интересно, что думает старик, слишком много видевший за свою жизнь.

– Может, такому же старику, как я.

– Я рад этому, Горький Камень, но знаешь, меня не просто так прозвали – Ходок. Любопытство заставляет меня идти и идти туда, где я ещё не был, чтобы увидеть то, что я ещё не видел. И когда я вижу тебя, Горький Камень, огонь любопытства сжигает меня. Скажи, откуда ты, из какого племени?

– Я – рус. Это такой очень большой народ, в который входит много разных племён. Там, – неопределённо махнул я рукой в сторону предполагаемого севера, – где подолгу лежит снег, находится земля, где живёт мой народ.

– Почему ты оказался здесь?

– Наверное, потому, что не слушал одну старую мудрую женщину и пошёл за туманом. Шёл, шёл, – я криво ухмыльнулся, – и пришёл.

– Как долго ты шёл?

– Долго, Хатак! Много, много, очень много лун.

– Скажи, Горький Камень, все эти странные вещи делает твой народ?

– Точно. И эти, и ещё много других.

– Ты позволишь посмотреть твоё оружие?

Как позже я узнал, личные вещи уже вполне существовали. Особенно это касалось охотничьего оружия. Его можно было сделать самому, выменять на что-то, выпросить, но взять без разрешения… такое практически немыслимо. Ведь, взяв без спроса, например, чужое копьё, ты тем самым можешь взять и чужую неудачу. А тот, у кого взяли, может посчитать, что с его копьём забрали и его охотничью удачу. А к наличию или отсутствию удачи люди ещё многие и многие тысячелетия будут относиться куда как серьёзно.

Дальше и дед, и Молодой впали в экстаз. И если дротики им были более-менее понятны, то нож, топор и особенно моя Прелесть произвели неизгладимое впечатление.

– Что это за камень? – ощупывая заточку фальшиона, спрашивал Хатак.

– Это не камень, это металл.

– А где его берут?

– Кхм… Вообще-то из камня.

Хатак понятливо покачивает головой, мол, от шамана камней он другого и не ждал.

– Ты можешь делать металл из камня?

– Это непросто, но если найти нужные камни, смогу.

«Почему бы и нет, – подумал я про себя, – в принципе, процесс достаточно прост, и при определённом везении средненькое железо добыть вполне по силам».

Также охотников очень интересовали и остальные вещи, особенно ткани. Никогда такого не видели. И даже после моих объяснений, похоже, так и не поняли, откуда они берутся. Я же, в свою очередь, попросил посмотреть их оружие. Что сказать? Не шедевр. Вместо ножа – очень острая и тонкая пластина из кремня. Копьё – тот же кремень, весьма грубо обработанный, примотанный сыромятным ремешком к прочной более-менее прямой палке. Несмотря на свои скудные познания в древнейшей истории человечества, понимаю, что это не неолит. Уж те неолитические каменные наконечники, практически произведение искусства, лежащие в нашем краеведческом музее, с этими не спутаешь. А значит, это скорее палеолит и как минимум тридцать тысяч лет тому назад. И ведь ещё есть верхний палеолит, средний и нижний. В каком я? Сдаётся мне, тут любой мой чих за прогрессорство прокатит. Только не вижу я себя в этой роли. Мне бы прожить отпущенное судьбой время в сытости и относительном комфорте, да и ладно будет. Скажете, не героично, мол, такой шанс, а он не хочет цивилизацию сварганить, привести тёмных предков в мир добра и знаний. Не-ет, друзья, предки и сами туда доберутся, а мне и со своей задачей-минимум кабы пупок не надорвать.

Глава 4

Племя

Вот уже три дня, как мы идём в стойбище Правильных Людей. Сегодня последняя ночёвка, и если всё сложится нормально, то завтра, ближе к полудню, будем на месте. Должен признать, древние люди ходоки преизрядные. С немалым грузом, обременённые раненым, они держат темп, от которого у меня без малого язык на плечах висит. С языком, кстати, уже вполне прилично, общаемся без особых проблем. Там и слов-то триста – триста пятьдесят, да около сотни специальных охотничьих терминов, плюс мимика и жесты – очень содержательно выходит. Все явно рады, что скоро завершится этот трагичный поход. Особенно рад Батор – лежит на волокуше, лупает глазами и счастливо улыбается. Он ещё очень слаб, практически не ест, только много пьёт и совершенно уверен, что это мои горошинки спасли его. Может, и так, а может, просто здоровья у него много, и парню суждено выжить – хилым в этом мире ничего не светит. Ну, пусть думает как хочет, главное, чтобы польза от этого была.

Только Хатак был задумчив и хмур. В целом я уже знал историю этого похода. Правильные Люди были классическими собирателями и охотниками, нигде не задерживающимися подолгу на одном месте и кочующими по довольно сложному маршруту. Вот и приходили они из года в год к берегам довольно большой реки, где были удобные перекаты. Чтобы, как только спадёт вода и хоть чуть-чуть прогреется, переправиться на другую сторону на летние, так сказать, пастбища. Заодно посылали охотничьи партии за «горьким камнем». Быстроногие охотники успевали дойти до пещеры с солью и обернуться назад меньше, чем за неделю. Но что самое удивительное, саму соль они не употребляли, а использовали её для обмена на большой ежегодной осенней охоте. Это мероприятие, как я понял, что-то вроде сбора многих родственных племён для совместной Большой охоты, а также мены всего на всё. Там же присматривались к невестам, проходили «свадьбы». Охотники тёрли свои вопросы, шаманы – свои. Короче, очень важное и нужное событие в жизни племён.

Помимо того, что племя Хатака обменивало соль на нужные вещи, оно ещё и приносило изрядный её запас с собой на зимнюю стоянку и использовало для приваживания копытных под копья охотников. Любителей полизать дефицитную соль всегда находилось преизрядное количество. Почему люди сами её не использовали, у меня в голове не укладывалось. На все вопросы Хатак отвечал, что люди не едят горький камень и вообще он первый раз видит, как человек его ест. Но на то я и Могут шаам Хори Каман, чтобы вытворять, что мне заблагорассудится.

В этом году поход за солью у них изначально начался неправильно. Прежде всего, пошло очень мало охотников. Обычно партия состояла из двадцати – двадцати пяти охотников, а в этот раз было отправлено всего восемь человек. Остальные, как пообещал вождь Острый Рог, должны были подойти к пещере с солью через два дня, но… не пришли. Да и состав желал бы лучшего. Помимо Хатака пошли ещё двое таких же почти стариков, как и он, Первый и Второй, сильные, но слегка туповатые ребята, двое почти пацанов, один из которых охромевший Молодой, и последний – Батор, единственный, кого Хатак ценил очень высоко, – ловкий, смелый, отважный, но не безрассудный, умный и любознательный. «Совсем как я в молодости», – не без гордости говорил дед.

Заготовив соли на всю партию охотников и не дождавшись остальных, Хатак, а он и вправду был старшим, принял решение возвращаться. Высиживать дальше в неведении смысла не было. Поначалу всё шло нормально, но незадолго до переправы, где мы и повстречались, на них вышел, судя по описанию, короткомордый медведь, а это, скажу я вам, очень серьёзный зверь. Разойтись миром с Длиннолапым, как его называл Хатак, не получилось. В скоротечной схватке Длиннолапый убил обоих стариков, пацана и почти отправил на тот свет Батора, ещё и Молодой ногу подвернул. С болью в сердце, глотая злые слёзы, Хатак приказал оставить место схватки, помочь погибшим не было никакой возможности, надо было спасать хотя бы тех, кто остался жив. Но не тут-то было. Почти сразу на «хвосте» у них повисла стая гиен. Несколько раз они делали осторожные попытки напасть, которые удалось отбить, и лишь когда их стало больше, они пошли на решительный штурм. Если бы не я, пожалуй, всё там и закончилось бы. Но не случилось. И хотя мы почти добрались до стоянки, потеря трёх охотников племени, да ещё неизвестно как там с Батором будет, сильно напрягало Хатака. Было от чего быть задумчивым и хмурым.

Сегодня вечером, сидя у горящего костра, по сложившейся в последние дни традиции, когда мы обычно подолгу беседовали о многом и интересном, старый охотник был необычно молчалив.

Вообще, если описывать внутреннюю суть Хатака, то его можно было смело воспринимать как Магеллана и Сократа в одном флаконе. Путешественник и мудрец, так и не растерявший бесценное свойство в душе оставаться мальчишкой. А ещё он был воин. Хатак участвовал в двух войнах, где союз племён противостоял Старым Людям. Судя по описанию, очень похоже, что это были неандертальцы. Также он участвовал в нескольких межплеменных войнах и многочисленных небольших схватках. Так что Хатак для меня был бесценным кладезем опыта и знаний об этом мире. Ну а я для него вообще вроде Шахерезады. Приязнь и удовольствие от общения друг с другом росли день ото дня. Что поделать, родственные души.

Бескрайнее ночное небо с яркими звёздами над головой, из тьмы за освещённым кругом от потрескивающего костра доносятся различные звуки. Это у нас, здесь, созерцание огня и молчание, а степь живёт своей, весьма насыщенной жизнью. У костра мы одни, остальные давно угомонились. Наконец Хатак решился.

– Пётр, – я уже давно попросил его называть меня коротко и более для себя привычно, – ты знаешь, как мы сходили за горьким камнем, но не знаешь, почему так получилось. Раньше племя Правильных Людей было сильным и авторитетным среди других союзных племён, пока, – он показал раскрытую ладонь, – столько зим назад у племени не появился новый вождь, Острый Рог. Его отец Филин был сильным и мудрым вождём, пользовавшимся заслуженным авторитетом других вождей и шаманов. Но пришло его время, и он отправился в туманные долины предков. Мы, мужчины, практически не знаем, кто наши дети, но в этом случае все точно знали, что Острый Рог – сын Филина. Обычай гласит: после смерти вождя избирается новый из самых достойных охотников племени. Я был другом Филина и имел весомый авторитет. Были охотники, которые поддержали бы меня, захоти я стать новым вождём, но я всё же был пришлый, и стать вождём без борьбы мне было непросто. Но бороться я как раз не хотел. Хотел ли я быть вождём? – Он немного помолчал. – Честно скажу: не знаю… Не знаю до сих пор. Но когда племенной шаман Пёстрый Полоз у Большого костра выкрикнул имя Острого Рога, я был против. Я уже говорил, что был другом Филина, и ещё я хорошо знал его сына, как-никак он вырос, считай, на моих глазах. Так вот, Острый Рог был сыном Филина, но Острый Рог не был Филином. Филин был силён прежде всего этим, – Хатак прикоснулся к груди, – а не этим, – он похлопал себя по бицепсу, – как его сын. Понимаешь, о чём я, Пётр?

– Очень тебя понимаю, Хатак. Продолжай.

– Там, где у отца была мудрость, у сына только хитрость да змеиный свист в уши от Пёстрого Полоза. Филин всегда мог поступиться малым ради большего, всегда слушал умные советы и не стеснялся признавать свои ошибки. Острый Рог же всегда и во всём прав, и советчик у него только один – Пёстрый Полоз. Но всё-таки парень когда-то был не таким, не до такой степени… Это всё Полоз, его поганый язык живёт в голове молодого вождя, и я не знаю, как оттуда его вытащить… Мы уже успели поругаться с несколькими родами. На наши исконные земли стали заходить чужаки. Люди перестали приходить в племя, как было когда-то, а наоборот, уходят из него. Вот и с этим походом за горьким камнем очень всё непросто. Трое стариков, никому особо не нужных, но хорошо помнящих, как было раньше, два остолопа – ни то ни сё, пацаны из тех, у кого нет никакой поддержки, и Батор, слишком внимательно слушающий мои рассказы и совершенно плюющий на «мудрые» речи шамана. Я много лет хожу за горьким камнем, и, когда мне дали таких охотников, сразу сказал: нельзя идти таким количеством. Острый Рог тут же заверил, что остальные придут позже. А Пёстрый Полоз камлал всю ночь, и духи сказали ему: всё будет отлично. «Неужели ты, такой опытный охотник, не доведёшь людей до пещеры горького камня по дороге, которой ходил столько раз? – спросил меня тогда вождь. – Или ты стал слишком стар для таких походов, может, тебе уже пора сидеть у костра и рассказывать детям сказки… как ты любишь?» Я считал себя хоть немного мудрым человеком, но… Пётр, они развели меня, как сопливого пацана. – В отчаянии Хатак ударил себя кулаком по ладони. – Как пацана… – глухо повторил дед, опустив голову. – Поначалу, – через некоторое время продолжил Хатак, – я и сам думал, что всё будет хорошо. Тем более до пещеры дошли без особых проблем, но, когда через два дня никто не пришёл, я почувствовал: хорошо уже не будет. Я ещё на что-то надеялся, но… Длиннолапый всё расставил по своим местам. За свою долгую жизнь я вот сколько, – показал он семь пальцев, – сражался с Длиннолапым. Три пальца я защищался от него, остальное сам на него охотился. Длиннолапый очень силён и опасен, но ещё очень умён, столько охотников, сколько было нас, даже для него слишком опасно, в степи есть добыча гораздо менее зубастая. И всё-таки он напал… Когда имеешь дело с Длиннолапым, главное – не дрогнуть, дождаться, когда он поднимется на задние лапы, и вовремя ударить. Восемь копий в мягкий живот… Добывал я Длиннолапых и меньшим количеством охотников. Но этот… – Хатак смотрел расширенными глазами в костёр, вновь переживая перипетии схватки. – Он так и не поднялся. Сгорбившись, словно человек, он легко отбивал наши копья. Тогда мы попытались его окружить, но он не стал кружиться на месте, пытаясь отбиться ото всех сразу, как другие Длиннолапые, а резко отталкиваясь всеми лапами, прыгнул сначала к одним, тут же к другим. Он был очень быстр, очень… Я думаю, захоти Длиннолапый убить нас всех, он это сделал бы. Мы даже не сумели нанести ему серьёзных ран. Поверь мне, Пётр, я сражался с ними не раз, но ни один из них не вёл себя как этот. Он был похож скорее на человека, и я думаю, что это шаман Пёстрый Полоз натравил на нас духа в образе Длиннолапого.