Недоброе утро Терентия

Денис Грей

Недоброе утро Терентия

Глава 1. Пробуждение в яйце.

Внимание!

Все события и персонажи вымышлены. Любые сходства, а также совпадения с реальными событиями, именами, названиями и местами действия – совершенно случайны.

Данное произведение несет исключительно развлекательный характер, не является пропагандой чего-либо, не служит призывом к каким-либо действиям и не несет в себе цели кого-либо оскорбить или унизить.

Автор категорически против подражания описанным в произведении действиям, а также исполнению и имитации данного сценария или сюжета, а также его элементов или отдельных эпизодов в реальной жизни.

Поехали!

– Е-мое, где это я? – очнулся внутри чего-то. Склизкого… Будто в яйце сижу. И не темно вроде, а так, стенки просвещаются немного. И из кожи оно. Гладкое, на ощупь – теплое! А я голый. Весь. И мокрый. Бывает, поди, такое?! Мож, перебрал вчерась-то? Вот и мерещится всякое! Было один раз уже: черти на люстре скакали. Борзые такие! Скачут, пальцами в меня тычут и ржут, приговаривают:

– Ты, Терентий, дурак! – и снова скакать…

А я им:

– Вы, мол, некультурные совсем! Люстру энту нам многоуважаемая мама жены на годовщину подарила, а вы скакать! Прекратите немедленно безобразие это! Ага…

Так они чего удумали! С люстры поспрыгивали и меня хвать, и вроде бы растягивать пытаются. И ребра мне щекочут. Словно на баяне играют! Разозлили они меня тогда. Вот на кой им живого человека вместо баяна растягивать? Вырвался и погонял я этих чертей. Хорошо погонял. Даже вспотел мальца! Только после разглядел, батюшки, не черти-то! Санитары меня пеленать приехали… Жена вызвала. Ага, она такая! Заботливая… Только не вышло у них ничего. Их-то всего четверо приехало! Тогда я еще больше разозлился. Это как это меня так не уважают, что вчетвером брать приехали?! Ух я их! Шестерых-то! Ага, четверо в хате полегло, водитель ихний да сосед мой. Чего сосед? Да потому что козел. Вот почему! Помянешь, дык икнется…

Помню, стоит, о забор опершись. Рожа ехидная такая! Глядите-ка, говорит, Терентия нашего белая горячка хватила! А я себя оглядел – не белый. Лоб пощупал и даже спину и ноги. И то, что ниже спины. Теплые. Но не горячие же?! Брехло поганое! Я и его погонял. Он у меня вместе с забором в хату полетел. Очнулся он потом и в погреб схоронился. Сидел там, нос не казал! Неделю сидел. Жонка его ему харчи туда таскала. Чтобы с голодухи не окочурился. Знаю я его «голодуху»! Там у него канистра с самогоном прикопана. Так сказать, стратегический припас! Вот он стратегию свою там и осуществлял. Пока и по его душу санитары не приехали. Сам всё вылакал, в одно рыло! А с нами, с мужиками, ни грамма не поделился. Потому и козел! Ну и шут с ним. Тьфу, зараза. Помянешь, дык икнется…

А за санитаров даже стыдно маленько… Люди-то образованные! Слова всякие знают. Умные. И говорят так красиво! Навроде по-писаному. Мол, «Здравствуйте, уважаемый Терентий Павлович! Снова Вы за старое?» – это они так мой перепой обзывают. Можно же сказать: «Нажралося, скот!» Ан-нет! Так говорят. Суть вроде та же, а приятно! Ребра я им помял. Одному вроде руку сломал. Водителю зуб выбил. И глаз подбил. Осерчал маленько, за чертей принял. Вот и стыдно мне…

Участковый тогда приходил. Наш «Дядька-Вий». Не, это мы про себя так кличем его! За глаза. Но не по-злому, а с уважением! Виктор Семенович он. Он мужик здоровый, кулаки – как гири пудовые! Бывало, кто шалит дюже здорово, так он придет и сразу в нос – бац! А потом смотрит так… Вроде и добро так, по-отечески, и вроде смертушка тебе прямо в душу заглядывает и нутро холодит, жилушки тянет, силушки лишает. Вмиг каменеешь. И хочется вроде чего-то сказать, да губы не разлепить! Вместо слов – одни му-му. Взгляд у него такой. Ага, Дядька-Вий он и есть!

Было дело, бандюки повадились в нашу-то деревеньку. Аль залетные, али беглые. Кто их знает! Трое их было. Так они наше сельпо хотели грабануть. Видать, совсем туго было. С головой, конечно! У нас там два прилавка всего. Один с хлебом двадцатилетней выдержки, а второй с водкой паленкой и крупой прелой. И гвозди еще. Рядом в ящиках. Крупы немного, а вот гвоздей хоть завались! Всё можно приколотить, хоть заколотись совсем! Только там никто ничего не покупает. Водки, ее и своей полно, а хлеб и крупу даже свиньи не жрут! Не еда-то для них. Несъедобное. Вот! А гвозди, гвозди стоят, мама не горюй… Никаких денег не напасешься. Потому всё и лежит годами! Ну а мы с мужиками наловчились старые гвозди ровнять. И даже преуспели! Возьмешь гнутый, как поросячий х… хвост! Положишь на кусок рельсы и тюк-тюк-тюк! Главное, чаще переворачивать, чтоб равномерненько. И снова тюк-тюк-тюк. И готово. Красиво, ровно! Хоть глаз коли! Только не в глаз, конечно, шучу я! А, допустим, дверь прохудилась, вот те гвоздь и дощечка. Молоток у каждого! Снова – тюк-тюк, и красота! И не надо деньжища за гвозди в магазин тащить! Такие дела.

А магазин – государственный. На балансе. Потому и не закрывают. Только продавщицы меняются часто. От водяры кочурятся. Она ж там дешевая. Даже дешевле самогонки! Наши бабы знают за ту водку и не трогают. Да и некогда им. В огородах кверху задом от рассвета и до заката! А идут туда приезжие да залетные всякие, кому в городе жизни не далось. Вот те бабоньки по незнанию и стограмятся. В последний раз – в последний путь! Жалко их. Вот помню, там одна была. Ох, какая! Губы – во! Сиськи – во! Ноги – от ушей! Как напялит на себя юбку модную, так вся деревня мужиков туда сбегается. На моду ту поглядеть! Конечно, юбка та в обтяжку, да едва пояса шире. Всё женское богатство видать! Соберутся мужички, глазеют. А она прям зацветает вся! И так нагнется, и эдак! И улыбки всем, и подмигивает прям как светофор своими глазищами. Мужички шум поднимают, крик, свист посреди магазина. А бабы их за шкирку и домой, чтоб рты не разевали, да не повадно было!

Машка, ее звали. С соседнего города приехала. Не сложилось там у нее. Да и жилья там тоже не было, и с работой туго стало, много чего там не заладилось. Так она сюда. К нам. Тут и хаты пустые, и работа какая-никакая есть. Да и налогов никаких. Живи да процветай! Только одна она совсем. А у нас бабе самой туго очень. То гвоздь надо приколотить, то забор поправить, то сарай, то соседа отвадить, чтоб картошку с погреба не крал! Тьфу на него… Помянешь, дык икнется… Вот Машка мужика себе и искала. Да не нашла. Не успела… Жалко. Руки у ней нежные, ласковые, да губы жаркие, умелые. Ностальгия прям…

Участковый расследование вел. Установил: «Отравление некачественными алкоголесодержащими веществами». И дело закрыл. А чего его открытым держать? Так и сказал, когда папку с делом захлопнул и в пакет целлофановый ее определил. «Чтобы мухи не загадили!» – и справку о захоронении Марии «такой-то» выписал. Вдруг кто потребует? Да не потребует никто. Никому мы тут не нужны…

Машу мы за крайней хатой похоронили. У речки что. Красиво там. Водичка шумит, березка растет, да птичка когда-никогда на ветку сядет, споет… Пусть лежит сердешная наша Машенька. Все ее любили! И даже участковый. Руки у ней нежные, ласковые, да губы жаркие, умелые. Ностальгия прям у всех мужиков была. Плакали…

Так вот, про бандюков! А то как про Машеньку припомню, так всё вмиг с головы вылетает. Жена говорит, это у меня с детства. После того как с нашим племенным бычком пободался. Будь он неладен. Крыша набекрень! Не знаю, что бабе-дуре привиделось, каждый раз, как говорит мне такое, выхожу – смотрю: крыша хаты на месте. Ровненько! Что она там мелет… Поди разбери бабскую голову!

Мне тогда десять было. Или около того. Не помню уж. У одних хозяев жил бык. Пиратом кликали его. Здоровенный! Метра два в холке! Стадом командовал. Всех коровушек окучивал. Телятки справные от него шли. Только противный был, мама… Как невзлюбит кого, всё, пиши пропало! Бодать до смерти будет. По-хорошему, застрелить бы его, да такой бык один, а людишек много! Поэтому не стреляли его. Не рентабельно энто! Так и порешили. Вот…

Одного раза, шел я мальцом коровушку нашу забрать. Матушка, царствие ей небесное, послала. Мол, подоить надо. Чтоб молока свеженького! Раньше сама ходила она, а в этот раз чего-то приболела, занемогла. Вот и шел я. А энтот зверюга там! И что-то я ему не понравился тогда. То ли просто так не понравился, то ли он вроде собрался нашу коровушку окучить, а тут я помешал и его объект вожделения увожу, в общем, разные версии думать можно… Так он на меня буром и попер! Дурная башка… Он же бык! Откуда ему было знать, что я не из тех, кто побежит? Вот я и не побежал. Только развернулся к нему и лбом навстречу. Как шваркнет! Я на жопу, звезды в глазах, а бык – на бок. И с концами! Сам не знаю что, да как, сдох он и всё тут… Был Пират – и нету Пирата.

Влетело мне тогда от матушки. И от хозяев бычка того. И от Дядьки-Вия. Он тогда еще молодой был… И от всех. Орали, орали, даже побить собирались, да не собрались, передумали. Кто на меня с кулаками полезет? Я ж не побегу. Отбиваться буду. Не с таких! Чего мне с мужичками-то местными тягаться? Хотя двое тогда на меня отважились! Может, не знали меня? Иль посмотрели, что малец, да в силушку свою уверовали? Кто ж их разберет! Завязались мы тогда. Хорошо завязались! Здоровые мужики, как лоси здоровые! Дык они ж все равно не такие, как я. Выдохлись быстро! Враз тогда всё закончилось. Каждому в рыло – и порядок! Лежат, скулят… Демократию постигают.

Матушка тогда деньги за того бычка отдала хозяевам. Много денег! Она год их копила. Хотела мне костюм новый купить, чтоб красивый я был. Но нет. Тьфу на того бычка… Померла тогда матушка моя. До осени не дожила. Болезнь проклятая… Сиротой стал. Дядьке-Вию помогал, чтоб за еду. Дядька-Вий, он хороший! Вырос я при нем. И даже через столько лет тех бандюков я ему тоже помогал в овраг кидать.

Про бандюков-то, епть! Опять из головы вылетает… Точно башка дырявая! Пришли, значит, эти бандюки магазин грабить. Злющие… Один даже с берданкой был! Продавщица кассу им отдала. Они орать на нее давай: мало им! А откуда там будет? Край наш небогатый… На их беду Дядька-Вий зашел. Ну, проверить там, все ли нормы Конституции выполняются, или, может, закон нарушает кто? Оказалось – нарушает! Причем нагло и вооружено! Еще и с применением нецензурного словца. А Дядька-Вий ох как не любит, когда нецензурно, да еще и по отношению к женщине! Он сразу тогда меры и принял. Как умеет. Носы им в щеки повбивал. Все дела. У него кулачищи – во! Арестом дело не закончилось. Не дошло до ареста. Мы их в овраг поскидывали. Лежат такие, в глазах удивление крайнее, и носы из затылков торчат. Только обратной стороной. Ага! А берданку участковый себе забрал. Он ее на стену дома над диваном повесил на гвоздик. На фоне ковра с оленем. Красиво. Боевой трофей!

Вот и тогда ко мне Дядька-Вий приходил. Когда я чертей гонял. Хотел мне в нос дать, но не дошло до меня правосудие его. Пожалел он меня. Или снова злить меня не хотел… Я уже тогда успокоился совсем! Смотрел он на меня своим взглядом. По-отечески так. Молча смотрел. Головой качал. Осуждал шибко, видать! Ну а я, как дитя нашкодившее, во фрунт вытянулся да замер. Уважаю я Дядьку-Вия. Вот! Стою и жду наказания. «Виноват, мол, за санитаров и водителя. А за соседа – не виноват! Потому что он козел! Тьфу на него. Помянешь, дык икнется…»

Он тогда мне одно сказал. Дядька-Вий-то:

– Огорчаешь меня, ты, Терентий. Вона сколько шкоды наделал! Санитаров помял? – Помял! Руку, вона, сломал человеку! Угу… Она ж не казенная! Шоферу ихнему глаз подбил? – Подбил! Машину ихню перекинул? – Перекинул… И соседу своему забор поломал и стену в хату проломил! Кулаками махать, Терентий, то дело не хитрое. А кто компенсирует? – Ты, Терентий! И срок тебе – неделя!

И пошел восвояси. По делам своим служебным, видать. Проверять соблюдение норм права законного.

А жена моя, любимушка миленькая, ему вдогонку:

– А шо, и все? Вы его в тюрьму не заберете?! Иль санитарам бы подмогли, да в психушку его, алкоголика окаянного, с глаз!

Это она обо мне так беспокоится. Переживает, что здоровьечко мое спортилось маленько. Хочет, чтоб подлечили. Заботливая она у меня. Люблю ее…

Дядька-Вий ей ничего всякого такого, что обычно отвечают, чтоб отстали, не ответил. А кулак показал ей под нос и буркнул очень умное:

– Так и всех можно в психушку! И тебя… – и пошел.

Жена тогда разом умолкла и на огород убежала. Картошку полоть. Видать, умные слова – они силу имеют. К труду располагают!

А я стоял тогда и думу думал… Прав ведь Дядька-Вий! Кругом прав! Потому что умный он! Осерчать-то оно дело быстрое, а вот люди пострадали зазря! И стыдно мне тогда стало, ох как стыдно… Я тогда всё сразу всем компенсировал. И санитарам проставился, поляну накрыл. Пили, ели, всё чин-по чину! И шоферу ихнему тоже проставился: картошки мешок принес, да лука сетку. Непьющий он. Язвенник. Принял. Даже рад был. У них с зарплатами-то не шибко, а тут припасы появились! Авось денежка, сэкономленная будет. И то дело! И соседу забор поправил, и стену. Козлу этому, будь он неладен… Тьфу на него. Помянешь, дык икнется…

Простили меня тогда они. Обнялись мы. И Дядька-Вий даже улыбнулся. Значит, всё правильно я сделал! И никто зла на меня не держал. Душевные у нас люди. Сердешные! Кроме соседа. Тот злыднем до сих пор ходит. На меня косится. Стена-то новая! И ему, видите ли, теперь остальные стены надо переделывать. Только за свой счет. А деньги где брать? Тьфу! Как вспомнишь…

Так и живем!

А сегодня я почему-то в яйце. Мокрый и голый. Даже башкой потряс. Не, не с перепою… Не кажется мне это. Не причудилось! А как такое может быть? И чего это я тут делаю, собственно…? И кто меня сюда определил?.. Ответов нет. Дык и кто мне ответит? Я ж тут один! Сидел-сидел. Тепло и даже уютно. И не душно вовсе. Дышать-то есть чем, ага! Вроде и как в мешке сижу, а воздух откуда-то идет. И дышу. Только надоело! Думаю, вылезать мне пора. Засиделся!

Поерзал, пошебуршил руками. Уперся в стенку, давлю… Не, не идет! Оно прогибается маленько, а дальше не идет. Только назад ползу. Голой жопой по мокрому. Еще придавил. Силы собрал и давлю, что есть мочи! Оп, и сзади что-то твердое уперлось. Как раз туда! Ой! И шевелится оно! Еще чутка – и грешное будет! Мамочка, что же это за дела такие?! Так оно еще и само туда лезть пытается… Как заору! Как со всей силы вмажу по шкуре-то! Лопнула окаянная, и я следом, словно десантник, прыг! На волю!

Выпал, лежу… Мокрый, скользкий, голый, и жопу ладошками прикрываю. От греха! Страшно и зябко мне. Но вроде как вылупился! Как цыплак. Или, если глянуть на яйцо кожаное, то, скорее, змей. Или ящер какой… Только не длинный и не шиплю. Молча лежу. Мысли всякие думаю.

Вот, например: а что, если я заново так родился? Ну, вроде, жизнь моя неудачная была, а кто-то взял и назад все повернул! Вот приду домой, а дома маманя меня встречает, молочка парного, свеженького, из-под Мартушки нашей, коровушки. Да хлеба испеченного краюху! Пей, сыночек, Терентьюшка, ешь да расти большой! А я одной рукой пью молочко-то из скляночки, а другой маманьку поднял и к сердцу прижал! Хорошо-то как! Здорово! Вот такая мысль. Прям на душе потеплело от нее! Только понимаю, что зря это всё. Не бывает так в жизни, чтоб всё вспять вернуть. Всё уходит и проходит. А как хотелось бы! Чтобы и маманька жива была, и коровушка наша Мартушка при нас, и даже почему-то Дядьку-Вия коло нас представил. Будто он мне вместо папаньки родного. Вот так! Я даже слезу пустил…

Не было у меня папаньки. Не, ну был, конечно, откуда бы я тогда взялся? Только я его не помню. Маманя говорила – космонавт он. Меня заделал и в космос. Покорять просторы межзвездные! Ага. Понимаю, что она так специально говорила, чтобы я, вроде, не чувствовал себя безотцовщиной. Будто и есть у меня папка, да далеко он. И воротится очень нескоро! Малым был – верил! Даже когда сосед мне сказал, что мамка моя врет и нагулянный я от невесть кого, так я ему тогда в морду дал! Чтоб не трепался, мурло! Первый раз в своей жизни я тогда человека ударил. Чтоб прям кулаком да в рыло! Сосед до сих пор без двух зубов ходит, козел. Без передних. А как лыбу растянет, ну, вылитый нетопырь, право слово! Иль выдра. Тьфу на него. Помянешь, дык икнется…

А мамане своей я верил! Даже когда узнал, что в космос уже лет сто никто не летает. Как последняя война началась, так летать и перестали. Все ракеты тогда в другое переделали. Чтоб не в космос, а врагам на головы летело. Ядерные заряды рвать! Так и рвали поначалу. А потом оно взад полетело. Да еще пуще нашего! Кто ж подумать-то мог, что и у врагов тех окаянных таки-ж ракеты найдутся? Ото ж… Военный просчет вышел. Помню, маманька рассказывала, а ей до этого ее маманька, что генералов тех просрамившихся вешали. Почти всех перевешали. А кинулись новых назначать – так нету никого! Таки-ж пьяньдылыги сидят на казенных харчах, жрут в три горла, да пьют в пять глоток, а как стратегию какую придумать, чтоб и врагов извести, и народ свой сберечь – так хер! Привыкли кучу народу в атаки гонять.

Только не было тех куч уже. Поди и трети народу не набралось… Махнули, плюнули и назначили тех, кто под руку подвернулся. Не успели они покомандовать. После ядреного еще чем-то жахнули. Да так жахнули, что и войне тогда враз конец! Радовались вроде поначалу. Ну да, не было счастья, да несчастье помогло! Войны нет. Мир! Ага… Люди умирать стали кругом. И тут, и там. И везде. Видать, шибко ядреным чем-то жахнули! А опосля детишки больными да невдалыми родиться начали. С уродствами. Да не жильцы почти все. Только к третьему поколению выровнялось. Но появились и другие люди. Совсем не такие, как все! С особенностями всякими. Как Дядька-Вий! И до сих пор такие родятся. И я такой народился. Таки дела…

А маме я верил. Чтобы ни было, все равно верил! И очень хотел, чтобы она это знала и от этого стала еще хоть чуточку счастливее! Одна она у меня была родненькая. А я у нее. Вся наша семья. И больше никого. Вот так.

Ну лежать и мысли думать – то оно хорошо, только надо на ноги подниматься! Не дело так живому человеку на земле валяться. Гляди, не ровен час, и почки простужу! Иль та зараза, что норовила в меня залезть с тыльного хода, вылезет поглядеть, где же это объект ее желаний подевался? Не-не-не! Не мое это, не готов я к таким мероприятиям! Чай не на Первомай по селу ходить и в окна людям тарабанить, да поздравлять, чтоб налили сто грамм. Тут целый интим, да без моего согласия! Тьфу…

Встал. Подтянулся. А не земля это вовсе! Тоже шкура. Мягкая, а как буцанешь, подрагивает, ухает… И вокруг будто комната, не комната, а полусфера, и все стены из такого же. Шкура, вены, жилы… Всё пульсирует, подрагивает, живет! И не одно такое яйцо, из которого я вылез. Много их! Посередине комнаты-полусферы огромадный столб из кожи и с венами, как хер. И яйцами весь унизан. Одни лопнутые, и пусто в них, висят просто, шкуру свесив. А другие – полнехоньки! Шевелятся, тоже ухают… Мамочка… Где это я?! Подсказал бы кто! Да у кого же спросишь! У столба? Или в яйца спрашивать? Некультурно это…

Решил осмотреться. Вдруг чего полезного увижу? Прошелся вокруг столба. Со всех сторон яйца эти. Ничего нового! Оглядел потолок. Стены сходятся в купол. Купол держится на хере. Ни окон, ни дверей. Всё из шкуры да вен. Всё шевелится, пульсирует и тоже живет… Прошел вдоль стен. Вот тут повезло немного больше! Между двух жирнющих вен нашел все-таки щелочку! По свежему ветерку нашел. Вроде бы как с улицы тянет! Засунул туда глаз свой и обомлел…

В городе я почему-то оказался. Что от моей деревушки верст сорок будет. А как? Засыпал-то помню – дома! В постелюшке, с женой. С Любушкой-любимушкой своей. Чин-по чину… А сейчас в городе. Почти в его центре. Вон видно даже «Горком партии»! Там наши вожди завсегда заседали. Здание пирамидкой построено. Чтобы чем выше чин, тем меньше там народу всякого прохожего должно быть. Чтоб не мешались под ногами, не мельтешили перед глазами, не отвлекали думу думать. О нас, о народе родном! Такая вот система. А сейчас оно без вершинки. Рухнула его верхушка власти. Стоит с огрызком. Будто откусил кто. И побито всё здорово. А дальше не видать ничего. В дымке всё. Туман такой серый, плотный… И дырка маловата. Надо бы пошире!

Ну, ломать – дело нехитрое. Просунул пальцы, распер, поднатужился… Крепкая зараза. Еще шибче поднатужился… Лопнула! Аккурат – голову просунуть. Ну, я и сунул морду-то свою. Батюшки! Городу хана. Руины… Почти всё разбито! И дома щербатые, и дороги дырявые, и мост, тот, что в прошлые дни реку перепрыгивал, и тот пополам… Беда-беда! А я где?.. А я вроде как над землей вишу. Высоко! Метров двадцать. Не, не прям чтоб просто так мой теремок-то, купол этот окаянный в небе зависший, а на ножке. Длинной такой, до земли, и изогнутой чутка. Гладенькой. Будто в грибе я сижу. Поганке. В самой ее маковке. И вокруг такие же еще есть. Пять штук насчитал!

А это что?! Какие-то длиннючие щупальца прямо с неба свисают. Да не просто так! Шевелятся. Двигаются. Шебуршат по земле. Будто рисуют там чего-то. А что именно делают – не видать. Далеко и туман. А откуда растут? Задрал я бестолковку свою. Мать честная… Медуза надо мной висит. Огроменная! Даже не только чтоб надо мной. Над всем городом висит! Под облаками. Серая. Из кожи вся. Живая и шевелится вся. И чешуя на ней такая играет, поблескивает. И бахрома под ней. Красным светится. Даже, навроде, и красиво должно быть, только страшно мне от этой красоты… И урчит она, эта медуза, да так, что с неба гром гремит. Будто кит воет, только низко так, протяжно. Жутко… Убрал я морду оттуда. С улицы. Страшно стало! Апокалипсец, видать, пришел. Причем полный!

Сел на жопу. Сижу. Делать-то чего?

Глава 2. Нет выхода!

Вот сижу я в грибе этом и думаю. Как выбираться-то? И дальше делать чего? Цельный город под медузой этой. И дальше она висит. Куда глаза глядят – висит! И порушила все. И дальше продолжает рушить! И что там за городом? А в деревне моей чего? А вылазить от сюда как? Сил хватило только шкуру проковырять, чтоб морду высунуть. А дальше никак! Крепкая зараза…

Задумался вконец. Даже нервничать начал! А когда нервничаю, чесаться все начинает. Прям зудит! Ноги чешутся, сзади чешется. И спереди чешется. Особенно там, где пупок. И ниже. Нервное…

А как почешу, так оно у меня там и сторчать начинает! И сторчит прям колом. Некультурно оно так! Как люди увидят такое, так что скажут? Вроде бы как сам с собою играюся. Дык, не играюся же! А оно сторчит. Стыдно прям, хоть сквозь землю… Было такое уже со мной! Когда я у дядьки Вия жил. Тогда я уже совсем подрос! Помню, послал тогда меня дядька в лес, за дровами. Я и пошел. Благо хата наша на отшибе стояла. Аккурат у кромки леса. Почти на опушке!

Прошелся через огород, вышел на опушку, – дерева стоят, плотно так, много, на ветру раскачиваются, поскрипывают. Солнышко едва крон касается. Морду щекочет, да пригревает меня всего. Хорошо! Постоял, погрелся на солнышке, и дальше айда.

Зашел в лес, иду. Тенек, да легкий ветерок среди дерев ходит. Листьями шелестит. Птичка кака вскрикнет, иль зверь гукнет. Так мирно, спокойно! Красота!

Вышел на первую поляну. Огляделся. Нету-ть ни хвороста, ни валежника. Дальше пошел. Знаю я тут все. Еще поляны есть! Да и не одна! Вторая поляна больше порадовала. Несколько сосен валяется, березы, да пара дубков. Видать совсем остарились и попадали. Дрова стало быть есть, и надо собирать.

Ну, дело то не хитрое! Схватил березку и поволок. Посеред поляны положил. Еще одну туда. И сосенки. И дубок. Гляжу, уже целая охапка собралася. Большая! Стало быть, работа сделана и можно увязывать. Достал веревку, что с собой из дому принес. Увязывать принялся. Дык, коротка веревка та! Уж очень много бревен накопилося. А выбрасывать – расточительство это!

Пошел домой взад, еще за веревкой. Взял парочку, чтоб наверняка! Быстро обернулся. Гляжу, а на опушке, где дрова сложил, телега и конь. А рядом мужичок какой-то мои бревна тягает. К коню привязал и в телегу затаскивает!

Ну, я подошел. Культурно так обратился к мужичку этому!

Говорю:

– Слышь, мужик! Ты энто брось. Не твои это дрова!

А он тягает себе молча. Дажить не глянул! Ну меня чет прям взяло. Даже немножко злой я стал.

Говорю:

– Ты, мил человек, это брось! Не твои дрова!

Дык, он мне шиш! Прямо к носу моему! Вот какой некультурный!

Говорит:

– Пшол вон малявка! – Мол, кто первый нашел, того и дрова!

И тягает. А сам, аж взмок ужо.

Говорю ему:

– Ты! Вишь, увязано было! И веревка моя!

А сам свою веревку гляжу, ту, которой прихватил охапку, да не хватило ее. Ан, – нету веревки той! Она у мужичка этого уже на поясе приторочена! Так мне нехорошо сделалось… Осерчал я! Где же это видано, чтоб честных людей, средь бела дня вот так обманывать!