Орган геноцида

Мы за последние два года правда заработались. Слишком много грехов и ада, и Вашингтон дал слишком много лицензий на убийство, чтобы мы могли со всем этим справиться.

Разумеется, дело не в одном только Вашингтоне. Два года назад мы, может, и убили в некой стране бывшего бригадного генерала, но, кажется, мир в целом слетел с катушек. Африка, Азия, Европа – по всему миру вспыхивали гражданские войны, конфликты на этнической почве; словом, если цитировать небезызвестную резолюцию ООН, «преступления против человечности, которые невозможно обойти вниманием».

Словно в один день по щелчку чьих-то пальцев в базовый код программы гражданской войны добавился обязательный геноцид.

За последние два года погибло шестьдесят процентов от общего числа гражданских жертв внутренних конфликтов и террористических актов. Так много, что журналисты попросту не успевали за всеми событиями.

Отчаянные крики, которые упускала пресса, тонули в волнах всемирной паутины. За исключением самых громких случаев зверских деяний, которые подхватывала общественность, большинство страничек уходили в небытие архивов практически без внимания. Нетрудно опубликовать в интернете новость – сложно сделать так, чтобы ее прочитали. Мир не обращает никакого внимания на то, что ему неинтересно. Проще говоря, информация – просто очередной товар, и движется он по законам капитализма.

Мы, отдел охотников за головами, за два года в прямом смысле облетели весь свет и провели в долгих высокоскоростных перелетах столько времени, что Уильямс шутил, будто в сравнении со среднестатистическими американцами мы проживаем релятивистски замедленное время.

Мы заработались.

Мир слишком полагался на наше вмешательство, а мы взяли на себя многовато ответственности. Всех этих вершителей геноцида и даже, чего уж там, Гитлера, выбирал народ. Ответственность за преступление такого масштаба не может лежать на одном человеке, а мы, если поразмыслить, вовсе не несли должного правосудия виновным.

«Убей этого – и вон у той вооруженной клики сломается хребет».

«Убей того – и станет проще договориться о мире».

Вашингтон подбирал нам цели, наиболее критичные для прекращения бойни, и мы их устраняли. Можно даже сказать, что «цели первого порядка» погибали от рук США мучениками во имя мира.

Мученики. За два года я собственными руками убил двоих; пять раз, включая эти два, принимал непосредственное участие в разработке планов устранения. Иногда влетал на территории других стран в капсуле, иногда – на пассажирских судах под видом туриста или журналиста. Разные планы, разные цели. И только одно неизменно.

В четырех из пяти случаев приказ содержал одно и то же имя.

Два года назад этот человек служил во «временном правительстве», учинившем резню в некой европейской стране, заместителем министра по культуре и связям с общественностью. А с каких-то пор прочно поселился в наших приказах. Ужасно странно. Он будто путешествовал от конфликта к конфликту.

Но раз Вашингтон так упорно приказывал его убить, то, видно, он не был простым туристом. С каждым разом в профиле прибавлялось подробностей. Странно, вроде они и хотели его поймать, но рассказать нам все сразу почему-то не желали. Уильямс ворчал, что могли бы и не жадничать. Но в том, как нам крупицу за крупицей выдавали все новые данные после каждого провала, ощущалось, что этот человек окутан вуалью демонической, а может, и божественной таинственности.

Джон Пол.

Какое скучное имя. Так звали человека, которого мы тщетно ловили вот уже два года.

– Кто такой этот Джон Пол? – спросил Уильямс, как герой какой-то пьесы. – Американец, на которого охотится американское правительство. Перебежчик, которого свои же велели не просто поймать, а убить. Турист по горам геноцидных трупов. Кто же он, в конце концов, такой?

– Человек. Как все мы, – ответил я, но Уильямс только тряхнул головой: мол, я ничего не понимаю.

– И ты туда же, зануда? То, что он человек, – это как раз совсем неважно.

– Но все же это так. Мы с тобой в первую очередь люди. А людям свойственно косячить. Тут-то мы его и сцапаем.

– И убьем?

Понятия не имею, зачем женатый Уильямс в свой редкий выходной завалился ко мне в холостяцкую берлогу, заказал «Доминос» и мусолит набившие оскомину темы. Наверное, не отошел от вчерашних похорон Алекса.

В гостиной на той стене, куда не доставало солнце, ничего не висело: специально чтобы смотреть кино и телик. Мы развалились на диване, попивали «Бадвайзер» и раз за разом пересматривали первые пятнадцать минут «Спасти рядового Райана»: эпизод на Омаха-бич, где шинковали на мясо американский десант. Просто я больше всего любил эти пятнадцать минут, а еще только они входили в бесплатное превью.

Нам уже по тридцать. Но мы так и не повзрослели. По крайней мере в том, что касается нашего вклада в американский цикл потребления.

– Наверное, тяжко ему приходилось, – заметил вдруг Уильямс.

– Угу.

– Мог бы и поговорить, что ли.

– Ты не мне жалуйся, а Алексу, – отозвался я.

– Это да, – вздохнул Уильямс. – Как считаешь, он все время в аду пекся? Во время миссий, когда мы все тренировались, когда болтали о всякой чуши…

– О чуши у нас только ты болтал.

Уильямс удивился:

– Ты что, никогда не слышал, как Алекс шутил?

Я невольно покосился на приятеля. И правда не слышал.

– Он, между прочим, иногда такие скабрезные шуточки отпускал!

– Это ты про тот раз, когда он тебе вместо бульварного чтива предложил Священное Писание?

– Да нет же! Про церковь шутил, про священников. А когда травил какой-нибудь анекдот про ветхозаветного бога, мы с Леландом чуть животы не надрывали от хохота.

Вот это да. А я-то считал, что он истовый католик.

– Мы с ним… никогда об этом не говорили.

Уильямс какое-то время не сводил с меня удивленного взгляда. В комнате трещали немецкие пулеметы. Потом Уильямс бросил опустевшую банку из-под «Бадвайзера» в ведро. В десяти футах сидел, но забил, так сказать, «хоул-ин-уан»[8].

– Вот блин. Целую банку уговорил, а пиццу так и не принесли.

Вообще, вспоминаю теперь, что Алекс все время говорил о боге. Я-то считал, что бога нет, но свою точку зрения верующему не навязывал. Точно так же и Алекс: он не пытался затащить меня в лоно церкви, так что каждый из нас во время разговоров придерживался своего мнения и о боге, и об аде, и о грехе.

О том, что «ад у нас вот тут», Алекс впервые заговорил вовсе не той ночью два года тому назад. Я уже слышал эту мысль, когда мы отдыхали на базе. В тот раз Алекс тоже указал на висок и сказал: «Ад у нас вот тут, капитан Шеперд. Мы так устроены, чтобы пасть в геенну. Архитектура такая».

Теперь уже никак не узнать, что за ад разверзся в голове у Алекса. Ясно только, что в обреченной попытке сбежать от собственного «я» он отказался от жизни. Перехватил инициативу и умер прежде, чем провалился в бездну. Со стороны может показаться, что этот вывод порожден какой-то извращенной логикой, но я-то помню, как серьезно говорил Алекс, потому охотно верю в этот вариант.

В дверь позвонили.

– А вот и пицца! – Уильямс пошел забирать заказ у курьера.

Приложил большой палец к портативному считывателю, который принес паренек, подтверждая, что покупку принял именно он. Когда армейская база данных, в которой мы с Уильямсом хранили записи, ответила на запрос, курьер поблагодарил нас и ушел.

– Приятно, что военным не надо думать о защите данных, – заметил Уильямс, возвращаясь на диван. Он уже успел заглотить кусочек. – Гражданские-то из своего кармана за нее платят.

– Да ладно, у них защита в страховку обычно входит. К тому же, строго говоря, наши с тобой данные хранит не армия, а гражданский инфосек по поручению разведки. Армия только оплачивает расходы.

– К тому возрасту, когда настала пора задуматься об источниках дохода, я уже служил. Так что не в курсе тонкостей.

– Данные об отпечатках пальцев, карте электронной активности мозга, биометрия лица, кредитная история и все остальное хранится на защищенном сервере, но поскольку данные постоянно запрашивают для идентификации и всего такого, то надо поддерживать к нему доступ. Это все денег стоит.

– Вот! – воскликнул Уильямс, поднимая в воздух указательный палец. – А этот наш Джон Пол! Как он-то проходит проверки по ID? Без отпечатка пальца тебе даже пиццу с халапеньо не выдадут. Как тогда Джон Пол катается из Европы в Африку, а из Африки – в Азию?

Об этом-то я, если честно, и не думал. Без проверки не купишь билет на самолет. Точнее, за билеты надо заплатить, и всякий, у кого есть банковский счет, не может избежать проверки на этом этапе.

Но как Джону Полу удается перебраться из одной горячей точки в другую?

Тут у Уильямса зазвонил мобильник. Под моим изумленным взглядом он прямо жирными от пиццы руками залез в карман и без малейшего колебания ткнул на кнопку принятия вызова. Нет, пусть, конечно, сам решает, как обращаться с телефоном, но мне трудно принять такое отношение. Уильямс в своем беспардонном репертуаре.

– Слушаю, – ответил он, облизывая жирные пальцы. – Да. Что, прямо сейчас?.. В течение часа.

Он положил трубку. Блестящим пальцем вывел на стене команду вызова. Какая возмутительная нечувствительность. Нанопленка среагировала мгновенно, и из ниоткуда прямо под грязной рукой коллеги всплыл пульт управления.

Уильямс тыкнул на «Стоп», и «Спасти рядового Райана» остановился. Когда я спросил, что стряслось, приятель вздохнул.

Одновременно мобильник завибрировал и у меня. Я вытащил его из заднего кармана. Пришел приказ.

– Зовут в штаб, – пояснил Уильямс.

2

Нам велели не светить ID.

Мы с Уильямсом, подчиняясь приказу Пентагона, явились в штатском.

А то глупо при таком распоряжении надевать парадную форму, на которой красуются и именные таблички, и ордена, по которым можно вычислить личность. По сути, сказали приходить в повседневной одежде, но, как заметил Уильямс, жутко неловко встречаться с важным начальством без строгой формы. Когда тело плотно облегает мундир, а грудь украшают награды, о моде можно не думать. Потому что форма – это просто форма. В свою очередь, в личной одежде всегда сквозит твоя собственная система ценностей. Не хочется, по логике Уильямса, чтобы ее разглядывали чужие люди.

Мы летели в Вашингтон не военным, а обычным пассажирским самолетом. Похоже, о том, что нас вызвали на задание, не должны знать ни чужие, ни свои. Если предположить, что Джон Пол работает на организацию, то, возможно, он следит за разведкой и спецназом при помощи какой-то сети, и нельзя списывать со счетов вероятность, что речь пойдет о чем-то таком, что и своим толком знать не положено.

Так что мы прибыли в Вашингтон, прикидываясь обычными людьми. Сели в «Нэшнеле»[9] и, поскольку нам дали четкое указание не брать такси, зашли в метро и доехали до станции «Пентагон» вместе с офисными работниками и туристами.

Мне не в первый раз доводилось приезжать в Пентагон, но я всегда чувствовал себя неотесанным деревенщиной и смущался.

По пассажирам, выходящем на станции, сложно судить, кто из них просто зевака, а кто – федеральный сотрудник. Благодаря биометрии роль одежды в распознании социальной позиции человека отчасти размылась.

Вот и моя личность закодирована не в одежде или обуви, а на надежном сервере инфосека.

Федеральные служащие и военные, которые здесь работают, тоже частенько одеваются в небрежный кэжуал. А вот если говорить о простых зеваках, то в моду вошел так называемый пентагонский стиль, и бешеной популярностью пользовалась пародия на военных чиновников прошлого века – той поры, когда два мира ощетинились друг на друга ядерными боеголовками. Поэтому гражданские одевались в лаконичные (на вид) костюмы, и отличить, кто из них турист, а кто на самом деле приехал на работу, невозможно.

Мы шли своей дорогой, лавируя между людьми в форме, гражданскими и птиценогами. Птиценогие носильщики бодро сновали по территории комплекса, и казалось, что ходят не механизмы, а половинки людей, притом нижние, и они наводили на меня жуть. Роботы, движимые силой искусственных мышц, особенно распространились в последние годы, наводнив большие офисы. Пентагон же – не просто «большой»: у него территория в три раза больше, чем у Эмпайр-стейт-билдинг. Хотя благодаря пятиугольной форме перемещения занимали не так уж и много времени. Единственная проволочка – нам приказали зайти в конференц-зал через несколько рамок безопасности. На каждой мы прикладывали к сканеру ладони, и каждый раз нам просвечивали вены пальца, проверяли отпечатки, сопоставляли с базой уши, глаза и нос.

В той зоне, где сконцентрировались почти все залы совещаний, большинство помещений постоянно находились в работе, и на них висели разнообразнейшие таблички. Например: «Комитет по освобождению Ливии», «Комитет обеспечения безопасности Восточной Европы», «Совещание по вопросам подготовки этического решения Суданского вопроса», «Антитеррористическая информационная сводка».

Проблемы со всех уголков планеты обсуждаются и решаются тут, в залах Пентагона.

«Освобождение» какой-то страны в сознании обывателя – это вмешательство во внутриполитические дела чужого государства и неслыханная наглость. Однако в Пентагоне понятиями дипломатической морали не оперируют и не оперировали никогда, поэтому вопросы иных государств обсуждалась как нечто само собой разумеющееся.

Лишь на одной двери висело незамысловатое: «Не входить».

– Вот мы и пришли, – кивнул Уильямс, обернулся на остальные двери и добавил: – «Не входить»… По сравнению с остальными, тема, конечно, сюрреалистичная.

– Решать мировые вопросы, к которым запрещено подступаться остальным, – обязанность гегемона, – заметил на это я.

Приятель кивнул:

– Прямо Кафкой повеяло, не считаешь?

– Ты хоть читал Кафку? – со скепсисом уточнил я.

Уильямс пожал плечами:

– Нет, но к слову пришлось.

Он постучался, и какой-то мужчина из комнаты крикнул:

– Пальцы приложите. Окошечко сбоку.

Желто-зеленый сканер оказался размером с костяшку домино. Когда наши данные считались, замок щелкнул, и дверь подалась внутрь.

В темноте сотрудники и сотрудницы смотрели порнографию.

То есть так мне показалось, когда я только шагнул в помещение. На стене-экране показывали какого-то чернокожего мужчину в бондаже, и его пристально разглядывали все присутствующие – мужчины и женщины весьма зрелого возраста. Хотя, когда вошли мы, все разом обернулись на нас. Среди выступающих из темноты лиц я узнал нашего начальника из отряда спецрасследований i, полковника Рокуэлла.

– А, это парни из секции G, – представил нас босс и указал на свободные кресла. Остальные сотрудники за столом тоже больше соответствовали по возрасту именно ему, а как сюда затесались мы – неясно.

Один из присутствующих встал и представился первым заместителем начальника РУМО[10]. Простым языком, он из высшего эшелона, а значит – тут собрались самые важные птицы. Заместители глав ЦРУ, АНБ и других информационных структур, несколько членов главенствующих разведывательно-наблюдательных агентств. Честно говоря, когда такое сборище запирается в темной комнате посмотреть видео с участием запакованного в смирительную рубашку чернокожего, сами собой напрашиваются какие-то нездоровые мысли.

– Эти кадры сняты неделю назад, – начал объяснять заместитель главы разведки. – Свежайшие успехи Четвертой миротворческой операции ООН в Сомали. Этого человека мы в октябре прошлого года назначили целью первого порядка в связи с резней на Черном море.

– Так его арестовали? – несколько удивился я. Это где видано, чтобы современные американские охотники за головами не убивали, а ловили целей?

– Да. Там особые обстоятельства, – ответил наш босс.

Замглавы РУМО тоже кивнул:

– Его поймала миссис Эрика Сейлз – она присутствует здесь.

Женщина, сидевшая сбоку от говорящего, сдержанно кивнула. Тут уж изумился Уильямс:

– Вы же не военная?

– В узком смысле слова, если понимать под военными тех, кто принадлежит к государственной насильственной структуре, представленной на разных этапах существования человечества очень тонкой прослойкой, то нет. – Женщина встала и пересела на то место, что ей уступил замглавы РУМО. На вид – гражданская одежда, тот самый пентагонский стиль, последний писк моды. – Я глава Третьего отдела планирования «Юджин и Круппс».

Я про себя порадовался, как удачно выбрал слово «арестовали». Мог ведь спросить: «Как это его не убили?» – но перед гражданскими так откровенно высказываться опасно. По крайней мере на бумаге власти Штатов иностранных граждан не убивают.

– Четвертую миротворческую операцию с самого начала планировали отдать на аутсорсинг, – дополнил замглавы РУМО слова миссис Сейлз. – Почти все силы на месте состоят из гражданских. Не только Красный Крест и охрана неправительственных организаций ООН, занятых разоружением страны. Контролировать военную операцию по регулированию отношений и тотальному подавлению местных вооруженных сил поставлены ЧВК, а отряд миссис Сейлз – в первую очередь.

«Военная операция».

Таинственное словосочетание. Людей определенного толка от него, наверное, даже передернет… Всяких там миротворцев, либералов. Мне почувствовалось, что в нем заложена какая-то особая будущность, и в крови разлилось безрассудное возбуждение. Я всегда чрезмерно бурно реагирую на необычные словосочетания.

Слушая замглавы РУМО, я думал, что как пиццерии готовят пиццу, а службы дезинсекции морят тараканов, так и война – это не битва народа за свое самоопределение, не мученическая жертва богам, а простое ремесло. Как и любому ремеслу, военному свойственно рассчитывать бюджет, планировать стратегию действий, исполнять заказы. Из государственной монополии на насилие войско превратилось в сдельную организацию.

Словосочетание «военная операция» будто высмеивает солдат, проливающих на войне свою кровь, в том числе и меня. Забавное у него значение: операция по проведению войны. Как будто война – это обычная работа. Обычное задание, которое можно спланировать и проконтролировать.

Вводить подобные эвфемизмы придумали в аналитических центрах времен холодной войны. Такие по-своему бессердечные иносказания совершенно необходимы, когда речь идет об уничтожении мира ядерным оружием. Герман Кан из Гудзонского института анализировал возможность термоядерной войны и определил ее в своем отчете как следующую цепочку слов: «размышления о немыслимом». Он это, впрочем, у Витгенштейна подсмотрел.

Книга, которая нужна, чтобы думать о мегасмерти.

Искусством слов мы раскладываем Апокалипсис из Священного Писания на тактические и стратегические составляющие. Дело привычное: на изнанке бюрократических канцеляризмов мы больше не видим осиротевших детей и изрешеченные трупы.

– Заготовка и поставка провизии, повара, которые готовят в местных столовых, прачечная для сотрудников, строительство здания новой администрации региона, а также лагеря для ресоциализации бывших партизан, организация и охрана тюрем для военных преступников. Раньше к театру действий приходилось выезжать нам, организовывать генеральный штаб, созывать военных инженеров – а теперь все эти задачи и вообще всю миротворческую операцию удалось перепоручить ЧВК и неправительственным организациям, одобренным ООН, – объяснил замглавы РУМО и бросил быстрый взгляд на миссис Сейлз.

Та подхватила:

– Включая военных, всего три человека в составе Четвертой миротворческой операции ООН в Сомали получают зарплату от американского правительства. Они там нужны, чтобы авторизовать наши решения и согласовывать действия. «Юджин и Круппс» принимает заказы от американского, британского, немецкого, французского, турецкого и японского правительств. Сотрудничает с Красным Крестом, прочими неправительственными организациями и другими нашими коллегами, например, с «Халлибертон», которые занимаются военной логистикой, и все вместе мы работаем над возвращением мира в Сомали. – Тут Эрика Сейлз улыбнулась по-деловому. – К слову сказать, среди наших сотрудников много бывших спецназовцев. И в прошлом году мы тоже открыли направление разработки спецопераций – должна сказать, его услуги пользуются немалым спросом.

– Миссис Сейлз имеет в виду таких же змеежоров, как мы, – усмехнулся полковник Рокуэлл. Ему наверняка не по нутру упускать сотрудников, которые уходят в ЧВК, но он ни за что не покажет этого в присутствии гостей.

Я мельком взглянул в глаза Эрике Сейлз, но не понял, уловила ли она самоиронию, заключенную в специфическом словечке «змеежор».

– В конце сентября «Юджин и Круппс» получили некие сведения и представили американскому правительству проект по поимке цели первого порядка Ахмеда Хассана Салада. Нашему информационному отделу удалось установить контакт с военной группировкой в Сомали, притом осведомитель – достаточно высокопоставленная личность. Мы убедились, что проект осуществим, и сообщили об этом высшему звену министерства обороны.

Миссис Сейлз, как и полагается представительнице столь процветающего бизнеса, говорила складно, но я чувствовал под ее словами еще один слой реальности, некий параллельный мир.

Я видел алую краску, которая брызнула на стену, когда я перерезал горло бывшему бригадному генералу.

Мужчин и женщин, которых сбрасывали в горящую яму после расстрела.

Труп девочки с багряным соцветием на затылке.

И с этими образами переплелись «проект», «презентация» – то есть слова, на первый взгляд ужасно неподходящие для описания войны. Они отрицали мои яркие образы и рисовали реальность, в которой на войне никто не гибнет, никого не убивают. Просто бизнес. Стиль, в котором описывают простую гражданскую работу.

От подобного выбора слов о явлении, наполненном смертью и насилием, я проникся изумлением, восхищением, чувством новизны.

– Подкомитет по вопросам годового оборонного бюджета обратился к Пентагону, а тот, в свою очередь, проконсультировался с Командованием специальных операций, – объяснил замглавы РУМО.

Наш босс тоже кивнул:

– Увидев материалы презентации, мы согласились, что бюджет вполне приемлемый. Хоть и обидно это признавать.

– После утверждения предварительного бюджета мы сформировали отряд и выполнили задание. Обошлось без жертв и неучтенных неожиданностей. Осмелюсь сказать, что все прошло почти как по маслу.

Я снова перевел взгляд на мужчину на экране. В верхней левой части изображения рядом со значком паузы отображался временной маркер и координаты камеры. В простой допросной белели неприветливые стены, а наш господин Ахмед сидел в самом центре на единственном стульчике. Похоже, на записи его только-только схватили.

Мужчина совершенно очевидно боялся.

– Он в самом деле ключевое лицо вооруженных сил в Сомали? – Уильямс ткнул пальцем в экран. – Куда чаще эти обезьяны вопят о несправедливом аресте и империалистическом насилии, а не сидят и трясутся от страха.

– Ахмед Салад в свое время учился в Оксфорде. Он знает, что в передовых капиталистических государствах пленников не пытают и не расчленяют.

– Что же этот Ахмедик тогда так потеет?

– Так вы посмотрите, что будет дальше, – бросил замглавы РУМО.

Время в углу экрана возобновило свой ход: видео продолжилось. Поскольку на экране неподвижно сидел только один человек, то иначе определить, не стоит ли видео на паузе, не получалось. Из-за кадра кто-то обратился к Ахмеду на английском.

Допрашивающий: Мы захватили вас по поручению Соединенных Штатов Америки. В соответствии с договором мы собираемся полностью придерживаться норм, предписанных Женевской конвенцией. До тех пор, пока мы не передадим вас американской стороне, если только вы не будете сопротивляться, вам не будет причинено никакого вреда.

Ахмед: Вы его уже причинили.

Д.: В рамках приказа, отданного клиентом, Соединенными Штатами Америки. Приказ подчинен резолюции ООН № 560097 о рекомендации прекращения вооруженных конфликтов в Сомали. Предпринятые меры полностью согласованы с нормами международного права.

А.: Правомерное вмешательство? Не знаю, кто дает право на одобрение насилия.

Д.: Полагаю, тут вопрос признания большинством населения.

А.: Наши действия тоже одобрило большинство граждан. Мы сделали то, чего хотели все.

– Ого, как огрызается, хотя сам дрожит как осиновый лист. – Уильямс явно успокоился. – Тогда все в порядке, он такой же, как все эти фанатики. Сумасшедший, который возомнил себя светочем справедливости.

– Ну разумеется, – кивнул замглавы РУМО, пожимая плечами. – Но самый проблемный эпизод будет дальше.

Д.: Народу иногда свойственно ошибаться. Помните? Гитлер пришел к власти через легитимные выборы.

А.: Это значит, что и мировая общественность тоже может вынести неправильное суждение.