Эхо тишины

– Сигареты. Тонкие и лёгкие какие-нибудь.

Старик лет шестидесяти недовольно взглянул сверху вниз.

– Совершеннолетняя? – Голос неприятный и скрипучий. Может, много курит? Мелькнула мысль ничего не покупать, не травиться.

– Конечно. Да и не себе. – Дура, вот зачем ляпнула? Ведь точно теперь подумает, что как раз себе. Ещё потом и расскажет, как девчонка-калека сигареты брала, то-то умора.

Улица была пуста из-за жары, машины здесь редко проезжали, а пешеходы держались ближе к центру. Где-то в углу гудел маленький вентилятор.

Старикан достал пачку, я протянула деньги.

– Как ты тут одна гуляешь?

– Недалеко живу, – соврала я.

– Не видел раньше.

– Я свежая калека. Всего доброго.

Как можно скорее я попыталась выбраться оттуда. Хотя понятно, что не получилось. Сначала развернулась, слегка зацепив что-то на полке. Оно, благо, не упало. Но упали сигареты: соскользнули с колен. С трудом дотянулась. Резко покатилась на выход, чуть не въехав в стеллаж с очками. Обошлось. Остался порожек. И как назло, переднее колёсико завернулось и заклинило.

Я дёрнулась раз, два. Не идёт. Уже потянулась, чтобы схватиться за дверной проём.

– Давай помогу.

Не обернулась, но почувствовала руки на своей коляске. Продавец нагнулся, выровнял колесо и протолкнул меня вперёд.

– Спасибо, – пробормотала я, всё также не оборачиваясь. Прочь скорее отсюда!

Мне показалось, будто я спиной ощущала его взгляд.

И теперь, прячась здесь каждый день, пока вокруг никого нет, я могу спокойно закурить и выдохнуть дым, смешанный с нервами и обидой. В пачке остаётся ещё пара сигарет. Не хочется думать о следующем разе, когда вновь придётся ехать в магазин.

Как же всё сложно. Даже в этот долбаный сквер попасть проще, чем выбраться. Пандусы на главном спуске слишком крутые, чтобы подняться. Какой-то идиот просто не подумал, каково это, перебирая только руками по колёсам, поднять свой вес вверх по гладким сходням.

Всё, нужно успокоиться. Здесь нет никого, кто меня знает, или в принципе захочет поговорить. Ни матери с её нравоучениями и правилами, ни отца с его молчаливым сочувствием. Он ведь даже словами толком успокоить не может. Чаще просто сидит и держит за руку, или ещё как-то. И молчит! Даже когда нужно что-то сказать!

Шесть букв на дне эмоциональной вертикали: «Кусок ткани или грязная ветошь».

Тряпка.

Ветошь мне больше по душе в его отношении.

– Кто проживает на дне океана? – Чья-то рука ложится на плечо сзади. От неожиданности я дёргаюсь вперёд, роняю сигарету.

– Чёрт!

– Ха-ха. – Сестрёнка обходит меня и садится рядом на скамейку.

– Эри, чёрт бы тебя!.. Я просила!

– Без нервов, Эль. – Она улыбается. Она всегда улыбается, глядя на меня, особенно после того, как я вышла из комы. А я не могу так. – Так кто проживает на дне океана?

– Джек из Титаника.

– Ну, технически, это ответ верный. Держи приз. – Протягивает мне сигареты неплохой марки. – Травиться, так хоть нормальными.

– Мы же без подарков, как всегда?

– А это не подарок. Так.

Пока достаю одну из пачки, неотрывно смотрю на неё.

Она тоже закуривает. Сидим в тишине какое-то время.

– Приходи послезавтра.

– А папу она позвала? – Эри никогда не называет маму – мамой. Только в третьем лице.

– Сказала, что, да.

– А ещё кто будет? Ты Ведьму с Грустным позвала?

– Никому не писала пока. Просто…

Она понимающе смотрит на меня. Произносит сочувственно:

– Она давит, да? Ты, наверное, вообще отмечать не хочешь.

Киваю.

– А она ходит и бубнит: «Вот, давай ещё тётю позовём. Ага. А то как, не вся семья будет. Да ещё твоих со школы приятелей. Ту, печальную, и длинного. Знаю, что Ведьма и Грустный. Это вы сами как-нибудь разберётесь». Так?

– Только вот ни тётку, ни этих двух, никого вообще видеть не хочу. Кроме тебя.

– Да я понимаю.

– Ты придёшь? – Я ведь рехнусь, если её не будет.

Она молчит. И это молчание просачивается холодком между моими лопатками и ниже, вглубь, куда-то под рёбра, в низ живота.

– Папа очень хочет прийти. Лишь бы эта не психовала.

– Эри, я не смогу без тебя, – говорю, наконец.

– Не хочу. Также как и ты, не хочу там быть. Мы ведь обе понимаем, что вечер будет говённый. – Тут она оживляется. – Я знаю, как мы поступим! Немного посидишь, после того как все соберутся, и уходи. Ко мне. Я буду здесь. Тогда и отпразднуем по-настоящему.

Она обнимает меня за плечи. А я расслабляюсь. Только вот так мне бывает спокойно. Только с ней.

2.3

Генри возвращается к чтению, продолжая одновременно слушать, о чём говорят взрослые. Оливия всё не открывает глаз, Эрик пристально смотрит на Итана, но затем отводит взгляд. Он так и не вступает в общую беседу. Кэрол просто сидит рядом с мужем, полностью доверяя ему все разговоры и действия. За годы брака она привыкла, что супругу можно довериться в любом вопросе. Алекса и Росс продолжают беседу.

– Расскажи нам, что помнишь, Итан, пожалуйста.

– Для вас, Алекса, я мистер Итан… просто мистер Итан.

– Ну, тогда для вас, мистер Итан, я просто Александра! – обидчиво отвечает она, выделяя едкой желчью обращение к нему. – Александра.

– Принято. Итак, для тех, кто вдруг не помнит, какой сейчас год, поясняю: 1986. Слишком много значимых событий случилось за этот год. Точнее за его первую половину. Всю жизнь я работаю с цифрами, потому память на них отличная. Ненавижу лето, жарко. Сам вырос на севере. Легче, когда прохладно. Так лучше думается. Про свои дела подробно рассказывать не буду. Неинтересно. В начале июня выгорела отличная сделка. Договорились открывать новый автосалон на юге страны. Помощник мой парень не глупый, только хватки в делах не хватает. Потому пришлось лететь самому. Встреча с партнёрами прошла удачно. Затем ещё посидели в ресторане. Скажу честно, на юге даже по ночам мне некомфортно. Душно. Чем закончилась вечерняя встреча, рассказывать не буду, здесь ребёнок. Не смотрите так, мисс Александра. Да, я женат, но брак разваливается. Мы практически в разводе. Только подписей не хватает. Да и мои моральные принципы вас не касаются. Итак, могу поделиться своими впечатлениями от моря. Его я увидел вблизи впервые. Оно… великолепно. Мне кажется, такой характеристики хватит. Я смотрел на лунную дорожку на воде, она была бесконечно прекрасной. Это всё кокаин. Тогда я подумал, что для своих лет уже многого достиг. И жизнь может закончиться в любой момент. Необходимо было что-то менять. Потому я решил остаться в том городе на отдых. А вот название города… – Он вдруг потрясённо умолкает, но через несколько секунд справляется с чувствами. – Название города вспомнить не могу.

– Да, ты можешь произвести впечатление! – то ли с сарказмом, то ли нет, произносит Оливия.

– В каком смысле?

– Ну-у, ты такой, взрослый солидный мужчина – бизнесмен, одет с иголочки, да ещё и почти разведён. Мне такие мужики больше всего нравятся! – Оливия подмигивает Итану, но ответной реакции нет.

– Я ведь тоже совсем недавно впервые увидел море. – Всё это время Эрик сидит за столом, но он едва заметен. Как хамелеон, сливается с обстановкой в комнате, изредка выходя на передний план, и просто слушает. – Думаю, что Росс прав. Нам всем стоит рассказать свою историю. Из всего, что со мной было за жизнь, за всё время, что мы тут находимся, я помнил только своё имя, и какие-то фрагменты. Я не сильно разговорчивый и эмоциональный, но то чувство, когда я впервые увидел море… Когда Итан вспомнил про него, меня как осенило. – Он недолго думает. – Это к тому, что мы можем помочь друг другу. Вспомнить. Возможно, ни черта из этого не выйдет, но сама идея хороша.

– Хм-м… Спасибо за интересную мысль. Может, расскажешь о себе, что помнишь из последних дней? – Россу этот парень не перестаёт нравиться.

– Последние дни вспомнить не могу.

– Давай, крепыш, хватит отмалчиваться.

– Точно помню, чем занимался девять лет подряд. – Взгляд Эрика уходит в бесконечное никуда, он заглядывает самому себе в голову, при этом брови хмурятся, но он не выглядит злым. Только тяжёлая грусть на лице.

– А ты воевал? – встревает Генри.

– Нет. От войны меня судьба увела.

– Генри! Нужно быть вежливым и не докучать взрослым! – Кэрол слегка повышает голос на мальчика.

– Что тогда? В коме лежал? – не успокаивается Оливия.

– Срок мотал.

– Что это значит? – На короткое мгновение из образа Оливии уходят дерзость и наглость.

– Ну, сидел. В тюрьме. Понимаешь?

– Давай отсюда поподробнее. – Росс настораживается: много психопатов он видел за службу, и на что они способны, а рецидивисты самые отбитые, им ничего не страшно.

Итан теперь смотрит на Эрика с большим интересом, но встревать не собирается. Эрик же продолжает молчать, лишь хмурится ещё больше. В конечном итоге, отворачивается.

– Так дело не пойдёт, здоровяк! Только я интерес к вам всем начинаю ощущать, так все всё забывают!

Неожиданно Джордж подскакивает на месте:

– Я! Я вспомнил!

Он оглядывает присутствующих, но они не сильно обращают на него внимание. Оливия сверлит взглядом переносицу Эрика, а тот сидит, закрыв глаза, будто на сеансе психотерапевта под гипнозом. Итан изучает ногти, Кэрол отвлекается на Генри, который показывает маме что-то в книге. Росс хмуро оглядывает всех присутствующих.

Однако Джордж не теряет воодушевления и продолжает:

– Мальчик сказал слово «война», и словно фото в голове вспыхнуло. Точно! Когроткий, но очень ягркий момент. Я воевал… – Джордж иногда запинается, закатывает глаза, вспоминая и подбирая слова. Не каждый сразу оборачивается на его речь, но постепенно историей проникаются все до единого: – Мне тогда исполнилось двадцать два. Я служил в пехоте после колледжа. И так всё было… интегресно! Техника, огружие, новые люди. В пегрвые полгода я заслужил звание «сегржант» и должность замкомвзвода. Ну, это… заместитель командигра взвода. На самом деле, мне было там… комфогртно. В целом пробыл там пять лет. Однако многое грассказать не могу, так как подписал документ о негразглашении военной тайны.

– А какие ещё военные звания бывают? – перебивает его Оливия.

– Звания? – Джордж на секунду запинается: – Ну, мастегр-сегржант, сегржант-майогр, офицегры гразных классов, капграл…

– Ты просто так смешно говоришь, – с милейшей улыбочкой мурчит Оливия, однако издёвки в её словах больше.

Джордж что-то бубнит себе под нос.

– Что ты сказал, сладенький?

Джордж просто продолжает:

– В итоге я стал Втогрым лейтенантом. Под моим командованием было около двухсот человек, все отличные мужики. И тогда… – Джордж сглатывает подкативший к горлу комок. – Боевая тгревога. Наша часть находилась на Востоке. Точнее сказать не могу – тайна. Вокгруг только пески, куда ни глянь, потому, когда звучит такой сигнал, пгричины может быть только две: учения либо война. Однако если учения, я бы знал: всем нам, офицеграм, сообщали о плановых… событиях. Если честно, я испугался. Не на шутку. Не за себя, за пагрней. Моя подготовка была на высоте – и физическая, и психическая. А вот они не были к такому готовы. Всё пгроисходило очень быстгро: здание штаба стало пылью от боеголовки, взгрыв погрушил всё и забграл с собой много жизней. Мы отбивались несколько дней. Ждали помощи. Патгроны закончились, еды почти не осталось. Кто-то кгричал от боли, кто-то плакал, кто-то звал маму. Не могу никого осуждать, нас тогда оставалось не больше двадцати человек. А тех, кто был готов биться дальше, всего пять, включая меня. – Его взгляд ушёл вдаль воспоминаний. – Я помню, как лёг на землю, глядел ввегрх, закугрил… Вдохнул глубоко-глубоко… Успел уже попгрощаться мысленно с теми кого люблю. Молитву пгрочитал. И тогда воздух буквально взогрвался! – Он вновь подскочил, но сразу сел. – Он был такой гогрячий, что невозможно стало дышать! Пгравда, я видел своими глазами! Звено истгребителей пгронеслось над нашими позициями, пгрям над головами. Помощь явилась в самый последний момент. Больше ничего не скажу. Нас спасли, доставили домой, и я написал бумагу на увольнение. Было ли стграшно? Да! Неимовегрно. Больше всего пугало то, сколько товагрищей я потегрял. А из-за секгретности, глупой тайны, оказалось, что я не могу покинуть стграну. Неопгределённое вгремя. И тогда я начал писать. Пенсии военного, получившего гранение в зоне боевых действий, достаточно, чтобы не думать о гработе. Вот потому я и делаю сейчас то, что люблю.

– Итан, старина Джорджи тебя переплюнул, – казалось, Оливия только и ждала, когда он закончит свой рассказ, чтобы вставить едкое замечание.

– Ты!.. – Джордж гневно смотрит на неё. – Хватит!

– Ну, малыш, не надо ерепениться. – Она продолжает улыбаться. – А то начнёшь грязно ругаться при ребёнке, тогда папочка Росс тебя стукнет и не посмотрит, что ты бывший военный, солдат, машина для убийства.

– И откуда ты только слово такое узнала – ерепениться, – негромко говорит Алекса.

– Тебя, китти, вообще не спрашивают. Держи своё мнение в заднем… кармане!

– Прямо каламбур за каламбуром, – в голосе Алексы не меньше едкости. – Тебе бы к нам на факультет.

– Дамы, давайте успокоимся, – Росс старается поддержать порядок.

– Подождите! Эй, все, слушайте! – Кэрол встаёт, чтобы каждый посмотрел на неё. – Мне тут Генри показал книжку свою. В общем, тут есть схемы разных кораблей, их строение. Так вот, во многих комнатах…

– Каютах, мам.

– Да, малыш, каютах. Во многих каютах есть сквозные вертикальные переходы в другие. Они располагаются друг над другом.

– Отличная идея, милая! – Росс уже поднимается, чтобы начать действовать. Как только появляется возможность разобраться в происходящем, спасти свою семью, этот бесстрашный человек готов на всё.

Мяу.

Росс садиться обратно совершенно потерянный. В который раз все замирают на своих местах.

Мя-яу. Очень тихо, глухо.

Глаза Оливии становятся всё шире. Эрик неожиданно впивается пальцами в столешницу. Кэрол в ужасе обнимает сына.

Миу. Ми-ияу. Будто бы откуда-то издалека.

Джордж беспомощно озирается, вертит головой, часто моргает, потеет. Итан встречается взглядом с Алексой – она сосредоточенно пытается расслышать, откуда раздаётся звук.

Мяу. И тишина.

– В той аварии выжил только котёнок. Мать с сынишкой остались лежать. Идиот на спорткаре спал рядом с разбитой машиной, слюни пускал. Ни царапины не получил. Они котёнка взяли, домой везли. И он один… – Эрик словно говорит всё самому себе, не смотрит ни на кого. – Маленький рыжий котёнок ходил по осколкам и мяукал в ужасе. А моя Николь…

Алекса показывает Итану взглядом на пол. Тот кивает в ответ. Оливия вдруг подходит к Эрику и обнимает за плечи.

– Тише, здоровяк. – Она больше не агрессивная язвительная стерва. Сейчас она заботливая мать, или старшая сестра, которая хочет успокоить братишку. Эрик просто сидит с закрытыми глазами, и ни одна мышца не двигается на его лице.

Совсем скоро Эрик вновь открывает глаза. Он аккуратно встаёт, почти нежно снимая руки Оливии с плеч, и благодарно кивает.

– Я вспомнил. Ну, причину, по которой сидел. Расскажу всё, только давайте сначала поищем проход.

Тут все одновременно смотрят на пол, на ковёр цвета венозной крови.

– Выбор очевиден, – говорит Итан в полной тишине.

Все встают; Росс и Итан, не мешкая, оттаскивают в сторону тяжёлый ковёр, но металлический пол чист.

– Пианино! – подаёт идею Генри.

Мужчины сдвигают его в сторону, и взору их предстаёт небольшой квадратный люк вровень с металлическим полом у стены. Железная ручка утоплена в поверхность. Эрик без колебаний поддевает её пальцами и тянет. Плечи напрягаются, но крышка едва приподнимается.

– Помогите.

Однако ухватиться вдвоём за крохотную скобу не представляется возможным. Тогда Итан снимает ремень, подсовывает под ручку.

– Все вместе! – командует Росс.

Четверо мужчин хватаются за ремень. Со скрежетом металла о металл крышка поддаётся. Секунда – и та с грохотом падает. От подобных звуков ладони Алексы становятся влажными. Она ощущает, как капелька пота скользит по позвоночнику. Мальчик вдруг берёт её за руку своей сухой детской ладошкой.

Перед ними лежит колодец первозданной тьмы, куда не проникает ни единого лучика и так скупого света. Вертикальная лестница уходит в бездну. «Она называется «трап», – думает Генри, выглядывая из-под руки отца. Снизу веет холодом, однако сквозняк не ощущается.

Люди стоят вокруг, и никто не решается сделать первый шаг. Все словно перестали дышать.

– Кто хочет грискнуть? – нарушает тишину Джордж.

1.4

Кажется, у меня вновь случается кошмар, только осмыслить его я не успеваю.

– Доброе утро! С днём рождения! – Именно эта фраза прерывает мой сон. Я открываю глаза, мама сидит на кровати.

– Спасибо, мам, – потянувшись, бурчу я. Простынь сырая от пота, но вида не подаю.

Она улыбается.

– Держи. – Протягивает завёрнутый в подарочную упаковку прямоугольной формы предмет.

Я так и подскакиваю на постели!

Люблю подарки, ведь у меня они бывают так редко, что имеют особую ценность. Тем более от матери. Зелёная бумага с жёлтыми звёздочками. Обожаю зелёный цвет. И звёзды я тоже люблю. Очень много скотча – сложно вскрыть упаковку. Впрочем, как всегда, она всё делает основательно. Есть у меня нехорошая привычка грызть ногти, потому с такой мелочью, как скотч, в этот раз нужно повозиться. Но я справляюсь, правда, приходится помогать зубами.

Мама хмурится, но молчит.

Это оказывается новенький красивый планшетник. Могу с уверенностью сказать, что такой подарок очень кстати. В последние дни у меня начала болеть спина, из-за того, что большую часть всего времени я провожу в сидячем положении. От внешнего мира можно отвлечься за книгой или компьютером, но всё это – сидя. Я успела уже задуматься о ноутбуке или лэптопе, чтобы убивать время, занимаясь саморазвитием прямо в постели, или даже в парке на свежем воздухе. Может, делать какие-нибудь заметки, записывать мысли. Правда, не успела придумать, как преподнести эту идею матери.

– Ну, что ты смотришь на него? Хоть нравится? – вырывает меня мама из мыслей.

– Да! Да! Спасибо большое, очень круто, спасибо! – Я искренне тянусь её обнять, однако объятия выходят короткими.

– Если ты не забыла, сегодня помимо твоего праздника ещё генеральная уборка. Так что надо как следует подготовиться к приходу гостей. Давай, начинай со своей комнаты, я займусь гостиной. – Она делает жест рукой куда-то в дом. – И потом вместе перейдём на кухню. – Своим чётким резким и уверенным тоном она окончательно спускает меня на землю из заоблачных мечтаний о прекрасном дне.

По грёбанной «счастливой» случайности мой 18-й день рождения выпадает на яркую и солнечную субботу. А что у нас по субботам? Генеральная уборка.

Время 7:12. Весь день обещает быть не самым радужным, за исключением его завершения. Единственное, о чём я мечтаю со вчерашнего вечера и буду мечтать до самого конца сегодняшнего ужина – встреча с Эри. Она сказала, что будет в парке около 8 вечера. Уже представляю, как мы откупорим бутылочку вина, закурим и будем долго общаться о том, что было и что будет. Только с ней весело и интересно.

Надо немного потерпеть. Пережить «праздничный» ужин и свалить. Потому сейчас я выезжаю из ванной на кухню, завтракаю в гробовой тишине и двигаю обратно в свою комнату.

Убираться я никогда не любила. Раньше мне казалось, что тратить целую субботу на приведение в порядок такого маленького дома – просто преступление против Времени и Пространства, как таковых. У мамы это всегда целый ритуал.

В первую очередь протираешь пыль на всех поверхностях. Причём, для каждой комнаты набирается чистая вода. Сначала проходишь сухой тряпкой, затем влажной, а после драишь специальной полиролью для мебели. Затем нужно пропылесосить и помыть полы. Естественно, в каждой комнате свежей водой! Следующий этап: протереть всё внутри шкафчиков, то есть посуду, книги и прочие мелочи. После этого отмывается ванная комната по уже заданному плану, и только в конце – кухня. Параллельно идёт стирка. Завершающий этап: глажка всего выстиранного.

Однако стоит быть честной с собой. Теперь всё немного изменилось. Упростилось для меня. Я только мою и протираю всё, до чего могу дотянуться, а мама делает остальное. Ещё я закидываю вещи в стиральную машину, но гладит – опять же она. Так что в командной работе мне пришлось сдать позиции.

Обед проходит в молчании с моей стороны и нудным перечислением, что ещё не закончено – с маминой. Спагетти хороши, однако настроения не прибавляют.

Затем раздаются сразу несколько звонков. Сначала бабушка сообщает, что не приедет, плохо себя чувствует. Она живёт всего в паре часов езды, машины не имеет, но по мне всё это ерунда. Только отговорки. Двоюродный дядя звонит мне на мобильный, в отличие от бабули, у которой только городской, и говорит, что он в командировке, потому его тоже ждать не нужно. Ещё несколько человек разной степени родства радуют (меня, а не маму) извинениями и «реальными» причинами для отсутствия.

Я чувствую прилив позитива. Похоже, вечером всё будет не так плохо, как могло бы быть. Чем меньше родственников, глазеющих на меня в коляске, тем меньше дискомфорт.

Ребята – друзья со школы – так и не звонят. И это немного странно. Да и в течение всего лета мы чатились всего несколько раз. Кажется, Грустный уезжал на какие-то соревнования, а Ведьма должна была отправиться в летний лагерь. Но, судя по дате, оба уже вернулись.

Возвращаюсь в комнату, открываю браузер, социальную сеть.

Сообщений нет.

Смотрю фото Грустного. Мы дали ему такое прозвище за привычку надувать губки, когда обижается, или неловко чувствует себя. Он высокий и стройный парень, мой ровесник. Что-то есть женственное в его чертах и фигуре, потому надутые губы, круглые щёки и пышная шевелюра делают облик комичным. Грустный… он часто улыбается и вообще весёлый парень, редко рефлексирует. Но прозвище приклеилось. Также он занимается бегом и нередко участвует в соревнованиях. Успел много где побывать, видел разные города и один раз ездил в Европу.

Мне нравится, как он, бывает, улыбается, когда задумается о чём-то. В такие моменты мне хочется уметь рисовать.

А Ведьма просто верит во всю эзотерическую чушь, которую можно найти в книжном магазине на полках, подписанных «Мистика». Она увлеченная натура и если во что-то упёрлась, то извлекает максимум. С недавних пор она красит ногти чёрным, выбирает мрачный мэйкап и таскает на груди «ловец снов». И, как любой подросток, не слушает советов. А когда-то ведь носила рюкзак с пони и красила волосы в розовый.

На самом деле, в школе мы проводим достаточно много времени вместе, особенно в библиотеке. Ведь так и поступают лучшие друзья? Часто общаются и всё делают сообща?

Смотрю на их фото поочерёдно. Совместно мы редко фотографируемся, потому эти фотки на его странице я пролистываю быстро. Дальше идёт хроника нашего последнего дня в школе, затем его соревнования в июле в соседнем городе. О! Вот, видимо, он вернулся. Уже в городском парке. Они с Ведьмой сделали селфи на фоне колеса обозрения. И на самом колесе.

И у пруда. С Ведьмой. Всё время вместе.

А какая дата?

…Ещё до аварии.

И оба не писали мне всё это время. У неё в профиле то же самое.

Я несколько секунд просто пялюсь на последнее фото: оба улыбаются, она держит мороженое в одной руке, а другой снимает; он тоже с мороженым в правой, а левая у неё на талии.

Почему они не сообщили, что вернулись? Видимо, надо написать самой.

Открываю общий чат. Набираю текст, но иногда пальцы не попадают по клавишам:

«живые есть, ало!»

Нет ответа. Несколько минут смотрю в монитор. Ну, Ведьма же всегда с телефоном! Она спать с ним под подушкой ложиться.

Набирает сообщение. Вот она.

«прива, Рыжая. как ты»

«дома торчу. уборка»

Дура, хотела же спросить, почему они оба не звонят! Почему вместе на всех фото?! Ну!

«а, мамка напрягла, ясно. как настроение. хорошо себя чувствуешь после больницы?»

Настроение? Да у меня день рождения сегодня!

Вдруг появляется острое желание двинуть монитор кулаком, да посильнее, чтобы её, овцу, достать.

«неплохо. терпимо, сама знаешь»

Нет ответа. Видимо, ей совершенно неинтересно, что у меня в жизни творится.

«в клоаку нашу собираешься?»

А может, они и сейчас вместе? Сидят у него в комнате, обнимаются. Он ненавязчиво гладит её по бедру… Чёрт! О чём я думаю?

«какая школа, ты о чём!»

«ясно. мне бежать надо. давай. спишемся»

Сука.

Закрываю чат. Тушу монитор. Выключаю компьютер. Секунду раздумываю и выдираю все провода из розетки. Просто дёргаю за них, не заботясь, что могут порваться.

В этот момент распахивается дверь.